Слава Победителям

Томас Фишер в свои сорок пять был красивым мужчиной, любил долгие пешие прогулки, не пил вина и соблюдал умеренность в еде. Увлечение его составляла по большей части поэзия, также он коллекционировал бабочек и читал книги по ботанике. Но главное, Томас Фишер относился к юному Фортунато также, как и к Людольфу, не руководствуясь такой условностью, как происхождение. «Ребёнок не отвечает за грехи родителей, — утверждал Томас Фишер. — Неправильно, что дети Фальконе лишены прав, которые положены дворянам». Граф Шлейхер только и жаловался, что из мальчика ничего путного не выйдет: «ему бы кошек пугать да по деревьям лазить, никакого уважения к старшим!». Может, в детстве Фортунато не был таким же спокойным и робким, как Людольф, но учился нисколько не хуже. Томас Фишер, когда приезжал в имение, успокаивал графа: «Мальчик славно читает, от занятий не увиливает. Зачем ты его принижаешь?» Взрослый Фортунато, привыкший никому не доверять, искреннюю доброту Томаса Фишера не мог представить, как безвозмездную данность. — Ну, трогай! — велел Томас харньесу. Лошади пошли. Томас Фишер спустя час достал флягу с водой и потихоньку глотнул, словно бы стеснялся Фортунато. Но последнему было всё равно, он смотрел на проплывающее мимо пустынное поле и вспоминал о Лофберге. День выдался тусклый, капал противный дождь, руки и лицо скоро замёрзли. Унылая серо-коричневая земля давно ждала, когда её накроет блестящий белый снег. Под копытами лошадей хлюпала грязь, харньес затянул старинную песню о Карле Завоевателе: «Король наш Карл, великий император, Провоевал семь лет в стране далёкой. Весь этот горный край до моря занял, Взял приступом все города и замки, Поверг их стены и разрушил башни…» Песня вызывала тоску и негодование. Карл 1 Валленрод — варвар, который когда-то вторгся на севаррские земли, воспользовавшись смутой. Его войска жестоко расправлялись с безоружными людьми, жгли деревни и отбирали последнее у бедных. Но сами фридеранцы восхищались им, и в Аль-Вердесе, бывшей столице Севаррского Королевства, установили памятник Завоевателю. Томас Фишер заметил, как исказилось лицо Фортунато, понял всё без слов и обратился к харньесу: — Друг мой, спойте что-нибудь весёлое, хватит нам о войне слушать. Харньес повиновался, затянул песню о весне и цветении, что уже насмешило Фортунато. — Нашёл, о чём петь, — сказал он тихо и бросил взгляд на своего спутника. — В такой холод о весне и не мечтается. Томас Фишер рассмеялся. — Не будь таким серьёзным! Песня хорошая. Знаешь, я тебе хотел показать кое-что. Мою новую поэму. — Вы знаете, господин Фишер, у меня небольшие познания в поэзии. Вряд ли я смогу оценить. — Нет, именно поэтому ты должен оценить, — улыбнулся Томас Фишер. — Я пишу для всех, в ком имеется чувство прекрасного. Не надо разбираться в поэзии, чтобы поэзией наслаждаться. Томас Фишер достал тетрадь, пролистал и прочитал первые строки: «О море, море! В тайной глубине…» Далее следовала история о моряках, которые подняли бунт на корабле. Фортунато внимательно слушал, а когда Томас Фишер кончил читать, сказал: — Не хотелось бы обидеть вас, господин. Стихи ваши хороши, но мне непонятна их идея. Вы будто бы сочувствуете этим морякам, хотя они нарушили всякие морские законы, попытались убить капитана. Всякий мятеж следует осудить. Томас Фишер коснулся его плеча, неожиданно спросил по-севаррски: — Ты правда так думаешь или боишься, что за настоящие мысли тебя осудят? — Я не боюсь, — смутился Фортунато. — Граф говорил, что тот, кто бунтует против земных властелинов, бунтует и против бога. — И разве ты с ним согласен? — Томас Фишер прищурился. — Нет, — признался Фортунато. — А вы? Последний вопрос задавать не хотелось — он словно вырвался против воли. — Если мы предположим, что и мятежники не правы, значит ли это, что нельзя им посочувствовать? — Томас Фишер, заметив замешательство Фортунато, пояснил: — Нет. Я не согласен. Какое-то время ехали молча. Когда впереди показалась деревня, Фортунато тихо проговорил: — Вы нарочно это мне прочитали. Хотели узнать, как я отнесусь к бунтующим морякам. Ну тогда знайте, что я не собираюсь их оправдывать. Томас Фишер печально вздохнул. — Эту поэму я читал только близким друзьям. Я не пытался тебя разоблачить, Фортунато. Что ж! В следующий раз напишу сонет о любви, возможно, он понравится тебе больше. — Я не говорил, что мне не понравилось, — Фортунато посмотрел в его светло-зелёные глаза. — В этой поэме вы явно намекали на… — он поджал губы и отвернулся, свет фонаря упал на его смуглое лицо. Голос Томаса Фишера снова зазвучал мягко: — Намекал ли я? Из тебя выйдет хороший цензор. Да. Поэтому эти стихи не пойдут в печать. Фортунато покосился на тетрадь, которую Томас Фишер всё ещё держал в руках. — Моего отца казнили, как убийцу или вора. Это несправедливо. — Да, — протянул Томас Фишер. — Несправедливо. У нас дворянам рубят головы. Но спроси себя: было бы тебе легче, если бы отца отвели на гильотину, а не на виселицу? — Не в этом дело. — А в чём? Рафаэль Фальконе нарушил клятву верности. Для императора он — предатель. Фортунато ударил себя по колену. — Не называйте его так, — прошептал он. — Мой отец принёс клятву, чтобы сохранить за собой привилегии дворянина. И нарушил ради севаррского народа. — Не злись на меня. Я с трудом представляю, какие муки ты испытываешь, — извинился Томас Фишер. — Да сохранит тебя Всевышний Анди от греха. *** Катарина Бисмарк была невысокого роста, с прекрасной фигурой и округлыми румяными щеками. В тридцать лет она казалась моложе своего возраста. Её муж, Вальтер Бисмарк, погиб на войне ещё тогда, когда дети лежали в колыбели. Нельзя сказать, чтобы вдова жила одиноко: вечерами у неё часто собирались благородные господа, ужинали и обсуждали последние новости. Катарина встретила Фортунато и брата в гостиной, сразу повелела служанке принести угощения. — Итак, Томас писал мне о ваших познаниях по части языков. Какие вы знаете помимо фридеранского? — Севаррский и кенджийский, госпожа, — сказал Фортунато. Служанка поставила перед ним чашку с кофе и блюдце с пирожным. — Если вы сомневаетесь, я докажу свои способности на деле. Катарина Бисмарк тихо рассмеялась. — Я верю вам на слово. Знаете, мои сыновья не могут усидеть на месте, их трудно уговорить прочитать хоть страницу. Стоит отвернуться, как они начинают дурачиться да по комнате бегать! Может быть, вам удастся присмирить их. — Я сделаю всё возможное, госпожа. Томас Фишер вступил в разговор: — Он мудрый и воспитанный юноша, лучшей кандидатуры ты не сыщешь. Я давно его знаю. Хватит ему сидеть без дела в имении Шлейхеров. «Видимо, и на роль гувернёра ты давно меня поставил», — предположил Фортунато. И предположение его было вполне разумным, ведь такой человек, как Томас Фишер, не склонен к сиюминутным решениям. — Ты прав, — улыбнулась Катарина. — Детям Фортунато понравится. О! Надо обязательно их позвать. Служанка привела мальчиков-близнецов, одетых в симпатичные сюртучки — голубой и жёлтый. — Это Пауль и Герман, — пояснила Катарина. Дети сразу бросились к дядюшке, Томас Фишер обоим взъерошил волосы, посадил на колени Пауля и протянул ему конфету. Герман тоже получил сладость, но не съел, а припрятал в карман. Затем мальчики наперебой принялись рассказывать о каких-то детских играх, причём Пауль так активно жестикулировал, что задел дядюшку по носу. — Избалуешь ты их, — усмехнулась Катарина. — Мальчики, идите ко мне, дайте дяде Томасу отдохнуть. Когда дети подошли, Катарина рассказала про гувернёра: — Господин Фальконе приехал, чтобы учить вас языкам. Относитесь к нему с уважением, делайте всё, что он говорит. Не будете слушаться, — она нахмурилась. — Накажу обоих! Мальчики тут же уставились на Фортунато, под их любопытными взглядами тот ощутил себя как по дулом пистолета. «И что они думают обо мне? Что такой, как я, ничему не научит?» Катарина тем временем повелела служанке отвести детей в комнату, так как им пора было спать. — Будьте с ними построже, — попросила Катарина. — Не то на шею сядут да ноги свесят. — Но не забывай и поощрять их за успехи, — добавил Томас Фишер. Катарина вела себя открыто и дружелюбно, но Фортунато не торопился делать выводов о её характере. Он отпил кофе, отломил от пирожного кусок и неторопливо прожевал. Катарина вздохнула, повернула голову в сторону окна, поправляя причудливую причёску, украшенную тремя золотыми шпильками. — Пойдёмте, покажу вашу комнату, — предложила она, когда они оба допили кофе. — Это на втором этаже. Комната была просторная и чистая, по левую сторону стояла кровать, у окна — стол со стулом, справа — шкаф и тумбочка. Слуги перетащили вещи Фортунато, которых было не так много. Он сел на кровать, заметил на стене икону и нахмурился. «Хельвантисты. Их символу тут не место», — решил он. Когда Катарина вышла, Фортунато убрал икону и повесил на её место деревянную дощечку с изображением солнца, прижал обе руки к щекам и прочитал молитву: «Всевышний Анди, создатель неба и земли, обрати взор на раба своего…» *** Томас Фишер уехал рано утром, попрощался с Фортунато, передав ему тетрадь. «Забирай, забирай. Я ведь многие наизусть помню, ничего не потеряю». Помимо поэмы о моряках там было много других стихов, причём некоторые — на севаррском. На удивление, Томас Фишер превосходно владел этим языком. Фортунато решил прочесть стихи позже, так как впереди ожидал его напряжённый день. После завтрака Герман и Пауль пришли в комнату для занятий, сели за стол — по обе стороны от учителя — и приготовились к уроку. Фортунато раскрыл книгу по фридеранскому языку, которую дала Катарина. — Итак. Я полагаю, вы знакомы с алфавитом? — решил уточнить он. — Да, — кивнул Герман. — Мы читать уже умеем! — Хорошо, — улыбнулся Фортунато. — Тогда прочитай этот текст, — он ткнул пальцем в книгу. — А правда, что севаррцы едят собак? — внезапно спросил Пауль и невинно захлопал ресницами, подняв голову на учителя. Фортунато не ожидал от ребёнка подобных вопросов, поэтому ощутил себя неуютно, но собрался с мыслями и вежливо ответил: — Нет, это всё выдумки. Кто же тебе рассказал такое? — Зигмунд, — Пауль пожал плечиками и посмотрел в книгу. — Он говорил, что на пире у севаррских королей всегда подавали собачатину. «Вот проклятие, — расстроился Фортунато. — Откуда пошли эти небылицы про собачатину? Не первый раз слышу. Ладно. Я всё равно займусь с ними историей и развею всякие мифы о севаррском народе». — Пауль, хватит про Зигмунда. Лучше почитай вместе с братом. Вечером Фортунато вернулся в свою комнату, зажёг лампу и достал тетрадь Фишера. На первой странице было два стихотворения: одно ему не понравилось, показалось слишком уж сентиментальным; а вот второе — о воинском подвиге — произвело приятное впечатление. Томас Фишер и сам участвовал в войне с Неронским Королевством, той самой, в которой погиб муж Катарины. «Не так страшна смерть, как то, что ей предшествует, — говорил Томас Фишер. — Когда долго наблюдаешь чужие страдания, в конце концов становится… всё равно. Потому что не хватает тоски на каждого изувеченного солдата». Фортунато несколько раз перечитал стихотворение, отвлёк его громкий стук в дверь. «Войдите!» — сказал он и поднялся. Катарина Бисмарк, в зелёном платье с рукавами до локтей, одобрительно посмотрела на тетрадь. — Надеюсь, мои мальчики вели себя послушно? — Да, госпожа. Пока не пришлось проявлять строгость, — ответил Фортунато. — Если вы в чём-то нуждаетесь, скажите мне, — сказала она ласково. — Я хочу, чтобы вам было удобно в моём доме. — Я ценю вашу заботу, но мне ничего не нужно. С вашего позволения я хотел бы ходить на молитву в среду и воскресение. Это священные дни. — О, конечно. Я разве могу запретить? — Катарина коснулась его запястья. Фортунато завёл руки за спину. — Доброй вам ночи, госпожа Бисмарк. Спустя два дня, как раз в воскресение, выпал снег. Фортунато одёрнул занавески, залюбовался белыми звёздочками, которые кружились в воздухе. Дорога, крыльцо, ветви деревьев — всё накрыло чистое сверкающее полотно. В Аль-Вердесе, где они жили с отцом, снег выпадал редко, зато ледяные вершины гор не таяли круглый год. Фортунато скучал по родным краям, но к северному климату давно привык. Перед воскресной молитвой не положено было завтракать, поэтому он выпил стакан воды, оделся и вышел на улицу. Путь к храму Мариуса, к счастью, не выветрился из памяти. На мосту Фортунато проводил глазами карету, запряжённую тройкой, судя по всему, ехал очень богатый господин. Он подумал, что, раз надолго поселился в Лофберге, хорошо бы прогуляться да изучить местность. Тут и императорский дворец стоять должен. Интересно, как живёт этот старик Людвиг Валленрод? Не снятся ли ему по ночам лица людей, которых он велел повесить? Тогда, в сентябре 1885 года казнили шестерых мятежников, остальных же участников восстания сослали на каторгу. Фортунато отогнал тяжёлые мысли, ускорил шаг. Вскоре он спустился по холму к знакомой речке, подошёл к деревянному храму и открыл дверь. Всё было на своих местах: алтарь по центру, скамейки по бокам, деревянное «солнце» над алтарём. Лувье Мариус зажигал свечи, а, услышав посетителя, обернулся. «Возрадуйся — мы избавлены от смерти», — произнёс старик, прижав ладони к груди. Фортунато повторил его жест и поклонился, сел на скамейку, прикрыл глаза и приступил к молитве — но перед этим, конечно, покаялся перед Всевышним Анди в грехах. В Седьмой день погиб на костре пророк Аверий, сын Всевышнего Анди, и в седьмой же день он вознёсся на небо, обрёл вечную жизнь. Людям Аверий пообещал спасение, если те будут соблюдать законы веры, любить ближних и поклоняться единому Отцу. Грешники же, нежелающие раскаяться, падут в огненную бездну. Хельвантисты поддались еретическому учению, поэтому заслуживают жестокой кары. Фортунато поднялся, прижал ладони к щекам, затем к груди и животу. Молитва окончилась. Лувье сделал жест рукой, будто рисует круг в воздухе — благословил юного марциниста. На сердце у Фортунато стало легче, он покинул храм, вдохнул морозный воздух и поспешил вверх по холму. «Интересно, Антонио не приходит помолиться? Хорошо бы его встретить. Надеюсь, он не попался в руки полиции». Намеренно искать друга он не захотел: показалось неправильным надолго отлучаться из дома госпожи Бисмарк, вдруг она решит, что гувернёр отлынивает от работы. Фортунато только прогулялся до Центральной библиотеки, полюбовался на светло-голубое здание с длинными окнами и причудливыми лепнинами. Перед библиотекой стояла скульптура женщины в мантии, с посохом и книгами в руках. Ливния — языческая богиня мудрости, покровительница искусств. Фортунато вспомнил, что именно эту богиню Фишер воспел в одной из поэм. А вот Церковь Святого Пауля Фортунато не впечатлила, он бросил мрачный взгляд на высокую башню со шпилем и пошёл дальше. Хельвантисты, по его мнению, молились самому Дьяволу. Отступники! Они отвергли истинную веру, которую передал смертным пророк Аверий, выдумали своих святых и осмелились даже переписать «Весть о солнце». Фортунато скорее бы сгорел заживо, чем принял хельвантизм. Когда он очутился на шумной рыночной площади, кто-то совсем близко окликнул его. Женщина в розовом платье и с меховой накидкой на плечах улыбнулась Фортунато, кокетливо повела бровями и проговорила: — Какой ты красивый, но уж больно грустный. Пойдём, я развеселю тебя. Она перекинула на грудь толстую чёрную косу, наклонила голову, причмокнула алыми губами. Она была настоящей севаррской красавицей. Если бы на месте этой проститутки оказалась фридеранка, Фортунато оскорбился бы меньше, а тут он отпрянул от женщины, как от чумной. — И тебе ни стыдно? — прошипел он, сжимая кулаки. — Как ты можешь таким заниматься? Это богомерзкая работа… Проститутка мгновенно изменилась в лице, упёрла руки в бока и грубо ответила: — А ты прямо невинное дитя! Что же прикажешь делать, идти на фабрику? — тут проститутка грязно выругалась и плюнула на снег. — Не охота от фосфорной болезни гнить. Работай я на фабрике, быстро бы в уродину превратилась! Фортунато слова проститутки задели, он поспешил удалиться, а на ходу думал: «Вот потому-то о севаррских женщинах столько грязных слухов ходит! Зачем она позорит себя? Есть ли у неё мать, отец? Она бы могла выйти замуж за порядочного человека, но отдаёт своё тело всем подряд. Фабрика! Работа на фабрике, по крайней мере, не вынуждает порвать со своей совестью».