Слава Победителям

— Эта девчонка, — пренебрежительно произнесла Мария. — Мне не нравилась никогда. Ишь, чего! Как-то головку сыра утащить пыталась, я её поймала да побила! Ну, как побила? Так, пару раз ударила, чтоб знала. А толку никакого! Потом Мадока средь ночи из дома выходила не раз, а куда — неясно. Наша госпожа очень добрая, простила всё. Я бы сразу прогнала негодницу! Мария жаловалась на молодую кенджийку, которая работала горничной и, как сегодня выяснилось, отличалась подозрительным поведением. Фортунато, с одной стороны, осуждал воровство в любом виде, но с другой — посочувствовал девушке. Мадока Нома была совсем малюткой, когда лишилась обоих родителей, жила в приюте до пяти лет; позже её пожалел один дипломат и перевёз во Фридеранскую Империю. Здесь девушка выучила язык, но дальше её образование не пошло. После смерти опекуна Мадока устроилась горничной к госпоже Бисмарк. Вернее, сама Катарина решила принять её, испытывая сочувствие ко всем «одиноким бедняжкам». Мадока ни с кем не вела бесед, по лицу нельзя было определить, какое настроение у неё, и порой казалось, будто она — призрак, к существованию которого все в доме привыкли. Фортунато как-то пытался говорить с Мадокой на кенджийском, но она отвечала односложно и всем видом давала понять, что на общение не настроена. Фортунато чувствовал, что у них есть много общего: госпожа Бисмарк как-то упомянула, что брат Мадоки погиб во время революции. «Наверное, она тоже хочет вернуться на родину, отомстить убийцам брата. Как бы я хотел узнать побольше о тебе, Мадока!» Он ответил Марии: — Она ведь больше не ворует, верно? А если сбегает — кто знает, может, у неё тут родные есть. — Или любовник, — ухмыльнулась Мария. — Вы, молодые, любите защищать всех и всё. Сегодня Фортунато впервые услышал, как Мадока пела. Голос у неё был не замечательный, но не сказать, чтоб неприятный; а слова песни ему очень даже понравились. «Довольно кровь сосать, вампиры. Тюрьмой, налогом, нищетой! Для вас — вся власть, все блага Мира, А наше право — звук пустой».Внезапно Мадока отвлеклась от протирания полок, резко обернулась на Фортунато и лицо её исказилось в злобной гримасе. — Что ты тут подслушиваешь? Нечего за мной следить, надоел мне! — крикнула она. — Я не следил, — ответил Фортунато спокойно. — Зачем ты сердишься? Я на тебя жаловаться не собираюсь. Просто будь осторожнее с крамольными песнями. — Тогда иди, куда шёл, — с тем же возмущением проговорила Мадока, затем выругалась: — Бюрондо. Фортунато не обиделся, всё-таки это слово значило не то же самое, что и «нирмо» от фридеранцев. «Бюрондо» кенджийцы называли вообще всех иностранцев, хотя на местном рынке и так, и эдак заманивали покупателей, ко всем обращались: «Любезный господин». Кенджийцы обычно приезжали с тканями, пряностями, чаем и металлами. Кроме того, в Лофберге было несколько опиумных притонов, принадлежащих кенджийцам. Несмотря на официальный запрет курительных заведений, владельцы были очень богаты и попросту откупилась от полиции. Да и среди знатных фридеранцев хватало поклонников «коричневой феи» — полное закрытие притонов они бы не оценили. Мадока продолжила уборку, Фортунато поднялся в комнату, в голове прокручивая слова странной песни: «…а наше право звук пустой». Интересно, Мадока вспоминала при этом своего погибшего брата? Жаль, она такая недоверчивая, о вежливости так вообще не ведает; никак с ней не заговоришь, только настроение себе испортишь. *** На следующий день Герману стало хуже, у него появился жар, поэтому сегодня священник и седой профессор занимались с одним Паулем. Катарина Бисмарк сразу велела молодому слуге отправиться за доктором Фогелем. Позже Фортунато услышал, что заболел ещё и сын камердинера, тот самый Зигмунд, который придумывал небылицы о севаррцах. При встрече мальчишка глядел на Фортунато как на тигра в зверинце, с любопытством и страхом, а однажды осмелился спросить: «Правда, что севаррцы заживо сдирают кожу с людей?» Фортунато усмехнулся и ответил, наклонившись к лицу Зигмунда: «Правда. А ещё вырезаем языки тем, кто много лишнего болтает». С тех пор Зигмунд шарахался от господина Фальконе. Доктор Фогель был невысоким пожилым мужчиной, в очках и с аккуратной бородой. Он поприветствовал госпожу Бисмарк, передал пальто служанке и двинулся в комнату, где лежал Герман. Катарина поспешила вслед за ним, на ходу о чём-то обеспокоенно рассказывая. Фортунато надеялся, что ничего плохого нет, а мальчик подхватил обычную простуду. Госпожа Бисмарк, бледная и напуганная, вышла от сына в сопровождении доктора, в руках она теребила белый платок. —…не переживайте так, госпожа моя. Я вас убеждаю, это не скарлатина. — Простите, доктор. С тех пор, как умерла от скарлатины моя сестрёнка, я до смерти боюсь всяких болезней! — Сейчас ваш страх напрасен. Весной поезжайте с мальчиками на Юг, пусть подышат полезным воздухом да покупаются в тёплом море. Фортунато, не одеваясь, догнал доктора во дворе. — Доктор Фогель! Так что это за болезнь? — Ничего серьёзного, друг мой, — ответил доктор, помедлив. — Простуда. Как вы себя чувствуете? — У меня всё хорошо. Я лишь хочу убедиться, что Герман выздоровеет. — Несомненно. Я об этом позабочусь, — ответил доктор Фогель и улыбнулся. — Не стойте на холоде. Фортунато слова доктора не успокоили, к тому же, госпожа Бисмарк немало напугала его, когда упомянуло умершую от скарлатины сестру. Перед сном он встал на колени перед кроватью, прижал ладони к груди и помолился о здоровье ребёнка; позже собирался затушить лампу, но в дверь громко постучали, и послышался знакомый голос: «Господин Фальконе, вы не спите? Простите за беспокойство, дело важное». Фортунато разрешил Марии войти. На самом деле её внезапное появление насторожило его, потому как они и общались-то всего раз — накануне забастовки. Мария достала из рукава какую-то мелкую записку и протянула Фортунато. — Вы можете перевести, что здесь написано? — спросила она. Фортунато пробежался глазами по строчкам. — Могу. Но зачем? Чьё это? — Мадока. Вчера ночью снова ушла куда-то, а вернулась к обеду! Никогда не было, чтоб так надолго уходила. А ещё — бог свидетель! — видела, как она бритву под платье прячет. Клянусь, Мадока недоброе замышляет! Фортунато не на шутку разозлился: какая разница, что на уме у этой кенджийки? Раз Мария так печётся о сохранности продуктов на кухне, пусть сидит там днём и ночью с топором в руках. — Читать чужие письма некрасиво, — ответил Фортунато сдержанно и вернул записку. — Спокойной вам ночи. Не намерен больше обсуждать Мадоку. Мария скрестила руки на груди. — Некрасиво, значит. Глядишь, зарежет кого-нибудь эта девица! Ну что вам сложного перевести? Там ничего подозрительного? — Ничего. Фортунато не терпелось выдворить эту неприятную женщину, которая только и делала, что сплетничала обо всех подряд. Что до записки, то она оказалась неясной, было в ней всего одно предложение: «Когда увидишь бабочку, подходи к рыбе». Скорее всего, адресант назначал встречу и зашифровал место. Фортунато в другое время попробовал бы разгадать возникшую загадку, однако сейчас все мысли занимал заболевший Герман. *** Молодой слуга Берг, который провожал доктора Фогеля, докладывал госпоже Бисмарк: «Безобразие творится! Какие-то хулиганы бегают по улицам да кричат, что им не дают хлеба. На богатых зубы скалят. И если бы только кричали, так ведь нет, я сам видел: лавки расхищать начали. Камнями в витрины швыряют, бесстыдники! Знаете, среди них и дети есть, не старше десяти лет. Один мальчишка со штыком по площади слонялся, не вру! На набережной фонари побили, а на Абендрот телеграфный столб пытались подпилить. Все они с окраин тянутся, знать, к самому дворцу потопают. Но этого им не позволят, полиция всех прижмёт, дай бог…» Госпожа Бисмарк тяжело вздохнула, потёрла виски, словно мучилась от головной боли, и проговорила с усталостью: «Хотелось бы верить, это обыкновенный голодный бунтик. Всё из-за газетёнок! Они распустили слухи, что хлеб подорожает, вот и началось. Как некстати свалилась на нас эта неприятность, проблем и без забастовки хватает. Да, верно. Полиция накажет всех возмутителей спокойствия». Фортунато присутствовал при этом разговоре, запоминал подробности, и сердце его тревожилось. Ему хотелось самому увидеть, что происходит на улицах Лофберга, выяснить, не преувеличивает ли свидетель. Но это было опасно: полиция могла принять его за участника протеста, а сами бунтовщики — за «негодного буржуя». К тому же, Фортунато ощущал необходимость оставаться здесь, поближе к Герману, пусть в комнату к нему не дозволялось заходить. Он решил успокоить госпожу Бисмарк, видя, что ей физически плохо от новостей. — Вам нужно отдохнуть, госпожа, вы себя зря нагружаете новостями, — сказал он, подойдя к ней. Катарина подняла на него печальные глаза, но промолчала. — Я уверен, вашей семье выступление рабочих никакой опасности не принесёт. — Не знаю, Фортунато, — отозвалась она. — Да, я всё же отдохну. Не хочу ни слова слышать о бунте! Главное — здоровье моего сына. Доктор Фогель обещал повторно зайти на днях. Катарина Бисмарк страдала бессонницей, а потому принимала капли — после них засыпала так крепко, что её не разбудила бы и пушка. И сегодня это чудесное средство сработало не на пользу госпожи. Ночью Фортунато проснулся от шагов на лестнице и скрипа дверей — некто направлялся прямо по коридору к спальне госпожи Бисмарк. Инстинкт самосохранения подсказал ему, что надо бы проверить обстановку, хотя в другие ночи слышался похожий шум. Фортунато зажёг свечу, вышел в коридор, стараясь ступать как можно осторожнее. Опять скрипнула дверь. Тёмная фигура отделилась от стены, замерла на месте, но потом двинулась дальше. Вскоре в пламени свечи удалось различить лицо Мадоки. Что она тут делает? Мадока хотела спуститься, но встретила препятствие в виде Фортунато. — Не спится? — спросил он. — Что ты там делала? — Ничего. Госпожа просила принести воды, — сказала Мадока и сцепила пальцы в замок. — Пропусти. Тут только Фортунато заметил, что карман на её юбке чем-то плотно набит. Мадока, видимо, поймала его взгляд, поэтому резко задула свечу и с ловкостью кошки скользнула к лестнице. — А ну стой! — крикнул он и вцепился в руку Мадоки. Девушка сопротивлялась изо всех сил, яростно отбиваясь от противника, — Фортунато удержал её и позвал на помощь. Из комнаты для слуг выбежал растрёпанный и лохматый Берг, тоже хотел остановить Мадоку, но та повела себя неожиданным образом: расслабилась, сделала вид, что сдаётся. Скромно опустила глаза, вытянула из кармана блестящие серьги. — Возьми, — виновато сказала она. — Я больше не буду. Стоило Фортунато замешкаться, как Мадока вырвалась, взмахнула правой рукой, и он вскрикнул от боли. Мадока оттолкнула его на пол, спрятала бритву обратно в рукав и бросилась по лестнице вниз. Испуганный Берг в это время склонился над раненым. — Ах, какое несчастье, страх какой! — забормотал он. — Вы меня слышите? — Слышу, — прошипел Фортунато, прижимая руку к правому боку. — Лучше бы поймал эту дрянь, она же сбежит. Рана загорелась новой болью, но он и не пикнул, стиснул зубы, вдохнул побольше и поднялся. Берг довёл его до комнаты, где Фортунато опустился на тахту. Тут же послышались взволнованные голоса других слуг, Берг сунул Фортунато какую-то белую тряпицу, чтобы зажать рану. — Паршивая девка, — злилась Мария, узнав о возможной краже. Она склонилась над Фортунато, тронула его щёку. — Как вы, господин Фальконе? — впервые она назвала его «господином». — Больно, — признался Фортунато. — Кто же знал, что она атакует. — Чего стоишь? — гаркнула Мария на Берга. — Давно бы отправился за доктором! Или хочешь, чтобы юноша умер? Берг захлопал ресницами, съёжился, приоткрыл пухлые губы — лицо его сделалось невинным, почти ангельским. — Но там же… бунтовщики эти… город крушат. Я знаю, как обработать рану. — Сказано тебе, иди за доктором Фогелем! — не отставала Мария. В этот момент в гостиную явилась сама госпожа Бисмарк и подбежала к Фортунато, с ужасом ахнула, заметив кровь. — Что с ним? Кто-то напал на него? — Мадока, госпожа моя. Она как с цепи сорвалась! Драгоценности ваши украла и удрать хотела, господин Фальконе пытался ей помешать. Вот она его и ранила, маленькая стерва, — пояснила Мария. — И вы ничего не делаете? — разозлилась Катарина. — Пусть немедленно прибудет Фогель! Берг, вы слышали? — Да, госпожа, — поклонился он. — Уже бегу. Катарина Бисмарк гладила лицо и волосы Фортунато, шептала что-то успокаивающее, но слова её делали только хуже, потому что больше походили на признание в любви. Фортунато старался дышать ровно и не двигаться, но рана всё равно страшно болела, а кровь пачкала рубашку. «Я ещё и сочувствовал этой суке, — думал он зло. — Неблагодарная тварь! Мария была права». Сама Мария тем временем принесла стакан воды, дала выпить Фортунато. Тот отказался, чтобы лишний раз не дёргаться. Казалось, Берг ушёл с концами, так долго его не было; Катарина занервничала, однако продолжала ласкать лицо раненого и шептать: «Потерпите, милый друг». Пожалуй, удар лезвием был куда приятнее, чем эти сладкие речи. Наконец, пришёл — нет, вбежал, запыхавшись, доктор Фогель, склонился над Фортунато, приподнял рубашку и осмотрел рану. Катарина Бисмарк быстро поведала о случившемся, хотя Берг сделал это раньше. — Либо девушка не умеет пользоваться оружием, либо не хотела нанести серьёзный вред, — сказал доктор Фогель, когда обработал рану и наложил повязку. — Этот молодой человек, — он кивнул на Берга. — Меня напугал. Говорит, море крови натекло. Вам относительно повезло. Сейчас нужен покой, если будете ходить, рана начнёт кровоточить. Хорошо? — Хорошо, — отозвался Фортунато чуть слышно. — Спасибо вам, доктор. — А эту девицу ещё не поймали? — поинтересовался доктор Фогель. — Сообщите в полицию, госпожа. Не то она ещё на кого-нибудь нападёт. — Сообщим, — быстро ответила Катарина. — Вы знаете, я после тех капель крепко заснула, вот и не услышала ничего. В вещах моих рылась, змея! Ну, бог с ними, с бриллиантами. Мадока пыталась убить господина Фальконе, этого я не прощу. Позже доктор уехал, а Берг достал одеяло и накрыл им Фортунато, потом несколько раз извинился за свою медлительность. «Не злитесь, господин Фальконе. Я как увидел, что она вас ранила, так у меня сердце чуть из груди не вырвалось. Да и чего таить, и за свою шкуру я испугался! Простите». Мария, которая всегда отличалась острым языком, тоже стала ласковой — с утра пришла к нему, поинтересовалась, не болит ли рана; затем принесла завтрак. Фортунато улыбнулся ей, кое-как приподнялся и отпил ароматный чай. Рана, конечно же, за ночь не зажила и давала о себе знать, но он сохранял расслабленное выражение лица. Жаловаться — противно. — А вы — настоящий герой! — сказала Мария, раздвигая шторы. В комнату проникло золотистое солнце, пылинки заплясали в его лучах. — Герой? — усмехнулся Фортунато. — Я же ничего не сделал, не справился с какой-то девчонкой. — Ну и что же? Вы пытались поймать её — это уже подвиг! Она, гадюка, убить вас хотела! Но полиция уже ищет её, не волнуйтесь. Будет гнить в темнице. — Полиция, — повторил Фортунато. — А как обстановка в городе? Доктор Фогель добрался без происшествий? — Ах, лучше не спрашивайте! Госпожа велела мне на рынок не ходить, мол, бунтовщики его заняли. Говорят, они там флагами машут да кричат об императоре всякое, — Мария помрачнела. — Никак не успокоятся. Но вам волноваться нельзя, не думайте об этих хулиганах. Если что-то понадобится, или я, или Берг поможем. Позовите только. Мария направилась к выходу, когда Фортунато окликнул её. — Подождите! Помните, вы просили меня перевести ту записку на кенджийском? Простите, я тогда отказал. Я помню, что там было написано. «Когда увидишь бабочку, подходи к рыбе». Но я не имею понятия, что это значит. Мария ненадолго задумалась, потом ответила: — Полиция разберётся. Наверняка у неё сообщники были. Где это видано, чтоб кусали руку, которая тебя кормит? Ладно, не смею вас тревожить, господин Фальконе. — Всё хорошо, Мария. Спасибо, что помогла. Восстание полностью подавили вечером третьего дня, тогда же полицейские поймали и Мадоку Ному. Катарина Бисмарк получила назад свои украшения и деньги, однако обрадовало её не это, а тот факт, что за нападение на господина Фальконе бывшая горничная поплатилась. «Эта девчонка нам многое не договаривала. Оказалось, она состояла в подпольной организации и во время бунта даже обворовала лавку. Хотела скрыться, да её схватили и привели в отделение», — пояснила Мария. «Подпольная организация» заинтересовала Фортунато. Конечно, удивляться было нечему: Мадока Нома жаждала отомстить за брата, продолжила его дело уже в другом государстве. Её друзья-революционеры, среди которых числились фридеранцы, и кенджийцы, также попали в руки полиции. Фортунато, пока лежал с перевязками, много размышлял о бунте и о поступке Мадоки. Конечно, бороться за права обделённых и бедных — благородно, но некоторые методы «благородными» не назовёшь. Воровство — поступок никак не вяжущийся с идеями свободы, которые продвигали кенджийские социалисты. Раз не можешь подавить собственные пороки, то как справишься с пороками всего общества? Однако для себя Фортунато решил так: «Ради севаррского народа… я бы не отказался от насилия. Одно дело, нападать на безоружных и слабых, а другое — на тиранов. Свобода пахнет кровью, либо умрём мы, либо Валленрод».