Слава Победителям

Ой у полі могила з вітром говорила: «Повій, вітре буйнесенький, щоб я не чорніла! Щоб я не чорніла, щоб я не марніла, Щоб на мені трава росла та ще й зеленіла!»

Санаторий «Уединение» располагался на Юге, в Фаэнских горах, и считался одним из лучших санаториев по лечению чахоточных. Здесь когда-то работал и знаменитый доктор Гарш. Фортунато находил злую иронию в том, что фридеранцы, с презрением относящиеся к культуре севаррцев, приезжают сюда, в севаррские земли, дабы лечить свои гниющие лёгкие. Хельга Шлейхер заселилась в санаторий ещё в январе, а в марте Людольф захотел навестить её и пригласил Фортунато с собой. Тот согласился — не только потому, что речь шла о поездке на Родину, но и потому, что близкий друг нуждался в поддержке. Разумеется, болезнь Хельги нисколько не расстроила Фортунато, он сочувствовал Людольфу, а про себя радовался: «Эта женщина скопила в себе столько яда, что сама же им отравилась. Значит, справедливость существует, Всевышний всем воздаёт по заслугам. Не будь она такой зловредной и язвительной, осталась бы здорова». В Лофберге они сели на поезд, а спустя сутки прибыли на маленькую станцию с названием «Фуэнте Кабрá». Так назывался городок, разместившийся у подножия Собачьей горы, а на самой горе белели постройки санатория. Пока поезд ехал, Фортунато смотрел в окно, любовался на зелёные кипарисы и пихты, на широкие поля и холмы, и, конечно же, на неприступные горы. В Лофберге ещё лежал снег, а здесь распускались камелии, акации, магнолии. Фортунато, выйдя из вагона, уловил запах хвои и озера, и ему сразу захотелось посидеть на тихом берегу, а потом пройтись по лесным тропинкам. Людольф же был так погружен в скорбные мысли, что не обращал внимания на великолепие южных пейзажей. Они устроились в гостинице, пообедали в столовой, затем Людольф, как бы извиняясь, произнёс: — К матери я пойду один, тебе необязательно присутствовать. Вместо «необязательно» следовало сказать «не нужно», хотя Фортунато в любом случае не обиделся бы: он и сам не горел желанием видеться с Хельгой Шлейхер, с той гадюкой, которая смела оскорблять его отца и мать. Для неё севаррцы были отсталым народом, которому «просто необходим» контроль со стороны более развитого народа. Хельга посмеивалась над идеей разрешить университетское образование для всех севаррцев: «Им вредно думать. Чего доброго, поумнеют и чаще будут бунтовать, зачем нам такие проблемы? Хватит того, что севаррские аристократы пользуются правом на обучение. Остальным такое право ни к чему». Йозеф Шлейхер, может, и не соглашался с женой, но никогда не спорил. Фортунато задался вопросом: почему он не поехал с сыном? Разлюбил жену или любит так сильно, что боится увидеть её страдания? Фортунато ответил: — Хорошо. Я прогуляюсь по городу. Наверное, твоя мать сильно изменилась из-за болезни, но не отчаивайся. Будь сильным, Людольф. Друг вяло кивнул в ответ. Глаза его застилала пелена меланхолии, движения были неловкими, неуклюжими — так, Людольф случайно столкнулся с официантом, извинился и замедлил шаг. Голову он держал низко, светлые кудри спадали на глаза, закрывая обзор. Острые скулы, столь привлекательные прежде, казались признаком какого-то недуга. «Как бы он сам не заболел от переживаний», — забеспокоился Фортунато. Фортунато проводил Людольфа до узкоколейки (оттуда маленькие поезда бежали вверх по склону), а сам спустился вниз, к старым городским воротам. Наверху красовались две хохлатые птицы, обе держали в клювах по цветку, а между птицами была выточена надпись: «Фуэнте Кабрá». За воротами стояла таверна, но сейчас на дверях её висел замок — во время Весеннего Поста не разрешалось пить алкоголь. В этот час на улицах вообще было довольно тихо, лишь в отдалении раздавались удары молота да скрежет металла. Фортунато пошёл вперёд, бросая взгляды по сторонам. На крыльце одного из домов сидел пожилой мужчина с длинной чёрной бородой, курил трубку, прикрыв глаза, и постукивал подошвой по пыльной земле. Одинокий путник его не интересовал. Фортунато не прочь был бы одеться также, как старик: в белую рубашку, зелёную жилетку с узором в виде жёлтых листьев, широкий красный пояс и шаровары. В Лофберге неодобрительно косились на севаррцев, носящих национальные костюмы, поэтому приходилось подчиняться фридеранской моде. Он пошёл дальше, заглянул в лавку с тканями, где прикупил розовый платок в подарок сестре и шаль — матери. Про себя он тоже не забыл — ему очень понравилась круглая чёрная шапочка из шерсти, с верхушки которой свешивалась жёлтая кисточка. Отец носил такую же. Фортунато попросил торговца отложить шаль и платок, пообещав зайти на обратном пути, сам расплатился и продолжил прогулку. «Не ожидал, что будет так странно слышать разговоры на родном языке», — подумал он, когда остановился на оживлённом рынке. Женщины здесь одевались в жёлтые и синие платья, многие повязывали платки; у более богатых имелись причудливые головные уборы в форме конуса с золотыми звёздочками по краям. Рыжее здание церкви находилось совсем недалеко, у озера. Прямоугольная башня с металлическим солнцем на конце, колокол, витражные окна, кованные двери. Многие марцинические церкви выглядели так, но Фортунато почувствовал, что эта — особенная. Время было два часа дня — значит, служба уже закончилась. На алтаре горели свечи, а над алтарём располагалось солнце с шестью лучами, заключённое в квадрат. Инимар, облачённый в рясу, молился, стоя на коленях. Фортунато тихо присел на скамейку, и, прежде чем обратиться к Всевышнему Анди, покосился на красно-синее окно. Лучи солнца проскальзывали сквозь него, ложились на спину инимара, на серые стены и пол. Красота и умиротворение, царящие в церкви, коснулись души Фортунато. «И прости бесчисленные мои прегрешения, за которые по справедливости заслужил я Твой гнев…» *** Кто-то играл на флейте, над головой висела верёвка с влажным бельём, а в окнах виднелись цветочные горшки и вазы. Узкая улочка оканчивалась жёлтой аркой, дальше шли ступени, спускавшиеся к озёрной глади. И снова — ни души вокруг. С одной стороны, Фортунато приятно было бродить в тишине, но с другой — хотелось увидеть лица других севаррцев. Он разулся, сел на край мостика и опустил ноги в холодную воду. На берегу лежала подгнившая лодка, в ней валялись какие-то рыболовные снасти и ржавые железки. На озере зеленели острова, до ближайшего из них, казалось, легко можно добраться вплавь — не в такую погоду, конечно. «В мае будет совсем тепло, — решил Фортунато. — Можно будет купаться». *** На кладбище он оказался случайно, когда пересекал жёлтое поле и заметил могильные камни. Фортунато не задержался бы здесь долго, если бы не прочёл знакомое имя на потемневшей плите. Хавьер Сервантес был участником восстания, после разгрома избежал казни, но его приговорили к каторге, где, видимо, бедняга скончался. Фортунато помнил о Хавьере не только по рассказам матери: этот человек часто навещал Рафаэля Фальконе, любил его детей как своих собственных и всегда находил для них какую-нибудь занимательную историю. «У отца нет могилы, а Вагнера наверняка похоронили со всеми почестями — ведь он брат этой шлюхи-императрицы! Я не допущу, чтобы подвиг отца забылся, я буду говорить о нём даже если мне пригрозят смертью. Чтобы переписать историю, победителю придётся перебить всех проигравших, которые историю помнят хорошо», — размышлял Фортунато, не спуская глаз с лица покойного. К могиле подошёл мужчина лет сорока, с тростью, в чёрном сюртуке и круглой шапочке. Он сразу обратился к Фортунато: — Вы были знакомы с ним? Голос его был тихим, с хрипотцой. Глаза — воспалённые, покрасневшие, смотрели внимательно и печально. — Да, — ответил Фортунато. — Он дружил с моим отцом. Вы не знаете, Сервантес умер на каторге? — Мы вместе вернулись на Родину, — пояснил незнакомец, склонив голову набок. — Хавьер умер спустя месяц. Я же никак не отмучаюсь. Мужчина вдруг поморщился, прижал руку к пояснице, щёки и лоб его покраснели. Фортунато шагнул к нему, намереваясь помочь, но незнакомец отмахнулся: — Нет, нет. Всё хорошо. Я ещё не так слаб, сам на ногах стою, — он попытался улыбнуться, но вышло скорее подобие оскала. — А кем был ваш отец? Он сражался на стороне Рафаэля Фальконе, верно? Фортунато помедлил, раздумывая, стоит ли раскрывать свою личность. — Рафаэль Фальконе и есть мой отец, — сказал он, не поворачиваясь к незнакомцу. — Правда? — незнакомец выпрямился, глаза его будто на миг засияли юностью и здоровьем. — Не может быть… Фортунато? Нам говорили, что Марианна уехала с детьми в Кенджийскую Империю. Скажите, как ваша мать? И сестра? Простите мою настойчивость, я обязан обо всём узнать. Вы не торопитесь? Ах, как славно, что я вас встретил! — Не тороплюсь, — ответил Фортунато, ошарашенный реакцией. — Нет, моя семья не уезжала за пределы страны. Мы нашли приют у Йозефа Шлейхера, он… много нам помогал и помогает по сей день. — Как славно, как славно, — пробормотал мужчина, почёсывая подбородок. — Не зря Всевышний дал мне долгую жизнь. Позвольте, — он протянул руку Фортунато. — Это большая честь познакомиться с вами. Меня зовут Альфонсо, я был простым солдатом. И вашего отца очень уважаю. Рафаэль Фальконе навсегда останется нашим предводителем. — Я вам верю, — произнёс Фортунато, пожимая руку Альфонсо. Он впервые встретил живого участника восстания и не знал, о чём спросить! Как глупо, наверное, это выглядело! — Спасибо, что сражались за севаррский народ. Да благословит вас Всевышний Анди за смелость. Альфонсо усмехнулся. — Вы так молоды… Молодость дана мужчинам для войны, а женщинам — для любви. За вашим отцом шли и мальчишки, и дряхлые старики — все, кто мог держать оружие, тогда объединились. Но удача опять повернулась спиной к севаррцам, — Альфонсо помрачнел. — Мы получили смерть и страдания вместо желанной свободы. Нас растоптали. Но не отчаивайтесь, мой друг! Грядёт новая война. Мне в ней участвовать не придётся, а вот вам — да, если считаете себя севаррцем. Фортунато смутился. Похоже, старый солдат нисколько не сомневался, что сын Рафаэля Фальконе отомстит императору, возглавит новую, более мощную армию. — Я повешу Людвига Валленрода, — уверенно заявил Фортунато. — Вы правы. Молодость дана мне для войны с фридеранскими ублюдками. Если моя Родина несвободна, лучше и не жить вовсе. — Многие севаррские юноши думают также, — сказал Альфонсо, на этот раз с настоящей улыбкой. — Императору не удалось запугать всех севаррцев. Появятся новые воины, готовые биться за свободу зубами и когтями. Победа зависит от каждого, — он сделал акцент на последнем слове. — Вы нужны нам, Фортунато. Севаррцы увидят вас и поверят, что борьба не была напрасна, и, более того, борьба только начинается. — Я клянусь, — Фортунато положил руку на сердце. — Защищать севаррский народ, безотказно служить ему, да покарает меня Всевышний Анди, если отступлю от своих слов. Лучше жить сорок дней свободным, чем сорок лет рабом. Но вот что меня волнует, — он посмотрел на Альфонсо. — Как же звали того предателя, который выдал моего отца войскам? Вам неизвестно? — Известно, — неожиданно подтвердил Альфонсо. — Лионель Арагонес, верный пёс Валленрода. Не побрезговал предательством ради генеральских погон. Разумеется, он сбежал из севаррских земель в Лофберг, надеясь, что спасётся. Жалкий трус! Страшная кара настигла его. В него выстрелили во время театрального представления. Кем был тот герой, не знаю. Он покончил с собой, чтобы не сдаться в руки полиции. — Значит, один мерзавец мёртв. Очередь за Людвигом Валленродом. Альфонсо воодушевил его, вселил надежду в сердце. Он, старый солдат, сам проливал кровь за севаррский народ, вытерпел каторгу, и не жалел ни о чём на закате лет. «Вот, какую жизнь можно назвать ненапрасной! Мне не нужно ни богатство, ни слава, чтобы воевать против Валленрода. Свобода оценивается не золотом, а кровью. Никто не остановит меня на пути к мести, ибо эта месть — священно действо. Помоги мне, Всевышний Анди!» Фортунато шёл по тропинке через поле, ветер развевал его волосы, смуглое лицо было особенно прекрасным на солнце; и сам он в тот момент походил на воина, который отправляется на нелёгкую битву. Людольф вернулся от матери совершенно несчастным, за завтраком ел через силу, а к кофе не притронулся вовсе. Похоже, здоровье Хельги Шлейхер подкосилось непоправимо, и оставалось ждать, когда смерть прервёт её мучения. Фортунато накрыл ладонью бледную руку друга. — Что тебе сказал доктор? Есть надежда на выздоровление? — Доктор сказал, что чахотка запущена, надежды никакой. Фортунато, я не могу смотреть на неё! Ей ведь больно говорить, она писала мне на бумаге, — Людольф глубоко вздохнул, закрыл лицо рукой, словно собирался разрыдаться. — Скажи, за что? Неужели мама заслужила такие страдания? Мы с отцом приезжали в марте, тогда она ещё могла смеяться. Как я сообщу ему обо всём? Бог отвернулся от нашей семьи. — Не говори так, — ответил Фортунато. — Все мы однажды предстанем перед Всевышним. Раз он призвал твою мать — значит, время её на земле истекло. Тебе будет нелегко смириться, но ещё сложнее — если поддашься унынию. — Смирюсь, — прошептал Людольф. — Не хочу это обсуждать. Давай прогуляемся? В горах очень красиво, а ты сможешь рассказать мне о книгах, которые прочёл. Городок с жёлтыми домиками, оранжевыми крышами и узкими улочками с высоты гор казался особенно милым. Конечно, Фуэнте Кабрá мало походил на Аль-Вердес, но Фортунато чувствовал, что вернулся в родной город. Внизу растянулось озеро с островками, по водной глади скользила лодка с рыбаком, а солнечные блики красиво блестели на бирюзовых волнах. Выше теснились страшные непроходимые скалы, чьи коричневые склоны покрывала мелкая растительность, над вершинами проплывали серо-голубые облака, похожие на клочки шерсти. Людольф шёл впереди, огибая камни и кусты, иногда останавливался и тоже любовался на зелёную долину и озеро. —…революция погубит нас, Фортунато. Ни бедные, ни богатые счастливы не будут. К чему эти призывы свергнуть императора? Зачем бунтовщики устраивают разбой, нападают на безоружных? Да, правители не всегда справедливы, но всегда ли справедлив народ? На мой взгляд, равенство неосуществимо, кто-то всегда будет на стороне обделённых. Меня пугает та лютая ненависть, с которой социалисты относятся к богатым. — А меня пугает, — возразил Фортунато. — То, что к моему народу относятся, как к собакам. По-твоему, мы не заслуживаем лучшей жизни, одинаковой жизни с фридеранцами? Чем мы отличаемся от вас, Людольф? Со времён завоевания ни один император не делал добра севаррцам. Это пора прекратить. — Но я говорил не о севаррцах, — ответил Людольф. — Разве ты не улавливаешь разницу? — Улавливаю. Я лишь хочу сказать, что любой бунт в государстве происходит не по вине народа, а по вине властей. Возьмём рабочих — они хотят восьмичасовой рабочий день, достойную зарплату и гражданские свободы. Выгодно ли владельцам фабрик выполнять просьбы? Нет. Наконец, выгодно ли Валленроду уравнивать севаррцев и фридеранцев? Угнетённые не будут вечно молчать. Императоры наивно полагают, что им свыше дано право определять, где есть справедливость, а где нет. Но это страшная ошибка! Справедливость и свобода — надчеловеческие понятия. Император ничем не лучше простого крестьянина, если ведёт себя жестоко и глупо. Раз тебе Всевышним дана власть, то неси её с честью, иначе в один день на тебя обрушится народный гнев. Людвиг Валленрод ненавидит собственный народ, что уж говорить о севаррцах. Я бы убил эту грязную собаку. — Фортунато! — испугался Людольф, споткнулся о крупный булыжник и ойкнул. — Убийство уж точно не вяжется со справедливостью. Я не намерен слушать о преступлениях. «Ах, как обычно! Все вы, фридеранцы, не любите правду, пытаетесь задвинуть её подальше. Не выйдет. Ты против убийств, Людольф? Как насчёт моего отца? Убийство — благое дело, если совершается императором? Ты также, как и Томас, полагаешь, что севаррцы должны молча ждать… ждать благосклонности фридеранских правителей. Ты слишком добр, и это дурная доброта». —…я перечитал этот роман в третий раз. Всё также сжимается сердце, когда добираюсь до финала и вижу страдания покинутой девушки. Со стороны Эдгара было очень жестоко уехать и ничего не сказать напоследок. — Меня никогда не трогали истории о любви, — сказал Фортунато. Они остановились перед обрывом, на краю которого росло низкое сухое деревце. — Страдать из-за женщины, что может быть глупее? Эдгар сам бросил Лизу, а когда она умерла, почему-то рыдал на её могиле. — Просто ты никогда не влюблялся, — ответил Людольф. Он присел, провёл рукой по мягкой траве, потом посмотрел на друга с доброй усмешкой. — Вот влюбишься и поймёшь Эдгара. — Нет уж! Конечно, я однажды женюсь, но не буду, подобно героям бездарных романов, страдать от неразделённых чувств. Фортунато шагнул к дереву, не боясь споткнуться, отломал ветку с мелкими листьями и присел рядом с Людольфом. В небе раздался птичий крик, оба подняли головы вверх, друг неуверенно произнёс: «Сокол». — Да, — подтвердил Фортунато. — Знаешь, почему на гербе моей семьи изображён сокол? Мой дальний предок, Винсент, служил сокольничим у короля Валентина Пятого. Говорят, Винсент был очень мудрым и преданным человеком, а ещё вырос вместе с королём. Поэтому со временем Валентин сделал его Первым советником. — Я читал о нём, — кивнул Людольф. — Винсент Фальконе прославился как талантливый полководец, благодаря ему севаррцы покорили территории за Жемчужным морем. И под его руководством построили великолепный флот. — Верно. К сожалению, завистники отравили Винсента, но его сын за всё отомстил. Фортунато с неохотой покидал Фуэнте Кабрá. Голубое озеро, снежные горные вершины, южные цветы — всё оставалось позади, а быстрый поезд нёсся к недружелюбному, чужому городу. Везде ли солнце светит одинаково? На родине оно тёплое круглый год, на родине его присутствие ощущается даже в облачную погоду. А на чужбине солнце издевательски-яркое, знойное, или наоборот — бледно-жёлтое и холодное. Фортунато во время обратного пути пробовал читать, но мысли всё время отдалялись от текста. Он немного обижался на друга из-за того диалога о «справедливости»: Людольф то ли боялся напрямую не согласиться с императором, то ли в самом деле поддерживал кровавое правление. И если страх простителен, то угождение тирану — нет. Фортунато на мгновение подумал, что однажды их дороги с Людольфом разойдутся, и эта мысль сильно напугала его. «Нет, я не должен злиться. Людольф не относится к севаррцам с презрением, он всегда защищал меня и ни разу не отказал в помощи. Он должен стать союзником мне. Главное, осторожно подвести его к истине, объяснить, почему важно покончить с рабством севаррцев. Он обязательно поймёт меня». Людольф выглянул в окно, улыбнулся, увидев проплывающий мимо лесок. — А всё-таки природа здесь волшебная. «Жаль, принадлежит не севаррцам, а варварам», — захотелось ответить Фортунато, но он промолчал, не желая ссориться с Людольфом. Когда они прибыли в Лофберг, Фортунато купил на вокзале свежую газету, прочёл главную новость прошедшей недели: убийство террористами важного чиновника.