Слава Победителям

— Отец укрывал повстанцев на своей ферме, а потом попытался помешать военным, которые искали их. Завязалась перестрелка, отец ранил одного фридеранского солдата. Вот за это судили его, а потом приговорили к казни. Ферму, к счастью, не отняли, да только пришлось заплатить зверские деньги, мы едва не разорились! Благо, муж сестры на помощь пришёл, спас нас от разорения, — Марсель тяжело вздохнул. — Вот и всё. Мать хотела, чтобы я карьеру сделал, деньги в семью приносил. Говорила, чтоб учился прилежно, а потом в университет поступил. Так оно и вышло. — У тебя есть родственники кроме матери и сестры? — спросил Фортунато. — Братьев ещё двое, — ответил Марсель. — Братья меня не слишком любят, говорят, что зря на моё образование деньги спускают… Зовут меня обратно на ферму работать. А я учиться хочу, нет уже сил коровий помёт убирать да над грядками пыхтеть, — тут он улыбнулся. — Глядишь, из меня что-то путное выйдет. — Значит, парень ты неглупый, — сказал Фортунато. — Плохо, что трусливый. Твой отец был благородным и смелым человеком, почему ты не хочешь последовать его примеру? — Потому что от смелости и благородства одни беды, — ответил Марсель и достал книгу из портфеля. — Я бы хотел почитать, извини. — Ладно, как знаешь, — смирился Фортунато. — Пока сам не захочешь, тебя никто не заставит. *** На Соловьиной улице Фортунато любил бывать: здесь находился Розовый Театр, здание с квадратными колоннами и массивными золочёными дверями; музыкальный магазин, где продавались замечательные скрипки; наконец, улица выводила прямиком к морю. Часто тут встречались компании детей и подростков, возвращавшихся с занятий. Фортунато и Клаудио остановились недалеко от театра, под опавшим клёном. Друг рассказывал о каком-то популярном препарате от кишечных болезней, но Фортунато отвлёкся от его увлекательной речи, когда увидел на дороге четверых детей. Впереди быстро шагала светловолосая девочка в голубом пальто, за ней поспевали трое сверстниц, которые корчили рожицы и кричали вслед: «Марта-собачья-морда». Девочка перешла на лёгкий бег, но её обидчицы не отступали и тоже ускорились. Фортунато недолго глядел на это безобразие, направился к девочкам, чем очень удивил Клаудио. — Ты куда? Дети сами разберутся. — За что они её дразнят? Это же несправедливо, — ответил Фортунато. Он быстро оказался рядом с компанией и прикрикнул на девочек: — Что это за беспредел? Оставьте её в покое, в чём она провинилась перед вами? — Провинилась, — бросила одна из девочек-севаррок и невинно захлопала ресницами. — От неё воняет, — девочка хихикнула и подскочила к своей жертве. — Вонючка-Марта! Любопытные зеваки столпились вокруг, ожидая развязки. Марта почему-то не убегала, только с мольбой поглядывала на своего защитника и перебирала в руках платок. Она была очень худой, с тонкими косичками, её губы почти сливались с кожей, а на бледной щеке виднелась ссадина. Судя по заношенному пальто и рваной обуви, Марта воспитывалась в небогатой семье. — Нельзя говорить такие слова. Вы из гимназии? Разве вас не учат, что обижать других — плохо? — спросил Фортунато назидательно. — А это не ваше дело, — девочка начала дерзить. — Все фридеранцы воняют, как свиньи. Ещё одна ученица поддержала подругу: — Да, а Марта особенно! Она и живёт в свинарнике. Фортунато хотел ответить в защиту маленькой фридеранки, но откуда ни возьмись рядом очутился огромный мужик с лохматой чёрной бородой. Он грозно глянул на студента, упёр руки в бока и громовым голосом произнёс: — Иди, куда шёл! Мы своих детей сами воспитаем. А выблядешей этих, — он кивнул на Марту. — Нечего защищать. Пойдём, Виктория, — он взял за руку ту девочку, которая дерзила. Другие прохожие поддержали мужика, кто-то в грубой форме потребовал от Фортунато «убраться с дороги», поэтому он, разочарованный, вернулся к Клаудио. — Говорил же, не надо вмешиваться, — сказал друг. — Чего ты добиться хотел? — Я думал остановить их. А вдруг бы они побили ту девочку? — Дети постоянно дерутся и дразнятся, — заметил Клаудио. — Ну хорошо. А если бы преследовали севаррского ребёнка? — Если бы преследовали фридеранцы, я бы, конечно, вмешался. А так, не моё дело. — Не понимаю. Почему одному ребёнку ты готов помочь, а другому нет? — допытывался Фортунато. — Дело только в национальности? Клаудио пристально посмотрел на него, затем кивнул. — Да. Ребёнок, не ребёнок — неважно. В первую очередь я смотрю, севаррец передо мной или чужак. Фортунато отчасти понимал Клаудио, и сам предпочёл бы, чтобы в Аль-Вердесе — и вообще на всей территории бывшего Севаррского Королевства — было поменьше чужаков. Однако его злость распространялась на тех фридеранцев, которые вели себя подобно Генриху: насмехались над культурой и религией севаррцев, считали себя лучшим народом и восхваляли императора. А Клаудио, похоже, ко всем чужакам, не только фридеранцам, относился с пренебрежением. — У меня есть друзья-фридеранцы, — сказал Фортунато. — Прекрасные люди, они никогда не делали плохого севаррцам. — Ты сам решаешь, с кем дружить. Я просто предупреждаю тебя, что фридеранцы — народ хитрый и непостоянный, сегодня они с тобой, завтра — против тебя. Кто знает, не сдадут ли тебя «друзья», если узнают, что ты состоишь в подпольной организации? — Не сдадут! — возмутился Фортунато. — Ты их не знаешь. Они всегда помогали мне и помогут снова. Клаудио снисходительно улыбнулся. — Помогут даже в борьбе за независимость? — Да, — не задумываясь, ответил Фортунато. — Я им доверяю. — У моего отца был друг-фридеранец, они выросли вместе. Отец очень ему доверял, братом своим считал. И в какой-то момент этот друг попытался отнять у отца фирму, благо, отец вовремя спохватился, нанял адвокатов и фирму свою отстоял. А с тем другом он больше не виделся. Понимаешь, Фортунато, не каждая собака кусается, но это не значит, что нам не нужно опасаться всех собак. — Подожди, — прервал его Фортунато. — Детей мы не можем делить на «севаррцев» и «чужаков». Если я вижу, что с ребёнком обходятся несправедливо, то приду на помощь. В противном случае я не буду уважать себя. — Ты смелый и честный человек, — проговорил Клаудио и положил ладонь на его плечо. — Это мне в тебе и нравится. Я желаю тебе добра, и потому хочу, чтобы твоя смелость послужила в благо севаррцам. На первом месте — твоя страна и твой народ. Севаррец перед фридеранцем всегда прав, запомни. Иначе мы не победим. Пойдём, не хочется стоять. Фортунато долго думал над словами друга. «Я всегда буду на стороне своего народа, ничто не заставит меня отречься от борьбы за Родину. Клаудио прав, когда говорит, что следует быть начеку, когда общаешься с фридеранцем. Но Людольфа и Томаса я знаю хорошо, они не делали мне зла, и другим севаррцам тоже. Не могу представить, чтобы они выдали меня властям! И если взять ту девочку, в чём она виновата? Клаудио слишком категоричен. Наверное, ему просто не встречались по-настоящему добрые люди среди фридеранцев». Январь в Аль-Вердесе напоминал март в Лофберге. Неделю шли ливни, потом выпало немного снега, который вскоре растаял, оставив на дорогах лужи и грязь. Сегодня же погода была весьма приятной для прогулки, термометр поднялся до шестнадцати градусов, а солнце вышло из-за облаков и обогрело сырой город. Фортунато приблизился к мраморному ограждению, опёрся на него ладонями и слегка наклонился, всматриваясь в изумрудные волны. О Жемчужном море древние севаррцы сложили печальную легенду, которая рассказывала о гордой принцессе, отвергающей всех женихов. Однажды принцесса Натали бросила свой браслет в море и сказала: «Кто принесёт его, будет моим мужем». Но тут море забурлило и зашипело, и на поверхность выплыла колесница, в которой сидел сам повелитель морей, Милорет. Посмеялся он над принцессой Натали, помахивая золотым браслетом: «Что же, красавица, выполнишь своё обещание?» Заплакала принцесса, но делать нечего: пришлось подчиниться, ибо словом своим она дорожила. Говорили, будто на дне морском она продолжила плакать, и слёзы её превращались в жемчужины. Севаррцы так любили эту легенду, что на набережной поставили превосходную скульптуру: девушку в короне, с грустным лицом и браслетами на руках. А в недалёком прошлом корабли часто называли «Принцесса Натали» и закрепляли на носу женскую фигуру из металла. Фортунато, будучи ребёнком, даже видел такое судно и спросил у отца: «Сестру зовут, как корабль. Почему?» Отец рассмеялся: «Нет, Фортунато, это корабль назвали также, как твою сестру». Клаудио отвлёк его от приятных воспоминаний. — Я тут кое-что хотел показать. Вчера встречался с рабочими и раздавал им, — он протянул Фортунато листовку. — Что думаешь? В листовке рассказывалось о профилактике сифилиса, и всё бы ничего, но одна фраза не понравилась Фортунато, он тут же указал на неё. — То есть, сифилис занесли фридеранцы? Но это же неправда. Ещё севаррский врач пятнадцатого века описывал симптомы сифилиса. С таким же успехом можно написать, что туберкулёз случается от влияния злых духов. Это ненаучно. — Но рабочие не будут разбираться, о чём писали севаррские врачи в пятнадцатом веке, — ответил Клаудио. — Они поверят тому, что тут сказано. — Да, и не будут спать с фридеранскими проститутками, ведь сифилис передаётся только от них! — Глупости, тут не написано такого. — Мне кажется, люди воспримут всё именно так. Напрасно ты это сделал. Понимаю, хотел помочь, но наоборот навредил. — Нет, Фортунато, я написал всё по делу. Пойми, мы не можем призывать простых севаррцев к цареубийству — это их отпугнёт. Следует привить им мысль о том, что враги наши — ничем не лучше животных. Будем понемногу подталкивать народ к бунту. Не заметишь, как севаррцы сами, без громких призывов, пойдут на войну с завоевателями. — Ты прав, — согласился Фортунато. — Убеждать народ надо шёпотом, а не криком. Но лучше нам придумать что-нибудь другое, мы же медики, а значит, не должны врать о болезнях. — Хорошо, — миролюбиво проговорил Клаудио. — Я придумаю что-нибудь, и ты тоже подумай. — он вытащил из кармана часы в золочёной оправе. — Прости, вынужден тебя оставить, дела есть. Не забудь: послезавтра мы идём к нашему другу-художнику. *** Фортунато закрыл учебник ботаники, решив, что достаточно на сегодня позанимался. Ему хотелось почитать ту крамольную книгу, которую он припрятал под матрасом, а потом, может быть, обсудить её с Клаудио. Наверное, он справедливо рассуждал сегодня днём. Севаррец всегда прав перед фридеранцем, даже если объявит небо зелёным, а траву синей. Но Фортунато не отказался бы от дружбы с Людольфом и Томасом, какие бы обстоятельства не случились, ведь эти люди протягивали ему руку тогда, когда не протягивал никто. А как насчёт остальных фридеранцев? Фортунато вспомнил профессора-хирурга, Георга Шнайдера, который как-то высказался: «Меня печалит тот факт, что некоторые талантливые и умные молодые люди не могут учиться из-за национальности или бедности. Я бы, знаете ли, взял их на место некоторых бездельников». Да, не все фридеранцы жестоки… а о чём ещё говорил Клаудио? Что-то про собак. Фортунато открыл «Смерть на мануфактурах», приступил к третьей главе. Дзиро Акахата писал: «нации враждуют оттого, что враждуют классы, и если путём революции рабочие возьмут власть, то и национальные распри прекратятся; между рабочими разных национальностей различия не столь значимы…». Фортунато перечитал этот фрагмент несколько раз, задумался надолго, постукивая карандашом по столу. «Значит, фридеранские рабочие для нас — братья и товарищи по борьбе? Нет, я не согласен. Мы разные. Избавление от владычества инородцев — то, к чему мы должны стремиться. Мы восстановим нашу историю, нашу культуру, и если кто-то усомнится в силе и гордости севаррцев, он ощутит удар нашего меча». Фортунато захлопнул книгу, поднялся и подошёл к окну, посмотрел на тёмный двор, на тощие ветви деревьев, напоминающие руки мертвецов. Луна этой ночью окрасилась в красноватый оттенок, зловещий лик её низко висел над далёкими крышами. Закричала ночная птица, потом всё на улице смолкло. Фортунато впервые порадовался своему шумному общежитию, где что ни день, то какой-нибудь праздник с музыкой и пьянством. «Фридеранцы уничтожали нас лишь за то, что мы посмели родиться севаррцами. Так было в 1620, когда Карл Завоеватель велел резать всех, кто отказывался склонить голову перед ним, так было во время крупных восстаний, вплоть до нашего века. В 1734, когда правил Йозеф Третий, население целого города уничтожили фридеранские варвары, им дали приказ убивать севаррцев без различения пола и возраста. Наказание за бунт! Йозеф Третий — Йозеф Кровавый. Варварам не было важно, содействовал ты повстанцам или нет, тебя бы всё равно застрелили или зарезали. И после этого фридеранцы говорят, что мы жестоки! Нет, наша вражда с фридеранцами не прекратится с исчезновением классовой вражды. Потому что боль, которую причинили завоеватели — в сердце каждого из нас, и мы за эту боль отомстим». *** В воскресение они подошли к дому художника, дверь им открыл худенький мальчик лет тринадцати в широких штанах и красной кофте. — Вы к господину Пиньятелли? Проходите, — сказал мальчик. Фортунато прошёл, поднялся на второй этаж вместе с Клаудио, который успел сунуть мальчику яблоко. Франсиско сидел за столом и курил, попутно делал какие-то заметки в тетради и посмеивался. На столе лежал листочек с карандашным рисунком — автопортрет, причём карикатурный. Нижняя челюсть вытянулась, словно у какого-то примата, нос увеличился вдвое, а глаза наоборот превратились в бусинки. «Настоящее» лицо художника было вполне привлекательным, и сравнение с карикатурой подчёркивало эту привлекательность. Франсиско пригладил лохматые кудри, поздоровался с гостями и велел мальчику принести вина и фруктов. — Это Хулио, мой помощник, — произнёс Франсиско. — Возможно, будущий ученик. Родители отправили его заработать денег, а он нигде не смог устроиться, вот и взял я его к себе. Я рад, что вы пришли с другом, — он перевёл взгляд на Клаудио. — Надеюсь, вы не против. Я рассказал Фортунато о нашем кружке, — сказал Клаудио. В глазах Франсиско мелькнуло беспокойство. — Я сам бы мог рассказать, но с другой стороны, почему бы и нет? Раз вы близко знакомы и доверяете другу. — Доверяю, — быстро ответил Клаудио. — Сомневаюсь, что сын Рафаэля Фальконе может донести на нас. Франсиско всплеснул руками. — Да вы что? Фортунато, значит, я вас раскусил. Я догадывался, что вы не сын торговца, догадывался! — Франсиско так искренне радовался, будто разгадал действительно сложную загадку. — Я говорил: у вас благородные черты лица. — Вы смущаете меня, не стоит. Тем более, я больше не считаюсь дворянином. — Кто ж вам такую глупость сказал? — удивился Франсиско. — Вы им навсегда останетесь. — Пожалуйста, — попросил Фортунато. — Не стоит заострять внимание на моём происхождении. — А, конечно, простите меня. Я порой теряю чувство такта, — извинился Франсиско. — Я рад, что в нашем кружке пополнение, скоро познакомлю вас с остальным участниками. Сегодня встречи не будет, поэтому продолжим рисовать. Вы, Клаудио, останьтесь. Побеседуем. *** — Вы всегда такой грустный, господин Фальконе? — спросил Франсиско, обмакнув кисточку в жёлтую краску. — Какая-то красотка поиграла с вами и упорхнула? — Нет, — Фортунато покраснел. — Я ещё не нашёл ту, которую хотел бы видеть женой. — А зря! Молодым полезно влюбляться, женщины вдохновляют нас на творчество, — улыбнулся Франсиско. — Многих картин я бы не нарисовал, если бы не было у меня прелестной возлюбленной! Элли, Элли… замуж она вышла за другого, — он погрустнел. — Впрочем, любовные муки тоже полезны. — С браком торопиться не стоит, — откликнулся Клаудио. Он рассматривал книги в шкафу, достал одну и открыл. — Отец нашёл для меня хорошую партию, богатая наследница, через месяц совершеннолетняя. Повидался я с ней, на лицо прямо скажем уродина, да ещё хромая. Но вроде бы не глупая, хозяйственная. Отец убеждает меня поскорее жениться, а я пока согласия не дал. — В женщине всё должно быть в гармонии: и ум, и красота, и хорошие манеры, — философски заметил Франсиско. — Что, неужели нет на примете и умной, и красивой? — Есть, но она бедная, — вздохнул Клаудио. — Отец как услышал про неё, велел «за ум взяться» и пойти на приём к семье Диннелио. Их дочку мне и сулят в жёны. «А ведь Натали пора выходить замуж, — подумал Фортунато. — Она писала, что к ней сватается какой-то студент-фридеранец, ей и матери он нравится, но они ещё ничего не решили. Нет, за фридеранца она не выйдет, этого я не допущу. Неужели мама одобрит брак? Разберусь. Надо написать, чтобы Натали не делала ошибок, как уже случалось. Приличным мужем для неё станет только севаррец». — Что ж, она до того уродлива, что и богатство не прельщает? — пошутил Фортунато. — С другой стороны, ум и хозяйственность — качества, присущие хорошей жене. — Главное, чтоб была не умнее мужа, — усмехнулся Клаудио. — Ради благополучия фирмы и на жабе женишься. Но ты прав: Оливия будет хорошей женой, и если бы был выбор между ней и какой-нибудь глупой красавицей, я бы выбрал Оливию. — А я бы выбрал глупую красавицу, — сказал Франсиско. — Боюсь умных женщин. «Кроме женщин они что-нибудь обсуждают? Я не за тем сюда пришёл, — негодовал Фортунато. — Хотел бы узнать, как они хотят бороться с Валленродом и его приспешниками». — Господин Пиньятелли, — обратился к нему Фортунато. Он снова держал лютню, сидел в том же старом и не особенно удобно кресле. — Простите за вопрос. Вы хорошо помните, как проходило восстание в восемьдесят пятом? — Да, — ответил художник, колдуя на палитрой. — Я сам рвался в бой, но учитель мой заболел или притворился заболевшим. В общем, было видно, он не хотел меня отпускать, и я остался ухаживать за ним. Это были страшные дни, Форутнато. Трупы повсюду, баррикады, перевёрнутые кареты и телеги, пожары пылают. Какой-то фридеранский солдатишка ломился к нам в дом, ограбить думал, да я ему ружьём пригрозил. Могу точно сказать: севаррцы сражались храбро, за оружие брались женщины и дети — все желали погубить врага. Как-то нашим защитникам удалось взять в плен фриденранского полковника. — Франсиско улыбнулся. — Его прибили ладонями к забору и оскопили, а потом выпустили кишки… Простите за подробности, не смущаю? — Нет, продолжайте, — ответил Фортунато. Рассказ Пиньятелли его восхищал и в то же время печалил: храбрости было недостаточно, чтобы одолеть правительственные войска. — Ну и вот. Труп полковника несколько дней у забора лежал, черви уж жрать начали. Но дьявол с ним. Я, признаюсь, с содроганием вспоминаю ту расправу, которую учинили войска. Заживо сгорела целая семья в соседнем доме, мать, отец да трое детей, — Франсиско указал в сторону окна. — Фридеранцы постарались. Расстреляли троих молодых мужчин, которые в восстании вообще не участвовали. — Уроды, — процедил Фортунато и ощутил, как холод охватывает его. — Им в удовольствие видеть страдания слабых. Они ворвались в наш дом, как захватчики, принялись всё крушить и выискивали что-то, — Фортунато замолчал, крепче стиснул гриф лютни. — А потом сожгли книги отца во дворе. Это всё было как в дурном сне, я ничего не мог сделать. Один из них наклонился ко мне и сказал: «Твой отец долго сопротивлялся, а всё равно сдох». Франсиско оторвался от работы, выронил кисть, но не поднял, прижал пальцы к губам. Клаудио отвлёкся от книги, нервно кашлянул и произнёс: — Это отвратительно. Они упивались своей властью, когда потешались над несчастной женщиной и её детьми. Фридеранцы за всё поплатятся. Мне очень жаль, Фортунато. Надеюсь, ты скоро забудешь об этом дне. — Нет, я должен помнить, — уверенно ответил Фортунато. — Помнить обо всём, что сделала Крыса моей семье. И тогда свершится справедливая месть. — Воистину так, — тихо отозвался Франсиско. — Если вы устали, мы можем на сегодня прекратить. — Не устал, — ответил Фортунато. — Спасибо, что рассказали мне.