Слава Победителям

Во время вскрытия профессор то и дело отвлекался от дела и затягивал монолог, причём говорил больше для самого себя, чем для студентов. — Дэ, вот как выходит… Если вы пойдёте в церковь, проповедник скажет вам, что блудники после смерти окажутся в аду… И кинут их души в огонь на вечные мучения. Хе-хе. Истинно говорю вам, дети мои, — голос его сделался страшным. — Если падёте в грех похоти, то при жизни гореть будете. Взгляните на этого несчастного грешника, взгляните на его язвы! Это — печать дьявола, истинно говорю вам! Хе-хе. Бойтесь не огня адского, а сифилиса и гонореи. Раз правительство разрешает дома терпимости, это ещё не значит, что дома такие — полезны… Я, знаете ли, писал лично императору с просьбой запретить эдакое безобразие. А он мне что? Его Величество занят, не до ответов ему, хе-хе. «Он ходит по тонкому льду, — подумал Фортунато. — Хотел бы и я также смело говорить о властях! Он прав: всю эту грязь нужно запретить. Проституция портит и тело, и душу молодых ребят. Вместо того, чтобы сражаться за родину, они ходят по борделям. Какая низость! Севаррцы должны обрести силу в своей нравственности. Не зря мы говорили с рабочими об опасности борделей…» Наступил март. За два месяца Фортунато и Клаудио провели несколько встреч с пролетариатом, в беседах чаще всего затрагивали исторические темы — расцвет и упадок Эладорской империи, Севаррское королевство до прихода завоевателей. Не обошлось, конечно же, без открытых призывов к восстанию, однако рабочих такие призывы спугнули, некоторые перестали посещать «просветительские вечера». Фортунато, тем не менее, гордился собой: он наконец-то перешёл от пустых размышлений к разумным действиям, которые, как ему казалось, пойдут на пользу простому народу. Кое-кто из рабочих привязался к искреннему и доброму парню, воспринял его как нового проповедника, которому можно рассказать о тяготах и получить поддержку в ответ. Фортунато это льстило: он ощущал превосходство над Клаудио, который держался более отстранённо по отношению к рабочим. Если первый был простым проповедником, то второй — Верховным Инимаром, который контролирует церкви, но никогда не опустится до того, чтобы выслушать бедняка-прихожанина. После анатомического театра Фортунато поспешил на лекцию. В последнее время его беспокоили не нужды севаррского народа, не революционные идеи, а семейные проблемы. Мать одобряла брак Натали с фридеранцем Зигмундом, аргументировала тем, что: «возраст давно подошёл, боюсь, останется она старой девой». Фортунато возмутился, указал в письме на то, что он, как единственный мужчина в семье, волен решать, за кого сестра выйдет замуж. «Пусть Зигмунд приедет лично, мы с ним потолкуем, и я уж разберусь, достойный он жених или нет». На удивление, Зигмунд пообещал прибыть в Аль-Вердес вместе с Натали, а также выразил уважение к сыну «отважного воина Рафаэля Фальконе». Фортунато почувствовал фамильярность в его письме и заранее приготовился к тому, чтобы отказать в грубой форме. «Севаррка должна выходить замуж за севаррца, иначе это — предательство собственного народа. А если Зигмунд примет марцинизм, какой толк? Он нам чужой, он никогда с нами не уживётся… Я понимаю: Натали уже двадцать один, мать вышла замуж в шестнадцать, но всё-таки нельзя позволять такое безобразие. Отец не позволил бы. Я сам найду жениха». На следующий день Фортунато ждал сестру на железнодорожной станции. Прибывший поезд протяжно просвистел, затем что-то громко звякнуло, двери открылись и наружу повалили люди, зашуршали одеждой и сумками. Натали никак не изменилась, просто надела платье понаряднее и завила волосы, но Фортунато всё равно не сразу узнал её в толпе. Девушка солнечно улыбнулась, помахала брату рукой и, подбежав, обняла его. Пахло от неё розовым маслом, каким обычно пользовалась мать. Он только сейчас понял, как давно не видел родных, поэтому крепче обнял Натали, позабыв о том, сколь неприлично выражать бурные чувства в общественном месте. — Я так рада тебя видеть, дорогой, — говорила она, ласково глядя на брата. — А вот, познакомься, это мой Зигмунд. Слово «мой» резануло по слуху. Фортунато протянул руку, поздоровался с Зигмундом. Светловолосый и бледный, как большинство фридеранцев. Большой нос и губы, неприметные брови, круглый подбородок — всё это делало его лицо не то что некрасивым, скорее детским. Зигмунд носил «котелок», коричневый костюм, под костюмом — белую рубашку и модный, рыжий с красным узором, галстук. — Кажется, тут рядом есть гостиница «Синяя гора», — сказал он. — Мы с Натали заселимся туда. В разные номера, разумеется. Зигмунд говорил на севаррском, но путал звуки, вместо «си» у него выходило «ш», в вместо «е» — «э». — Нет, — ответил Фортунато. — Я позабочусь о том, чтобы сестра заселилась в другую гостиницу. Вы уж не обижайтесь, такие порядки. Натали не заспорила, но, судя по надутым губам и сморщенному носику, обиделась на брата, взявшего на себя роль строгого родителя. В детстве она любила подчёркивать своё старшинство, а когда Фортунато не подчинялся и гордо заявлял «Девчонку слушаться не буду», — жаловалась матери. — Я очень устала, в поезде невозможно было заснуть, — сказала Натали, натягивая белые перчатки. — Будет лучше, если вы проводите меня до гостиницы, я там передохну. Зигмунд любезно предложил Фортунато испить вина в ресторации, на что последний согласился. Позже они вышли к набережной, постояли немного возле каменной принцессы, вяло поговорили о политике — скончался кенджийский император, его место занял тридцатилетний наследник. — Знаете, мне очень приятно познакомиться с вами, — сказал вдруг Зигмунд, и щёки его розовели. — Натали о вас много интересного рассказывала. Изучаете философию? Полагаю, у нас найдутся общие взгляды… — Послушайте, Зигмунд, — Фортунато прервал его оживлённую речь. — Я скажу прямо. Вы не женитесь на моей сестре, и если нужна причина, то она такова: севаррская девушка может выйти замуж только за севаррца. Уезжайте к себе в Лофберг и сватайтесь к фридеранкам. Зигмунд, опешив от такой нескрываемой наглости, криво ухмыльнулся. — Только за севаррца? А в каком законе об этом написано? — Считайте, что это закон семьи Фальконе. Оставьте Натали в покое, найдите себе другую девицу. Из своего круга, — Фортунато облокотился на мраморное ограждение. — Хотите поспорить? Не выйдет. Будь вы богаты, как император, я бы всё равно отказал. — Я вижу, вы настойчивы, — Зигмунд надменно приподнял голову. — Я тоже настойчив. Мы с Натали любим друг друга и заключим брак без вашего одобрения. К счастью, уже прошли те времена, когда женщина беспрекословно подчинялась отцу и братьям. Глаза Фортунато гневно сверкнули. Да что позволяет себе этот зазнавшийся фридеранец? Вот уж точно, не пара для Натали! — Не знаю, какие нынче нравы у фридеранок, но севаррки научены смирению и послушанию. Вы знаете, чем брак с чужаком грозит для Натали? Вы опорочите её честь, а за это, — Фортунато замолчал. — За это в прежние времена на дуэлях стрелялись. — Ради Натали я готов и к дуэли, — прошептал Зигмунд, склонившись к нему. — Но это негуманно. Почему бы нам просто не прийти к мирному решению? Простите, я в самом деле не понимаю, почему так важен брак с представителем своей нации. — Если мы позволим севаррским женщинам соединяться с чужаками, то что останется от севаррской нации? Нация просто исчезнет. Я уж не говорю о том, что интересы севаррцев и фридеранцев не сходятся совершенно. Скажите откровенно: вы бы стали сражаться за свободу севаррского народа? Зигмунд вздохнул, закатил глаза. — Не стал бы сражаться ни за, ни против севаррцев. Моя идея — во всеобщей революции… — Прекрасно! — победно воскликнул Фортунато. — Займитесь всеобщей революцией, полезнее будет. А сестру мою не беспокойте. Не то в самом деле дойдёт до дуэли, клянусь вам. Зигмунд оттянул пиджак ниже, выпрямился, как солдат на построении. — Вы напрасно так горячитесь. Что мне стоит уехать вместе с Натали и узаконить брак? Да даже без узаконивания… Мы с ней хоть завтра можем отправиться в ближайшую марциническую церковь и священник закрепит наш священный союз. Фортунато схватил запястье Зигмунда и сильно сжал, впиваясь ногтями в кожу. — Ты что себе позволяешь? Сестра не посмеет ослушаться меня. Прочь отсюда. Зигмунд лишь усмехнулся, вырвал руку и слегка толкнул Фортунато. — Послушаем, что скажет Натали. Вам не жаль сестру? — Жаль, иначе бы я не отказывал фридеранцу, — заключил Фортунато. Зигмунд немало разозлил его, Фортунато готов был уже проверенным методом доказать свою правоту — ввязаться в драку, но отказался от затеи лишь из уважения к сестре. «Нет, вы гляньте на эту высокомерную рожу! Что он возомнил о себе? Меня не волнует, богат он или беден, умён или глуп, свадьбы не будет в любом случае. Или Зигмунду придётся убить меня. А Натали… я напомню ей случай с Реммеле. Вот, как поступают фридеранцы с наивными севаррскими девушками! Жаль, мама не приехала. Ну ничего: ей я напишу ещё одно письмо, пусть тоже воспрепятствует браку». Фортунато подошёл к гостинице, попросил горничную вызвать госпожу Фальконе, сам залюбовался на картину, висевшую в холле, — молочно-розовый рассвет над морем. Натали успела отдохнуть и переодеться, быстро спустилась вниз, придерживая подол зелёного платья с открытыми локтями и декольте. «Неприличного» платья по мнению Фортунато. — Выйдем на улицу, погода отличная, — предложил он. Прямо за гостиницей располагался чудесный парк, где, несмотря на выходной день, людей было мало. Они устроились на скамейке под раскидистым клёном, неподалёку цвела акация, источая медовый аромат, чирикали в кустах неугомонные воробьи. — Расскажи, как мама? Она здорова? — спросил Фортунато. Не хотелось начинать разговор сразу о Зигмунде. — Мигрени мучают её, но лекарство помогает. Она ждёт, что ты приедешь на свадьбу. Мы думаем отпраздновать в имении графа Шлейхера, а потом переехать в Аль-Вердес. Правда здорово? Будем чаще видеться с тобой. — Натали, послушай, — Фортунато коснулся её плеча. Ему вдруг стало неловко за то, что он собирался сказать. — Я против свадьбы. Натали вмиг побледнела, прижала ладонь к груди и округлила глаза, словно вместо родного брата перед ней возник призрак. Она качнулась в сторону, свела тонкие брови у переносицы и жёстко проговорила: — Вот как? А я тебя не послушаю. Знаю, что ты хочешь: выдать меня замуж за севаррца. Но я уже нашла своё счастье и не отступлю от него. — Натали, перестань. Я уже высказал Зигмунду своё мнение. Если ты не послушаешь меня и сбежишь с ним, как тогда с Реммеле, я твоего горе-жениха прибью. Натали усмехнулась. — А что будешь делать, если Зигмунд победит? — Тогда зарежу, — съязвил Фортунато, но тут же извинился: — Милая, не злись. Я понимаю, тебе хочется замуж, семью. Подожди немного, до лета найдётся подходящий жених. — Я не злюсь. Фортунато, я люблю Зигмунда и никого больше не хочу, — она немного успокоилась, опустила ладонь на колено брата. — Разве это не подарок судьбы? После всего, что я натерпелась… Меня постоянно попрекают тем позором, который случился год назад. Я устала! Хочу свой дом, хочу чувствовать себя хозяйкой, взять ребёнка на руки. Помнишь, граф Шлейхер хотел выдать меня замуж за своего камердинера? Ведь кто ещё возьмёт девицу без приданого, — она опустила голову, достала платок и вытерла подступившие слёзы. — Зато… зато камердинер был севаррцем. Как хорошо, что удалось избежать беды! Фортунато, не препятствуй моему счастью. Зигмунд — добрый и мудрый человек. Вы обязательно подружитесь, дай ему шанс. Слова сестры разжалобили Фортунато, но он не подал виду — мужчине не положено вестись на женские обиды. — Натали, — произнёс он тихо и взял её руку. — У нас с тобой есть долг. Долг перед нашим народом. Если моя задача — воевать против захватчиков, то твоя — выйти замуж за достойного севаррца. За того, кто будет сражаться бок о бок со мной. А Зигмунд… он, вероятно, окажется по ту стороны баррикад. Натали долго сидела, вонзая негодующий взгляд в брата — ожидала, что он проникнется состраданием и даст благословение на брак. Напрасно. Фортунато прошептал короткое: «нет». — Хорошо, значит, ты не желаешь, чтобы я была счастлива. Завтра мы с Зигмундом уедем. Летом он окончит университет, и тогда мы поженимся. До свидания. Тонкая женская фигура исчезла в зелени парка, рассерженный Фортунато хотел догнать сестру, но потом откинулся на спинку скамейки, потёр глаза и мысленно выматерил проклятого жениха-фридеранца. *** Фортунато все дни ходил грустный и задумчивый, Клаудио заметил это и поинтересовался, не случилось ли чего дурного; не забыл, конечно, пошутить про любовные муки. Почему-то и он, и Франсиско были уверены, что Фортунато влюбился. — Сестра собирается замуж за фридеранца, а я никак не могу повлиять на неё, — пожаловался Фортунато. — Моё слово для неё — пустой звук! Слышал бы ты, как она дерзко мне ответила! Я не чувствую себя мужчиной после этого. В самом деле, как помешать браку? Она ведь сделает всё без моего ведома. Да даже без ведома матери! Семью нашу опозорит, этого боюсь. Клаудио почесал ладонь, протёр очки платком. — Что же, твою сестру можно понять. Ей стыдно сидеть в девках. Но фридеранец — точно не кандидат в мужья. Скажи, у тебя есть кто-нибудь на примете? За кого ты бы отдал сестру? — Не знаю, — вздохнул Фортунато и подпёр ладонью щёку. — Не вижу достойных кандидатов. — А как насчёт Франсиско? Конечно, у него было много любовниц, но он этого не скрывает, а ради избранницы готов забыть обо вех остальных женщинах. Не знаю, как ты, а я ему верю. Франсиско как-то обмолвился, что устал от одиночества, хочет загладить былые грехи и найти ласковую жену; но Фортунато не давал покоя тот факт, что художник был охотником до женского внимания, а также имел опасную тягу к алкоголю. Откуда же возьмётся жених, которому неважно будет материальное положение невесты? Всем подавай приданое, а пока Фортунато заработает достаточно, Натали выйдет из брачного возраста. — Я думаю, блудник блудником и останется, — сказал Фортунато. — Нет, Франсиско не подойдёт. Пока забудем про жениха. Надо от Зигмунда избавиться. При воспоминании о нагловатом тоне, с которым говорил Зигмунд, Фортунато вновь накрыла злость. — Я клянусь, прибью его, если хоть пальцем тронет сестру. — Ну подожди, когда там свадьба? — Летом. Клаудио махнул рукой. — До лета ещё далеко, всякое может случиться. Не так уж и сложно расстроить свадьбу. — И как ты предлагаешь расстроить? Убить жениха? — пошутил Фортунато. — Ах, ты всё о насилии! Нет. Жених сам откажется от брака, если узнает, например, что у невесты «скверную болезнь» обнаружили. — Спятил! — возмутился Фортунато. — Не говори так о Натали. У неё нет сифилиса. — Конечно же, нет. Но жених-то подумает, что есть. План Клаудио казался логичным: Зигмунд никак не проверит наличие сифилиса, а поддельное заключение врача достать нетрудно. Вот только не хотелось, чтобы за сестрой закрепилась репутация «грязной девки», поэтому Фортунато засомневался. — Да, это отпугнёт Зигмунда, но всё-таки кажется ненадёжным. Хотя… Необычная мысль загорелась в мозгу, подобно электрической лампочке. «Те небылицы, которые сочиняли фридеранцы о севаррцах, впервые послужат во благо», — подумал Фортунато. — Я знаю, как расстроить свадьбу. Спасибо, Клаудио. *** Фортунато стоял у витрины, за которой блестели позолоченные кувшины и вазы, однако привлекли его не они, а надпись на магазине. «Купец Ламурье. Что-то знакомое», — подумал он. Внезапно откуда-то сзади прилетел камень, разбил стекло и сшиб пузатую вазу. На улицу, как зверь из клетки, выскочил разъярённый хозяин, толстый мужчина в голубых шароварах и круглой шапочке того же цвета. — Ах ты паршивец эдакий! — крикнул он, затем обратился к Фортунато. — Не стойте, задержите его! Караул! Где же полицейские?! Фортунато, жаждущий наказать виновного, забежал в переулок, куда тот только что проскочил. Дома стояли близко друг к другу, белые стены увивал плющ, неровная дорога, усыпанная мелкими камнями, уходила вниз. «И как же я его поймаю?» — задался он вопросом, но продолжил потихоньку бежать, сам не зная, куда и за кем. Дорога вывела к узким ступенькам, Фортунато спустился на маленький дворик, закрытый с трёх сторон — хулигану негде было спрятаться, разве что в доме или на крыше. На голубой дощатой двери висело нечто вроде оберега из перьев, ниток и бусинок, по ту сторону раздавался шорох и неразборчивая речь. Фортунато нерешительно постучался, ему быстро открыли. — Что вам? — тихо спросила молодая женщина, пряча прядь волос под платок. — Мужа дома нет. — Ничего подозрительного не видели? Один разбойник разбил витрину в магазине, я за ним бежал. Из глубины дома донёсся детский плач, женщина шагнула назад и покачала головой. — Никого не видела, нет. Дверь захлопнулась. Фортунато обошёл дворик по периметру, залез на деревце, внимательно оглядел залитую солнцем крышу и, не подметив ничего подозрительного, попытался аккуратно спуститься. Звук снизу заставил его вздрогнуть, нога соскользнула с ветки, и он, ахнув, шлёпнулся на землю. Высокий кудрявый парень склонился над Фортунато, закрыв собою солнце, хохотнул и воскликнул: — Чёрт возьми! Я ж тебя знаю. Ты что, думал сдать меня этому жиртресту?