Слава Победителям

Обычно господа-литераторы встречались раз в месяц, устраивали пышный обед, на котором обязательно был суп с куропаткой, запечённая баранья нога, острый рис и пирожные. На этот раз ограничились фруктами и лимонадом. Если запрет на увеселительные мероприятия мало кто соблюдал, то в отношении пищи и богатые, и бедные держали пост. А вот еретики, хельвантисты, переписали правила поста под себя, отказывались только от мяса и алкоголя, а молочные продукты и сладкое ели без зазрения совести. Среди фридеранцев «правильную» веру исповедовали люди, живущие на границе с Неронским Королевством — и сами неронцы, конечно же. Севаррцы редко переходили в хельвантизм, обычно случалось такое в связи с браком, но тогда на религиозного перебежчика обрушивались гнев и неприятие со стороны родных. Наоборот тоже бывало: Томас Фишер тому пример. Ни друзья, ни жена не поняли его, когда он объявил себя марцинистом. Зато Фортунато ещё три года назад сказал другу: «Да благословит вас Всевышний Анди! Вы выбрали путь к свету». Фортунато хорошо знал, каково это: отличаться от других, терпеть насмешки и оскорбления, но защищать своё право молиться истинному богу. В светлом зале с голубыми обоями накрыли стол, выставили блюда с незамысловатыми угощениями, графины с лимонадом, посередине — вазу с цветами. На стенах висели картины, одна из них явно принадлежала Франсиско Пиньятелли — об этом свидетельствовала подпись слева внизу. Фридеранских писателей, помимо Томаса, было четверо, остальные — севаррцы. Позже всех явился высокий полноватый мужчина, с закрученными усами, треугольной бородой и широкими ноздрями. Он поздоровался со всеми, плюхнулся на стул, вытер пот со лба платком и взял из блюдца кусок яблока. Фортунато этот человек сразу не понравился, и, как позже выяснилось, не спроста. — Августо, дружище! Сто лет тебя не видел! — воскликнул пожилой поэт в жёлтом пиджаке. — Потолстел, брат! — он подошёл к товарищу и хлопнул его по плечу. — От хорошей жизни толстею, — пошутил Августо. — А у нас тут новые лица, — он кивнул в сторону Фортунато. — Молодой человек, подойдите. Фортунато не хотелось подходить, но Томас, стоявший позади, легонько подтолкнул его. — Здравствуйте, господин Реаль, — проговорил Фортунато монотонно. — Я читал ваши критические статьи. — Только критические? — Августо прищурился. — Я много писал по теории литературы, переводил кое-что. — Боюсь, кроме критических статей ничего не читал. Августо прожевал яблоко, налил себе лимонаду. — А зовут вас…? Фортунато представился, пожал руку критику. Фамилию он назвал чужую, решив сохранить тайну о происхождении, поэтому Августо не припомнил Рафаэля Фальконе. — Обязательно почитайте мою статью в свежем номере «Северного ветра». Я там написал о современной комедии. А вы сами пишите, переводите? — Нет, — ответил Фортунато. — Томас Фишер пригласил меня сюда. Кажется, вам не очень-то нравится его творчество. — Нравится-не нравится, — Августо развёл руками. — Мне много чего не нравится! Понимаете, Фортунато, в мире искусства — как на войне. Не умеешь терпеть, не умеешь бороться — тебя задавят, растопчут, похоронят. Писатель должен приучаться к критике, особенно к несправедливой критике. — То есть ваша критика несправедлива? — Я считаю, справедлива, — усмехнулся Августо. — Вы можете думать иначе. В конце концов, Фишер не самый отвратный писатель, с которым мне довелось столкнуться. Некоторые пишут тексты до того бездарно, что и сказать нечего, кроме «плохо». Вы, наверное, полагаете, будто злой критик Реаль каждого писателя ругает? Вот и нет! Сегодня пришёл Юджинио Торро, вот о нём я — и другие критики тоже — отзываюсь положительно. Поверьте, господин Торро заслужил почёт и славу! Какой язык! Народную речь он изучил превосходно. Вы, надеюсь, читали у него что-нибудь? Фортунато впервые согласился с мнением критика. — Мне понравились его романы, особенно «Падение в пропасть». Женские образы очень хороши. Я заметил, Торро часто пишет о самоотверженной любви. О чистых душой девушках, которые отдают всё ради примитивных и грубых мужчин. Я бы ещё похвалил его за батальные сцены в «Осенних странниках». Повесть «Осенние странники» цензоры запретили, ведь главными героями были севаррские разбойники, грабящие богатых фридеранцев. Однако достать книгу удалось без труда, в той же лавке, где Фортунато купил «Смерть на мануфактурах». — Да, всё так! — согласился Августо Реаль и потянулся за персиком. — Но главное, Юджинио Торро — знаток нашей истории. Сейчас он работает над романом про Леона Второго. Сам говорит, что это будет «роман-трагедия». — Значит, буду ждать публикации, — сказал Фортунато и обернулся, ища глазами Томаса. — Вынужден вас оставить, удачи вам, — он слегка поклонился Реалю. — Постойте, молодой человек, — окликнул он. — Мне просто любопытно. Как вы познакомились с Фишером? Давно ли? — Давно, — ответил Фортунато нехотя. Зачем об этом знать Реалю? — С детства. — А, понял вас, — он надкусил персик, прожевал и продолжил с набитым ртом: — А вот ещё… Что вас так привлекает в его, кхм, творчестве? Неужели военная тематика? — Военная тематика тоже. Более всего я люблю его рассказы и стихи за раскрытие неудобной правды. Томас, как и Юджинио Торро, прекрасно знаком с нашей историей. И он, поверьте мне на слово, всегда сочувствовал севаррцам… Фортунато не договорил, потому что Августо Реаль чуть ли не подпрыгнул на стуле, разразившись звонким смехом. Поэт в жёлтом пиджаке, до этого не участвующий в диалоге, тоже заулыбался и пробурчал себе под нос: «Такого сочувствия врагу не пожелаешь». — А что смешного? — не понял Фортунато. Видимо, не следовало заговаривать со столь невежественным человеком. — Всё так! Много ли среди фридеранских писателей тех, кто по-настоящему восхищается севаррскими воинами, кто пишет о наших победах? Много ли тех, кто не стесняется защищать нас от императорского произвола? Между прочим, рассказ «Невиновный» — тому пример. Томас сочувствует севаррскому солдату, которого наказали за проступок фридеранца. Августо Реаль замахал на него рукой. — Хватит, хватит, насмешил! Наивный мальчик, веришь всему, что говорит и делает Фишер. Ну ничего, он рано или поздно истинную сущность покажет. Фортунато ушёл подальше от критика, про себя обзывал его грязными словами. «Завистник, просто завистник. Или как Клаудио: для них обоих любой фридеранец — злодей. Какая глупость! Конечно, мне не всё нравится в Томасе, но он точно не подлец, не предатель. Он сам сказал, что пойдёт на преступление ради меня, хотя я ему — никто. Впрочем, переубеждать Августо бессмысленно, всё равно что с каменной стеной спор вести». Фортунато обнаружил Томаса в малом зале, тот весело общался с высоким господином. Последний был по-юношески стройным, его чёрные волосы ещё не тронула седина, однако возраст выдавали лицо и кисти рук. Наверное, господину было не меньше пятидесяти. — Познакомься, — сказал Томас. — Юджинио Торро, писатель, переводчик, историк… и мой близкий друг. Когда-то преподавал в университете. Я знаю, ты большой поклонник его романов. — Здравствуйте, — Фортунато протянул руку. На душе стало очень приятно оттого, что Юджинио крепко дружит с Томасом. — Для меня большая честь встретиться с вами, господин Торро. — Благодарю, я тоже вам рад, — ответил Юджинио. — Мы тут обсуждали древнесеваррскую поэзию. Фортунато быстро втянулся в обсуждение, забыл про дерзости Реаля и про разлад с Клаудио. Позже он познакомился с двумя молодыми поэтами, впечатление от которых сложилось положительное: оба были воспитанными, умными, не лишёнными чувства юмора. Фортунато показалось подозрительным только то, что с Томасом Фишером поэты держались холодно, будто бы боялись, хотя с другими фридеранским литераторами вели непринуждённые беседы. «Вероятно, Томаса недолюбливают из-за военной службы, — решил Фортунато. — Напрасно! Он не причинял зла нашему народу». *** Вечером они с Томасом зашли в собор Святых сестёр, отстояли часовую службу, во время которой инимар читал пятую главу «Вести о Солнце» — в главе говорилось о чудесах, которые творил пророк Аверий. После богослужения Фортунато предложил другу прогуляться, заодно расспросил о Людольфе. — Учится он прилежно, хотя, как и многие молодые люди, увлечён крамольными авторами, — Томас усмехнулся, покосившись на Фортунато. — Спрашивал меня, не читал ли я «Смерть на мануфактурах». В наше время читать такое — опасно, а не читать — стыдно. Людольф, к счастью, не со всеми тезисами автора соглашается. Умеет мыслить критически. — Да, мы в переписке обсуждали Дзиро Акахату. А к свадьбе он готов? Я, честно говоря, соскучился по Людольфу. — Готов, готов, — закивал Томас. — Думаю, вы увидитесь с ним раньше свадьбы. Он сказал, что в мае обязательно приедет в Аль-Вердес. — Было бы славно, — ответил Фортунато. — А что вас вдохновило на «Невиновного»? Вы часто видели несправедливые наказания в армии? — Часто, Фортунато, — вздохнул Томас. — Признаюсь, сам я порой проявлял неуместную жестокость. Они присели на лавочку в парке, Томас продолжил: — А на войне страшнее всего тогда, когда приходится расправляться не с врагом, а со своими, — он прикрыл глаза и потёр веки пальцами. — За дезертирство и мародёрство приговаривали к смертной казни, и хоть я понимал, что подобные меры оправданы, на душе делалось гадко. Я до сих пор вижу лицо молодого сержанта, которого повесели за попытку сбежать с поля боя. Он брыкался, кричал, просил пощады… Я думал, сам застрелюсь, лишь бы не слышать это. Я не желал ему смерти, но другого выхода не было. — Я даже не представляю всей этой грязи, — сочувственно произнёс Фортунато, поёжившись от вечерней прохлады. — И не осуждаю вас. В конце концов, вы подчинялись приказу, когда шли на войну. Всевышний, убереги всех нас от зла! — Спасибо, Фортунато, — Томас с благодарностью посмотрел на него. — Когда оружие замолкает — это не значит, что война кончилась. Она, увы, преследует тебя до самой смерти. Война — это ад. — По вашим рассказам видно, — ответил Фортунато. — Мало писать об одних победах и великих героях, не то люди поверят, что война лишь из подвигов и состоит. На войне — смерть, страдания, ненависть. «Трудно поверить в победу, когда твой боевой товарищ гниёт заживо», — так, кажется, сказал один из ваших персонажей. — Верно, — Томас немного повеселел. — Приятно, что ты запомнил цитату. Поэтому, Фортунато, я и не хочу, чтобы тебе пришлось воевать. Сперва ты должен познать радость жизни, познать истинную дружбу и любовь. А война, война всё отбирает. «Но война против Валленрода — священная миссия. Здесь мне не жаль ничем пожертвовать», — подумал Фортунато, но вслух лишь согласился с Томасом, чтобы тот не тревожился. *** В коридоре университета Клаудио нагнал Фортунато. — Здравствуй, — сказал он так спокойно, будто никакого конфликта не было. — Почему вчера не пришёл? Профессор пригласил на операцию, наблюдать, как опухоли вырезают. Очень полезно, скажу тебе. — Почему не пришёл — дело моё, — сухо ответил Фортунато. — А ты не хочешь извиниться хотя бы передо мной? Ты показал себя недоумком. — Недоумком? — Клаудио искренне удивился. — Я тебя как-то оскорбил? — Заканчивай свою игру, ты всё прекрасно понимаешь. Томас был мне вместо отца, а ты открыто насмехался над ним. «Ах, зачем нужна была война», — передразнил его Фортунато. — Ты идиот, Клаудио. И останешься им, если не извинишься. Фортунато развернулся и приготовился уйти. Клаудио подбежал, схватил его за рукав и зашептал: — Ясно. Значит, фридеранский офицерик тебе вместо отца. Скоро дойдёт до того, что ты откажешься от нашей идеи, самого Валленрода будешь защищать. Опомнись, Фортунато! — Не надо равнять Томаса и Крысу, — Фортунато тоже перешёл на шёпот. — Наша идея не предполагает, что я должен возненавидеть всех фридеранцев. — Подожди, — сказал Клаудио, когда друг попытался вырваться. — Скажи, Фортунато. Ты бы хотел знать поимённо командиров, которых направили на уничтожение повстанцев? Что, если в списке имён окажется знакомое тебе? — Перестань, — процедил Фортунато. — Томас Фишер не участвовал в подавлении восстания. Клаудио ухмыльнулся. — Да неужели? Я мог бы предоставить доказательства, но это было бы подло. Лучше сам спроси у него. Он ведь не посмеет соврать своему… «сыну». — Спрошу, — раздражённо ответил Фортунато. — И оставь меня в покое. Я не желаю с тобой говорить, пока не признаешь свою ошибку. Клаудио сильно разозлил его, и, чтобы случайно не сорваться на ком-нибудь, Фортунато направился в сторону собора. «Никто, даже Томас, не заставит меня отступить от борьбы. Клаудио несёт околесицу. Я спрашивал у Томаса раньше, он сказал, что на восстание его не отправляли. Он мне не врал, я бы почувствовал ложь. Но зачем я придумываю все эти оправдания? Сомневаюсь в нём? Не все собаки бешеные, но опасаться следует всех. Ерунда! Томас делал мне что-то плохое? Предавал меня? Нет! Почему же я слушаю Клаудио, а не верю очевидным фактам?». Через круглое окно на алтарь, пол и передние скамейки падал бледный свет. Под окном висела огромная картина, изображающая двух женщин в бело-голубых одеждах — обе смотрели на прихожан страдальческими глазами, по щекам их стекали кровавые слёзы. Фортунато видел Святых Сестёр не первый раз, но сегодня картина вызывала отторжение, поэтому он опустил взор. Молитва выходила у него неискренней, будто Фортунато не обращался ко Всевышнему Анди, а зачитывал выученный материал учителю. «А слышит ли Он меня вообще? — промелькнула бесовская мысль и тут же её сшибла другая, светлая: — Слышит. Всевышний Анди не отворачивается от тех, кто взывает к нему, кто имеет добрые намерения. Есть ли у меня добрые намерения? Я уже ничего не знаю наверняка. Может, и правда следует смириться, как учил монах? Я не хочу знать, что Томас… Он бы не поднял меч против севаррцев. Зачем спрашивать, если ты уверен в ответе? Невиновен, да». Фортунато хотел окунуть голову в ледяную воду, очищающую от безумия, а после радостным и спокойным прийти к старшему другу, поговорить о чём-то хорошем. «Я всё-таки спрошу, не то с ума сойду», — думал Фортунато, пока шёл до гостиницы. Томас вновь отдыхал во дворике, сидел в плетёном кресле, но для приветствия поднялся. — Здравствуй, Фортунато, — сказал он. — Почему ты такой грустный? Что стряслось? — забеспокоился Томас. Фортунато почувствовал, что земля уходит из-под ног, голова становится горячей, как при температуре, а сердце пленной ласточкой рвётся наружу. Он сделал глубокий вдох и быстро заговорил: — Господин Фишер, это правда, что вы сражались с солдатами моего отца? Томас удивился вопросу — или сделал вид, что удивился. — Почему… ты об этом спрашиваешь? — он отошёл на шаг, будто боялся агрессии со стороны Фортунато. — Да или нет, господин Фишер? «Молодец, ты полный идиот, берёшь пример с таких же идиотов». — Да. Я выполнял приказ, — Томас приподнял голову, голос его посуровел. — Не думай, будто мы издевались над мирными жителями. Мы боролись с вооружёнными отрядами, которые, между прочим, были превосходно обучены. Среди наших тоже немало полегло. Если ты выслушаешь меня… Фортунато повернулся спиной к собеседнику, прижал ладонь к груди и рассмеялся в пустоту. Что там было выслушивать? Если бы Томас Фишер не соврал тогда, если бы сразу сказал правду, его проступок был бы не столь отвратительным. Он убивал тех, о ком потом писал в стихах и прозе, сочувствовал им — но убивал. Никаким «приказом» это не оправдаешь. Наверное, Клаудио был прав: все фридеранцы лжецы и лицемеры. — Не стоит, господин Фишер, — сказал Фортунато, не поворачиваясь. — Видно, наши пути разошлись. Ничего, так бывает. Вы ведь давали клятву перед императором. Перед императором, которого я хочу повесить. — Рано или поздно ты бы узнал. Пожалуй, я на самом деле виноват. Не стоило ничего скрывать. Поверь хотя бы в то, что я всегда желал тебе добра. Фортунато встал боком, скосил взгляд на Томаса. Этот ли человек дарил ему книги, учил ездить верхом и защищал перед Шлейхером? Почему обманывал, если желает добра? — Я верю, — ответил Фортунато. — Но мне нужно время, господин Фишер. Я должен всё обдумать. Прощайте. *** Дорога сама привела Фортунато к тому дворику, где он недавно встретил Антонио. Сперва он засомневался, стоит ли стучать, не наткнётся ли он на мужа Елены, поэтому остался ждать на улице. Фортунато вынул из кармана часы. «Через час не объявится, уйду». К счастью, Антонио объявился минут через пятнадцать, вышел из дома и тут же широко улыбнулся. — О, какой гость! А чего не заходишь? Этот дьявол лохматый приползает к семи вечера каждый день, кроме воскресения. Вероятно, под «дьяволом лохматым» Антонио подразумевал мужа Елены. — Если не занят, пойдём со мной, — сказал Фортунато. — Дело есть. Антонио, наконец, обратил внимание на мрачный вид друга. — Страшный ты человек. Только не говори, что тебя снова кто-то ограбил. Куда идти-то? — Выпить. Я знаю, где наливают даже в пост. Антонио идеей выпить соблазнился, поспешил вслед за другом по узкому переулку. — Ай-ай-ай, как некрасиво! — сыронизировал Антонио. — Даже я не знаю места, где наливают в пост. — Нужно больше общаться с рабочим классом, много нового узнаешь, — ответил Фортунато. — Место недалеко от металлургического завода. Торговец, маленький краснощёкий человечек, звякнул ключами и выудил из шкафчика две бутылки виски и две — сидра. С этим добром друзья направились в гости к Франсиско, надеясь, что тот окажется не сильно занят и согласится на небольшую «трапезу». Антонио, услышав короткий рассказ о художнике, заявил: — Нельзя выходить замуж за художников и поэтов– так говорила мне одна дама. Они собственные портки пропьют и не заметят. Форунато притворился, что шутка удалась. Франсиско оказался дома, сам открыл дверь и с интересом посмотрел на сумку, в которой лежали бутылки. — Вообще-то я не пью в пост, но за компанию… Вы проходите, сейчас достану закуску, — сказал художник и закрыл дверь за гостями. — И вино, пожалуй, лишним не будет. Сидр и вино кончились быстро, дело дошло до виски. Франсиско поднялся, пошатываясь, опёрся ладонями о столешницу, затем неуклюже нагнулся. — Я так вам с-скажу, дорогие. Все фридеранки — бляди! А самая большая блядь — императрица. Четверо детей, и н-ни одного от мужа. А почему? Да п-потому, что муж не удовлев… — Франсиско запнулся, мотнул головой. — Не удовлетворяет её. Так вот, спит она с маршалом Борманом. Фортунато приложил запястья к вискам, изображая оленя. — Во-от такие рога у Валленрода. Антонио тем временем потянулся к закускам, зажевал пару зелёных виноградин и громко сказал: — Что вы всё о блядях да о блядях? Мой дядя — мудак. Я обо всех его махинациях с налогами знаю… вот донесу, куда следует, и попадёт ему! — Дядя то, дядя сё, — передразнил его Фортунато. — Вот меня, — он осушил стакан. — Всю жизнь обманывали. Я-то верил, что он хороший человек, а он, понимаешь, моих братьев убивал. — Кто — он? — не понял Антонио. — У тебя братья что ли есть? — Дурак! — разозлился Фортунато и хлопнул ладонью по столу так, что зазвенело стекло. — Соотечественники. Отец боролся с тираном, а Томас Фишер этого тирана защищал. Видите ли, приказа ослушаться не мог! Он же офицер, он же клятву давал перед императором! Предатель. Мне, понимаешь, твердил, что его не отправляли на восстание, а сам… — Фортунато резко махнул рукой, случайно сбросил на пол пустую бутылку. — Ты бы закусывал, — посоветовал Франсиско. — Кто этот Томас Фишер? Писатель? — он покачнулся, придержался за спинку стула. — Д-давай его книги сожжём. — Нет! — возмущённо воскликнул Фортунато. — Не позволю. Я его как отца любил, а он меня предал! Правильно говорят: фридеранцам верить нельзя. Сам я виноват. — А ты напиши письмо, — предложил Антонио. — Напиши, что он мудак. — Правильно! — развеселился Франсиско, затем с силой хлопнул Фортунато по спине. — Сейчас бумагу дам. Фортунато придвинул к себе листок, взял перо и вывел кривыми буквами: «Уважаемый господин Фишер…» Франсиско руководил процессом, подсказывая: — Пиши: ваша наглая ложь отравила мне душу. — Ваша наглая ложь отравила мне душу. Я пребываю в отчаянии, моя национальная гордость оскорблена, — проговорил Фортунуато. — В глубоком отчаянии, — дополнил Антонио. Вскоре Фортунато закончил письмо, размашисто расписался и отложил листок в сторону. Хотелось снова выпить. В кармане он нащупал порнографические открытки, высыпал из конверта, изучил с большим увлечением. — Вот эта, — Фортунато ткнул пальцем в обнажённую кенджийку. — Похожа на ту бабу, которая меня убить пыталась. Ха! Придумал. Я эту открытку вместе с письмом ему отправлю. — Нет, лучше эту, — хихикнул Антонио и показал открытку, на которой кенджийка стояла в «собачьей» позе. — То-то он обрадуется! Попойка продолжалась до поздней ночи.