Слава Победителям

Фортунато проснулся от слепящего света, поворочался на жёстком диване, уставился в потолок. Дело было плохо: находился он не там, где ему полагалось, то есть не в университете. Посередине комнаты стоял стол, на котором, к удивлению Фортунато, отсутствовали следы вчерашнего веселья. Он поднялся, прижал пальцы к вискам и стиснул зубы. Казалось, будто в голове разбушевалась буря. «Нет, ну дурак же? Дурак! Ладно бы просто напился, так ведь в пост! Как скотина… Что теперь Франсиско подумает? Ты завалился к нему без приглашения, молодец! Надеюсь, хотя бы ничего тут не поломал». В комнату вошёл сам Франсиско, который выглядел не лучше Фортунато, разве что успел переодеться в чистое. Он поставил на стол графин с чистой водой и стакан, затем сел на край дивана, откинулся назад, запустив пятерню в растрепавшиеся кудри. — Простите, я, наверное, вчера наговорил всякого, — произнёс Фортунато виновато. — Вам ещё прибираться за мной пришлось… Где Антонио, кстати? Франсиско провёл рукой в воздухе, будто отгонял муху. — Ушёл. Ты не переживай, в жизни всякое бывает. Я вот как-то пьяным сел в карты играть, так лишился двух отличных картин. Дурное это дело, Фортунато. Не выйдет у нас никакой борьбы, если утонем во хмелю. — Да, дурное, — протянул Фортунато, прикрыв покрасневшие глаза. — Ещё письмо это проклятое… В голове всплыли обрывки фраз: «…в глубоком отчаянии», «фридеранцы — подлые собаки», «бессмысленные убийства». Трезвый такого не выдумает! Фортунато, кряхтя, встал, налил воды, осушил один стакан, затем второй, наконец, плюхнулся на стул. Заболело в левом боку. Мир вокруг преобразился во что-то безобразно яркое, шумное и душное, даже чириканье воробьёв искажалось и напоминало хихиканье чертей в аду. — Выкинули его? — спросил Фортунато, не найдя на столе нужную бумагу. — Не знаю, — Франсиско зевнул и растянулся на диване. — Антонио забрал, может, и выкинул. — Не потащит же он письмо Томасу, — сказал Фортунато. — Хотя… вот дьявол! Я адрес гостиницы там написал. А если он решит отправить? Надо найти Антонио, — он вскочил было с места, но тут же опустился обратно, ощутив тошноту. — Отправил и отправил, может, так оно и лучше. Ты же сам жаловался, что Томас Фишер тебя обманул. Пусть у него совесть проснётся. — Не знаете вы ничего, — вздохнул Фортунато. — Томас хороший человек, это я неблагодарный. Но простить его не могу, хоть убейте. Теперь думаю, что, если бы не Томас со своими солдатами, отец победил бы. Он пошарил в карманах, достал кошелёк, понял, что оставшихся денег хватит на пару обедов, тихо выругался. «Это мне урок: нечего деньгами разбрасываться, особенно на пьянство. Сам же объяснял рабочим, почему нельзя по кабакам да борделям гулять, а получается, поступаю иначе. Жалеть себя меньше надо. Франсиско прав, из пьяницы настоящего борца не сделаешь. Хоть бы Антонио не отнёс письмо! Ведь придётся к Томасу идти, извиняться». При мысли о Томасе на душе стало тягостно, по коже прошли мурашки. «Я буду мстить. Не Томасу, но всем остальным. Поговорю сегодня с Клаудио, не такая уж он мразь, если задуматься». Франсиско повернулся набок, небрежно сбросил туфли, поинтересовался: — А этот Антонио, он тоже студент? Что-то он раньше не приходил к нам. — Не студент, просто друг, который однажды очень выручил. Я вот и хотел сказать: давайте его к нам позовём? Революционные идеи ему не чужды. — Зови, — согласился Франсиско. — Славный парень. Ты если что, оставайся, проспись. В таком виде лучше никуда не идти… Это мне вот работать надо, картина сама себя не напишет. — Нет, я всё же пойду, — ответил Фортунато, наливая себе уже третий стакан воды. — Только вот, — он почесал щёку. — Не могли бы вы занять денег, я на следующей неделе всё честно отдам? Прошу простить, сами видите, я вчера перебрал… — Не вопрос, извиняться не надо, — Франсиско повеселел. — Хоть до следующего месяца! Но будь осмотрителен, на виски не трать, лучше на женщин, — он хитро прищурился. — За вчерашнее я с тебя потребую услугу, а то застолье мне все планы порушило. Готовьтесь позировать, господин Фальконе. На другой день Фортунато зашёл в университетский музей, где столкнулся с Клаудио. Юный медик занимался важным делом: рассматривал скелет двухголового ребёнка, старательно перерисовывая его в тетрадь Фортунато притворился, будто увлечён другим экспонатом — законсервированной головой, — затем, подавив гордость, обратился к другу: — Я на тебя не в обиде. Нам пора подумать о делах, а то ссоры мешают главному. На днях я встретил приятеля, хочу вас познакомить. Не волнуйся, на этот раз не фридеранец. — Подумать о делах, — повторил Клаудио, не отвлекаясь от рисунка. — А кому-то — на лекции походить для приличия. Так ты убедился, что Фишер… — Не хочу о нём, — оборвал его Фортунато. — Сегодня мне нездоровится, но завтра я буду готов ко встрече с рабочими. Мы столько всего с ними обсудили, а толку нет, они боятся выступать. Кто-то прошаркал по коридору и с надрывом раскашлялся. — Ты поосторожнее с такими заявлениями, — предупредил Клаудио. — Приятель, да ещё не фридеранец? Что ж, познакомлюсь с радостью. А я вчера не спал, сначала читал «Военно-полевую хирургию», а потом кое-что сообразил. Знаешь, Фортунато, почему с рабочими ничего не выходит? Потому что им нет дела до интересов всей нации, они сосредоточены на своих проблемах, — Клаудио замолчал, приблизился к другу и зашептал: — Нам над ориентироваться на студентов, на интеллигенцию. Тебе разве нравится, что преподают у нас фридеранцы и на фридеранском? Я у многих спрашивал, все недовольны. Рабочим приходится читать лекции по истории, чтобы пробудить в них национальную гордость. А со студентами всё проще, они разделяют идею независимости, сами читают полезную литературу. Подбросишь уголёк — и большое пламя вспыхнет. — Ты прав, — сказал Фортунато. — Но не во всём. Нельзя отрекаться от рабочего класса, он ждёт нашей поддержки. Конечно же, с рабочими сложнее, а как ты хотел? Всё и сразу? Для севаррцев опасно разделятся на сословия и классы, мы должны сплотиться всеобщей массой. Богатый, бедный, дворянин, крестьянин… Какая разница? Важно, чтобы человек осознал, почему необходимо сражаться с варварами. А насчёт студентов: не все такие уж отважные, на Марселя взгляни — от каждого шороха вздрагивает. Клаудио неуверенно повёл плечом, спрятал тетрадь в портфель и ответил: — Ты как хочешь, а я совершенно не в силах проводить агитацию среди рабочих. Кстати, что с тобой случилось-то? Выглядишь, будто в кабаке ночевал. У Фортунато вспыхнули щёки, он мгновенно отвернулся, бросил в сторону: — Считай, что так и было. А отчего ты вдруг отказался от агитации среди рабочих? Ты ведь соглашался, что низы необходимо поднимать на бой в первую очередь. Фортунато и сам догадывался, почему. Они оба были воспитаны как аристократы, но Клаудио не пожелал во имя идей снизойти до простого народа, задавил себя чувством превосходства и в конце концов сбежал от той грязи, которая лежала за пределами богатого особняка. Юный Маринетти закрылся за золотыми воротами и вздохнул спокойно — нищета и бесправие не проникнут к нему. Пусть кто-нибудь другой тянет забитых, необразованных, слабых людей на революцию! У Клаудио нет времени на то, чтобы сложные тезисы переводить на язык черни. — Я просто не сошёлся с пролетариатом. Мои речи — крик в пустоту, — ответил Клаудио, сдавленно улыбаясь. — Вот у тебя талант, тебя рабочие любят. — Быстро ты сдался! — сказал Фортунато с вызовом. — Думаешь, у меня талант? Был бы у меня талант, сейчас бы уже забастовка разгорелась! — он понял, что надо говорить тише. — Да, меня любят, но этого мало. Люди должны полюбить революцию. — Я не сдался, я просто нашёл новый путь. Разве это плохо? Если честно, я устал повторять этим… мужланам, — Клаудио сделал акцент на последнем слове. — Про сифилис и гонорею. Они всё равно пойдут к дешёвым шлюхам, а потом напьются. — Не все рабочие — пьяницы. Ты делаешь необоснованные выводы, — заметил Фортунато. — Однако я не намерен переубеждать тебя. В общежитии Фортунато ждал сюрприз. Горничная передала конверт, доложила, что принёс его некий «богатый господин» и просил передать лично в руки адресату. Фортунато поблагодарил женщину, уточнил, как выглядел визитёр, а потом поднялся по лестнице в комнату. Стыд поедал изнутри, он ещё не прочёл послание, но уже чувствовал себя маленьким ребёнком, которого отчитывают за шалости. Легче всего было разозлиться на Антонио, который всерьёз воспринял слова пьяного и расстроенного человека, или на Франсиско, который помогал в составлении текста; однако Фортунато понимал, что ответственность лежит на нём и ни на ком больше. Он открыл конверт, вытащил оттуда ту самую порнографическую открытку, посмотрел на обратную сторону. Всего одно предложение: «Пожалуйста, не увлекайся алкоголем». «Конечно, он понял, что я был пьян, в здравом уме такое не пишут и уж тем более не отправляют. И что Томас подумает обо мне? Что я напиваюсь каждый раз, когда дела идут плохо? Томас солгал, но вот так позориться перед ним нельзя. Я должен сносить удары судьбы с честью, избавляться от печали, а не заглушать её спиртным». Фортунато разорвал открытку, выкинул обрывки, затем взял тетради и отправился в библиотеку. Злиться и обижаться можно долго, а учёба ждать не будет. Фортунато решил, что глупо набрасываться на Антонио с обвинениями, хотя очень хотелось дать тому по шее. «Если бы не я со своим «пойдём выпьем», ничего бы и не случилось. За свои ошибки сам и отвечу. Прости раба своего, Всевышний! За грехи заслужил я твою кару и вынесу её безропотно». В библиотеке Фортунато читал учебник химии, делал записи в тетради, остановился на формуле ортофосфорной кислоты. «Наниматели не заботятся о здоровье рабочих, отсюда — снижение продолжительности жизни. Дети рождаются с уродствами. Работницы спичечной фабрики ели в мастерских, поэтому отравлялись фосфором и болели. Я помню забастовку в Лофберге. Работницы добились своего, владелец заменил белый фосфор на красный. Интересно, были на той фабрике агитаторы извне? Или женщины дошли до той степени отчаяния, что агитация не понадобилась? Наверное, им повезло. На другой забастовке солдаты открыли стрельбу. Может, Клаудио прав насчёт таланта. Только талант ничего не даст, если ты в последний момент убежишь от пуль». *** — С обретением независимости севаррцам не придётся воевать за интересы чужого императора. Мы сможем сами распоряжаться природными ресурсами, чужаки уберутся прочь с нашей земли. Пока же мы видим, что завоеватели разграбляют наш народ, держат севаррцев за рабов. Пора сбросить с себя цепи, доказать, что годы унижений не сломили потомков Эладорской Империи. Для войны с Валленродом важен каждый из вас. Фортунато закончил, оглядел публику, желая убедиться, что большая часть с ним согласна. Из толпы вышел молодой рабочий, широкоплечий парень с вихрастыми волосами и россыпью веснушек на щеках. Он скрестил мощные руки на груди, саркастично ухмыльнулся и обратился к Фортунато, явно желая задеть: — А что будет с рабочим классом? Ну, когда Родина обретёт независимость? На такой вопрос следовало отвечать быстро и коротко, чтобы публика не успела заподозрить оратора в глупости или слабости. — Новое правительство займётся проблемами рабочих, — начал Фортунато. — Вам не придётся стоять у машины по пятнадцать часов, ваши дети пойдут учиться в школы. Владельцы сделают всё, чтобы работа не портила здоровье. — Правда? — спросил молодой рабочий, приподняв бровь, потом повернулся к толпе и заявил: — А я скажу так! Ничего, совсем ничего не изменится с обретением так называемой независимости. Будет всё тот же император, только с другим именем. Будет всё тот же владелец, те же штрафы и гроши в кармане. Нет. Так не пойдёт. Фабрики и заводы должны принадлежать нам, рабочим. Тогда будет независимость. Эксплуататор остаётся эксплуататором, будь он хоть севаррец, хоть фридеранец. Он прав, когда говорит о революции, — молодой рабочий указал в сторону Фортунато. — Но эта революция должна быть против всех буржуев, а не против фридеранцев. Править будем мы, — он ударил себя в грудь. — А не обнаглевшие богачи, которые заграбастали себе нашу землю. Революция неизбежна. Она коснётся каждого, кто встанет на путь освобождения пролетариата. Толпа загудела, молодого рабочего поддержали, кто-то подошёл и пожал ему руку. Фортунато испытал смесь зависти и досады: почему его речь не вызвала положительного впечатления? Люди считали себя в первую очередь рабочими, и уже потом — севаррцами. Наверное, в этом и была проблема, Фортунато надавил не на тот рычаг. «И откуда ты такой умный взялся? — подумал он, глядя на молодого рабочего. — С другой стороны, спасибо тебе, хотя бы не отговариваешь товарищей от борьбы. А за что борьба… не так важно. Главное, чтобы Валленрода свергли». — Ваш владелец платит налоги больше, чем владелец из фридеранского города, — сказал Фортунато. — Поэтому и зарплата у вас ниже, чем зарплата у фридеранских рабочих. С обретением независимости изменится многое, это не просто замена одного императора на другого. Наша вера, наши традиции, наш язык — находятся сейчас под сапогом завоевателей. Вы пытаетесь найти врага там, где его нет. Мой отец был князем, а я — никто. Но будь у меня дворянский титул, я бы не отказался от борьбы, потому что никаким золотом не измеряется свобода и счастье народа. Есть среди севаррцев те, кто в самом деле продал Родину за монету. Таких я тоже ненавижу, они понесут своё наказание. Однако истинные патриоты пожертвуют всем ради освобождения от чужаков. Вы думаете, что я способен лишь на красивые слова? Нет! Я готов умереть за всех севаррцев, и бедных, и богатых. Знайте, если вы решитесь на забастовку, я буду рядом. Вы хотите владеть фабрикой? Так и будет, когда мы избавимся от Людвига Валленрода и его приспешников. Мужайтесь, братья. Через страдания проложен путь к свету. «Да!» «Долой Валленрода!» «За свободу» Казалось, от громких и радостных голосов в помещении стало жарче. Молодой рабочий не согласился, отошёл в сторону и что-то с жаром зашептал на ухо товарищу. Спорить с оратором, похоже, не собирался. Фортунато успокоился — он сохранил авторитет, а главное, переплюнул Клаудио, прошёл по той тропинке, на которую друг побоялся ступить. Это была маленькая победа, и пусть она не сулила успех в будущих сражениях, зато подтверждала, что усилия не напрасны. Люди не стали бесстрашными вмиг, их ещё следовало научить революционным идеям, тогда уж они возьмутся за оружие. Если севаррские рабочие верят в юного оратора, но не верят в собственные силы, протест будет писком, а не криком. Фортунато и сам мучился сомнениями. «Один завод — это мало. Забастовку или подавят, или, в лучшем случае, просто пойдут на уступки, дадут рабочим то, что они просят. Это хорошо, но это не приведёт к освобождению. Как было бы здорово, если бы мы подняли целую столицу против владычества варваров! Надо, чтобы все члены кружка потрудились. Если убийство маршала Бормана состоится — а я уверен, что состоится — то народ осмелеет, поймёт, что чужаков можно и нужно бить. Не будем торопиться». Фортунато поднял руку вверх, призывая ко вниманию. — Сгоряча не стоит рваться в бой. Тем более, нас мало, правильнее дождаться новых товарищей по борьбе. Я говорил не раз, что восстание в Лофберге закончилось неудачей для протестующих, а мы должны избежать всяких ошибок. Правительственные войска свирепы, никого не пожалеют, убьют, не глядя. Но лично я не стану укрываться от пуль и сабель. — Чего же нам ждать? — не понял молодой рабочий. — Говорите, нас мало? Пустяк! Женщины с фабрики Кречмана добились своего, значит, и мы прижмём хозяев к стенке, у них не останется выбора. Уволить сразу всех не осмелятся. — Я понимаю, — сказал Фортунато сдержанно. — Вам не терпится отомстить угнетателям. Но поверьте, в таких делах спешка повредит. Тринадцатого июля началась революция в Кенджийской Империи. Мы повторим подвиг тех отважных воинов, которые гибли за свободу. — А если мы проиграем, как и кенджийцы? — забеспокоился приземистый мужчина с бородавкой на носу. — Знаем мы эти забастовки. Придут солдаты, начнут по нам палить. Часть расстреляют, остальные разбегутся. Вы как хотите, друзья, а я бороться ни с кем не собираюсь. От ваших революций одни беды. Хотите сказать, нас не выгонят с работы? Выгонят! Детей на что кормить будете, дурачьё? Слушаете какого-то студентишку! — Трус! — крикнул на него молодой рабочий. — По-твоему, мы так и будем дрожать, как зайцы в норах? Боишься сдохнуть от пули, а от изнеможения не боишься? Мы все помним, как страшно умирал Энджело. Кровью захлёбывался, а работу не бросал. Уже тогда стоило пойти и… — вместо слов молодой рабочий потряс кулаком. — Не нужны нам всякие умники, — он указал на Фортунато. — Чтобы дать отпор властям. Сами управимся. Безумец хочет натравить нас на фридеранцев, хотя выгоднее объединиться с ними. Поверьте, положение фридеранских рабочих ничем не лучше нашего. Фортунато снова заволновался. — Фридеранцы отняли у нас язык, отняли культуру, отняли веру. Мы никогда с ними не примиримся. Я мало рассказывал о бесчинствах, которые творили чужаки? Фридеранские солдаты перебили целую деревню из-за того, что там укрывалось двое повстанцев. Мы не нация рабов, за насилие ответим насилием. — А, конечно! — ответил молодой рабочий. — А я читал, что после падения буржуазного строя прекратится угнетение одной нации со стороны другой. Вы — студент, а знаете меньше меня. Встречу пора было заканчивать, но Фортунато хотел, чтобы последнее слово осталось за ним. — Похвально, что вы находите время для книг. Однако борьба против буржуазного строя всё равно предполагает уничтожение Валленрода… и всей династии. Наши взгляды могут расходиться, но кое в чём вы со мной не поспорите: пока жив император, бесправие народа не исчезнет. Ночью Фортунато не заснул. Про «слишком умного» рабочего он быстро забыл, а вот о себе размышлял много. «Правда ли я готов умереть за народ, или обманываю себя самого? А вдруг струшу? Доктор Альенде был прав, умирать молодым — страшно. Я столько всего не увидел, не узнал. В конце концов, хочется дожить до того момента, как голову Валленрода насадят на пику. Погибнуть во время забастовки, кинувшись под пули солдат — глупость. Убью Валленрода, а потом пусть вешают». На следующий день Фортунато поделился переживаниями с Клаудио. — Да, ты прав, глупо было бы пожертвовать собой на мелком бунтике. Или попасть на каторгу за участие. Знаешь ли, я вообще против того, чтобы умирать, — Клаудио усмехнулся. — От живого революционера пользы больше, а так ты умер — и всё, уже ничего не сделаешь, никого не позовёшь на борьбу. — Пока от меня живого пользы мало, — грустно проговорил Фортунато и повернулся спиной к окну. В светлом просторном коридоре было пусто, изредка проходил кто-то из студентов. — Я противен сам себе, когда боюсь чего-то. Отец знал, что за мятеж и за убийство наместника его казнят. Интересно, долго ли он сомневался прежде, чем убить? А доктор Альенде? Он собирается покончить с собой независимо от успешности дела. Мне бы такую смелость! Я запутался, Клаудио. С одной стороны, я рад бы отдать жизнь за народ, но с другой — не хочу так рано уходить. — Это нормально, Фортунато. Знаю, ты после моих слов возмутишься, но страх пока идёт нам на пользу. Мы с тобой ещё увидим солнце свободы над Родиной, — Клаудио посмотрел на него пристально, в стёклах очков блеснуло солнце. — Всему своё время, дружище, за отца отомстишь. И не забывай, что у тебя есть сестра и мать, о них кто-то должен позаботиться. А то ты готов умереть ради кучки работяг, уж прости за откровенность. Фортунато хотел возразить: «Это не просто кучка работяг», но промолчал. Для мести забастовка не годилась, с убийством Бормана в сравнение не шла. Вот если бы добиться того, чего добился отец! Но за отцом шли вооружённые отряды, а не просто возмущённая толпа, которая, вероятно, рассеется от первого выстрела. Фортунато приуныл. Клаудио верно напомнил про мать и сестру. «Не спасу Натали от брака с фридеранским ушлёпком, никто не спасёт. Я дорожу идеей, но семьёй дорожу не меньше». — Позабочусь, Клаудио. Зигмунд покатиться к дьяволу, а сестра выйдет замуж за приличного человека.