Слава Победителям

— Собрания мы временно приостановим, — сказал Франсиско. — Недавно жандармы нагрянули с обыском, спрашивали, что за люди ходят ко мне. Я ответил, что мы просто обсуждаем искусство. Не поверили они, угрожать пытались, ещё картину изъяли, — тут он сжал кулак. — Помните портрет Дзиро Акахаты? Нет его больше! Ну ладно, легко я отделался, а главное, друзей защитил. Я всем разослал послания, а тебе вот лично сказал, раз уж ты пришёл. — Чем им портрет помешал? — удивился Фортунато. — Вы не боитесь, что будет повторный обыск? Франсиско повернулся к нему спиной, достал из шкафа палитру и шкатулку с кистями. — Боюсь, потому и решил, что собрания следует прервать. Доктор Альенде вообще посоветовал до июля не собираться, чтобы уж наверняка, — Франсиско замолчал, посмотрел на Фортунато выжидающе. — Вы меня поняли. «Чтобы уж наверняка «ласточка» долетела до маршала Бормана», — мысленно продолжил Фортунато. Франсиско тем временем показал на небольшой сундук, пристроившийся в углу комнаты. — Возьмите оттуда покрывало, повяжите на бёдра. Сегодня я работаю над полуобнажённой натурой, — он по-доброму усмехнулся. — Вам же нечего стесняться? — Нечего, — подтвердил Фортунато, хотя испытывал долю неловкости. Стоять пришлось в неудобной позе, с поднятым вверх деревянным мечом, который почтенно преподнёс художник. Рука быстро затекла, заломило шею, Фортунато хотелось поскорее присесть, но его «мучитель» никуда не торопился, скользил взглядом по стройному телу натурщика и чиркал карандашом. Фортунато от нечего делать разглядывал картину, висящую на противоположной стене — «Девочку с собачкой». — Не дёргайте рукой! — прикрикнул Франсиско. — Знаю, тяжело, но что поделать? Терпеть надо, господин Фальконе. Между прочим, вы сейчас — Сильвио Непобедимый, поэтому не расслабляйтесь. Сильвио Непобедимый — так звали легендарного героя, сына бога войны Азрафти и смертной женщины. Он одолел гигантского змея, спустился в царство мёртвых, чтобы вывести оттуда душу юного царевича, разгромил войско паллатанов — это древнее племя когда-то враждовало с севаррцами. В реальности паллатаны, конечно же, исчезли не из-за Сильвио, а из-за императора Юджинио Пятого, который велел уничтожать даже детей и женщин из числа врагов. Фортунато слышал не раз, что луэрсинцы, живущие дальше на Юге, происходят от паллатанов. Сильвио Непобедимый едва не лишился жизни, когда изнасиловал юную красавицу Эллу. Девушка с плачем обратилась к богине-матери Деморре, а та, разгневавшись, наслала на Сильвио демонов-мстителей. Воин безуспешно пытался побороть их, обратился в бегство, и только вмешательство отца спасло его. Азрафти отправил сына на небо, превратил в созвездие, которое астрономы нарекли «созвездием Большого Меча». — Не сочтите за лесть, — начал Франсиско. — Но вы в превосходной физической форме. На щеках натурщика выступил румянец. — Да вот, журнал медицинский читал. Один кенджийский врач гимнастику разработал, как видите, не бесполезную. — А почему вы решили опустить волосы? — Франсиско хитро улыбнулся. — Подражаете богам и императорам? Когда-то давно длинные волосы дозволялось носить только тем мужчинам, которые обладали большой властью и богатством. Нищие, безродные, да и просто те, кто не заработал авторитет на военной или государственной службе, обязывались коротко стричься. После принятия марцинизма обычай изменился: длинные волосы больше не были привилегией знати, однако наследникам престола запрещались. Принц, заплетая косу, будто говорил царствующему отцу: «Недолго тебе осталось, скоро моё время придёт». — Не императорам, — ответил Фортунато. — Отцу. Франсиско вздрогнул, словно ему прилетела невидимая пощёчина. — Вы на него похожи и внешностью, и характером. Простите, господин Фальконе, не хотел обидеть. Можете отдыхать, благодарю. Вечером Фортунато и Антонио пошли в парк, устроились в уютной беседке, стоявшей под тенью раскидистого дуба. Солнышко приятно припекало, молочно-розовые облака сгустились на западе, в воздухе витали ароматы мёда и магнолии. По парковым дорожкам прогуливались нарядные дамы под руку с кавалерами, издали долетал шум прибоя. Антонио на днях познакомился с Клаудио Маринетти, и знакомство его не впечатлило. — Этот аристократишка много о себе возомнил, — сказал Антонио. — Я для него — грязь из-под ногтей. Небось, он бы меня за десять метров обходил, если бы встретил раньше. Вот другое дело — художник твой. Как его там зовут? Он мне сразу понравился, наш человек. — Франсиско, — напомнил Фортунато. — Да, он человек хороший. Ты зря так судишь о Клаудио, конечно, он самолюбив, но на твоего дядю не похож. — А по мне — такой же мудак, — хмыкнул Антонио. — Знаешь, я тут решил, — его лицо посерьёзнело. — Работать пойду на фабрику. Хватит мне в преступниках жить, устаёшь ведь от закона бегать. Я молод и силён, тяжёлого труда не боюсь. — Интересно, — протянул Фортунато. — А ты не заболел? — он шутливо коснулся лба друга. — С чего это так быстро исправился? Антонио было не до смеха, он мотнул головой, поскрёб ногтями по деревянной столешнице. — Елена, — произнёс он тихо. — Люблю я её, брат. А она замужем за мразью последней. Бьёт её муж, деньги пропивает, со шлюхами развлекается. Вот бы накопить добра да сбежать с ней! Но это невозможно, — он подпёр кулаком подбородок. — Хоть помогу ей, чем получится. Фортунато стало стыдно за неудачные шутки. Антонио, пройдоха и вертопрах, ступил на светлый путь, а потому заслуживал уважения. — В опасное дело ввязываешься, — сказал Фортунато. — Если муж узнает, вам обоим навредит. В памяти всплыла трагичная история, которую когда-то рассказал Генрих. Фридеранец вступил в связь с молодой севаррской крестьянкой, а потом поплатился за грех жизнью. И хотя Фортунато тогда сильно разозлился, избил Генриха, не мог не признать: подобные случаи не были редкостью среди простого народа. Университетский профессор по молодости работал в деревне и сталкивался со всяким, по его словам «ревнивые мужья и с ножами, и с ружьями бросались на жён». — Кто бы говорил, — Антонио вскинул брови. — В вашем кружке опасности не меньше. Либо повесят за антиправительственный заговор, либо зарежут за женщину. За любимую женщину, — зачем-то уточнил он. — Ты не волнуйся, я от тебя ничего не прошу. Елену сам защищу. Антонио за свою жизнь беспокоился мало, ни нож, ни петля не нагоняли на него ужас — Фортунато это нравилось. «Но было бы правильно его благородные порывы направить на революцию, а не на любовь». — В любовные дела вмешиваться не собираюсь, — ответил Фортунато. — Важно другое обсудить. Как будем бороться с захватчиками? Собрания кружка приостановили, видно, кто-то донос написал. Я провожу агитацию среди рабочих, советую тебе присоединиться. — А я уже, — гордо заявил Антонио. — На завод с агитацией хожу. Даже подружился с одним отличным парнем. Позицию свою излагаю коротко: дадим власть рабочим и крестьянам, и всякая национальная вражда прекратится. Надо, понимаешь, подружиться с фридеранскими рабочими, вместе с ними в светлое будущее путь прокладывать. Я мог бы рабочим рассказать про торговую прибыль, прибавочную стоимость… но рано, рано. Начнём с малого. — Подожди, — насторожился Фортунато. — Значит, это тебя они цитируют. Я им говорил о том, что надо избавиться от владычества варваров, а они мне: «Нет, мы будем бороться за классовые интересы, не за национальные». Я думал, всё, опозорился, доверие народа потерял. — Как будто я что-то плохое делаю, — пожал плечами Антонио. — По-твоему, классовые интересы менее важны, чем национальные? Фортунато задумался. — Да, в случае севаррцев — менее важны. Я против того, чтобы бороться ещё и за фридеранских бедняков. Пусть хоть все передохнут на своих заводах, мне не будет жаль. Антонио посмотрел на него, как на безумного, кашлянул в ладонь. — Это жестоко, Фортунато. Ты ведь читал Дзиро Акахату… — Читал, но не во всём с ним согласен. Я думаю, богатые и бедные будут всегда. А вот всегда ли будет над нами фридеранский император — ответ тут однозначный. Нет. Мы не можем бороться за права маленьких групп, если не отстоим права всего народа. — Вот именно! — воскликнул Антонио и хлопнул ладонью по столу. — Всего народа. Значит, всех трудящихся — и севаррцев, и фридеранцев, и кенджийцев. Ты хоть что делай, а я от своей позиции не отступлю. — Ладно, — смирился Фортунато. — Раз твоя идеология предполагает свержение Валленрода, то продолжай агитировать. *** »…мне искренне жаль, что я тогда нагрубил вам. Поймите меня правильно: я очень люблю свою сестру и не могу отдать её замуж за первого встречного. Наши обычаи и вовсе не позволяют, чтобы невеста общалась с женихом до свадьбы. Однако после разговора с Натали я решил, что нехорошо мешать браку, который будет заключён по взаимной любви. Вы, Зигмунд, человек порядочный и честный. Поэтому я, отбросив всякое недоверие, признаю вас достойным кандидатом на сердце Натали. Прошу об одном: отложите свадьбу на август. Натали сейчас не слишком здорова — обострилась нервная болезнь, не так давно случился новый припадок. Ей следует полечиться у нас на Юге. К сожалению, смерть отца стала непосильной ношей для Натали, но мы надеемся, доктора помогут. С наилучшими пожеланиями, ваш…» Фортунато отнёс письмо на почту. Идея с «безумием» пришла к нему неслучайно. Фридеранцы распространяли бессовестные небылицы о севаррских женщинах, одна из таких небылиц заключалась в том, что севаррки — все поголовно — страдают припадками. Фортунато неприятно было очернять сестру, однако назвать её «сумасшедшей» было лучше, чем наврать про сифилис, как предлагал Клаудио. «Если Зигмунда не отпугнёт нервная болезнь невесты, не беда, — рассуждал он. — Я успею найти достойного жениха до августа. Может, Франсиско — не худший вариант? В конце концов, он не трус, имеет доброе сердце, не слишком богат, но и не беден. Смущает его пристрастие к вину и женщинам. Впрочем, Антонио образумился, вылез из глубокой ямы… благодаря любви? Надо обсудить с Франсиско этот брак. Наверное, он не будет против». Госпожа Бисмарк, в белом платье с зелёным поясом и зелёными манжетами на рукавах, вышла — нет, скорее выплыла — в сад. В её ушах блестели изящные бриллианты, на запястье красовался серебряный браслет, а вокруг головы обернулась змейкой коса. Женщина поздоровалась с Фортунато, присела на плетёный стул и сложила руки на коленях. — Я очень вам рада, милый друг, — заговорила она сладко. — Я несколько раз писала, а вы хоть бы пару строк в ответ чиркнули, — во взгляде её читалась обида. — Мы ведь так хорошо проводили время вместе, моим дети к вам привязались. «Само собой, мы отлично проводили время, — сыронизировал Фортунато. — Вы хвастались мной, как дорогой вещью перед своими друзьями. Жаль, приходится вот так унижаться перед вами, но выбора нет». — Простите, госпожа, не было времени. Учёба, — ответил он. — Позвольте попросить вас кое о чём. Видите ли, я хотел бы, чтобы моя сестра переселилась в Аль-Вердес, однако у меня нет возможности снимать для неё комнату. Поэтому я обращаюсь к вам, госпожа Бисмарк. Возможно ли, чтобы Натали поработала у вас некоторое время? Она умеет шить, готовить, не ленится, играет на фортепиано, — Фортунато перечислил умения сестры, которые, как ему казалось, понравятся госпоже Бисмарк. Женщина резко поднялась, и он невольно отшатнулся назад, ожидая от неё не то удара, не то оскорбления. Госпожа Бисмарк приблизилась, прикоснулась к его груди и тихо, с придыханием заговорила: — Я не против. Неужели вы думаете, что я могу вам отказать? Пусть Натали приезжает, мы обязательно подружимся. Платить буду хорошо, — она немного помолчала, переместила руку с груди на плечо Фортунато. — Правильно, что вы ко мне пришли. Я знаю, какие трудности перенесла ваша семья, грех не откликнуться на просьбу о помощи. — Это ненадолго, — пояснил Фортунато. — Я найду сестре жениха, к августу сыграем свадьбу. — Ах, какая прелесть! А есть кто-нибудь на примете? — она приторно улыбнулась, поправила накидку, сползшую с плеча. Фортунато хотелось грубо оторвать от себя ладонь развратной женщины, высказать своё недовольство в грубой форме, но тогда бы все планы разрушились. Теперь он обязан госпоже Бисмарк, а чем именно обязан — вообразить противно! — Да, есть один хороший человек из интеллигенции, — сказал он, не глядя в глаза женщине. — Благодарю вас, вы очень помогли. — А вы, Фортунато, жениться не собираетесь? — не отставала госпожа Бисмарк. «Интересно, где её муж? Ему вообще известно, что жена любовника себе подыскивает? — возмущался Фортунато. — Нет, рано мне жениться. Госпожа Бисмарк, я скажу вам честно, — он выдержал паузу. — Религия не позволяет мне близость вне брака. К тому же, у вас есть муж. Поймите меня правильно и не расстраивайтесь. Госпожа Бисмарк опустила руку, её тонкие губы дрогнули, а меж бровей проявилась небольшая складка. «Точно обиделась», — догадался Фортунато. — Конечно, конечно. Простите меня, глупую. Я люблю вас с тех пор, как впервые увидела, и никак от любви не избавлюсь. «Вы путаете любовь с похотью, госпожа», — вертелось у него на языке. Фортунато уходил, неся с собой дурное настроение и уязвлённую гордость. Всё складывалось замечательно: Натали будет под его присмотром, пусть и частичным, поработает у доброй и щедрой хозяйки, потом выйдет замуж. В чём-чём, а в плохом отношении к слугам госпожу Бисмарк упрекнуть нельзя. Однако Фортунато уже пожалел о том, что унизился перед фридеранской дворянкой вместо того, чтобы самому разобраться с проблемой. *** За чёрными пиками забора высился двухэтажный апельсиново-рыжий особняк. Широкое крыльцо охраняли мраморные торлионы — мифические чудовища с телами львов, крыльями и бычьими головами. Вздымались к небу зелёные тополя, такие же, как и десять лет назад. Фортунато давно откладывал поход сюда, боялся увидеть чужих людей, которые живут в доме отца. В его доме. Да лучше бы особняк сравняли с землёй, чем отдали кому-то! Фортунато вцепился в железные прутья, будто надеялся разломать их, как гнилые палки. Он должен подниматься по этим ярко-белым ступеням, наблюдать с балкона за снующими туда-сюда прохожими, неторопливо прохаживаться по галереям. Людвиг Валленрод не просто отнял у семьи Фальконе богатое наследство, он потоптал всё светлое и чистое, что любил Фортунато, сплясал на могиле надежды. Если его, грозного властелина, лишить короны, отправить в изгнание, испытает ли он хоть долю того, что испытал сын мятежника? «Нет, Валленрода я казню. Иной участи он не заслужил», — ответил себе Фортунато. Он пошёл вдоль улицы, в какой-то момент обернулся, и глаза его закололо от подступающих слёз. К особняку подъехала тёмно-синяя карета, наружу вышла дама в фиолетовом. Фортунато вмиг возненавидел эту даму, а дьяволёнок, сидящий внутри него, нашёптывал: «Сделай ей гадость, ну сделай же!» Вслед за дамой вывалился толстый маленький офицер-севаррец, выскочила белая собачонка. Они, эти подлые самодовольные богачи, оскверняли память великого борца за свободу. «Я не жду титулов и славы. Какой смысл от титула, если твоя Родина в оковах? Пусть кто-то другой отвоёвывает для себя дворянство. Граф Шлейхер говорил, что я окончу жизнь на виселице. Что же плохого? Я мечтаю о том, чтобы меня казнили за цареубийство».