Слава Победителям

Профессор Георг Шнайдер в аудитории находился не один: рядом с ним стоял Генрих, о чём-то настойчиво расспрашивал, тыкал пальцем в увесистую книгу. Фортунато подошёл ближе, расслышал, как профессор издал саркастичный смешок и проговорил: — Генрих, вы читаете не те книги. Кто этот ваш Раушенбах? Философ, историк, этнограф… Но не медик, не антрополог, не биолог. Так с чего же он взялся рассуждать о происхождении рас, о составе крови? Невежественный человек! С таким же успехом я мог бы, предположим, написать книгу о первом кенджийском императоре… Хе-хе, — профессор заметил Фортунато, поманил к себе жестом. — Здравствуйте, чего же вы там стоите? Мы с Генрихом ведём увлекательную беседу. Генрих тут же захлопнул книгу, глянул на Фортунато с холодным высокомерием, приподнял нижнюю губу, словно для плевка, отступил назад — видно, боялся ненароком соприкоснуться с «нирмо». Профессор наоборот выразил дружелюбие, протянув вошедшему маленькую белую руку. — Господин Фальконе, вы слышали о произведении Раушенбаха? «О происхождении наций». Генрих вот спорит со мной, настаивает на правоте автора. Но где, скажите на милость, он прав? Генрих, дайте-ка на пару минут. Генрих нехотя дал книгу профессору, не спуская колючих глаз с Фортунато. — Та-ак, — протянул Георг Шнайдер, шурша страницами. — Во-от оно! «…вышеизложенные причины позволяют нам судить о том, что кровь северных народов — фридеранцев и неронцев — обладает чистым составом. Следовательно, эти народы имеют власть над всеми прочими народами», — профессор пропустил пару абзацев, чтобы перейти к главному. — «В наше время для сохранения положительных национальных качеств фридеранцам следует избегать смешанных браков, так как они грозят вырождением нации…» Вот что есть «чистый состав крови»? Вы знаете, Фортунато? Я не знаю. Вмешался Генрих: — Положительные национальные качества — это следствие чистой крови. Раушенбах доказал, что от смешанных браков кровь разжижается… Профессор выставил ладонь вперёд, чуть ли не к самому лицу Генриха, книгу небрежно бросил на стол и ответил, раздражаясь: — Во-первых, Генрих, я обращался не к вам. Во-вторых, ваш Раушенбах доказал только собственное невежество. Господин Фальконе, прошу прощения… Вы желали ответить? — Боюсь, я не читал Раушенбаха, — признался Фортунато. — Но тот фрагмент, который вы процитировали, говорит о нём как о человеке недалёкого ума. Полагаю, «положительных национальных качеств» не существует вовсе, — Фортунато мысленно добавил: «Существуют, но не у фридеранцев». — «Северные народы имеют власть над другими народами!» — хохотнул Георг Шнайдер. — Отчего же наш северный император дружит с кенджийцами? Не покушается на их территории, хотя имеет на то право, если исходить из выводов Раушенбаха. А вот почему: потому что кенджийцы превосходят нас по части военной мощи. Уж если случается, что один народ покоряет другой — то дело тут не в составе крови, и не в национальных качествах, что бы под ними не подразумевалось. Здесь вопрос в устройстве армии, в разумности или неразумности правителя. В общем, всё не разъяснишь за пару минут, требуется отдельная лекция, и явно не от медика. Генрих, вы не обижайтесь. Я вам добрый совет даю: выбросьте эту ерунду, почитайте проверенную литературу… Вот, например, «Антропологию» Дюбуа. Генрих не собирался отступать, весь горел азартом, оскорбляло его то, что профессор оказался на стороне севаррца — на стороне «неполноценной нации». — А я считаю, Раушенбах прав! Взять хотя бы севаррцев. Они же все поголовно — дикари. Конечно, физической силы и агрессии у них хоть отбавляй, а вот интеллекта не достаёт. Совершенно справедливо, что пришла более умная и более сильная нация, которая захватила этих жалких… Фортунато сжал кулак и шагнул к мерзавцу, готовясь хорошенько вдарить по наглой роже, но профессор мягко отстранил его, а Генриху сказал: — «Жалкий» тут только ты. Покинь, пожалуйста, аудиторию, — профессор указал в сторону двери. Фортунато немало опешил: конечно, Георг Шнайдер отличался чудаковатым поведением, неуместно шутил и намекал на промахи властей, но никогда ещё не выражал столь откровенного пренебрежения в адрес студента. Ещё немного — и маленький полноватый профессор в круглых очках начнёт материться, как портовый грузчик. К счастью, до «портового грузчика» ему опускаться не пришлось, потому что Генрих сгинул прочь, напоследок хлопнув дверью. — Вы ко мне пришли, господин Фальконе? — профессор улыбнулся, вновь стал добродушным, спокойным и слегка безумным. — Простите этого недотёпу, не деритесь с ним… По крайней мере, в стенах университета. — Не буду драться, господин профессор. Я к вам по делу, — произнёс Фортунато. — Вы ведь служили на неронской войне, мне было бы полезно узнать подробнее о ранениях, которые получают солдаты. Вы не откажитесь от небольшой беседы? — Мне приятно, что вы заинтересовались, — сказал профессор с необычной для самого себя серьёзностью. — Но лучше нам встретиться там, где нет лишних ушей. Договорились? — Договорились! — обрадовался Фортунато. — Может быть, в воскресение? — Вполне! Приглашаю к себе, моя супруга приготовит замечательный пирог. *** — Зачем вы это делаете? — возмущался Франсиско, расхаживая взад-вперёд по комнате. — Следует немедленно прекратить! Никаких плакатов и листовок с этого дня! А ведь минуту назад Франсиско пребывал в хорошем расположении духа, порадовал друга тем, что знакомство с Марианной Фальконе удалось: «доброй души женщина» благословила его на брак с Натали. Фортунато тоже поделился, как ему казалось, замечательными новостями — упомянул о крамольных «художествах», которые украшали столицу с неделю. — Но я думал, это привлечёт к нам сторонников…— оправдался он, но прикусил язык, поймав на себе потемневший взгляд Франсиско. — По городу патрули шастают, выслеживают виновников. Нам это очень некстати, Фортунато… У нас ничего не сложится с маршалом Борманом, если на каждом углу будет по жандарму. Я сам уезжаю через две недели. — Уезжаете? — удивился Фортунато. — Но куда? Вы боитесь, что к вам снова придут с проверкой? — Да, — признался Франсиско неохотно. — От них любой хитрости можно ожидать, не хочу, чтобы меня заподозрили. За вас я больше беспокоюсь, вот о чём речь! Поймите, Фортунато: нам всем сейчас надо держаться тише воды, ниже травы. Когда покончим с Борманом — обстановка накалится до предела. Император решит, что это убийство — предвестник скорого восстания, а значит, народ зажмут в тиски, издадут очередной бессовестный закон, лишающий нас человеческих прав. И вот тогда понадобится агитация, листовки, новые теракты — всё, чтобы народ осмелился на вооружённую борьбу. — А если, — Фортунато не постеснялся выдвинуть дерзкую мысль. — Закупить оружие и спланировать убийство Валленрода? Франсиско затеей не вдохновился, напротив, вспыхнул от ярости: — Кто о чём, а лысый о расчёске! За отца хотите мстить? Да в конце концов, дождитесь другого случая, повесите Валленрода и его собаку заодно. Рафаэль Фальконе был мудрым и опытным человеком, убийство наместника планировал не за два месяца. Мы готовимся не к восстанию, которое быстро задавят правительственные силы. Мы готовимся к войне, а что необходимо для войны? Организованное войско, талантливые командиры, оружие, продовольствие, — он потёр покрасневший лоб, сказал чуть тише: — Увы, я не солдат, но наш кружок постепенно выстраивает связи с военными чинами. Настройтесь на учёбу, напоминайте себе почаще о том, что кому-то придётся лечить раненых повстанцев. А я… — Франсиско теребил галстук, не торопясь закончить. — Я не хочу, чтобы вы умирали, Фортунато. «А я хочу умереть, — Фортунато выстраивал воображаемый спор. — Смерть — знак выполненного долга. Да, насчёт войны вы правы, за одно восстание независимости не добьёшься. А точно ли «военные чины», которые поддержали наш кружок — не предатели? Я должен пересечься с кем-нибудь из них, глядишь, из меня сделают пригодного солдата. Лечить раненых — благородная миссия, но без умения метко стрелять я вовсе не революционер». Оба напряжённо молчали. Франсиско вышел в мастерскую, где трудился его юный ученик, указал мальчику на ошибки в рисунке, долго разъяснял что-то про светотень. Фортунато собрался уходить, чтобы не надоедать художнику своей несерьёзностью и безрассудством, однако напоследок несмело заглянул в соседнюю комнату. — Куда вы уезжаете и надолго ли? — Уезжаю в Неронское Королевство, — ответил Франсиско, окончательно успокоившись. — Мои картины приняли на выставку. Поживу у близкого друга, вернусь после того, как… — он не продолжил, но намёк Фортунато понял. Ученик, Хулио, работал акварелью, переносил на лист натюрморт с голубой вазой, яблоками и виноградом. Франсиско вежливо давал указания, однако терпение быстро иссякло, он сам взял кисточку и принялся исправлять недочёты, разглагольствуя о «грязи», которую развёл Хулио. Фортунато, пронаблюдав за яркими мазками по бумаге, проговорил: — Я искренне рад за вас. Простите, если как-то нарушил ваш покой, видит Всевышний, не со зла. С этого дня плакаты рисовать прекращаю, продолжу тогда, когда вы посчитаете возможным. — Спасибо. И вы не обижайтесь на меня, зря накричал. Как дела у Натали? Вы о свадьбе с ней поговорили? — Пока ещё нет, — Фортунато уставился в пол, думая, что Франсиско снова рассердится. — Не знаю, как удержать её от возможного побега. «А разве кто-то удержит Натали от побега после свадьбы? — спросил себя Фортунато. — Да! Если она считает себя праведной марцинисткой, то не опустится до измены, побоится позора. Я постараюсь объяснить, чем чревата «любовь» к фридеранским мужчинам, может, она сама откажет Зигмунду». — Позвольте мне поговорить с Натали наедине, — неожиданно предложил Франсиско. — Я избавлю вас от тягостной необходимости. Клянусь, ничего непристойного между нами не произойдёт. Вы ведь доверяете мне? Фортунато сперва воспротивился, сослался на традиции, запрещающие свидания до свадьбы. Его мать узнала имя жениха перед алтарём, а до того могла лишь гадать, с кем её сведут родители. И всё равно Марианна полюбила Рафаэля Фальконе, жила с ним счастливо, не вышла замуж второй раз, хотя и могла таким путём обеспечить детям богатое наследство. Почему-то Натали не воспринимала всерьёз пример матери, твердила о женихе-фридеранце и отметала все аргументы против. Может, у Франсиско есть какая-то особая хитрость для строптивицы? — Доверяю. *** В книжной лавке Фортунато не нашёл ничего подходящего помимо книги о детских болезнях, из-за чего немного расстроился. Хотелось почитать нечто наподобие трудов Дзиро Акахаты, только от севаррского автора, и предпочтительно о противостоянии между народами, а не между классами. «Мало ли книжных лавок? Зайду в другую, а лучше узнаю о подходящей литературе у Франсиско». Фортунато ойкнул, когда столкнулся с кем-то плечом на узкой улочке. — А, это вы. Простите. Анабель, непонятно, откуда взявшаяся тут, склонила голову и отпрянула влево, давая дорогу. Кажется, её что-то сильно напугало. — Вы простите, — сказал Фортунато. — Я тут так… гуляю, — он растянул губы, надеясь, что улыбка не выглядит слишком глупо. — Я тоже гуляю! — ответила Анабель громко и с надрывом, словно перед ней стоял жандарм, но затем поумерила эмоции. — Мне в лавку надо, я пойду. — Д-да, до свидания, — Фортунато помахал рукой. «Наверное, будет думать, какой я идиот», — расстроился он, но успокоил себя: «Пусть думает, какое мне дело? На лекцию сейчас опоздаю, вот о чём переживать надо». На ботанике он сел рядом с Клаудио. — Натали хочет в университете учиться, о женских правах задумалась! Как её замуж выдавать? Франсиско согласен, мать согласна, а вот Натали… Впрочем, я с ней этот вопрос не обсуждал, но знаю точно: стоит заикнуться о ком-то помимо Зигмунда, она воспротивится, по-своему сделает. И в кого она такая? — Это всё женские капризы, — заметил Клаудио. — То им голосовать хочется, то брюки носить, то ещё чего… Нечего и внимания обращать! Фридеранцы занесли разврат в нашу культуру. Выдумали балы, на которых женщины щеголяют в непристойных нарядах, навязали севарркам безобразные корсеты и платья с открытым декольте. С этим, конечно, нельзя смиряться. Севарркам никакая эмансипация не нужна. — Жаль, Натали убеждена в обратном, — ответил Фортунато. — Зигмунд проповедует опасные для наивных девушек идеи. — А с другой стороны, — Клаудио продолжил рассуждать. — От некоторых традиций нестрашно отказаться. Например, отчего невесте и жениху не дозволено видеть друг друга до свадьбы? Я вот виделся с дамой, которую мне в невесты пророчат, общались в присутствии её родителей. Что же здесь дурного, мне интересно? Не все традиции полезны для общества. — Ты не прав, — возразил Фортунато. — Севаррский народ веками придерживался этих традиций, и печально то, что сегодня многие семьи допускают свидания до брака. — Тогда представь такую историю: матушка нашла тебе невесту, ты, окрылённый счастьем, приезжаешь в церковь… А там! — Клаудио снял очки, закрыл глаза ладонью и рассмеялся. — А там Оливия Диннелио! Про безобразную внешность Оливии Диннелио он упоминал не первый раз, и Фортунато это порядком надоело; ему всегда становилось неловко, когда высмеивали несимпатичных женщин. «Бедняжкам итак нелегко, если нет богатого приданого, то останутся они в старых девах. Есть за нами, мужчинами, такой грех: любим те цветы, что ярче цветут. Слава Всевышнему, Натали он не обделил красотой». — Перестань, — жёстко потребовал Фортунато. — Если матушка решит женить меня, я повинуюсь её воле. Мой отец тоже не сам выбирал невесту. Клаудио скорчил кислую мину. — Родители Оливии хотят поскорее её выдать замуж. Неудивительно, она и сейчас не красавица, а через пять лет больше подурнеет. Славно, что мы до свадьбы встретились, я понял, к чему готовиться и чего опасаться. В общем, помолвка состоялась, поздравления не нужны. Фортунато соблазнился на едкую реплику: — Ты ведь женишься не на Оливии, а на её деньгах. Зачем теперь жалуешься? Будешь в золоте купаться… — Не завидуй, Фортунато. А что насчёт золота, его я потрачу на войну с фридеранцами.