Слава Победителям

Фортунато твёрдо вознамерился выяснить, кто расклеивает листовки, предупредить этого человека об опасности, а если повезёт — подружиться с ним. С раннего утра он нетерпеливо расхаживал туда-сюда у ворот скверика, потом подумал, что может тем самым спугнуть пропагандиста — если уже не спугнул. «Глупая идея, — говорил он сам с собой. — Он тоже, наверное, не такой дурак. Заметил, что я тут разгуливаю, приближаться не стал». Фортунато всё же не хотел бросать начатое, зашёл вглубь сквера, сел на лавочку под яблонями, достал учебник из портфеля и притворился, будто читает. Несколько минут спустя на дороге показались две фигуры в форме — полицейские. Фортунато напрягся, сердце неприятно ёкнуло, ладони похолодели. «Нет, уходить нельзя, не то точно в чём-нибудь заподозрят. Надо вести себя как можно спокойнее, словно ты просто отдыхаешь». Блюстители закона поравнялись с лавочкой, остановились, один из них заговорил с сильным фридеранским акцентом, меняя «о» на «а»: — Добрага дня, маладой челавек! Как ваша утренняя прагулка? Фортунато, сохраняя равнодушное выражение, ответил: — Да вот, читаю. Но мне уже на лекцию пора, мой университет неподалёку. — Погоди-ка, — второй полицейский сделал останавливающий жест. — Мы выслеживаем пропагандиста, который крамольные листовки направо и налево бросает. Этот преступник призывает к страшным злодеяниям. Может быть, ты что-то видел или слышал? — Ничего, господин полицейский, — Фортунато встал с лавки, нарочито медленно убрал учебник в портфель. — Надеюсь, негодяя скоро поймают. Полицейский впился в него недобрым взглядом, потом как-то резко смягчился, его впалые щёки зарумянились, на высоком лбе разгладились морщины. — Свободны, не видим смысла вас задерживать. «Спасибо, только твоего разрешения ждал», — проворчал про себя Фортунато, но внешне его негодование не отразилось. Он пошёл к выходу из скверика, и до слуха донеслись обрывки разговора на фридеранском: «Ты уверен, что не надо было его обыскать?» «Зачем? Думаешь, преступник будет сидеть и дожидаться, пока ты на него наручники накинешь?» Фортунато опасался, что блюстители закона могут последовать за ним, поэтому постоянно озирался по сторонам, чувствуя, как ноги сами ускоряют шаг. «Наверное, буду реже появляться в этих краях, не то под подозрение попаду. А тот парень пусть сам выкручивается, если попадётся с листовками! Хоть бы в разных местах распространял, так нет же, всегда в одном и том же!» Он перешёл через арку из жёлтого кирпича, спустился по маленькой узкой лесенке и замер, подавил в себе желание крикнуть. Тот самый пропагандист наклеил плакат на стену дома и разгладил ладонями. Нет, не пропагандист — пропагандистка. Лицо и голова девушки были закрыты чёрным платком, когда она заметила нежелательного свидетеля, то бросилась наутёк с поразительной скоростью — ни дать ни взять, кошка, похитившая котлету с хозяйского стола. И хотя юная преступница уже скрылась из виду, Фортунато побежал за ней, не задумываясь о том, насколько нелепа эта погоня. «Она испортит нам дело, и сама пострадает! Она, конечно, дура дурой, но попасть в тюрьму не заслужила!» За углом мелькнул подол серой юбки. Похоже, девушка не слишком хорошо знала местность, потому как только что свернула в тупик. Пронырливая кошечка угодила в ловушку. Фортунато нагнал пропагандистку, остановился в нескольких шагах, отдышался. Девушка попятилась к высокой решётке забора, придержала платок, закрывая лицо до глаз. — Эй, не бойся, — он осторожно протянул руку вперёд, словно гладил дикого зверька. — Я не выдам тебя. Но та не поверила добродушному тону, выхватила из рукава блестящий лезвием нож, и, выставив его вперёд, крикнула хрипло: — Назад! Убью, если подойдёшь! Она старалась придать голосу чужие нотки, но Фортунато обмануть не удалось; сначала ему стало смешно, а затем страшно, потому что девушка отважилась подскочить вплотную. Лезвие коснулось его горла. — Тихо, тихо, — заговорил Фортунато и поднял руки. — Вы совершаете большую ошибку, госпожа Элисальде. И речь сейчас не о ноже, хотя его неплохо бы спрятать. Анабель нож не спрятала, но открыла лицо, поняв, что её раскусили. — Что, настучишь на меня полиции? — она забавно, а вовсе не зло, надула губы. — Если меня зарезать, то не настучу, — усмехнулся Фортунато. Он видел, что Анабель ведёт себя неуверенно, не готова воспользоваться оружием всерьёз, так что позволял себе дурашливость. — А, дьявол возьми! Это что там? — он указал на красную черепичную крышу. Хитрость сработала: Анабель вздрогнула, подняла голову, на мгновение забыв о свидетеле. Фортунато тем временем ловко выхватил у неё нож, спрятал во внутренний карман пиджака. — Ах ты! — воскликнула она, кинулась на него и ударила в грудь. — Отдай! Анабель крепко вцепилась в одежду Фортунато, однако он не сопротивлялся, удары выносил стойко, благо, были они слабыми. Вот уж неожиданность — скромная горничная расклеивает крамольные листовки, а ещё таскает с собой оружие! Долго смеяться не пришлось, так как Фортунато вспомнил, зачем погнался за пропагандисткой. — Отдам, не сердитесь, — попросил он и мягко отстранил Анабель, которая напоследок задела его по носу. — Сперва поговорим, и лучше не здесь. В полном молчании они дошли до университетского двора, где Фортунато потихоньку, чтоб не привлечь внимания прохожих, всучил нож Анабель. — Так вот, бросайте это дело сегодня же. В сквере я встретил полицейский патруль, они ищут пропагандиста. Для вашей же безопасности… — Я сама разберусь, — перебила его Анабель и поправила платок, сползший назад. — Если меня арестуют, значит, пойду под суд. Не беспокойтесь, господин Фальконе. У вас, наверное, посерьёзнее проблемы есть. — Вы ведёте себя неразумно, — сказал Фортунато, наклонившись к её уху. — Знаете, что за листовки порой на каторгу ссылают? Тем более, севаррцев. У вас впереди семейная жизнь, счастье, а вы в революцию играете. Прекращайте, пользы от подобных глупостей никакой, они грозят серьёзными последствиями. Потеряете и работу, и свободу. — Господин Фальконе, — она с вызовом подняла глаза на него. — Вам не пора на лекции? «Что за девица! — удивился Фортунато. — Ей говоришь, что на каторгу попадёт, а она злится, спорит. Да если бы не я, точно бы на патруль натолкнулась! Сущий ребёнок, для неё листовки — мелкая шалость, а не риск. Не готова она нести ответственность за поступки, по глупости в крамолу ввязалась. Революция — неженский путь». — Мне действительно пора на лекции, — проговорил Фортунато сквозь зубы. — А вам — на работу, да ведь? Вряд ли госпожа Мерканьо обрадуется, когда узнает, что её горничная… — Не смейте, — Анабель отступила назад, выпрямилась. — Я тоже угрожать умею. Всего хорошего, господин Фальконе. *** В аудитории, у самой доски, не так давно поставили искусно выточенный деревянный скелет на металлической подставке. Студенты приняли нового «товарища» с великой радостью: кто-то накинул на него потрёпанный старый плащ, кто-то вставил в зубы сигарету, кто-то вовсе подрисовал бедняге женственно-тонкие брови. Фортунато не удержался от маленькой шалости, написал сзади на черепе: «Людвиг Валленрод, 1840-1896». За этим делом его застал Клаудио. — Написал бы имя Рудольфа Бормана, — подал идею друг. — Это цель более достижимая. — У меня недостижимых целей нет, — гордо заявил Фортунато и спрятал карандаш в карман. — Сначала маленькие крысята, потом большие крысы. Оба поднялись на трибуны, сели. Профессор, который читал лекции по гистологии, почему-то задерживался, студенты за соседними партами шумно обсуждали личные дела. Фортунато раздумывал, рассказать ли другу про Анабель и листовки или нет: почему-то не хотелось, чтобы кому-то вообще стало известно имя пропагандиста. Пока он колебался, Клаудио сам спросил: — А что за девушка была с тобой рядом? Утром иду, вижу — вы вдвоём мило беседуете. Фортунато покраснел. Вот теперь не отвертеться от объяснений! — Она служит горничной у госпожи Мерканьо, так и познакомились. — Нравится тебе? — Клаудио улыбнулся, игриво подтолкнул друга. — Жаль, лицо не разглядел! Но верю, что красавица. — Да, красавица, — подтвердил Фортунато. — С ней приятно общаться. «Зачем я её защищаю? И от кого защищаю? Клаудио можно и правду сказать, не донесёт же он в полицию. Хотя по отношению к Анабель я поступлю нечестно, если раскрою её как пропагандистку. Пусть всё останется в секрете». — Рад, что ты наконец-то подчинился природе, — продолжил Клаудио с лёгкой иронией. — А то живёшь как монах, я уж боялся, бросишь наш кружок и уедешь к Святому Янгеру. Фортунато богохульная шутка резанула по живому, острым крючком зацепилась за сердце. Монастырь, носивший имя святого, десять лет назад уничтожили правительственные войска, но хуже того — они перебили всех монахов за то, что те укрывали раненых повстанцев. Там нашёл временный приют Рафаэль Фальконе. Только недавно святыню отстроили снова, но то кровавое преступление, которое совершили еретики, нанесло незаживающие раны многим верующим. Не получится «отстроить» заново чью-то жизнь, подобно каменному зданию. Форутнато заговорил об отвлечённом: — Я достал новую книгу, на этот раз от севаррского революционера. Предлагаю обсудить её в чайной. Клаудио странно дёрнулся, будто ему за шиворот заползло противное насекомое. — Что мы всё время ходим к этим узкоглазым? Тебе там мёдом намазано? — Мёдом-не мёдом, а чай у них превосходный, — сказал Фортунато, удивляясь агрессивному тону друга. — Ты чего взъелся? Из-за Антонио? — Он меня как раз мало волнует. А вот кенджийцы, — Клаудио покачал головой. — Зачем они приезжают сюда? Они отбирают ту землю, на которой наши предки трудились столетиями! — Не отбирают, а покупают, — поправил его Фортунато. — Не пойму, чем тебе не угодили кенджийцы? Да, их государство состоит в союзе с Валленродом, но не они нас угнетают. — Отбирают, покупают — какая разница, в сущности? На территории Севаррского Королевства могут жить только севаррцы. Такова моя позиция. Кенджийцы засоряют нашу культуру, от них вред не меньший, чем от фридеранцев. — Не хочешь пить кенджийский чай — не пей, никто не заставляет. Не забывай, кстати, что учебник анатомии писали кенджийские профессора. — Это не то же самое, — отрезал Клаудио. — Я против того, чтобы нашу землю заселяли чужаки. Если ты всё ещё не понял, то чужак — это любой не-севаррец. — Для тебя даже некоторые севаррцы — чужаки, — заметил Фортунато. — От твоего национализма я с ума сойду. — Я просто люблю родину… — А кто-то просто любит кенджийский чай. — Да не в чае дело! — вспылил Клаудио и глянул на него раздражённо. — Дело в том, что мы перенимаем заграничную культуру, а свою отвергаем! Враги того и добиваются, чтобы мы забыли свой язык, одевались по иностранной моде, молились чужим богам! Борьба должна быть в том, чтобы избавиться от всего чужого, не-севаррского. Но тебе чай дороже свободы и независимости! Фортунато, оскорблённый таким дерзким заявлением, хотел ответить также грубо, но внутренний голос посоветовал свернуть спор. Клаудио упёрся в свою идею, как бык рогами, и никакие аргументы «против» не работали. — Да, чай дороже, — спокойно сказал Фортунато. — Не мне тебя переубеждать. *** Во дворе университета он решил передохнуть, сел возле фонтана на солнечном местечке. Неподалёку стояли четверо студентов со старших курсов, шумно обсуждали предстоящие экзамены, причём в весьма грубой форме отозвались об одном из преподавателей. Фортунато соглашался. Пауль Нойманн, «заслуженный хирург и педиатр» (так он сам себя обозначал) с неприкрытым высокомерием относился к учащимся-севаррцам, а если такие учащиеся оказывались одарёнными медиками — и так, и эдак самоутверждался за их счёт. Фортунато мечтал «выбить» у Нойманна четвёрку, но, зная себя, предвидел, что экзамен завершится скандалом, если не отчислением. «Поставит тройку — соглашайся», — приказал он себе. — Привет, — послышался по-воробьиному тонкий голосок над ухом. — Можно сесть? Фортунато повернулся, поприветствовал Марселя и кивнул, похлопав по лавочке. — Садись, конечно. Марсель сел, поставил портфель на колени, почесал нос, немного поёрзал на месте. Фортунато чувствовал, что знакомый хочет о чём-то сказать и страшно стесняется, а потому помог ему: — Как у тебя дела, Марсель? Поговорить хотел? — Д-да, — он покраснел, снова почесал нос. — Я давно к тебе подойти собирался, но переживал, а вдруг ты откажешь… В общем, я хочу вступить в ваш кружок. В другой раз Фортунато обрадовался бы тому, что ещё один молодой севаррец пришёл к революционным взглядам, однако сейчас его охватила не радость, а тревога и недоумение. Если Марсель узнал про кружок, то мог узнать кто-то ещё — кто-то нежелательный. «Это всё Клаудио, он среди студентов агитацию проводил, — подумал Фортунато. — Но почему тогда Марсель ко мне обратился, а не к нему? Видимо, я тоже отличался: нечего болтать там, где много лишних ушей». — А как ты узнал о кружке? — осторожно поинтересовался Фортунато. — От Клаудио? — Нет. То есть, я подслушал однажды ваш разговор, — Марсель крепче прижал к себе портфель, нервно подёргал подбородком. — Знаю, нехорошо поступил, но я никому вас не выдал, честное слово! Вы правы, нельзя принять власть завоевателей как должное… — Тихо, тихо, — Фортунато прижал палец к губам. — Я тебя понял. Давай обсудим это позже? Не ожидал, что ты так резко переменишь взгляды. Марсель вздохнул, сгорбился, на его бледный лоб упала прядь волос. — Не нравится мне, как я живу. Пользы никому не делаю, братья только злятся, что на мою учёбу много денег уходит. Всю жизнь говорили, что слабак я и ничего не достигну. А я докажу, на что способен! — он ударил кулаком по лавочке. — Вы мне дайте задание, выполню всё! — Не спеши, — Фортунато не разделял его энтузиазма. — Я вступил в кружок не за личной выгодой, а за тем, чтобы служить народу. Вот ты, Марсель, мог бы отдать жизнь за свободу родины? — Мог бы! — Марсель посмотрел на него большими печальными глазами. — Не веришь? — Верю, — ответил Фортунато. — Осторожнее будь, о кружке помалкивай. Я сообщу о тебе кое кому, позже сможешь посещать собрания. Марсель крепко пожал ему руку, просиял, затараторил: — Спасибо! Я вам пригожусь, не пожалеете! Ты отличный друг. «Не навредил бы он себе, — забеспокоился Фортунато. — Было бы лучше для него оставаться трусишкой, а не рваться в бой за подвигами… Я бы охотнее принял в кружок женщину. Нет в Марселе ни капли мужества, революция это не изменит». Профессор Шнайдер был не в духе — говорил только по делу, ни разу не усмехнулся, под конец занятия даже зло прикрикнул на одного из студентов, который шепнул что-то напарнику. Когда аудитория опустела, Фортунато подошёл к профессору, вежливо поинтересовался, всё ли в порядке. — Не в порядке, — признался профессор, обтирая руки полотенцем. — Меня вызвали для беседы, пока вынесли первое предупреждение. После третьего запретят преподавать. — Какое предупреждение? — не понял Фортунато. — Вы ведь не говорили ничего, что могло бы очернить власть… — Это ты так думаешь, а власть думает иначе! — расстроенно процедил профессор. — Якобы я обвинил Его величество в подхалимаже кенджийцам! Ну, ничего. Стало быть, надо и правда за языком следить. Старый дурак! — Вы не дурак, — попытался успокоить его Фортунато. — Надеюсь, доносчику вернётся его же подлость в двойном размере. — Доносчику бог судья, — сказал профессор тише и тронул очки. — Ты навещай меня, если хочешь. А то глядишь, покойник, — он указал на вскрытое тело. — Воскреснет и пойдёт жаловаться на доктора-вольнодумца. Фортунато догадывался, кто был доносчиком. «Ты за это ответишь, урод, — сказал он про себя, выходя из аудитории. — Попадись только, нос сломаю!» Генрих отомстил за то, что профессор высмеял его ненаучные воззрения, а заодно подпортил жизнь ненавистному севаррцу, который незаслуженно удостоился поддержки от преподавателей. У ворот Фортунато помедлил, со злости пнул камень. Хватит того, что севаррцам нельзя преподавать, так теперь и на здравомыслящих фридеранцев гонения начались! Он вознамерился сегодня же добраться до Генриха и вправить ему мозги, и строгий устав университета, запрещающий драки, помехой не был. На удачу, рыжий мерзавец сам вышел на крыльцо. — Эй! — Фортунато мигом очутился рядом с ним. — Ты донёс на профессора Шнайдера? Ну, отвечай! — Как же ты мне надоел, — проговорил Генрих, не глядя на Фортунато. — Иди, иди подальше от меня. Фортунато с силой толкнул его в грудь, провоцируя на драку. — Ты — клеветник. Из-за тебя у хорошего человека начались проблемы, и ты или извинишься, или отстоишь свою честь как мужчина. — Извиняться? — Генрих скорчил гадкую гримасу. — Это тебе придётся извиняться, нирмо. Как поживает Рафаэль Фальконе? В аду не жарко? Фортунато занёс руку для удара, но Генрих ловко перехватил её, скрутил, ухмыльнулся и приблизил лицо к лицу противника. — Хочешь помахать кулаками? А я не против. Посмотрим только, надолго ли тебя хватит! Фортунато пнул противника под колено, вцепился в его длинные волосы, дёрнул на себя. Генрих вскрикнул, резко наклонил голову вниз, ударил его между рёбер, ощутимо наступил на ногу. Фортунато, однако, всё ещё держал мерзавца за рыжие лохмы, когда тот рванулся назад, свободной рукой сжал его горло. Генрих таким образом оказался в беспомощном положении и вынужден был смотреть в сверкающие беспощадностью глаза Фортунато. — Я убью тебя, — сказал последний, белея от ярости. — Пёс. Генрих безуспешно пытался освободиться, кряхтел и царапал запястье врага. Фортунато, поморщившись не от боли, а от гадливости, отшвырнул Генриха на землю. Тот подскочил, принял боевую стойку и крикнул, свирепея: — Ты, свинья! Иди сюда, мы ещё не закончили! Друзья Генриха, стоящие неподалёку, заулюлюкали и засвистели. Фортунато не обратил на них внимания, спокойно приблизился к противнику, приготовился отразить новую атаку. К несчастью, на этот раз всё пошло не по плану: Генрих намеренно притворялся уязвимым, а в какой-то момент пнул Фортунато в живот, ударил по голове и повалил на землю. Фортунато не успел подняться, потому что противник оседлал его и принялся без разбора наносить удары. Под конец Генрих придавил врага всем весом, упёрся коленом в грудь, не позволяя двинуться, наклонился и зашептал: — Какая жалость! Севаррцы снова в числе проигравших! — Урод, — прохрипел Фортунато, с трудом дыша. И когда этот рыжий мерзавец научился драться? Лучше уж умереть, чем валяться в пыли избитым, под властью насмешливого фридеранца, не имея шанса на победу! Во рту ощущался привкус крови, болели рёбра и правый бок, свежие ссадины покрывали левую половину лица. Краем глаза Фортунато заметил друзей Генриха, которые с любопытством наблюдали за происходящим, словно разворачивалась перед ними не жестокая драка, а цирковое шоу. Откуда-то издали донёсся возмущённый крик, потом тяжесть с груди исчезла, Фортунато тут же глубоко вдохнул, Генриха оттаскивали двое полицейских, он же отпускать жертву не хотел, и напоследок ударил носком ботинка по лицу. Фортунато не без труда поднялся, разъярённый, бросился на обидчика, но страж порядка его жёстко отстранил, встал на пути неприступной стеной. — Это что же вы тут устроили, господа студенты? — спросил полицейский. — Средь бела дня — дебош! Сейчас пойдём с вами в участок… — Не пойду! — крикнул Фортунато так, что полицейский испуганно отшатнулся. — Этот выродок чуть не убил меня! — Немедленно успокойтесь, молодой человек, — сказал полицейский, нахмурив кустистые брови. — За сопротивление органам правопорядка уж точно арест полагается. Разберёмся, что к чему. Сопротивляться на самом деле было бесполезно и опасно. Фортунато, пригрозив кулаком Генриху, протянул руки полицейскому и дёрнулся от отвращения, когда на запястье захлопнулся наручник.