Код лихорадки

      Три книги с шелестящим перестуком отправились на пол, нарушая мерное тиканье башенных часов. Уэнсдей с примесью раздражения глянула вниз, цепляясь миниатюрной ладонью за край лестницы в несколько уровней. — Вещь, я тебя законсервирую в формалине. Конечность встрепенулся, спикировал уверенным взмахом вслед за книгами и приземлился в точности на корешке одной из них с характерным плюхающимся звуком. Доводить до исступления свою маленькую хозяйку Вещь отнюдь не хотел: ему живо вспомнилась картина, как Уэнсдей в десятилетнем возрасте надругалась над его кутикулой щипцами для разделки курицы. Теперь Уэнсдей Аддамс возвышалась над придатком с надменным выражением лица, идеально вылепленными манерами аристократов и подчёркнутой брезгливостью. Она настолько сильно настораживала Вещь, что тот беспрекословно шёл на каждую пытку, выстраданную затем долгими летними ночами. Вещь перелез через две книги, лениво пошуршал страницами, поднырнул под третье уникальное в своём роде издание «Практика инсомнии» и юркнул с глаз долой. — Ты нашёл что-нибудь? — Вещь был награждён за свои старания самым что ни на есть ледяным тоном девушки, и неопределенно забарабанил пальцами. — Неужели ни одного упоминания? Снова от придатка последовал отрицательный ответ. Уэнсдей поморщилась, перемещаясь грациозно, словно кошка по веткам, по многочисленным стеллажам библиотеки. Сотни фолиантов пестрели перед глазами Уэнсдей Аддамс чёрно-белой палитрой красок. На третий час безрезультатных поисков Уэнсдей сдалась — Вещь показался из-под толщи бумаг. Она рьяно рвалась в родительскую библиотеку с одной заветной, вполне объяснимой целью — выяснить информацию о неком Ксавьере. Мальчишка из видения, который своим присутствием в голове Уэнсдей, наводил настоящий переполох. Отнюдь не в классическом понимании этого слова — с момента прибытия Уэнсдей Аддамс в особняк Аддамсов её ни на миг не покидало то удушливое ощущение беспомощности, которое девушке довелось испытать в видении. Мозг категорически отвергал такие мысли, но мгновенно подбрасывал сочные, богатые на события, картинки с вечно-зеленым кошмаром глаз напротив и её чёртово помешательство на дурацких ямочках этого таинственного (а таинственного ли?) Ксавьера из Невермора. Аддамс вообще сомневалась, что парень существовал, оценивая его, как плод воображения, навеянный поистине ужасной посадкой у берегов Тихого океана. Отмахнувшись от навязчивых идей, Уэнсдей соскользнула с высотной стремянки, плюхнувшись на нижний ярус библиотеки удивительно тихо. Подняла наконец упавшие книги и взглянула на смущенного Вещь, который барахтался на плотной бумаге, отдающей ещё свежевыкрашенной типографской краской. — Ты не сказал мне, что книга новая. — Принюхавшись, спросила Аддамс, укоризненно взирая на конечность. Тот попятился. — Почему? «Ты не спрашивала», в своё оправдание Вещь сложил пальцы в смешном наборе жестов, и Уэнсдей прыснула едва от нелепости — услужливый пятипалый помощник её сторонился. — Вещь, — почти ласково обратилась Уэнсдей, наклонившись к нему. — в детстве я вела себя иррационально. До появления Пагсли мне нужно было отрабатывать на ком-то удары и новые приёмы в боевых искусствах, а мёртвые или живые белки не подходят, будем честными! «Ты всегда так говоришь», запротестовал придаток, прыгая по книге. Уэнсдей нахмурилась, резко перехватила его одной левой и без колебаний вывихнула Вещи указательный палец. — Это для того, чтобы не ставил под сомнения мои слова и действия, Вещь. В просторной библиотеке установилась долгожданная тишина, и конечность сжалась перед пристальным взором угольно-серых глаз Уэнсдей. Девушка так же легко, как и в предыдущие семьдесят два раза, вправила палец Вещи и вытянулась во весь рост. — Так что это за книга? Вещь закружил вокруг ног хозяйки, взобрался по линии позвоночника к ней на плечо с самым несокрушимым видом и уставился на иллюстрации. «Практика инсомнии и болезненного гипноза в четвёртой стадии», гласило название, выдавленное причудливыми золотистыми буквами на обложке, и Аддамс ожидаемо скривилась. Автор: Винсент Торп. — Чтиво на раз. — Прокомментировала Уэнсдей, перелистывая страницы одну за другой, пока их с Вещью не хватились искать. Лёжа там на прохладном песке под лучами восходящего солнца, на рассвете наступающего дня (о, омерзительно) после крушения вертолёта, Уэнсдей верила, что наверняка не сможет больше ходить. Конечности при падении отказали, руки безвольно сотрясали воздух, но не слушались примитивных команд типа «изогнуться в локте» или «подвигать указательным пальцем». Правая ключица горела неистовым огнём, будто по ней приложились раскалённой кочергой, а шея изобиловала гематомами. Спины и того, что ниже, Уэнсдей решительно не чувствовала. Только слышала своё громкое сопение, перекрывающее плеск волн, и смотрела на перистые облака, похожие на тошнотворно розовую сладкую вату. Восхитительный кошмар. Но уже спустя два с небольшим часа, Уэнсдей Аддамс рассекала по дому с завидной лёгкостью, словно порхала и скользила по комнатам особняка — перед этим под контролем Фестера её напичкали неуемным количеством транквилизаторов и запретили любые передвижения. Боль и жжение миновали, а любопытство в груди Аддамс забурлило по-новой. — Идём, — скомандовала Уэнсдей, аккуратно возвращая на полки две книги; третью девушка прихватила с собой. — ужин не ждет. Вещь зарылся пальцами в копне её чёрных, как смоль, волос, что свободными вьющимися прядями ниспадали по спине. Уэнсдей Аддамс благосклонно поджала губы и вышла из помещения. В столовой сквозь полумрак угадывались очертания родителей: Мортиша сидела ровно, выглядела непоколебимой Мадонной, искусно разрезая мясо на кусочки. Гомес восседал не столь величественно. Уэнсдей подумала, что отец походил на испанского барона — владельца какого-нибудь наркокартеля. Он с аппетитом обгладывал косточки, пока Пагсли третировал скрипку из резного красного дерева. Её появление осталось незамеченным. «Тем лучше», пронеслось у Мисс Аддамс в мыслях, и она спокойно заняла отведённое ей место за столом — ровно напротив молчаливого Фестера. Придаток бросился наутек, как только они переступили порог столовой. — О, Уэнсдей, мы понимаем, что дело, должно быть, было чрезвычайной важности, раз ты не удостоила нас чести лицезреть тебя на ужине с самого начала. — Ты права, мама. — Без обиняков ответила Уэнсдей, уткнувшись носом в тарелку. Девушка не собиралась делиться с Мортишей неприятным открытием. Это были исключительно её видения, её проклятие и её бремя. — Что же тебе помешало, наш маленький дьяволёночек? — Гомес отложил в сторону вилку. Дурной знак. И сложил в нетерпении пальцы вместе. Фестер хотел было вмешаться, но Аддамс мгновенно справилась с парализующим оцепенением и подняла глаза на родителей. Впрочем, выглядели они безмятежными и, по обыкновению, очертя голову влюбленными друг в друга. — Физически я была истощена после нашей недавней поездки с дядей. — Ты решила придерживаться всех предписаний медиков? — мясо во рту горчило дымком, оттого показалось Аддамс непостижимо вкусным. Мортиша воинственно испепеляла дочь глазами, как всякая мать, когда её ребёнок нашкодит. — Во имя мёртвых, мама. — Уэнсдей собрала в кулак всю имеющуюся у неё храбрость и подавила смешок. — Выпила несколько капель синильной кислоты, чтобы придать коже привычный вид. Затем меня стошнило и я не могла покинуть комнату из-за отвращения к себе. Речь Уэнсдей была насквозь пропитана фальшью, и Миссис Аддамс это поняла сразу, однако посчитала необходимым смолчать и пристально наблюдать за происками Уэнсдей. — А что до твоего внешнего вида, mon cheri?       Девушка проглотила внушительный кусок красного мяса, оторвала пальцами (так по-варварски) ломоть чёрного хлеба и с упоением закинула в рот, наслаждаясь вкусом. Поставленный вопрос Мисс Аддамс виртуозно игнорировала — лишь сжимала под столом острые коленки да прятала украденную книгу в складках винтажного платья. Сама мысль о том, что на шее у нее красовались синюшные следы, а плечи и спина исполосованы были порезами, приводила Уэнсдей в шок и неловкость. А она не привыкла терять терпение и контроль над собственным телом. По правде говоря, её крохотное тельце изнывало от неожиданно резких вспышек боли. Должно быть, действие анальгетиков заканчивалось наравне с выдержкой Уэнсдей Аддамс. Через полчаса траурной семейной трапезы девушка обнаружила, что не в состоянии пошевелить правым плечом — его будто бы прошило свинцом, навалилась слабость. — Я в порядке, мне непривычно выглядеть так неопрятно. Это сводит меня с ума почти также сильно, как и ежедневные передачи Винсента Торпа по телевидению, от которых Пагсли мочится. Брат Уэнсдей выглядел оскорблённым, потому крепче взялся за смычок скрипки и провёл им по инструменту, не жалея ушных перепонок старшей сестры. Если бы Уэнсдей могла проклинать одним лишь взглядом, Пагсли Аддамс превратился бы в клопа, которого девушка бы тотчас раздавила. — Полагаю, тебе стоит привести себя в порядок, дорогая.— Опять фирменная слащавая улыбка Мортиши, которая не сулила Уэнсдей ничего хорошего. — Да, мама. — Согласилась Аддамс, подавляя желание убежать из столовой. Приступ паники нарастал в геометрической прогрессии вместе с физической нестабильностью. Уэнсдей хладнокровно сжала челюсть и вымученно улыбнулась. Она бы обязательно посчитала эту боль в плече идеально подходящей для завершения вечера, если бы этот дефект не сковывал движений. — Понравились ли тебе каникулы, Уэнсдей? Китайская еда воистину адово пекло. — По счастливой случайности в разговор вступил дядя Фестер, в самом мрачном свете описывающий события последних семи дней, чем избавил сосредоточенную Уэнсдей от объяснений.       Мужчина поведал об их таинственной вылазке в так называемый «Каньон мёртвых и воскресших», что находился в одном из горных ущелий близ Великой китайской стены. Рассказал о совершенных набегах на ювелирные магазинчики и то, как «драгоценная-не-знающая-жалости-племянница» подкинула в тарелку с крем-супом группе туристов живую гадюку. Вся семья одобрительно закивали головами, Фестер преподнёс Мортише поистине царский подарок — колье из тончайшего белого золота с вкраплениями рубинов в виде кровавых брызг. Женщина радостно приняла его, а Уэнсдей едва не задохнулась от стягивающей нутро боли. Как назло Пагсли затянул новые аккорды мелодии, и Аддамс до побеления пальцев стиснула столовые приборы. — А чем вы занимались в наше отсутствие? — Поинтересовалась девушка, напуская на себя равнодушный вид — мир окрасился в бледноватые оттенки розового и красного, взялся пятнами, словно кляксами. Уэнсдей ощутила спазмы в желудке. На неподвижном лице Мортиши вспыхнул багрянец, женщина явно смутилась прямолинейности Уэнсдей, хотя ей с детства этого было не занимать. Гомес Аддамс фыркнул и устало оттёр платком виски, по которым струились капельки пота. «Нервозность — первый признак лживости», подметила про себя Уэнсдей, отвлекаясь на мелкие детали, которые бы выдали родителей с потрохами. — У нас был приём. Высокопоставленные гости. Всё, как ты не любишь, пташка моя. — Гомес попытался задобрить девушку елейным голосом, однако достиг абсолютно противоположного эффекта — Уэнсдей высокомерно глядела в их сторону. — Среди них был Винсент Торп. — Девушка сыпала фактами, вгоняя Мортишу и её супруга в краску. Она не церемонилась, не подбирала выражений, не лукавила. Превозмогая возрастающую боль в лопатках, плечах и желудке, Аддамс, как стойкий оловянный солдатик, прошла вдоль столовой, и швырнула перед лицом матери находку из библиотеки. Мортиша ухмыльнулась, в уголках глаз собрались морщинки. — Я требую ответов, мама. — Уэнсдей склонилась над женщиной столь властно, что Мортиша ею восхитилась, но тут же одёрнула. — Какое тебе дело до приглашённых? И чем тебе так не нравится медиум? Откуда эта книга? Теперь настала очередь Мисс Аддамс бледнеть и лихорадочно работать мозгами, дабы не раскрыть истинную причину её вылазки в библиотеку. Срочную вылазку, не требующую посторонних глаз и ушей. Заикаться о видении было сродни самоубийству — быстро и не зрелищно. В общем, жалко. — Я пошла в библиотеку. Мне нужна была информация о выдающихся личностях для доклада по истории! — Ложь получалась толковая, и Уэнсдей Аддамс воспряла духом. Боль в желудке усиливалась. — Ты ходишь в среднестатистическую школу США, Уэнсдей. Там презирают изгоев. А наша библиотека... полна изгоев. — Маниакальным спокойствием, исходящим от Мортиши, можно было усыплять бдительность. Даже дядя Фестер притих, ковыряясь вилкой в ушах. — Выкладывай.       Уэнсдей ни за что, ни при каких обстоятельствах, даже под покровом смерти не сказала бы ни слова. Девушку начинало лихорадить и мутить, точки перед глазами стали увеличиваться в размерах и лопаться, подобно солнцу. Аддамс пошатнулась, а после провалилась в водоворот картинок: Холодный клинок бесшумно вошёл в плоть, разрезал кожный покров, из которого хлынула кровь — глаза Уэнсдей победоносно заблестели. Она отняла руку, вынимая оружие из ноги противника, и улыбнулась. По-настоящему улыбнулась: чувство ликования опьяняло, выбивало почву из-под ботинок. — 3:1 в пользу Уэнсдей Аддамс. — Отозвался тренер и переключил все внимание на других. — Хороший удар, Уэнс, как в старые добрые времена. Девушка непонимающе моргнула и отбросила клинок на пожелтевшие ростки травы. Из нагрудного кармана достала платок, один из многих, расшитых чёрным фамильным гербом, и протянула Ксавьеру. — Что значит в старые добрые времена? — На твой десятилетний юбилей ты чуть не сделала из меня закуску за то, что я съел два куска торта вместо одного. Кажется, то был нож, но удар у тебя всегда был точный. И рука тяжёлая. — Ты был неповоротлив и жалок. — Съязвила Аддамс, вытирая кровь с ноги Торпа. — Сейчас ты этого не скажешь. — Она могла поклясться на крови, что парень издевательски смеялся и выглядел довольным ситуацией. Это выводило из строя, шло вразрез понимания Уэнсдей Аддамс о соперничестве. Она одолела его в бою на мечах (и плевать, что у неё был клинок), а он хохотал ей в лицо! — Ты по-прежнему неповоротлив и жалок, раз я тебя уложила на землю тремя прицельными ударами. Ксавьер смерил девушку беспристрастным взглядом, который от неё не укрылся, и поднялся на ноги. Ковылять до травмпункта пришлось долго — Аддамс молилась всем существам, чтобы Ксавьер скончался от кровопотери, однако чуда не произошло. — Я пойду? — сказала Уэнсдей под причитания медсестры. Ей не хотелось оставаться в комнате вместе с Ксавьером, который наверняка расскажет всем о её проступке (или невинной шалости). Тренер не заметил ранения парня, а медсестра могла запросто поднять шум, добиться для Мисс Аддамс выговора, и прощай, Невермор! В глубине души Уэнсдей не желала покидать академию. Опасалась такой перспективы, так как предстоящие несколько дней обещались быть грандиозными в поимке чудовища из леса. — Нет, Мисс Аддамс, прошу останьтесь. Как так получилось? — вопрошала женщина, обрабатывая ногу Ксавьера. Кровь сочилась, но фонтанировать перестала. — Тренировался без экипировки. — Он не дал ей и слова вставить; Уэнсдей сидела как статуя рядом с Ксавьером. — Что сказал на это тренер? — Он не допустил меня к поединку. — Но ты все равно взял меч в руки и... — Это я попросила Ксавьера показать мне пару приёмов. — Вмешалась Уэнсдей, внутри сгорая от досады. Заступничество — однозначно не её лучшая сторона. Лицо Торпа вытянулось от изумления. Даже рана не беспокоила этого сноба. — Недальновидно с вашей стороны, Мисс Аддамс. — Сокрушалась медсестра, перевязывая ногу парня. — Правила созданы для их нарушения. — Ксавьер хмыкнул и подхватил с собой фирменную толстовку Невермора. С медпунктом было покончено, и Уэнсдей пулей вылетела из кабинета, подгоняемая необоснованным бессилием, растерянностью и злостью на всех.       Реальность встретила девушку бьющим в глаза аномально ярким светом: она лежала, прикованная к постели, пока Мортиша меряла шагами комнату. Они остались наедине. Женщина полыхала от негодования, о чём красноречиво говорили её резко потемневшие глаза и надменный взгляд, а также осанка и вздернутый вверх подбородок. — Когда ты собиралась рассказать мне о видениях, Уэнсдей? — Голос Мортиши подскочил на несколько октав и снова сделался бесцветным. — Или о том, что у тебя отравление синильной кислотой? — Никогда. Мортиша замерла посреди комнаты, взирая на дочь чересчур снисходительно, настолько, что внутри Уэнсдей, казалось, что-то оборвалось — девушка мечтала о тромбе. — Скажу по порядку, Уэнсдей. Я помню твоё нежелание ехать в Невермор, и мы с отцом уважаем твой выбор. Но если видения будут чаще или ещё хоть раз выйдут из-под контроля... — Миссис Аддамс покачала головой. — Ты незамедлительно окажешься там. Далее...       Аддамс застыла, разглядывая потолок цвета обсидиана. Все сказанное матерью Уэнсдей восприняла сквозь пальцы, так как сама не понимала, хочет ли она в академию или нет. Ещё двое суток назад она бы не раздумывая ответила: «В обычную школу», там где ей удаётся дистанцироваться ото всех, а сейчас... Дело не столько в Ксавьере, сколько в ней самой — эти видения делали её уязвимой, обнажали слабые места и наталкивали на нечто увлекательное. И все были связаны с Невермором, чёрт бы его побрал. — Никогда не думала, что скажу это, Уэнсдей, но... Рассчитывай дозу, прежде чем принимать любой препарат. Синильная кислота может привести к летальному исходу.       Уэнсдей скривилась, провожая Мортишу глазами. Физически девушка потерпела двойное фиаско за пару дней — теперь её слабостью могли с удовольствием лакомиться падальщики. К вене был прикреплен катетер, оснащённый двумя выводными трубками, через которые в организм девушки поступало лекарство. Тень синяков прочно обосновалась под глазами, голубая сеточка вен испещрила её прозрачную кожу на руках, шее и ногах. — Я хочу в Невермор, мама. — Мне не послышалось, Уэнсдей? Аддамс держала лицо, несмотря на недуг, и яростно комкала ладонями край одеяла. Она хотела расспросить мать о Ксавьере, детстве и днях рождения, но избавилась от этих идей — Мортиша бы не отступила. — Нет. — У тебя ещё целых девять дней, Уэнсдей. Если поправишься, то поедем в Невермор, если нет — останешься в школе. Невермор не терпит слабость. С этими словами Мортиша оставила дочь в одиночестве, у которой после видения появились новые отметины и раны на теле. Это обстоятельство затронуло девушку глубоко в душе: «Если видения продолжаться, вероятно, к концу недели я умру», заключила она, закрывая глаза и проваливаясь в полузабытьё. На устах Уэнсдей Аддамс расцвела улыбка.

***

      Холодные пальцы безошибочно нашли протянутую теплую ладонь парня — местами шершавую и сухую, но в целом приятную. Бьянка вышла из автомобиля, следом за ней водитель, говорящий с режущим слух британским акцентом, предоставил два увесистых чемодана. Ксавьер улыбнулся, приветствуя девушку. Она же, не дожидаясь, пока из-под колёс такси поднимется столб пыли, кинулась к Торпу с распростёртыми объятиями. — Привет, воительница, — сохраняя весёлый тон, сказал парень, помогая подруге с багажом. Прозвище «воительница», данное Бьянке Ксавьером несколько месяцев назад, неожиданно прижилось и пришлось ей по душе. История его возникновения не уникальна, но всегда радовала сирену — она успела поделиться этим с матерью. Ксавьер видел её слабой, изможденной долгими часами тренировок в бассейне, озере, водоеме — да в любой ёмкости, наполненной водой. Видел её заплаканной в прошлом семестре, униженной семьёй, подавленной авторитетом собственного отца — Иво Барклая — основателя фармакологической империи «Песня утра». Ксавьер часто слышал от него упреки в адрес дочери с резким отрывистым «не соответствуешь», и понимающе тряс головой, пока Бьянка вдали от всех давилась слезами. — Привет. — Сегодня она была необычайно кроткой, смотрела под ноги, не стремилась вести диалог и будто бы витала в облаках. Но ослепительная улыбка не покидала темнокожую сирену.       Они условились встретиться немногим позже, прощаясь на крыльце одного из женских общежитий Невермора. Ксавьер практически бегом бросился в родную обитель, сверяясь с часами — за последние сутки он связывался с отцом непривычно много раз, и неугомонный родитель вновь спешил к Ксавьеру с новостями. Как только дверь за ним с оглушительным стуком захлопнулась, раздалась трель звонка. Ксавьер перевёл дыхание, выждал секунд десять для убедительности и ответил на звонок. Сердце творило кульбиты в груди, дыхания катастрофически не хватало. — Здравствуй, сын. — Чересчур радостные интонации в голосе Винсента заставили парня поёжиться. — Я к тебе с хорошими новостями! — Привет, отец. Я слушаю. — Винсент после недолгих размышлений потребовал переключиться на видео, чем вызвал недовольный фырк со стороны Ксавьера. Мужчина светился от счастья, казался искусственно добродушным и ласковым. Ксавьер поперхнулся, но вовремя опомнился и взял себя в руки. Его отец, Винсент Торп, был худощав, как и все в их семье по мужской линии, носил исключительно строгие классические костюмы с портфелем подмышкой, слегка лысоват и близорук. Глаза серые, туманные подчеркивали эгоцентризм Винсента, который впридачу был на редкость везучей тщеславной гнидой, сотканной из миллиарда противоречий. — Меня закрепили вести авторскую программу на центральном канале! — он прямо-таки излучал напыщенность, от которой Ксавьер всегда бежал. — Поздравляю, классно. Что-нибудь ещё? — Да, как дела в учёбе? — Сегодня двадцатое августа, отец. — Выражение лица Винсента переменилось с покровительственного в насильственный — гримаса не для слабонервных, и Ксавьер прирос к стулу. — Я тебя услышал. Звони, если что.       Парень не питал иллюзии в отношении отца, а потому спешил сбросить вызов и окунуться в омут чертежей, натюрмортов и пейзажей. Обида укоренилась где-то на подкорке сознания Торпа за то, что Винсент с детства перекладывал всю ответственность за воспитание детей на посторонних. И если он смирился с таким положением дел, то Кориолан был не согласен. В дверь постучали, и Торп поднялся с кровати, отгоняя очередную стопку размышлений о семье прочь. На пороге ютилась Бьянка собственной персоной. — Ты спал? — Ксавьер нахмурился, а затем сообразил. — Нет, просто был в постели. Проходи.       Они сблизились в удивительно короткие сроки — сперва, как друзья, затем в качестве официально представленной пары Невермора. Парню нравилось плестись в числе аутсайдеров и не привлекать к себе внимания (этого добра с лихвой было достаточно дома), а Бьянка блистала где-то на пьедестале Невермора. Постоянные разговоры о семьях, неурядицы с отцами, злость, боль вылились в поддержку, а ночные прогулки в шумных компаниях и членство в «Белладонне» переросло в полноценные отношения. Ксавьер восхищался стойкостью, жизнелюбием и несгибаемостью девушки, которая находилась с ним рядом. Он находил чарующим её голос, пленительным её глаза, она же — ценила в нём искренность и тягу к искусству. С Бьянкой все было просто и понятно, может быть, пресно и однообразно, но уютно, как в тихой гавани. Барклай молча расположилась на кровати парня, как делала это на протяжении шести с небольшим месяцев, и вопросительно уставилась на него. — Что с тобой? Ты сегодня странный. Ксавьер вышел из ступора, тряхнул головой, провёл рукой по бледному лицу и устроился возле своей девушки, рассматривая медальон. — С отцом разговаривал, всё как всегда. — Обречённо всплеснул руками Торп, очерчивая кончиками пальцев края украшения на шее Барклай. — Не замечает? — Хмыкнула девушка, перебирая его пальцы своими в задумчивости. — Нет. Ему не интересен ни я, ни Корио. Мама только, и то хорошо. — Подвеска Бьянки переливалась всеми цветами радуги, приковывала взгляд Торпа. — А у тебя?       Девушка долго хранила молчание, прикидывая, что бы сказать. Рассматривала лицо Ксавьера напротив, втягивала носом воздух и ненавидела себя за проявление нежности и слабости. В последний раз они обнимались в июне накануне отъезда, а после и вовсе на несколько дней прекратили общение. И вот сейчас Бьянка испытывала жгучую тоску, напряжение, что скопилось в воздухе и грозилось раздавить все её представления о нормальных отношениях с Ксавьером Торпом. Как начать этот болезненный разговор, девушка не знала: хваталась, как за соломинку, за его пальцы, льнула к нему, а в ответ получала только нечто среднее — недостаточно тёплое и бережливое. — Отец счастлив, так что мне не перепадает. У него планируется какое-то масштабное научное исследование, посвященное разработке лекарства от смертельно опасной болезни, и он ко мне добр. — Что за болезнь? — Не знаю. — Бьянка пожала плечами и взглянула на Ксавьера в свете одиноко горящей лампы около стола. Что-то в глазах Торпа изменилось, и сирена вздохнула. Потянулась за поцелуем, ощущая нотки мяты и кориандра на своих губах. Ксавьер не ответил. Недоверчиво покосился, излишне шустро изловчился из кольца её рук и запустил устало руку в свои волосы, немного влажные после душа. — Прости, Бьянка. — Трещина в их отношениях ощутимо росла, отчего внутри, где бесновалось сердце, Бьянке сделалось больно. Недоверие так и сквозило, так и напрашивалось ударом хлыста по её щекам. — Что случилось с нами, Ксавьер? — Она предприняла попытку обнять парня со спины, но одумалась, не теряя остатки своего достоинства. Они ещё не расстались. Пока нет. — Не знаю. — Он встал с постели и скрылся в ванной.       Ополоснул лицо и бесконечно долго рассматривал его, лишенное цвета, в отражении зеркала. Пытался найти изъяны, помимо тех, что у него уже имелись. Зелёные глаза, будто полинялый от времени ковёр, потухли. Зрачки заполонили собой почти всю глазную радужку и сверкали фосфоресцирующим красным. Ксавьер не мог прикоснуться к губам своей девушки, был не в состоянии окружить трепетной заботой, на которую Бьянка рассчитывала — демоны, подобно паразитирующим червям, оплели собой все внутренности. «Убей, убей, убей, убей» — призывали голоса в его голове, пока она раскалывалась на маленькие кусочки. Поцелуй с Бьянкой ощущался неправильно, показался ледяным и бесчуственным — демоны заправляли его жизнью, украли даже возможность любить и показывали это в виде отвращения, стыда и разочарования. Когда девушка слилась с ним в поцелуе, десятки когтей вырвались наружу и царапали стенки его трахеи до тех пор, пока Ксавьер трусливо не спрятался в ванной. Рвотные позывы не прекращались, из тела Торпа медленно вытекала жизнь. Он молчаливо вернулся в комнату и прошептал: — Все нормально. — Пресекая на корню любые вопросы о своём самочувствии, Ксавьер одной рукой обнял Бьянку и поцеловал в лоб. — Я не знаю, что с нами. А что насчёт амулета? — А что с ним не так? Или... — Бьянка уязвленно отвернулась к окну, задумавшись. — раньше ты мне доверял и без амулета. — Я тебе доверяю, Бьянка. — Да ни черта ты не доверяешь! — Девушка размахнулась и сорвала с нити медальон, который озарился кроваво-красным, а по стенам поползли уродливые силуэты теней. Бьянка осталась без защитного украшения, а Ксавьер — без порядка в голове и с вакханалией под сердцем. Это был первый разговор, положивший начало конца не только отношениям Ксавьера и Бьянки, а и конец всему.