Код лихорадки

      Уэнсдей мастерила чучела сколько себя помнила: первый экспонат, любовно вышедший из-под её рук, появился на свет, когда девочке перевалило за семь лет. После традиция устанавливать намеренно обезображенные фигуры по периметру внутреннего двора и кладбища, стала приятной обыденностью. Работа над очередным чучелом сбрасывала с плеч Уэнсдей Аддамс оковы, словно она могла в любую минуту улизнуть из родового гнезда и никогда не появляться. Она могла — шестнадцатилетний возраст открывал перед ней (и только перед ней за самый что ни на есть скверный характер) множество любых возможностей. Но, памятуя о вековых семейных ценностях, предпочитала выслушивать очередной вздор Пагсли Аддамса. Мальчик конючил добрые полчаса, Уэнсдей реагировала на эти взвизгивающие звуки со стоическим терпением — колотила брата по почкам тяжёлым кулаком, и тогда уголки её губ неизменно вздрагивали в улыбке. — Перестань, все прошлые чучела мне осточертели. — Идеалистическая картина брата и сестры могла бы довести любого здорового человека до эпилептического припадка. — Натурщиком быть не так унизительно, если с пользой. Парень стоял, перекатываясь с ноги на ногу на стуле, ожидая того, что Уэнсдей крутилась вьюнком и выделывала петли. Она была поглощена в работу, горела идеей и была настроена решительно. — Уэнсдей, я хочу пить. — Горячие слёзы градом катились по сморщенной мордашке Пагсли. — А ещё есть, спать, смотреть, как раненые звери в силках издают последний вопль при жизни, и пускать слюни на эту штуку, которая порабощает мозг. — Телевизор, Уэнсдей. — Плевать. После него твои умственные способности чахнут в зародыше. — Неправда. Совсем недавно я прочитал книгу: «50 дней до моего самоубийства», мне понравилось. О ней говорили по телевизору. — Винсент Торп? Пагсли просиял, в складках узкого рта собралась слюна, которая немедленно потекла по подбородку. Уэнсдей Аддамс небрежно утёрла слюни брату — как бывало частенько — и с укоризной дернула мальчика за ворот черно-белого растянутого свитера в полоску. Он издал жалобное «Ой у-ю-ю-ю» и затих, лишенный способности двигаться.       В этом году Уэнсдей решила превзойти саму себя и на остаток летних каникул, когда день за днём близлежащий город плавился от жары, а окрестности их поместья заливали лучистые блики премерзкого небесного светила, превратить Пагсли в живую изгородь, статую, чучело для отпугивания то ли животных, то ли людей. Пойди разбери, что хуже. — В этой книге все было пропитано отчаянием героя или его решимостью? — спросила Мисс Аддамс, железной линейкой выправляя подогнувшиеся колени брата. Конечно, рука не дрожала, а взгляд Уэнсдей пылал равнодушием. — Н-н-нет, он о девушке. — Смоляные брови Аддамс на миллисекундную долю поползли вверх от удивления. Где Пагсли и где девушки? Он своей безхребетностью способен напугать любую особь женского пола, даже ящериц. А тут девушка! — Она тщательно продумывала план по устранению родных? — детали книги не нашли отголосков в душе Уэнсдей, и она сочла сие произведение посредственным, не отвлекаясь от набора с инструментами и веревками.       Пагсли всё болтал и болтал, а девушка работала активнее, подбирая с особым садизмом орудия для следующих пыток. Она могла бы запросто вырубить Пагсли, нажав на солнечное сплетение или вогнав складной нож-бабочку ему под ребра, да только Вещь вряд ли окажет услугу по оживлению брата. Не в этот, к сожалению, раз. Поэтому Уэнсдей Аддамс относилась к болтовне Пагсли так же, как и к его интересам — посредственно. — ...то есть ты хочешь сказать, что она выжила и передумала умирать? — Изредка этот фонтанирующий словесный поток Уэнсдей прерывала обилием едких комментариев, смотря на подвешенное тело Пагсли снизу вверх.       Натужное хрюканье раздалось откуда-то извне, и Уэнсдей с изумлением сообразила, что здорово на этот раз перетянула веревку, которая петлей взвилась вокруг шеи Пагсли. Его кожа тотчас приняла синеватый оттенок, глаза навыкате таращились на девушку, а ноги тщетно пытались дотянуться до каменной ледяной на ощупь кладки. Она перестаралась с вязанием узлов или перетягиванием двух длинных веревок. Беспомощность, выступившая на пухловатом смазливом лице брата, приводила Аддамс в животрепещущий восторг. Пагсли устроил руки на шее, всеми силами стараясь избавиться от удавки, но только Уэнсдей знала, что это невозможно — годами оттачивала мастерство плетения морских и не только узлов, пока не выработала свой фирменный узел. Две верёвки, словно змеи, скрещивались друг с другом, огибали жертву, затягивались плотным кольцом и доставляли такой головокружительный приступ асфиксии, что Уэнсдей сделалось осязаемо хорошо — вспотели ладони. «Ты убиваешь его», протестовала пятерня, бестолково взбираясь по телу Пагсли наверх под цоколь лампы. Её украшала паутина. Глаза брата закатились, биение сердца превысило все мыслимые и немыслимые показатели — грудная клетка неистово вздымалась и опадала, из горла вырывались вопли, ласкающие слух Уэнсдей Аддамс.       Придаток запаниковал, безрезультатно сминая огрубевшими пальцами две натянутые с умом линии. Конечность стремилась воззвать к рассудку девушки, но она, совершенно не тронутая этой психоделической инсценировкой смерти, выжидала. Мысленно отсчитывала положенные шестьдесят секунд, пока Пагсли заходился в кашле, и с каждым промедлением Уэнсдей терял надежду. Иногда Мисс Аддамс тосковала по тому времени, когда родители имели неосторожность и наглость приглашать в дом гостей. Любой бы вошедший сейчас человек непременно кинулся бы хвататься за сердце — не в каждой обители гостей встречают трупом мальчика.       «Свежатина. Только из фирменной петли Уэнсдей Аддамс. Просим Вас последовать за нами. Вас ждёт увеселительная программа, крепкие напитки и мрачность», размышляла Аддамс, стоя посреди длинного коридора, утонувшего в полумраке. Окна в их поместье на дневное время суток всегда зашторивались прислугой. Пагсли вертел головой, как неугомонный цыпленок перед скорой кончиной, Вещь не оставлял попыток помочь одному из семейки, а Уэнсдей хладнокровно ждала — тело Пагсли в скором времени должно было свести судорогами от недостатка спасительного кислорода в лёгких. Она упрямо бросала косые взгляды то на входную дверь, за которой начинался Ад августовского дня, то на полумертвого Пагсли (без преувеличения). Лениво взялась за обнаруженный в чемоданчике тесак, хорошенько размахнулась и разрубила натянутые верёвки вчетверо. Пагсли, а следом и Вещь, повалились на пол. Разнообразные всхлипы, рычания, поскуливания вперемешку с удушливым гортанным кашлем от брата нравились Уэнсдей. Глаза её загорелись нездоровым блеском, пелена ненависти сошла на нет, когда Мисс Аддамс смотрела на скорченную в страдании физиономию Пагсли. — Это тебе за то, что не научился подходить с умом к выбору подростковой литературы. Да и вообще литературы. Мальчишка по-прежнему держался за горло, поднимая на сестру затравленные, широко распахнутые и слезливые глаза. — Уэнсдей, я ....кхе-кхе, — девушка раздосадовано поморщилась. — я не хочу быть в этом году твоим чучелом. — А в следующем? — Вообще не хочу. — Придаток поддержал аутсайдера и сжал благоговейно руку Пагсли в своей. Мерзость. — Тебе придётся. — Пожимая плечами, довела до сведения Уэнсдей и развернулась на своих каблуках на сто восемьдесят градусов. — Если ты простоишь 5 суток во дворе в качестве чучела, я лично размозжу черепа твоих обидчиков в школе. И тебя не коснётся ни одна живая душа в стенах школы, включая меня. Предложение выглядело заманчиво, да и являлось таковым. Пагсли подобрался, вытер рукавом свитера примесь соплей со слезами и кивнул. — Ты же всё-таки решила идти в Невермор! — Это подождет, сначала я должна убедиться, что в твоей жизни только мне надлежит быть палачом. — Уэнсдей, не глядя, устремилась по крутой лестнице на второй этаж прямиком в свою комнату. — Я за реквизитом и вернусь. Пятипалая гиперактивная конечность бросилась за ней, перекрывая пути к отступлению и стараясь объясниться на своём языке жестов. «Ты слаба для того, чтобы находиться на солнце», отчитывал девушку Вещь, преграждая Уэнсдей дорогу. «Ты получишь солнечный удар, сейчас полдень», стоял на своём неугомонный придаток, на что Аддамс ядовито выплюнула что-то вроде: «Если ты продолжишь в том же духе, то получишь удар разрядом тока». Вещь обиженно юркнул в щель входной двери и больше не проронил ни слова.       На протяжении последней недели Уэнсдей чувствовала себя паршиво и никакие манипуляции с ядами, микстурами, отварами Мортиши не помогли вернуться к нормальному состоянию. Девушка подумывала над тем, чтобы отложить поездку в Невермор, тем более что видения с того самого дня её не беспокоили. Язвочки, полученные после них, больше не кровоточили: вызывали лёгкий зуд на запястьях и животе, не больше. Но треклятая слабость не покидала — ноги будто были вылеплены из пластилина, руки утратили былую силу. И это не на шутку злило Уэнсдей Аддамс. — Будешь обижаться, я не позволю тебе красть монетки у наших «драгоценных» соседей. — Каждую пятницу Вещь с отмашки девушки обчищал карманы особенно злобных старух. Вещь нехотя показался из-под её кровати, пока Аддамс искала реквизит для постройки чучела. — У меня есть ровно два часа и семнадцать минут, чтобы установить чучело с Пагсли. Ни минутой больше. — Вещь прыгнул в плетенную колючей проволокой корзину, набитую разными приспособлениями, и они оба покинули комнату Уэнсдей Аддамс. — Птенчик мой драгоценный! — Уэнсдей замерла на выходе из дома, едва заметно приопуская плечи. — Ты не составила бы нам компанию в дегустации марочных вин? Мы ждём гостя, так что... Гомес. Уэнсдей заскрежетала зубами и мрачно обернулась, стреляя убийственно глазами. — Мне шестнадцать. — В семь ты на дне рождении бабушки Феодоры выпила первую настойку из полыни, в десять — на своём дне рождении проспиртовала всех гостей, впрыснув в бокалы с соком метиловый спирт. Ксавьеру не повезло, его, кажется, вырвало тортом и.... — Гомес заткнулся, не подбирая слов. — В четырнадцать на спор с Фестером опустошила бочку выдержанного коньяка. — Он обещал провести меня в парижские катакомбы. — на щеках Уэнсдей проступили алые пятна, и она разгневалась на отца. — Встречайте своего гостя сами. У меня расписание. — Какое же, Уэнсдей? — Из тени коридора выплыла изящная фигура Мортиши. — Как твоё самочувствие, дорогая? Осталось пять дней. — Я решила отложить поездку в Невермор, мама. — Гомес картинно схватился за сердце. — У меня есть ровно столько времени, сколько потребуется для полного восстановления организма. Мортиша закивала головой, разглядывая содержимое корзинки в руках Уэнсдей. — Ты можешь учиться из дома, тучка, — перешла в наступление женщина. — но управлять видениями — целая наука. Вряд ли... — Я пока пригляжу за Пагсли, а потом отправлюсь в этот ваш Невермор. — Зубы Аддамс в гробовой тишине застучали. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не сбежать оттуда. Допросы с пристрастием, недвусмысленные взгляды родителей, духота на улице, завывания Пагсли во дворе — всё сдавливало Уэнсдей Аддамс, все били по нервам. — Хорошо, как скажешь, Уэнсдей. Ты куда? Реплика, брошенная Мортишей, осталась без ответа — Уэнсдей позорно сбежала, как только на горизонте замаячили вопросы о её времяпровождении и планах. Унижение ударило Аддамс наотмашь по правой, затем левой щекам. Ярость долго копилась внутри неё. — Пойдем. — Скомандовала девушка, заприметив брата с рогаткой в трясущихся руках. — Сколько сбил птиц? — Ни одной. — Слабак. — фыркнула Аддамс, грациозной походкой приближаясь к рядам могильных плит, окруженных зарослями плюща. В то время как пустырь посреди фамильного кладбища стоял, залитый палящим августовским солнцем. Идеальное место для нагромождения чучела Пагсли. Задумалась. Поправила лямку на джинсовом комбинезоне (естественно, чёрном), нахмурилась, почесала подбородок и, невзирая на протесты Пагсли Адамса, велела ему занять место в центре пустыря, где солнце выжигало всё на своём пути. — Выпрямись. — Мальчик не посмел ослушаться.       Уэнсдей кружила над ним, как коршун над добычей. Сперва зафиксировала его руки над головой, пристегивая их наручниками, затем расставила ноги Пагсли ровно на ширине плеч. Импровизированный столб из продолговатой палки, вкопанный в землю накануне, накренился под тяжестью веса мальчишки. — На День благодарения ты не ешь! — Выразила недовольство девушка, обматывая фигуру Пагсли несколькими лентами скотча к палке. Он захныкал и получил предупредительный прямо меж глаз. — Ты должен быть дисциплинированным и выносливым. Ты же Аддамс...чёрт!       Она укололась о выступившую деревянную занозу, и поднесла палец к губам. Реальность с испуганным до смерти Пагсли медленно раскрошилась, уступая место видению. Очередному, сука, бреду её воспаленного мозга. Первому видению за последние шесть дней:       Ксавьер стоял повернутый к ней спиной, опираясь на кованую балюстраду. Она не хотела приходить после того, что натворила. Никто не заслуживал захлебнуться в бутафорской крови, даже в честь её прибытия в Невермор. Она сбежала из толпы, надеясь обнаружить на балконе лоскуток свежего воздуха. Лёгкие горели огнём, в ушах стояла звенящая тишина, ноги подкашивались — чёртовы последствия видений, она ни на грамм не поправилась, и все же она в Неверморе. Девятый день или, вернее сказать, вечер. — Ты здесь. — угрюмо заявил парень, выставляя руки перед собой. Он не смотрел на неё, не двигался; так, шевелил губами и даже не старался скрыть презрения. — Там слишком много...людей. — Подавленный нервный смешок. Плохо дело. Она говорит как будто с камнем. Это...наносит ей оскорбление. — Понимаю. — Он не предпринял ни одной попытки, чтобы разговорить её, чтобы привлечь внимание. Уэнсдей приблизилась к другому краю балюстрады и вздохнула, пропуская через себя потоки свежего ночного воздуха. — Ты убила человека. — Я знаю. — на лице Ксавьера отобразилась смесь эмоций, прочитать которые Аддамс была не в состоянии. Её подставили и, чёрт возьми, она никого не убивала таким гуманным способом. Это было бы настоящим дилетантством. Но доказывать что-либо Ксавьеру девушка не собиралась. Оставалось следить за его предсказуемой реакцией. Смятение. Стыд. Укоризна. Боль. Разочарование. — Где твоя совесть, Аддамс? — Там же, где и сопереживание с раскаиванием о содеянном. — Ты действительно отвратительна. В отличие от многих, Ксавьер перечил ей и не старался угодить, говорил прямолинейно и не трусил перед её взглядом. Вот и сейчас заглядывал в недра её тлеющей обидой души своими выпученными глазами, открытым ртом, и она терялась. Прирожденная стойкость улетучивалась. — За ту неделю, ты обвинила меня в том, что я монстр. Проткнула клинком ногу, насыпала Энид снотворное в таблетки и убила, мать его, человека. Так может быть Хайд — это ты, Аддамс? — Невозможно зелёные глаза подсвечивались огнями из банкетного зала и вынимали душу без остатка. Уэнсдей дважды моргнула. — Я никого не убивала. — Почему она оправдывалась? — Убийства в лесу и Джерико начались незадолго до твоего появления в Неверморе. — голос Ксавьера сник до шепота, руки сжали её плечи. Возникло болезненное желание стряхнуть их с себя, ударить его в пах и блокировать выход отсюда. — А может быть, это ты меня подставил? — она глядела испытующе долго, пылая от гнева, волосы выбились из причёски, тело оказалось прижатым к ограде. — Ты думаешь, что я Хайд, а я могу думать, что это ты. И что Кента ты убила, чтобы отвести от себя подозрения. — Хотелось до исступления растерзать его лицо и скормить бродячим псам. Но он лишь грубо вколачивал её тело в перила, которые вонзились в подреберья и доставляли приятный дискомфорт. — Бред. — А ты докажи, Уэнс. — С его губ сорвался смешок, явно издевательский. Он схватил её руку без разрешения, не разрывая зрительного контакта, поднёс к своим губам, очертил ею их контуры. Уэнсдей начала брыкаться, щедро оттоптала ему ноги, но невыносимый Ксавьер остался непреклонен. Руки и одежда Уэнсдей были безнадёжно перепачканы бутафорской и настоящей кровью, гомон голосов в зале не стихал. Но, к несчастью, их не искали и позволили им затеряться на балконе. Во имя мёртвых! Уэнсдей перебрала мысленно все маты на немецком и переключилась на испанский, пока Ксавьер что-то вытворял с её единственным пальцем. Кусал, дразнил, слизывал кровь с её ледяных костяшек. Она бранилась вслух — он лучезарно улыбался. Она изнывала от ненависти, он — описывал языком её тонкие пальчики, которые загорались слабым импульсом. Он нашёл губами след от чертовой занозы, и в это мгновение Уэнсдей Аддамс могла отдать на заклание все что у неё было — в его глазах отчётливо плясали черти.       К хренам собачьим чучело, Пагсли, наряженного в дурацкий чёрно-белый костюм монаха — сутана была плотной, отчего мальчишке было ещё жарче. К хренам собачьим расписание с дыхательной гимнастикой, часами в библиотеке, занятиями йогой, отдыхом в морозильной камере, писательским часом. Уэнсдей убежала со двора, застигнутая врасплох — видение спровоцировало появление новых язв, которые наверняка уже покрыли её тело. Она их не видела, но сознательно чувствовала. Ничто из её планов не имело значения.       Несколько суток Уэнсдей Аддамс штопала свои раны, перекраивала убеждения в угоду проклятому Невермору, сходила с ума от бедлама в голове, тренировалась владеть самоконтролем на уровне, соблюдала строгий режим сна и отдыха, упражнялась с дыхательной системой, и все полетело в тартарары по волшебству одного видения. Раны открылись и закровоточили, а девушка остервенело царапала ладони ногтями. Она не могла в полной мере ненавидеть того, кого даже не знала. Это чистой воды психологическое отклонение, граничащее с пропастью под названием «безумие».       Уэнсдей вне себя от накатившей слабости и бешенства влетела в комнату, чем изрядно испугала Вещь — тот аж подпрыгнул на её идеально заправленной постели. Прислонилась затылком к стене, пару раз ударяясь о твердую поверхность в надежде, что наваждение таковым и останется. Уэнсдей Аддамс клокотала от непонимания того, что за метаморфозы постигли её организм, она буквально разлеталась на мелкие кусочки от всего увиденного. У неё было имя — Ксавьер, было место — Невермор. И возникла навязчивая мысль о том, что бы это всё могло значить. Девушка заплетающейся походкой прошла к чёрному лакированному столу, выдвинула ящик с грохотом, стиснула зубы (язвы чесались настолько сильно, что плечи и грудь горели пламенем) и достала блокнот. Вещь расположился на столе перед её носом. — План таков. — Уэнсдей прочистила горло, обращаясь к придатку: — Найти, кто такой Ксавьер. Это будет легко. Проследить за Пагсли. Отправиться в Невермор. Она каллиграфическим почерком поставила последние три буквы, жирную точку на листе и выразительно взглянула на Вещь из-под пушистых ресниц. — Найди мне всю информацию, Вещь, всю о том, что это за человек. — Красноречиво настроенный на победу взор Уэнсдей Аддамс вынудил Вещь скрыться из вида тотчас. — Надеюсь, он хотя бы маньяк. — Пробормотала Аддамс, поднимая голову и разглядывая мелкую сыпь на собственном теле. На первом этаже появился загадочный гость — родители стали ерничать и расточать любезности.

***

      «9 из 10 стоматологов Соединённых Штатов Америки рекомендуют «Teethfix» к использованию. Ваши зубы будут здоровыми и крепкими благодаря новой формуле» — красовалась надпись на пузатом тюбике мятной зубной пасты. Винсент Торп не был уверен насчёт крепости зубов, но мог так сказать о своих стальных нервах. Он наклонился над раковиной, почистил зубы любимой пастой Ксавьера и не без тени раздражения отправил её в мусорное ведро. Выпрямился и оценил свой образ в отражении: меж косматых бровей залегла складка, серые глаза отливали болезненностью и напускным равнодушием, рот был похож на прямую линию. Только верхняя губа была чуть приподнята; нос продолговат. Винсент был длин и сухощав, так что ни у кого никогда не возникало сомнений в родственной принадлежности мага с двумя сыновьями. Они в точности походили на отца, лишь цвет глаз позаимствовали у Женевьевы.       В это прекрасное летнее утро, двадцать седьмого августа, Винсент ощущал себя главным вершителем судеб, был до безобразия мил, одухотворён обрушившимся на него успехом и сказочно богат. Мужчина выдавил из себя улыбку, схватил уверенно с бельевой корзины портфель и полетел на жизненно важные встречи. Прошлым вечером он заключил весьма выгодную сделку с Гомесом Аддамсом, и следующее дело не терпело отлагательств: на кону стояла вся его звёздная карьера, которой он без прикрас отдал жизнь. — Кориолан! — крикнул Торп, постукивая раздраженно портфелем по брюкам. — Кориолан! — Что, пап? — Винсент постоянно забывал, что голос Корио не намного, но отличался от более громкого и уверенного голоса Ксавьера. Без прелюдий и прочих обязательных нежностей мужчина всунул смятые банкноты сыну в руки, похлопал коротко по плечу и отошёл. — Съезди-ка, навести брата в Неверморе, сынок. Пока там не началась учёба. — Кориолан застыл на пороге гостиной, быстро моргая. — Ах да, не забудь взять уколы и раствор к ним. — Исчез, как в тумане, и появился, будто из тумана. Винсент никогда не поощрял их хорошие отношения с Ксавьером: относился примерно одинаково, но всячески препятствовал зарождению братской любви. Оттого растерянный Корио ещё несколько секунд тупо пялился на дверь, за которой скрылся осчастливленный отец. Парень скомкал в руках долларовые бумажки и поплелся к себе в комнату. Ему до покалывания в ребрах хотелось посетить Невермор. Ксавьер ненавидел сюрпризы также сильно, как и чрезмерно большую жару, потому Кориолан оповестил брата о вечернем визите в Джерико. До начала учебного года в академии оставалось чуть больше четырёх суток, и это время казалось Кориолану самым долгожданным событием. Парень намерен был задержаться в академии рядом с братом, потому как чересчур возбуждённый нрав отца, его внезапное озорное поведение и сверкающие счастьем глаза, будто бы со всех билбордов штата Вермонт взирали на Кориолана и кричали во всю глотку: «Берегись, я сотру тебя в пыль своими предсказаниями. Смотри на меня по субботам в 16:00 на главном телеканале страны и бойся». — Я сломаю тебе жизнь... — прошептал Кориолан, стоя у окна и провожая статную фигуру Винсента Торпа. А после отправился паковать вещи в Невермор к любимому брату Ксавьеру.