Код лихорадки

      В груди Кориолана снежным комом росла тревога: никогда прежде он не чувствовал себя третьим лишним настолько остро. Особенно, если речь заходила о любовных похождениях его старшего брата. Он не помнил того, как добрался, исключительно по памяти, до комнаты Ксавьера, как расшнуровывал проклятые кроссовки, как взбирался с ногами в постель Роуэна, как укрывался невозможно жарким, зимним одеялом в наступающую жаркую ночь. Одну из многих летних ночей. Парень был определенно сбит с толку, не развернувшейся душещипательной сценой, отнюдь, а увиденным. Поведение Ксавьера — прежде собранного, отстраненного во всем, сдержанного и умиротворенного, отталкивало Кориолана. Шестеренки в его мозгу отказывались работать исправно, принимать действительность. Кориолан Торп притаился под грудой одеял: простыни и пухового одеяла, принадлежащих Роуэну, даже тогда, когда Ксавьер, опустошенный и обозлённый, вошел в комнату. Кориолан не умел поддерживать, еще меньше — умел слушать, поглощенный своими переживаниями. Брат Ксавьера не боялся его, но пристыженно наблюдал из-за своего укрытия. Что бы он сейчас ни сказал, какие бы громкие, пафосные слова не подбирал, велика вероятность, что Ксавьер пошлёт его к черту и будет прав. Каштановые волосы, забранные на затылке в пучок, разметались, оттого Кориолан не так отчетливо видел брата. Ему всё еще было не по себе: Ксавьер одним только видом и широко расправленными плечами навевал непреодолимое чувство тоски, как будто что-то в художнике переменилось. Кориолан пошевелился — из-за длины своего тела он с трудом помещался на чужой кровати: ноги и шея одинаково затекли, на лбу выступили капельки пота, а сердце утробно застучало при мысли, что Ксавьер его обнаружит. — Мне жаль, брат. — Кориолан сдался первым. Он хорошо знал брата, да, блин, они были практически идентичны, и мог с легкостью предвидеть изумление на застывшем лице Торпа. — Это мой выбор. — Пробормотал Ксавьер и убрал восвояси один из многих скетчбуков. На обложке одного из них красовались маленькие черепки. — Давай мы не будем говорить о моих отношениях с Бьянкой, хорошо? Кориолан выбрался из вороха одеял, мрачно кивнул, желая что-то сказать, но все слова оборвались где-то в подреберье и не вырвались наружу озвученными. Давить на Ксавьера было бы нечестным и постыдным, обсуждать, по-видимому, болезненное расставание — неуместным и неловким. Потому парень озвучил первое, что пришло в голову: — Новый скетчбук? Как по мне, чересчур...стремный. — Кориолан даже изобразил улыбку, ну, знаете, такую, с помощью которой раздавливают человека тонной сожаления. Но Ксавьер, вопреки ожиданиям брата, собрался с духом и оторвался от экрана мобильного, улыбнувшись мягко. Ямочки на его щеках расцвели, а глаза приобрели знакомые нотки зелени. Без демонических вкраплений пепельно-черного. — Да, новая порция кошмаров вся здесь. — Хохотнул художник и постучал пальцами по первой странице. — Хочешь посмотреть?       Конечно, Кориолан хотел: он с детства горел идеей обзавестись каким-нибудь семейным проклятием или даром, благодаря которому от него шарахались бы, как от огня, и был очень немногословен, когда Винсент хвалил Ксавьера за очередной трюк с оживлением картин. Полотна брата дурманили разум, завлекали, примагничивали, поражали его скудное воображение, служили для Кориолана источником вдохновения. Часто, музицируя на фортепиано дома, он представлял какой-нибудь портрет или пейзаж, написанный Ксавьером. Предложение оказалось излишне заманчивым, чтобы его игнорировать. — Конечно. — Глядя на брата, Кориолан приуныл, так как надеялся, что окончание каникул они проведут более..беззаботно, однако Ксавьер захлопнулся в себе, как ракушка, и выбираться не планировал. С хрустящих новеньких страниц скетчбука на Корио смотрели разные чудовища, были отображены и демоны с перекошенными физиономиями, и двуглазый сгорбленный монстр, с покрытой шерстью спиной, и бабочки с кровавым опылением на крылышках, и глаза — черные, ядовитые в обрамлении пушистых ресниц, такие глубокие на первый взгляд, словно принадлежащие действительно живому человеку. Кориолан долго всматривался в зрачки, отображенные на бумаге с хирургической точностью, пока не обнаружил, что тремор не на шутку разыгрался. — Ты нервничаешь? — Ксавьер что-то усиленно печатал на мобильном, хмурил брови и потирал переносицу — однозначно переживал. — Нет, наверное. — Кориолан лгал. Стыдно было признаваться брату, что из них двоих, которые, в общем-то, зрительно ничем не отличались один от другого, он был более немощным и...простым. Словно быть нормисом, значит навсегда заклеймить себя позором. Винсент Торп так и считал. А Кориолан медленно задыхался от своей никчемности. — Очень реалистичные рисунки. Из снов? Ксавьер долго печатал ответ кому-то, рассредоточенно дергая головой. Волосы, которые разлохматились окончательно, подпрыгивали всякий раз, когда Торп нажимал на экран особенно старательно. — Да. — Кориолан вернул скетчбук брату и лег в кровать Роуэна. — Как часто снятся? — В последнее время...чаще обычного. — Бабочки-убийцы, ты серьезно? — в голосе Кориолана, так удивительно похожем на голос Ксавьера, промелькнула доля иронии. — Монстр из Пинтерест? Попахивает безумием.       Ксавьер обессиленно приподнял плечи и тут же их опустил, убирая свои творения на прикроватную тумбу. Они поговорили еще совсем немного, может быть, минут пятнадцать от силы, прежде чем Кориолан увидел, что Ксавьер заснул. Мысль о возвращении домой удручала Торпа — он не завидовал брату, и вместе с тем, хотел бы вдоволь насладиться прелестями неверморской жизни. Дубовый потолок, по которому ползала паутина из теней, показался парню едва ли не родным, так он привык к жизни в академии. Пустой академии, готовящейся назавтра принять студентов в свои многочисленные покои. Грусть накатила новым приступом прогрессирующей болезни — Корио мгновенно спрятал руки под одеяло, зажмурившись, мысленно посчитал до пятидесяти и прислушался к собственным ощущениям. Конечности по-прежнему дрожали, тело взялось лихорадкой. Зубы начали стучать дробью, запястья синеть в тех местах, где особенно истончались пульсирующие вены под кожей. Пространство вокруг отобразилось белыми вспышками, будто кто-то против воли Кориолана делал фотографии, склонившись над его лицом. Воздух напитался зноем за день, сгустился над его болезненной головой и больше не проходил через носовые отверстия в легкие. Кориолан постарался дышать размереннее — два коротких вдоха, один глубокий выдох, и принял вертикальное положение в кровати. Он не хотел быть слабым, беспомощным и болезненным, каким он казался в глазах окружающих, он не хотел, чтобы с его мнением не считались, он не хотел беспокоить брата, которого мучили кошмары. Даже сейчас во сне Ксавьер не выглядел отдохнувшим. Он рывком поднялся, опираясь на руки, спустил ноги с кровати, взявшись за голову. Руки стали неконтролируемо трястись, черт бы их побрал. Кое-как выровнялся и заплетающейся походкой добрел до шкафа, за которым лежал его походный рюкзак. Никогда прежде звук расползающейся молнии не казался таким чудовищно громким — лихорадка возрастала, Кориолан мужественно сцепил посиневшие от эпилептического припадка губы, распахнул содержимое и нашарил ослабевшими пальцами шприц. Раствор был уже введен: оставалось вколоть. — Ты че творишь? — спросонья опомнился Ксавьер, в два прыжка настигший брата у шкафа. Его разбудила неясная возня над ухом и очередной красочный бред с монстром в главной роли. Но скетчбук мог и подождать. — Ты рехнулся, Корио? Ксавьер дважды грубо встряхнул брата, словно эта манипуляция могла привести Торпа в чувства и рассеять магическим образом нарастающий приступ эпилепсии. Он прислонил Кориолана к шкафу, поддерживая аккуратно затылок, справился со шприцем и трясущимися руками ввел убойную дозу лекарства. В голове Ксавьера озарилась мысль об убийстве и тут же схлынула. Сердце рвалось из груди, как заведенное, как бомба замедленного действия. Лекарство вкупе с успокоительным подействовали — лицо Кориолана приняло обычный вид, разровнялось. — Невыносимо...— пробубнил себе под нос Ксавьер, волоча на себе такое же примерно тело, как и у него самого. Начало учебного года обещало быть интересным. Особенно с тех пор, как ночи в Неверморе стали исключительно неспокойными. Словно кто-то измывался над изгоями. Не успел Ксавьер засесть за рисунок — сегодня на его долю выпало изображать монстра, того самого с выпученными глазищами и дурно пахнущей клыкастой пастью, и отойти от шока, как на прилегающем к комнате балконе, раздался взрыв. Оглушительный и непомерно огромный — взрывной волной вынесло с мясом дверь, стекла в окнах разлетелись на мелкие осколки, раскрошились фейерверком и позастревали в ладонях, ногах и оцарапали легко кожу на лице. — Ох..у-е-т-ь. — Кориолан пришел в себя, но говорил еще слабо, сраженный приступом. Он не шелохнулся в кровати Роуэна, в то время как постель Ксавьера была усеяна осколками. Торп в ответ ничего не сообразил ответить, только широко распахнутыми глазами смотрел за тем, как ветер сиротливо гуляет по комнате, как где-то на улице нарастает шум, как слышатся визги директрисы Уимс на фоне, как четко отбивает ритм сердце. «"Охуеть" — слишком простое слово для...» — а для чего? Подумал Ксавьер, реагируя не то, что бы молниеносно, но вполне здраво: он пробрался вперед и вышел на свежий воздух, который окутал парня с головы до ног. Балюстрада и сам этаж полностью уцелели, внизу под окнами тянулся черный земляной след, уходящий в лес. Как будто хорошо подготовленная глубокая траншея. Эпицентр взрыва, очевидно, был под окнами. А Ксавьер ничего и никого не слышал, утонувший в заботах о младшем брате — тогда только Кориолан имел значение. На оставшейся невредимой части окна — сосем крохотной — была распылена краска из баллончика, ядовито-красная, почти что киноварь, в которую Торп немедленно запустил пальцы. Как художнику, ему интересно было узнать, что из себя представляла эта субстанция. Краска дешевая, что непременно огорчило Ксавьера. Среди хаоса и осколков он нашел под ногами маленькое послание, оставленное специально под балконной дверью для него: «Who is Wednesday Addams?». Кто-то определенно знал о содержании его кошмаров. Внутри Торпа все похолодело.       Винсент ворвался в комнату, сшибая дверь с петель в предрассветном сиянии утра. И застал интересную картину: Кориолан, обессиленный и бледный, лежал без движения, прикованный к постели, а Ксавьер стоял посреди комнаты, точнее того, что от нее осталось, по локоть то ли в крови, то ли в краске и ошарашенно вчитывался во что-то. — С началом учебного года, сынок. — Пришел в себя обескураженный Винсент, позади которого высилась растерянная Ларисса Уимс. — Мы уезжаем, Кориолан.       Где-то невдалеке внимание директрисы, мага и Ксавьера одновременно привлекло шуршание листьев, а затем протяжный рык и душераздирающий вопль, утонувший в легком дуновении ветра. Все присутствующие в помещении напряженно переглянулись между собой. Отец Ксавьера раздраженно возился с Кориоланом, чем вызвал протест со стороны старшего сына. Они ожидаемо снова сцепились, как стая бездомных псов, не постеснялись присутствия Лариссы. Кориолан держался за голову, разгоняя туман от принятых лекарств, пока его родственники выясняли отношения. На повышенных тонах. Винсент избегал особенно резких выражений, не глядел Ксавьеру в глаза, только плевался оскорблениями и сетовал на халатность Торпа. А тот, в свою очередь, запрещал отцу так кощунственно обращаться с Кориоланом. Ларисса Уимс молча оценивала нанесенный ущерб и заняла выжидающую позицию. — Мисс Уимс, — Женщина улыбнулась. — Мне стоит забрать Ксавьера до починки и ремонта комнаты? — Разъяренным тоном спросил Винсент, презрительно фыркая. — В этом нет необходимости. Мы предоставим Ксавьеру и его соседу новую комнату. Мест будет досточно для всех. — Ларисса Уимс вышла на пострадавший от происшествия балкон и поджала губы. Траншея под окнами показалась ей подозрительной. — Хорошо. — Винсент успокоился, однако глаза его продолжали отчего-то слезиться и смотреть куда угодно, только не на Ксавьера. — Кориолан, вставай. Прощание на крыльце академии вышло сухим, скомканным и безрадостным. Появление отца в четыре утра первого сентября в принципе насторожило Ксавьера, особенно, когда взрыв прошёлся по академии, но недостаточно, чтобы парень мог выдвигать родителю обвинения. Ксавьер следил за тем, как водитель отца запихивал чемодан Кориолана, как брата опять не считали за полноправного члена семьи, вталкивая в салон дорогущего автомобиля. Заспанного, дезориентированного, одетого в, упаси Боже, в пижамные штаны и футболку Ксавьера. Его выволокли под руки два амбала Винсента, скрутили и поместили, как настоящего преступника под стражу. — Ксавьер, — распространился над ухом голос отца и парень еле одёрнул себя, чтобы оставаться непроницаемым. — вот, держи. Отец всунул ему увесистую пачку зелененьких долларов, за которые многие удавились бы, но не Торп. Желание закатить глаза и окатить родителя дождем из банкнот, возросло в геометрической прогрессии. Вместо этого художник не сводил обреченного взгляда с брата. Кориолан приклеился глазами к нему и глядел так же — внимательно и затравленно. — Что-нибудь еще? Может, расскажешь цель своего внезапного утреннего визита в Невермор? — Да, оставались бы... — вклинилась в разговор отца и сына Уимс, ослепляя Винсента белоснежной улыбкой. — В нашем штате хоть и не принято отмечать начало учебного года, но мы не обычная подростковая школа...сами знаете, Мистер Торп. — Они многозначительно переглянулись между собой; Ксавьер вздохнул. — Вечером, когда соберутся ученики, будет фейерверк, церемониальное шоу-открытие учебного года. — Нет, спасибо. Ксавьер знал этот взгляд отца: хищный оскал, обманчиво похожий на дружелюбную улыбку, проблеск серой стали в глазах, скучающее выражение. Парень втайне надеялся на вежливое «Нет, благодарю» или что-то в этом духе, так и произошло. — Ты хотел знать причину, сын? — Винсент привлек Ксавьера к себе и обнял по-отечески отстраненно: — Прости меня. Легкое похлопывание по спине, отчуждённый взгляд Винсента из-под очков, и вот машина бесшумно выехала за ворота академии, оставляя Ксавьера с сотней вопросов за душой и в полной растерянности. Был ли его отец причастен к этому взрыву? Что он делал в Неверморе в четыре утра? Что за звуки звучали из леса? Был ли отец в курсе его снов с участием Уэнсдей Аддамс, с которой он виделся почти шесть лет назад? Кто оставил послание и разукрасил его комнату краской? Ксавьер вознамерился разобраться.

***

— Ого, чувак, вот это райские апартаменты! — Восхищенно восклицал Аякс, глядя на новую, предоставленную им в распоряжение, комнату. — Повезло. Ну, кхм, нет, конечно, н-н-но... — спохватился он, одумавшись. — Но повезло с комнатой. — Спасибо.       Ксавьер дотошно не помнил момента, когда из клубка всевозможных змей и вереницы изгоев в целом, именно Петрополус стал входить в узкий круг его друзей. Однозначно это произошло в прошлом году, на первом курсе, без уточнения. Просто в какой-то момент Ксавьер осознал, что в присутствии горгоны ему легче разговаривать, легче делиться наболевшим, проще учиться, веселее коротать дни. Он не шёл ни в какое сравнение с элитарным клубом Бьянки Барклай — может быть, и вписывался, как вписался в число представителей «Белладонны», однако точно не совсем этого стремился добиться в будущем. Роуэн считался его своенравным, излишне подозрительным соседом, с которым, на удивление, Ксавьер нашёл общий язык быстро. Сговорчивость и редкие вылазки вместе шикарно делали свое дело, чего не сказать было об Аяксе. Парни проводили много свободного времени вместе, как если бы змеи, торчащие на голове Петрополуса, стали естественным продолжением кистей Торпа: каждый был в меру поглощен заботами другого. Казалось, это называлось в словаре ёмким термином «Дружба»?       Горгона присвистнул, когда его ботинки впервые переступили порог новой комнаты Торпа. Она располагалась в восточном крыле Невермора, терялась среди лабиринтов общежития и вплотную примыкала (стенами стык в стык) к границе с женскими общежитиями. По утрам отсюда открывался чудесный вид, прямо-таки из сказки, на залитую солнцем поляну с раскидистыми дубами, по вечерам — прохлада, исходящая от тени деревьев, возвращала к реальности после летней удушливой жары. Помещение однозначно причислялось к тем, что недавно достроили, и приобретало отголоски не привычной запылённой старины, а скорее, современности. Вместо штор и голых окон под потолком возвышались навешенные металлические жалюзи, бежевый шкаф походил на шкаф-купе, установленный в углу, рядом располагались столы по разные стороны от этого чуда, а стены предусмотрительно оклеили серыми обоями и прибили к ним несколько длинных полок. Кровати расставлены были по диагонали и примыкали к двум другим стенам (подальше от окна) из светлого дерева. — Я буду у тебя ночевать чаще, чувак, чем ты думаешь. — Гнул свою линию Аякс, довольный таким раскладом. В особенности ему прельщала мысль о близости к Офелии-холл. — Роуэну это скажи. — Хмыкнул Ксавьер и вновь возвратился к телефону. Он чертовски не выспался, по-прежнему считал себя дерганным и злым, отчаянно злым, а ни отец, ни Кориолан не отвечали. Хотя на часах время близилось к полудню. Радовало, что все занятия на сегодняшний день отменили. — Кстати о нем. А где он? — Не знаю, он перестал отвечать на мои смс. — Пролепетал Ксавьер и потер глаза — спать очень хотелось, но до ночи его планам не суждено было сбыться. Горгона услужливо потащил Ксавьера на улицу в пятиугольный дворик, где неугомонные студенты наперебой щебетали о проведенных каникулах. Там они разместились за привычным деревянным столиком, и Аякс продолжил в красках описывать свой новый любовный интерес. К десятой минуте бесконечного рассказа об Энид Синклер — премилой волчице с разноцветным мировоззрением — у Торпа повалил пар из ушей и голова окончательно перестала выстраивать причинно-следственные связи. Конечно, Ксавьер знал Энид, однако на том лишь уровне, что и всех одногруппников — они пересекались только на ботанике, остальные предметы у них не совпадали. — Так, — не выдержал Ксавьер, выпавший из настоящего на неопределенный срок. — Хватит, пожалуйста. Я не спал почти всю ночь, мой мозг не успевает переваривать информацию. — Я понял. — В примирительном жесте сложил руки Петрополус, потягивая чай из еловых веточек. Внимание Торпа было всецело обращено на клятую записку, перепачканную краской, она лежала в кармане его брюк. Под глазами залегли круги, рот искривился в новом приступе зевков, и Аякс сдался: молча сходил и притащил из кафетерия зеленый чай. Ксавьер вымученно улыбнулся другу. — Аякс-с-с — визгливое, восхитительно белокурое существо в цветастом платьице по колено на всех порах мчалось к горгоне, и Торп зажмурился от переизбытка звука, цвета, которые сейчас действовали не хуже средневековых пыток. Пришлось изобразить радушие на лице и уткнуться с носом в чашку. — Привет, Энид. — Петрополус откровенно тормозил. Пока Энид тянула к нему свои маленькие ухоженные руки, парень вовсю зыркал на Ксавьера, моля о помощи. Она уместилась напротив художника, не дожидаясь приглашения. В глазах Аякса сверкало неподдельное восхищение, когда они находили предмет его обожания, а девушка сама по себе светилась ярче любого солнца. Эти двое излучали такой накал радости, что Ксавьеру практически стало жаль Бьянку. Но о содеянном он не жалел. Вцепился мертвой хваткой в чашку с чаем и боролся с импульсами нарастающей головной боли. — Я такое расскажу, такое! — Верещала Энид, хлопая в ладони. Ничего милее не существовало на этом свете однозначно. — Какое? — Подал голос Торп, встречаясь глазами с оборотнем. — Ко мне сегодня подселят новенькую соседку! — Откуда ты знаешь? — Директриса Уимс распорядилась навести порядок в моей комнате, лишние вещи перенести или выкинуть, убрать пыль. По ее соображениям... — Энид замешкалась, складывая руки вместе. — Она, должно быть, очень чистоплотна. Мэрилин три часа проводит уборку и выгнала меня из комнаты. А сейчас мы все идем украшать Невермор к вечеру. — Интересно. — Прокомментировал Аякс, причмокивая губами остатки чая. — Ты с нами, чувак? Ксавьер помотал головой и отправил розовое облако в виде Энид Синклер выбирать декорации к предстоящему торжеству, а сам, помявшись, прокашлялся. — Мы с Бьянкой расстались. И я хочу понять, кто или что было там, в лесу? Ни Ларисса, ни отец не придали этому значения, но этот рык... — Ксавьер, оно тебе надо? — Не надо было бы, если б моя комната была цела и я в ней бы не нашел ничего подозрительного. — После этих слов Торп удалился, а Аякс целенаправленно отправился помогать в декорировании сада и двора академии новоиспеченной подруге. Лес таил в себе много секретов, на которые Ксавьер хотел найти ответы, и начать он решил с обустроенной им же самим мастерской.

***

      Когда катафалк в восемнадцатый раз подпрыгнул на выбоине, терпению Уэнсдей Аддамс пришёл конец. Она даже не имела возможности изучить как следует перед прибытием в Невермор свое расписание. Не то что бы её это интересовало в той мере, как должно, но девушка привыкла виртуозно владеть информацией, тем более такой, на первый взгляд, пустяковой. Ее ледяные глаза устремились на Пагсли, одна губа которого была обезображена укусом диких пчёл — наглядное зрелище их занимательных игр. — Тучка моя. — Ласковость отца Уэнсдей изводила. Мысленно девушка распяла его раз тридцать за последние десять минут, а все из-за платонических отношений родителей. — Ты можешь проводить брата в школу. Мы подождем здесь. — Разумеется, я пойду. Уэнсдей изначально планировала посетить среднестатистическое учебное заведение США, чтобы удостовериться в правоте или неправоте Мортиши и Гомеса. Им было явно не до того: они отлипали друг от друга в периоды крайней нужды перекусить и удовлетворить иные физиологические потребности организма, в остальном — это были спаривающиеся богомолы. «Жаль только, что мама не может никак оторвать голову отцу», поразмыслила Уэнсдей, гордо сопровождая Пагсли в школу. Её цель была ясна, как белый день — за время отсутствия Уэнсдей Аддамс в окружении брата, ему следовало бы обзавестись авторитетом, стать, как минимум, решительнее и жестче, а добиться этого можно было исключительно путём устрашения. Они поровнялись у входной двери — Пагсли содрогнулся, Уэнсдей внутренне возликовала. — Ты ничего не забыл? — Озадаченно прошептала Аддамс, сдёргивая со спины парня рюкзак. — Смотри мне, из яремной вены выходит очень много крови, Пагсли. — Не забыл. — Отозвался брат Уэнсдей, хлюпая носом. Разумеется, как и в прошлом году, встречали их настороженными взглядами, в которых читалась неприкрытая боязнь попасть под горячую руку девчонки Аддамс. И если, как привыкли все полагать, от мальчишки горя ждать не приходилось, то воинственно настроенная Уэнсдей решилась это в корне изменить. Она мерила глазами красочные коридоры, морщилась при особенно необоснованных ярких контрастах и шла вперед. — Вперед. — Скомандовала она, и Пагсли пошел выполнять задуманное. Уверенности в парне было ничтожно мало. Те редкие зрители, которые сбились в стайку на втором этаже, таращились на Уэнсдей, как на несуществующего призрака. Но она здесь, она реальна, она спустила (в прямом смысле слова) с поводка своего брата и лично засвидетельствовала Пагсли свое покровительство — никто и не посмел бы его трогать без ее ведома или разрешения. Пагсли подсоединил динамит к ручке входной двери в класс, в котором находились его одноклассники, отошел на безопасное расстояние и устроил поджог с отмашки довольной сестры (бровь Уэнсдей на несколько миллиметров поднялась, плечи расслабленно опустились). Через несколько секунд взрыв сотряс всё здание школы а Уэнсдей, окрыленная продуктивным утром и криками людей, возвратилась безмятежно к автомобилю. — В Невермор. — Отдал приказ Гомес, и Уэнсдей помрачнела, продолжая изучать многочисленные газетные вырезки.       Всю свою сознательную жизнь Уэнсдей Аддамс руководствовалась негласным правилом — изучать всё, что даже в отдаленной степени может быть полезным. Поэтому, распластавшись на кожаной обивке дивана, девушка старательно делала вид, что не замечала страстных лобзаний родителей и мельтешение Вещи перед глазами. Она целиком погрузилась в чтение заметок, чтобы оценить риски и взвесить возможности — то ли будущего побега, то ли проживания в академии, это Аддамс ещё не решила. Невермору следовало бы ее очень впечатлить, чтобы девушка добровольно осталась. Вот и пустилась Уэнсдей в водоворот криминального чтива (низкопробных сводок из местной газеты Джерико), чтобы найти нечто стоящее. Заголовки все были пресными, однообразными, и Аддамс разочарованно вздохнула. — Да, Уэнсдей, — привлекла внимание дочери Мортиша, выставляя наманикюренный указательный палец вверх. — Сбежать из Невермора даже не пытайся. Все родственники оповещены о том, где ты находишься. И не мечтай. — Это чересчур предсказуемая партия, мама. — Брось, Уэнсдей, мы же не в шахматы играем. — А жаль. — Аддамс взялась за прочитку топографических карт местности, меняя их изредка на вырезки из газет.

«В Джерико произошла серия кровавых убийств». «След Невермора: Что скрывается за стенами академии?» — комментарий шерифа Галпина. «Гризли растерзал туриста до неузнаваемости»

— гласили названия статей, и от каждого у Уэнсдей дёргался глаз.       Они добрались до Джерико и Невермора с ужасающей медлительностью. Нет, в глубине души Аддамс находила это обстоятельство занятным — сама судьба, если бы девушка верила в неё, противилась ее появлению в этом месте. Катафалк притормозил у кованой ограды уже когда на пригород и лес спустились первые нотки вечера. Острые верхушки искривленных сосен будто бы подпирали небеса, где-то трещали сверчки. — Уэнсдей, милая, выходи. — Лениво начала Мортиша, глядя на то, как нетерпеливо ерзает Мисс Аддамс, как неприятно саднящее чувство где-то под ложечкой берет свое. Конечно, как посчитала бы любая другая любящая мать, она желала своей дочери всего наихудшего, а потому отпустила прогуляться пешком по обширной территории Невермора. Дважды уговаривать Аддамс не пришлось: она вылетела из автомобиля так быстро, не озаботившись ни о внешнем виде, прежде безукоризненном, ни о вещах, оставленных в катафалке, и пустилась быстро идти. Направление академии разгадать было несложно — на всю округу разносились завывания современного «нечто», именуемого музыкой, хохот сверстников вгонял Уэнсдей в неоправданную грусть. Она шла по лесной тропке — такой, каких здесь было не сосчитать, упрямо повернула в направлении севера, подальше от мирского шума и припала к дереву затылком. Первый вечер в Неверморе начался унизительно нелепо и раздражающе. Аддамс готова была опилки под ногти вогнать и излиться кровавыми слезами, лишь бы стало чуточку интереснее, чем лицезреть за кучкой идиотов. Утопленных в алкоголе и разврате. С такого расстояния Аддамс хотя бы имела возможность думать — думать здраво. Тишина, разбавляемая редкими переливами музыки, не тревожила девушку. И она практически назвала это победой, если бы не...Шуршание веток и травы под ногами заставили Уэнсдей обратиться в свой феноменальный слух. Шорохи повторились, хоть через время и затихли. И так несколько раз, словно кто-то поставил пластинку, которая проигрывалась круг за кругом. В неожиданно опустившейся темноте разглядеть что-либо поистине удивительное не представлялось возможным. Уэнсдей различила чернеющий силуэт в метрах семидесяти от себя, уловила ободряющий шепот, и отправилась в погоню. Царапая ладони низко висящими ветвями, бегая по незнакомому лесу, как самая прыткая косуля, изнывая от бурлящего адреналина, от осознания, что в любой час можно сбежать из Невермора, Джерико, жизни родителей...Сердце зашлось в радостном приливе, Уэнсдей ускорилась, преследуя исчезающую жертву. — А вот это... — проговорила девушка и сама не заметила, как стала намного ближе к ненавистному Невермору, но даже не он привлек ее внимание, а захудалый, полусгнивший от времени сарайчик, освещенный скудной лампой. Наверняка на ней паутины было, что гроздьев винограда на виноградниках. В строении действительно горел свет, и Уэнсдей подкралась еще ближе. Меньше всего она хотела бы увидеть заурядную подростковую мелодраму с обилием поцелуев и касаний. Девушка приотворила дверь, ропот усилился. Просунула голову и обомлела: на полу, заляпанном кровью, сгорбился парень и корпел над телом умирающего. Прикладывал к ране лоскуты ткани, зажимал и без умолку болтал. — Ты псих? — Уэнсдей не нашла для себя ничего устрашающего в этой картине и решила обозначить свое присутствие. Ладно, этот вечер еще можно было спасти. Труп в сарае посреди леса близ академии, кишащей потусторонним, наталкивал на мысль чего-то необратимо мерзкого. Настроение Аддамс сделалось значительно лучше. Парень вздрогнул, как ужаленный, обернулся и застыл. Ксавьер Торп. Уэнсдей Аддамс. Невозможно.       Руки художника были по локоть в крови — чужой крови. Ксавьер, весь измазанный разводами и грязью, копошился во внутренностях какого-то неизвестного Уэнсдей парня, призывал того открыть глаза и продолжал остервенело рыться в тканях. Аддамс закрыла сарайчик на ключ и с видом знатока присела над трупом — вонь стояла несусветная, но этот родной запах тянулся родом из детства и был упоительным. Девушка погрузила одну руку в плоть и заметила, как ее идеально выглаженная черная одежда моментально обагрилась кровью. Уэнсдей могла поклясться всей родней до десятого колена, что Ксавьер Торп улыбался, как безумец, и она ничего в своей жизни не видела столь заразительного и чарующего — его демоны сбросили с себя оковы и вырвались на долгожданную свободу.