Первым в себя пришел Ксавьер: налет туманности, то наваждение, что постигло его, пелена перед глазами рассеялись. Выпирающие внутренности человека больше не казались такими маняще-огненными, тепло иссякло, как и спокойствие, которое возобладало над ним, когда он, к своему удивлению, увидел около себя Уэнсдей. Торп отнял руки, Аддамс повторила за ним и втянула носом едкий трупный запах, которым еще не всё в мастерской пропиталось. Ксавьер не понимал, с чего следовало бы начать разговор с девушкой да и следовало ли вообще. Парень медленно осел на пол и запустил пятерню в волосы, желая выдрать их с корнем, чтобы избавиться от крови, от распластавшегося на полу трупа, от миража по имени Уэнсдей Аддамс.
— Уэнсдей? — Девушка невозмутимо кивнула, как если бы каждый день врывалась в чужие сараи, оборудованные под мастерские начинающих художников.
— Ксавьер Торп. — От удивления Ксавьер убрал ладони от лица и уставился на Аддамс. К слову, девушка держалась молодцом: без тени замешательства сидела возле покойного и рассматривала его изуродованное тело. — Мы виделись, когда мне было десять. — Пояснила она и стащила с обуви трупа шнурок. Кажется, на месте обглоданной конечности раньше был кроссовок, и это всё, что от него осталось.
— Правильно. Только я помню, что последний раз мы всё-таки виделись в двенадцать.
Ксавьера замутило, вывернуло наизнанку настолько сильно, что парню пришлось нестись сломя голову на свежий воздух, окутанный вечерней прохладой. Уэнсдей закатила глаза — какая разница, когда она видела этого человека, если перед ней лежал эксклюзивный экспонат для патологоанатомических исследований, а чертовщина вокруг Невермора начинала ее забавлять? Издалека послышались неприятные звуки, которые Аддамс сочла необходимым проигнорировать. Зелено-фиолетовый от бессилия Ксавьер походил на труп больше, нежели сам покойник. Уэнсдей рассматривала их поочередно, сверкая своими чернильно-черными глазами, уголки губ девушки дрогнули в улыбке.
— Выпей воды.
Обостренная внимательность к деталям позволила Уэнсдей в кратчайшие сроки познакомиться с содержимым этого полусгнившего сарайчика — очевидно, обитель художника: на полу рядом с брызгами крови находились отчетливые отпечатки красок, по полкам были расставлены всевозможные баллончики и субстанции, набор кистей маячил на самом видном месте, обилие мольбертов с мрачными рисунками поражали воображение Аддамс. Вот и бутылка воды абсолютно точно нашлась в запасах Ксавьера на третьей полке снизу, как и говорила его гостья. Торп без зазрения совести приложился губами к пластиковой бутылке — глотки получались безобразными, жадными, вода стекала вниз по подбородку художника, освежала, приводила в сознание.
— Как ты здесь оказалась, Уэнсдей? — Их руки по-прежнему оставались по локоть в крови, но ни Аддамс, ни Торпа это не заботило.
— Очевидно, приехала убивать время в окружении людей, подпадающих под мою возрастную категорию, но не под мой уровень интеллекта.
— Понятно. — Парень фыркнул, оттирая подбородок от воды, пачкая его кровавыми разводами. Уэнсдей оценила это зрелище по достоинству: заискивающе склонила голову. Всё, что было обагрено кровью, девушка находила поэтично прекрасным. Как и его невзрачное лицо, бледное, отдающее болезненностью, заострённое, как лезвия ее ножей. Красивое. Необыкновенно фактурное. Она загляделась.
— Не люблю все эти приветственные речи. — Выпалила Уэнсдей и склонилась над остывающим телом. Труп стал принимать синюшные оттенки. — Считай, удачно сбежала из-под контроля родителей.
— Удачно?
— О, — просияла глазами Аддамс. — абсолютно. Признаюсь, Невермор меня смог удивить. Точнее, твоя...мастерская? Если в академии хоть вполовину так, я согласна с гордостью нести бремя обучения в этих стенах.
Ксавьер слушал девушку вполуха, чересчур впечатленный наличием трупа в сарае. Его мысли путались, руки потряхивало, зрачки от ужаса расширились. А тем временем девушка, казалось, миролюбиво ворковала с месивом, которое ещё утром было Роуэном. Аддамс точно не вписывалась в рамки адекватности. Пугала своим монохромным настроением, холодностью и категоричностью, однако...
— У тебя красивые кисти рук. — Ляпнул художник и моментально прикусил язык, явно не владеющий собственным телом и мозгом.
— Что?
— Твои руки...их белизна мне нравится, сочетание белого и красного на них. — Пришлось выкручиваться подобными глупостями. И это-то в трех метрах от мертвеца. «Пиздец», подумал Торп и мысленно раз восемь отмудохал себя по лбу.
— Я предпочитаю классические оттенки. — Сказала как отрезала Аддамс и обратилась к нему: — Ты убил этого парня?
По тому, как ссутулился Ксавьер, как затрепетали его ресницы и вытянулось и без того осунувшееся лицо, Уэнсдей поняла, что парень был к убийству непричастен. Волнение его было следствием глупой растерянности, паники, но никак не тревоги быть пойманным на месте преступления. Если бы не одно «но»: художник так увлеченно копошился в крови умершего, такой блеск сопровождал его глаза, что Аддамс поникла.
— Расскажи все, как было.
— Зачем тебе это? — Недоверчиво начал Торп и устроился перед девушкой — лицом к лицу.
— Изучать трупы намного забавнее, чем изучать расположение комнат в общежитии. Впрочем, — бескомпромиссно отозвалась Уэнсдей, глядя на плетенный серебряный браслетик, украшающий ее запястье. — у меня осталось примерно сорок три минуты на то, чтобы разобраться в этом и помочь. Далее меня хватятся вся моя семейка, и, поверь, ты не хочешь этого.
Слово «помочь» девушка произнесла с большой неохотой, как из-под палки, тем не менее она удобнее расположилась на замызганном холодном полу, как и Ксавьер, и была готова слушать. И Торп начал свой рассказ: местами, по мнению Уэнсдей, бестолковый (кому интересно слушать, как некая Мисс Торнхилл заставила детишек использовать петарды для унизительных развлечений, шарики для украшений, конфетти?), Уэнсдей стоически пропускала ненужные детали мимо ушей, сосредоточившись на концовке.
— Я связывался с Роуэном днем. Он сказал, что поссорился с родителями, поэтому доберется до академии автостопом. Он уже ехал. — Ксавьер похлопал по карманам толстовки, провёл какие-то махинации в «средстве для деградации», и показал Аддамс смс. — Он должен был приехать в Невермор как раз к празднику. Мы соседи по комнате, и я хотел ему показать нашу новую...
— А что случилось со старой?
Ксавьер замялся, потупил взгляд в пол, убрал телефон на место.
— Сегодня на рассвете кто-то совершил намеренный подрыв нашей комнаты. Там проводят ремонт или будут проводить. Не суть. И вот тогда меня привлек рык...отдаленный, да, но он точно был. А потом крик человека. Днём я хотел проверить мастерскую, но Торнхилл запрягла нас этими дурацкими приготовлениями к празднику.
— Никогда не понимала страсть людей к растлению, алкоголю и бесполезной трате времени. — Перебила Аддамс, загибая пальцы. Девушка замерла в одном положении, на девственно чистом лице не дрогнул ни один мускул, осанка была ровной, словно в позвоночник была впаяна линейка, контролирующая его прямоту. Грациозная, по-царски надменная.
— Так вот... и я не успел прийти сюда днем, хотя хотел. Вечером, часа пол назад, услышал крик и такой же звериный рык. Там музыка играет, не слышно.
— И как услышал ты? — Тон Уэнсдей был пропитан сарказмом. — Если на празднике в Неверморе музыка. Как услышал ты, Ксавьер?
— Я не люблю подобное. Пунш оказался редким... я вылил его, выбросил стаканчик и пошел как раз к мастерской, на полпути и услышал.
— Ты видел, кто это был?
— Когда я вбежал в сарай, он был открыт нараспашку, свет горел, на выключателе остались следы крови, а на полу корчился ещё живой Роуэн. Он пытался что-то сказать, да... — художник нахмурился, изображая на лице активную мозговую деятельность.
Уныние завладело всем существом парня. И втайне он ненавидел себя за проявленную слабость. Неумение держать лицо, с чем так блистательно справлялась Уэнсдей. Рассказ Ксавьера девушку не тронул ничуть: она лишь укоренилась во мнении, что Торп в убийстве не виноват, а значит расследование только начиналось.
— Что он сказал тебе перед смертью? — Фамильярно, больше для пущей убедительности, чем для интереса, спросила Аддамс. В руках она крутила злополучный шнурок.
— Я не понял. — Ксавьер скосил глаза на Роуэна, лицо которого было подчёркнуто мученическим, и тут же опомнился.
Что-то не давало ему покоя, отголоски обречённого принятия поселились в душе художника. Но изнутри продолжал грызть червь сомнения, и зрачки Торпа, равно как и глаза, сделались большими, как два блюдца. Аддамс даже покачнулась, нахмурившись. Ксавьер умудрился своим загипнотизированным видом испоганить её наблюдения.
К гадалке не ходи: Торпа сразила стадия отрицания, он впал в глубокую задумчивость, а мог бы в немилость Уэнсдей, однако он не мешал ей размышлять, принюхиваться, исследовать, всматриваться, а значит его шансы остаться в живых — неуклонно возрастали. И тут вдруг встрепенулся, словно пробудился ото сна — и Аддамс этого испугалась. Перемена в лице Торпа ужасала. И все же он оставался собой — поникший, исхудалый, ничего толком не говоривший и не соображающий.
— Записка. Записка, Уэнсдей! — Пробормотал он, а затем повторил все снова. Девушка подумала, что Торп окончательно слетел с катушек, тронулся умом.
Уэнсдей Аддамс встала и, как ни в чем не бывало, выпрямилась, скрещивая руки на груди — глаза её мерцали тщедушием, в них плескалась такая волна безразличия, что Ксавьер не сразу решил озвучить свои догадки. Аддамс потянулась за мотком веревок, которые, как нельзя кстати, лежали у выхода.
— Зачем тебе веревки? — верёвки были однозначно крепкие. Обычно такими подвязывают парусины.
— Подвязываю готовые работы, чтоб просушить.
Торп поддался примеру девушки и встал — разница в росте скрадывала их волнение. Уэнсдей Аддамс опасалась Ксавьера, гадая, набросится ли он на неё, как это произошло минутой назад? Парень переживал, что записка...сам факт её наличия показался ему бредом, и ничего Роуэн при смерти ему не отдавал.
— Какая записка? — Уэнсдей настороженно сделала шаг назад, выстраивая защитный барьер в виде протянутой верёвки.
— Я вспомнил, что вроде бы... — и опять глаза Торпа искусственно заблестели (а по-другому Уэнсдей не понимала, как в скудно освещённой комнате способна отличить все оттенки зелёного). — Роуэн пытался...м-м-м...пытался достать что-то из кармана брюк перед тем, как...
Они синхронно уставились на обескровленное практически тело, которое находилось тут дольше положенного в принципе. Слова Ксавьера не были лишены смысла, и Уэнсдей немного расслабилась — по крайней мере пока Торп держался благоразумно, никакие признаки сумасшествия не обозначились. Художник постарался обойти труп, зажимая нос локтем. Дилетант в деле был обузой:
— Не смей прикасаться! — скомандовала девушка, отбрасывая веревку подальше в угол. — Ты своими потожировыми оставишь нехилый «привет» от себя. Плюс отпечатки пальцев.
— Уэнсдей, мы его трогали и... — к горлу подступил новый рвотный позыв. — Короче, поздно.
— Не нужно. Это твоя мастерская, конечно, как я понимаю. Но главное сделать так, чтобы ни тебя, ни меня не обвинили в убийстве. Чтобы мы прошли свидетелями, в случае чего.
— И что ты предлагаешь?
Уэнсдей заупрямилась и ощетинилась, глядя, как Ксавьер, сохраняя последние крохи самообладания, ползает у головы Роуэна.
— Если полиция не спишет пропажу Роуэна, как очередное нападение Гризли, нам нужно доказать, что мы пытались ему помочь, а не убить. Показать, что всё было так, как было. А ещё лучше спрятать труп. Избавиться.
— «Мы»? — Конечно, Торп зацепился за самое не существенное. Уэнсдей находилась на грани злости и смирения.
— Я тоже трогала труп в районе брюшной полости, как и ты. Сейчас для полиции все будет выглядеть так, словно Роуэн действительно пришёл сюда сам за помощью, а мы пытались остановить кровотечение, зажимая рану в этом квадрате.
Уэнсдей покрутила пальцем над выпотрошенным участком тела и улыбнулась, довольная произведенным эффектом. Улыбкой, естественно, это было не назвать, но спазм мышц лица Аддамс Ксавьера впечатлил. Хотя куда больше и постыднее впечатлили внутренние органы Роуэна. Ксавьер второй раз подряд скрылся за углом сарая.
— А если ты, — пробубнила Аддамс, находясь под действием гормона радости. — полезешь голыми руками в карман брюк Ролана...
— Роуэна.
Держался Ксавьер с большой натяжкой и выглядел жалко, прислоняя кулак ко рту и избегая смотреть Уэнсдей в глаза. Стыдно.
— Плевать, как его там звали. Если ты полезешь голыми руками в карман его брюк, то, возможно, найдёшь улику. Поэтому дай перчатки.
Девушка продемонстрировала протянутую ладонь, и Торп обалдел от той бездонной наглости, которая была присуща Уэнсдей — ни тебе «пожалуйста», ни тебе «Не переживай». Гребанное бездушное чёрно-белое торнадо. Торп видел и поражался тому, с каким скрупулёзным рвением Аддамс взялась выполнять грязную работу. Надела перчатки так, словно только трупы и потрошила, а его желудок извергал свой же сок, будучи абсолютно пустым — все содержимое завтрака и обеда выплеснулось сразу.
Со стороны послышались шорохи, размеренное дыхание Аддамс, и...Уэнсдей застыла. Она перестала дышать, кровь от ярости прилила к вечно выбеленным щекам, руки стиснули клочок бумаги, на которой красовались дорожки из крови Роуэна. Девушка не моргала, не двигалась и не подавала никаких признаков жизни. Ксавьеру это поведение, как минимум, показалось не в духе Аддамс — она естественно была чёрным пятном в белой гамме этого мира, но не настолько, чтобы зависнуть на ...минуты три? Ксавьер был в смятении.
— Уэнс? — ледянящий душу взгляд. Его Ксавьер впоследствии будет вспоминать всю жизнь. — ...дей. Что там?
Оковы оцепенения спали, и миниатюрная фигура Уэнсдей Аддамс молча и подавленно отдала парню записку. Проклятую записку, втягивающую Аддамс в чьи-то нелепые и жестокие игры. Она не представляла, что с этим делать, кроме как навсегда испариться и не появляться на просторах Невермора.
Отпечатанными крупными буквами элегантного шрифта на бумаге были выведены слова: «For Wednesday Addams». Торп совершенно безумными глазами взирал на девушку, в чьей голове роились, наслаивались, стирались и возникали мысли и коварные планы. Сложно было отрицать очевидное — кто-то намеренно ждал прибытия Уэнсдей в Невермор, а ещё старательно желал подставить. Найденная в кармане убитого улика сигнализировала об этом, как адский красный свет в рамке светофора.
— Мы уничтожим труп. Нас здесь не было. — Торп вздрогнул; лязг зубов Аддамс нарушил напряжение в воздухе.
Уэнсдей захлопнула дверь сарая, обернулась на сто восемьдесят градусов и приблизилась к растерянному Торпу.
— Как?
— Твоего друга истерзал зверь и в случае обнаружения его полицией, они будут убеждены в этом. Никаких наших следов. Но есть проблема.
— Какая? — Ксавьер поёжился, искренне не догоняя, что для девушки ростом в шестьдесят с небольшим дюймов, есть настоящая проблема, если изувеченный труп Аддамс не настораживал.
— На всё я готова потратить тридцать минут, сорок семь секунд. Не дольше.
— Мы не успеем. — Вынес вердикт Торп, в сердцах проклиная себя за эту внезапную вылазку в мастерскую. Лучше бы смаковал отвратительный горьковатый пунш, сидел со страдальческой миной весь вечер, наблюдая за потугами Барклай привлечь его внимание.
— В особенно хорошие времена нам с дядей Фестером хватало и тринадцати. — Парировала Уэнсдей и бросила на парня колючий взгляд исподлобья, как бы рассуждая: «Ты ничтожен, если не умеешь хотя бы рыть могилы и не способен перенести разлагающийся труп».
Ксавьер предпочел отмалчиваться — странностей строптивой Аддамс, вошедшей в его мастерскую так внезапно, было не занимать. В глубине души Торпа творился хаос, сравнимый по силе с сокрушительным торнадо «Анной», вызванный приездом Уэнсдей.
Это противоестественно. Это дико. Это фатально. Это абсурдно и
неправильно. Уэнсдей Аддамс не должно было быть сегодня в академии, в мастерской, чёрт, в его жизни. Липкие щупальца страха медленно опоясывали его шею тисками. Девушка из прошлого, из его снов просочилась, как болезнь внедряется в организм, в размеренный ритм жизни Ксавьера.
***
Алмазная выдержка Уэнсдей Аддамс поразила Ксавьера: вооружившись набором самых длинных кистей, что у него имелись, она водила ворсистым кончиком по органам Роуэна.
— То, что ты делаешь или собираешься сделать — Омрачённый Торп сидел, подпирая рукой голову. — уголовно наказуемо. Напоминаю об этом, Аддамс.
— Так накажи меня. — Бесцветным голосом отозвалась девушка, отделяя очередную нить какого-то органа от кости. Ксавьер не стремился узнать, чем так увлечена была деятельная Уэнсдей, потому избегал зрительного контакта то с ней, то с трупом.
Перспектива быть пойманным с поличным нравилась художнику куда больше, чем оказаться на месте Роуэна в руках Уэнсдей. Работа в руках Аддамс кипела — за последние десять минут она освоила навыки владения диктофоном (в телефоне Ксавьера), пригрозила ему расправой, убила несколько раз взглядом и потребовала ручку и блокнот. Ксавьеру пришлось пожертвовать одним из немногих действительно любимых блокнотов, которые уходили у художника на эскизы, случайные зарисовки и полноценные творения.
Аддамс сдержанно кивнула, видимо, в знак признательности. Вернулась к записи медицинских терминов, что в сознании Торпа абсолютно не задерживались и выветривались с каждым условным выдохом. К несчастью, дышать в мастерской становилось всё труднее. Наблюдая за тем, как Аддамс почти что сгорбившись, изучала тело казалось паранормальным. До скрежета зубов инородным.
— Что ты делаешь? — сипло пробормотал Ксавьер, прищурившись. Открывать окно, либо же дверь ему категорически запретили, чтобы не привлекать внимания кого бы то ни было.
— Провожу судебно-медицинское вскрытие, чтобы засвидетельствовать факт насильственной смерти и установить причину. — Последовал исчерпывающий ответ.
— А...
— Если ты сейчас скажешь, что это незаконно и поставишь под сомнения выработанные за годы тренировок мои профессиональные навыки, клянусь, ты составишь компанию своему другу.
Спорить Ксавьеру резко перехотелось, как и вообще говорить, как и смотреть на нее. Он боялся, что он сумасшедший, и его темная сторона в будущем проявит себя, тем не менее его опасения не шли ни в какое сравнение с этой чокнутой. Какой странный был вечер. По всем параметрам.
— Прибери, пожалуйста, кровь вот здесь. — Снова этот ледяной приказной тон, и хрупкая ручка тыкнула на пол.
— Твой борзометр сегодня зашкаливает, Уэнсдей.
— Так мы справимся со всем быстрее. — Аддамс сделала вид, что не расслышала колкость, адресованную прямиком ей, и пока художник тщательно боролся с очистителем и химикатами, которые стояли в подсобке с незапамятных времен, Уэнсдей продолжила вскрытие.
— Мне нужно установить анкетные данные погибшего. — поджатые губы, слегка расфокусированный взгляд говорили о том, что Уэнсдей была растеряна.
— Ласлоу Роуэн.
— Рост?
— Примерно 64 дюйма. — резюмировал Торп, бросая необыкновенно опечаленный взгляд на соседа по комнате.
— Вес?
Художник пожал плечами, Аддамс внесла данные и сделала пометку с указанием пола. Из особых примет девушка выделила родинку под правым глазом и небольшой шрам на левой щеке. Само же лицо покойного было относительно нетронутым, за исключением мелких царапин. После осмотра тела — Уэнсдей немигающим взглядом прошлась вдоль всей его длины — она принялась рассматривать смертельную рану, ту, из-за которой Роуэн трагически (или счастливо?) скончался от кровопотери. В подногтевых пластинах жертвы Уэнсдей наскоро заметила клочки шерсти, настолько мизерные, что даже ей пришлось повозиться. Шерсть была куцой и серой. «Отлично, есть зацепка», подумала девушка и на короткий миг озарилась улыбкой.
Месиво, представляющее собой коктейль из человеческих органов, пришёлся бы Мисс Аддамс по вкусу, если бы рядом Торп не конючил по поводу непереносимости трупной вони. Хотелось разок заехать ему промеж глаз, но время оказалось ценнее. Выпотрошенная когтями животного брюшная полость и половые органы превратились в окровавленные мясные ошмётки, годившиеся на подножный корм пираньям. Аддамс вздохнула, схватила салфетку, обмакнула ее в зону поражения — таким образом, в качестве улик у нее имелись клочок шерсти, образец крови Роуэна и записка сомнительного содержания прямиком от зверя, монстра, кем бы он не являлся.
— Присутствует черепно-мозговая травма, вмятина в затылочной части, словно по голове прошлись тупым предметом. — Заключила Уэнсдей, и кнопка диктофона оповестила об окончании записи. — Всё, что я могла, я выяснила.
— Поздравляю. — Устало сказал Торп, поднимая глаза на невозмутимую Аддамс.
Весь потный, разгневанный не то на себя, не то на Уэнсдей за вакханалию в мастерской, уставший и голодный, Ксавьер позволил себе встать и отряхнуться. У девушки вид был не лучше: кровавые брызги щедро накрыли ее лоб, щеки, одежду. Руки они даже не пытались оттереть — количества воды все равно бы не хватило.
Они перенесли с горем пополам тело Роуэна в лес, предположительно, как заключила Уэнсдей, на место преступления, откуда парень чудом добрался до строения. Это было не так далеко, но Ксавьера вновь замутило. «Стадия принятия», пришла к выводу Аддамс, имитируя нападение зверя на человека и глядя в сторону художника, белого, как мел.
Органы действительно Аддамс разбросала по округе, тело они положили под дерево таким образом, чтоб выглядело правдоподобно. Роуэн лежал под неестественным уклоном, как вроде бы свалился с высоты в попытке скрыться от Гризли, взобравшись на ветку. Следы от когтей были видны безукоризненно, и Аддамс осталась довольна проделанной работой. Все улики, разумеется, девушка унесла с собой.
— Нам надо в душ. — Торп был чернее тучи, осмысленный взгляд переменился на затуманенный, походка стала развязной.
— Не представляю, куда мне идти.
— К директрисе Уимс.
— Не смешно. — Процедила сквозь зубы девушка, которая энергично, чуть ли не бегом пустилась к Невермору, хотя дорогу знал только Ксавьер.
Хотела бы Аддамс увидеть лица матери и отца, перекошенные от негодования и одобрения в одном флаконе, когда она заявится в кабинет директрисы в перепачканной кровью одежде. Предложение, конечно, ни дать ни взять прелестное, вот только...
— Никто не должен знать, что сегодня было, ты меня понимаешь?
— Конечно, Уэнсдей. — Согласился без препирательств Торп, которому слова давались с трудом. — Я и без того отцу не нужен, а за решеткой обо мне забудут на следующий же день.
Он искренне старался шутить, избегать этой болезненной темы, что грузом легла на плечи и, казалось, испортила всё в одночасье. Не хотелось думать о произошедшем, копаться в чертогах разума, концентрироваться на неизвестном, который угрожал, дурацком расследовании. Ксавьер до изнеможения и ломоты в костях хотел в душ и спать, и, пожалуй, есть. Хотя нет, с третьим пришлось бы совершенно точно повременить — образ трупа аппетиту не способствовал. Только в душ и спать.
— Что ты будешь делать дальше?
— Не совсем понимаю вопроса. — Уэнсдей шла теперь неторопливо, опасаясь, как бы кто-нибудь из подростков не появился в черте лесной полосы — чем ближе они подбирались к Невермору, тем громче и развязнее были разговоры и музыка.
— С уликами.
— Изучу их, наверное.
Посвящать в собственные планы Ксавьера Уэнсдей решительно отказывалась — ее диапазон доверия ограничивался Вещью, на худой конец, Мортишей, третьего, четвертого, десятого человека в свою жизнь она впускать была не намерена. И сейчас под покровом ночи его худощавое телосложение, отдаленно напоминающее скелет, обтянутый кожей, показалось Аддамс отчего-то смутно надёжным. Родным. Как оголённые провода и дождь. Как раскаленная магма и пары вулканического газа. Как смерть и саван. Подобные мысли завели девушку в тупик, и она насупилась.
— Пойдем здесь. — Торп, не спрашивая разрешения, схватил Уэнсдей за руку и волоком протащил между подвыпивших учеников, лавируя между ними, надвигаясь, как айсберг на Титаник или наоборот, в угрожающе быстром темпе. Уэнсдей претила сама мысль быть замеченной, но, к счастью, ее проклятия были услышаны — они успешно пересекли несколько лестничных пролетов, растворились в ещё большем количестве изгоев и очутились в другом здании. Только тогда Торп отбросил ее руку.
— Где мы?
— Добро пожаловать в мужское общежитие, Уэнсдей Аддамс. — Она оторопело заморгала несколько раз, прежде чем взять себя в руки и надвинуть на себя маску равнодушия.
— Какого дьявола, Ксавьер?
— У меня нет ключа от Офелии-Холл, куда тебя, возможно, определят. — Такой простой, ни к чему не обязывающий взмах рукой, и Уэнсдей смягчилась, рассматривая, как Торп поправил волосы. — Твоя соседка, как я понял, сейчас с другом в комнате.
— И что? — рыкнула Аддамс, испепеляя черными глазами душу художника.
— Уэнсдей.
— Не вижу проблемы пойти к себе в комнату. Я хочу принять душ и у меня осталось шесть минут, после которых родители заподозрят что-то неладное. Я не хочу, чтобы меня контролировали здесь больше, чем я смогу вынести.
Девушка направилась в сторону выхода из общежития, прикидывая в уме, где может располагаться Офелия-Холл, но Ксавьер не дал совершить задуманное — вырос перед носом Аддамс и пригвоздил к стене одной ладонью, удерживая ее на животе Аддамс.
— Аддамс, ты серьезно не знаешь таких простых вещей? — Что он понимал под «простыми вещами»? Уэнсдей тяжело дышала от нарастающего гнева, положение было крайне неудобным, и ей это не нравилось.
— У тебя есть третья рука?
— Что?
— Тогда откуда в тебе столько смелости распоряжаться ими не по назначению? — Ксавьер поубавил свой пыл, убрал руку, но из вида Уэнсдей не выпустил.
— Уэнсдей, в общем, — ситуация складывалась сюрреалистичная. «Как можно не знать, что такое секс в свои-то шестнадцать?», спрашивал себя художник, рассматривая девушку. — они там...ты не можешь туда пойти. В крови, грязная, в неспокойной обстановке. Это вызовет подозрения.
Об этом она, будучи взвинченной и изрядно уставшей, естественно не подумала. Вечер получился насыщенным на приятные события, которые будоражили аномально холодную кровь Уэнсдей Аддамс. Ей ничего не оставалось, кроме как согласиться на авантюру с душем в мужском, черт подери, общежитии.
***
Первое, что бросилось в глаза Уэнсдей, как только она оказалась по ту сторону комнаты Торпа — множество коробок самых разных размеров: от ничтожно крохотных до невообразимо огромных. Ими было заставлено буквально всё, так что пришлось уворачиваться, изловчаться, чтобы не врезаться. В помещение струился прохладный ночной воздух, влетающий в распахнутые настежь окна. Лязг металлических жалюзи резанул по ушам, а когда Ксавьер включил свет, то и глаза Уэнсдей мгновенно сомкнулись — столько белого она вряд ли бы смогла вынести. Слишком непорочно, чисто и ярко к хренам собачьим. А вот аккуратно приделанные в стене книжные полки, приятно удивили Мисс Аддамс. Она не вчитывалась в книги, времени не было, но в голове сделала соответствующую пометку о том, что есть интересного у Торпа в гостях.
Пальцы ног мягко опустились в ворсистый ковер, Уэнсдей вздрогнула от неожиданности и контрастов — ледяного пола и тошнотворной мягкости. Она остановилась в центре комнаты, ожидая дальнейших слов парня.
— Добро пожаловать, Уэнсдей.
— Нет времени на эти ваши аристократические излишества. — Она закатила глаза, стащила с плеча свой несменно черный и бесконечно удобный рюкзак, швырнула на кровать. — Где душ?
Ксавьер был смущен ничуть не меньше присутствием девушки в комнате — и впервые, не от того, что она девушка в привычном понимании этого слова, а от того, что Аддамс могла запросто обрушить Небеса на его голову за один только неверно истолкованный взгляд. Парень все еще плохо соображал, во рту пересохло, голова немыслимо гудела, веки наливались свинцом. Как он мог за один вечер провернуть нечто подобное, а после так, словно ничего не произошло, проводить время в компании Уэнсдей Аддамс? Той самой, которая степлером прижала его пальцы, когда им было по двенадцать, той самой, что разозлилась из-за торта на десятилетие, той самой, что преследовала его в видениях и кошмарах последние две недели.
Он задумался, складывая на коленях руки в замок, взъерошенный, измождённый, потрепанный. Шум воды прекратился. Черная макушка показалась сквозь щель в двери через тридцать примерно секунд.
— У меня проблема. — Аддамс старалась придать своему голосу смелости.
— Какая? — Встрепенулся Ксавьер, нехотя вставая с дивана. Дойти до кровати не хватило сил и он почти провалился в сон.
— Моя одежда испачкана.
Торп густо покраснел и отвернулся. Он не видел ничего из того, что было не положено по всем законам порядочного общества — только треугольник молочно-белой кожи и волнистые влажные локоны, которые Аддамс спешно собирала в косички. Он принес ей всё то, на что хватило фантазии.
— Здесь моя белая форменная рубашка и кофта в цвета академии поверх неё. Возьми.
— Не нужно. — Проговорила Уэнсдей, скорчившись. Причудливые и идеально ровные косы не получались. — Хотя давай. — Рявкнула она. И, разумеется не столько на художника, сколько от обиды на себя саму.
— Пожалуйста, Уэнсдей. — Ксавьер вернулся на диван, с наслаждением закрывая лицо подушкой.
Уэнсдей Аддамс в комнату вошла, как знатно напуганный зверек, которого недавно принесли в новый дом и приказали обживаться. Взгляд ее смущённо блуждал, за что бы зацепиться, руки против воли сжимались в кулаки, губы — без тени помады, обыкновенные, горели алым, а глаза сверкали чернотой. Девушка второпях соорудила одну косу вместо привычных двух, надела рубашку Торпа, которая ей была ощутимо длинной и прикрывала зад, заправив ее в подол юбки, а сверху накинула на плечи кофту в сине-черную пресловутую «неверморскую» полоску.
— Выглядишь броско. — Прокомментировал Торп, поглядывая на нее сонными глазами. — Тебе идёт.
Уэнсдей молча запустила в парня подушкой, сказала, что заглянет позднее за своими вещами и распахнула дверь, пока ее решимость встретиться с родителями не улетучилась. Уэнсдей Аддамс отправилась в кабинет директрисы Уимс, ощущая тонкий шлейф мужского одеколона — букета горького миндаля и сладкого яблока.
