Острый аромат кофе и специй щекотал ноздри. Встретили Аддамсов почтенно, практически по-королевски, памятуя о былых заслугах Мортиши Фрамп перед академией. Когда затемнённый катафалк приколесил ко главному входу, а макушка вышколенного молчаливого Ларча мелькнула у Уимс перед глазами, сердце её странно защемилось. Женщина словно перенеслась на двадцать лет назад, лицом к лицу встречаясь с Гомесом Аддамсом и Мортишей Аддамс, в девичестве Фрамп. И вот спустя пятнадцать минут все трое расположились в стенах Невермора под крылом Лариссы, уплетая сладкие сливочные трубочки.
Гомес преобразился — отрастил брюхо и беспрекословный авторитет в семье, Бог весть чем он занимался, но явно не бедствовал. Мортиша же расцвела, как бутон прекрасной чайной розы: белизна её кожи выглядела диковинно и этим же притягивала взгляды любопытных зевак; Ларисса Уимс нашла эту парочку презабавной: утонченная, дышащая аристократией Мортиша и преземистый чудаковатый Гомес. Про себя директриса рассмеялась. Впрочем, улыбка эта, скорее, смахивала на звериный оскал.
Они сидели в кабинете Уимс, скрытые от глаз посторонних за семью замками в буквальном смысле слова — святилище Лариссы охранялось усиленно. По бокам двери дежурили часовые (мало ли, что взбредёт в голову не всегда стабильным изгоям?), замки были здорово ввинчены, а кодовая система позволяла директрисе заведовать кабинетом на расстоянии. В чашках приятно дымился кофе арабского помола, у Гомеса вскружилась голова от нежного лакомства, таящего на языке. Мортиша не спешила с угощением: женщины разглядывали друг друга, будто схлестнулись на поле боя две королевы — как в шахматах — чёрная и белая. Две бывшие соседки, коренным образом далёкие друг от друга, однако удивительно похожие.
— Должно быть... — первой в диалог вступила мать Уэнсдей, разгоняя неловкость, зависшую над их головами. Гомес хрустнул зубами, тщательно прожевывая свою долю десерта. — Уэнсдей запаздывает.
— Это непозволительная дерзость, Мортиша. Девочке выпал такой шанс… — Ларисса покачала головой и, аристократично выгибая мизинец, взялась за чашку. — Не понимаю, как можно пренебречь Невермором.
— Никто и не пренебрегает. Наша дочь хоть и своенравна, но дисциплинирована.
— Прошу меня простить. — Горечь кофе осела на языке, обволокла нёба. Ларисса Уимс вытерла края выкрашенных помадой губ салфеткой. — Девочка могла с удовольствием познакомиться со сверстниками. У нас сегодня вечеринка, приуроченная к новому учебному году. Может быть…
Договорить Уимс не дали — Гомес и Мортиша рассмеялись в один голос, переглядываясь и сливаясь в поцелуе, совершенно аморальном и животном. Лариссе пришлось привлечь внимание к своей, ничуть не смущённой увиденным, персоне. Их страсть, удивительное дело, не увяла даже по происшествию двадцати с небольшим лет. Она постучала кончиком ложки по фарфору, и Аддамсы нехотя отлепились один от другой.
— …верь мне, мальчики и вечеринки — последнее, что заинтересует нашу дочь. — Заискивающе произнесла Мортиша, сговорщески подмигивая бывшей подруге по Офелия-Холл. — Она привыкает, прогуливаясь по лесу.
— Но там же может быть опасно.
— Согласен, тучка способна довести до белого каления любого. — Закивал головой Гомес, вгрызаясь зубами в политое кленовым сиропом пирожное.
Мортиша снисходительно улыбнулась супругу и вложила свою тёплую ладонь в его. Тишина становилась утомительной – Ларисса сёрбала напиток, Аддамсы периодически обжимались, действовали на нервы и приводили директрису в ужас при мысли о неконтролируемой страсти.
— И всё же, если она не появится здесь в течение пятнадцати минут, я буду вынуждена отклонить её кандидатуру. Мы и так с опозданием согласились вас принять.
— Двадцать.
— Пятнадцать!
— Двадц..
— Пятнадцать! — младшая Аддамс ещё не появилась, а Уимс уже была в шаге от нервного срыва. Добавляли сложностей изгои, которые пили и пели в пятиугольном дворике Невермора под праздничные залпы салютов и аморальные шутки. Уимс хотела лично проследить за той вакханалией, которую сама же и допустила.
— Ладно. — Сдалась Мортиша, трагически вздыхая и тем самым отрывая Лариссу от созерцания неверморцев. — Пятнадцать минут.
— Я хочу посмотреть личное дело Мисс Аддамс.
— О, конечно, — спохватился Гомес, неповоротливо ёрзая в кресле, обитом кожаными вставками. Передал женщине увесистую папку, тяжесть которой показалась Лариссе впечатляющей.
— Пока нет Мисс Аддамс, я бы не хотела обсуждать её личные успехи или промахи. Поэтому поговорю с вами.
Мортиша отбросила водопад чёрных локонов за спину и стала более внимательна к репликам подруги. На протяжении следующих двадцати минут они успели обсудить предметы, которым обучали в академии, сверили распорядок дня Уэнсдей, коснулись животрепещущей темы поведения в стенах Невермора, поговорили вскользь об успеваемости, родительских днях, финансировании и, конечно же, факультативах. Чайник, до краёв наполненный кофе, внезапно опустел, вновь воцарившееся молчание стало причиной недовольства директрисы. Ей не очень-то и хотелось, чтобы Уэнсдей вошла в число её учеников — слишком странная даже для изгоев, мрачная, асоциальная, деспотичная, исходя из характеристик, представленных в личном деле. В общем, сплошной красный флаг для неискушённых, и возиться с девчонкой Аддамсов Уимс категорически не желала. А тут появился чудесный способ отказать. Ларисса медленно пролистнула досье на Уэнсдей Аддамс, особенно не вчитываясь в текст, и захлопнула папку. Улыбка женщины была триумфальной. Последнее пирожное отправилось в рот.
— Что-ж, — Подвела итоги Уимс, скашивая голубые глаза на циферблат настенных часов в форме ворона. — пожалуй, время вышло. Мне жаль, Мортиша.
Женщина насупилась, на долю секунды замешкалась, схватилась за чашку с давно остывшим кофе и принялась пить. Мортиша, как и подобает любой плохой матери, выигрывала время. Ворковала с Гомесом, делала преувеличенные комплименты Мисс Уимс, которая была падкой на лесть из-за своего одиночества, восторгалась красотой салюта из окна. И пила блядский кофе, смачивая им губы. От каждого движения своей жены Гомес плавился, следил за ней, как за истиной в последней инстанции.
— Две минуты.
— Нет.
— Ларисса, прошу…
— Что «две минуты»?
Дверь распахнулась — двое стражников сконфуженно потирали красные щеки, наперебой говоря о том, что наглости этой девчонке было не занимать. Она не прислушивалась, не сдавалась, не вступала в спор, а просто ударила. Больно и под дых, да так, что два амбала сложились пополам, а после вдобавок получили кулаком Уэнсдей в челюсть. Все присутствующие разом вздрогнули, когда Уэнсдей Аддамс вплыла в кабинет и села между родителями, иначе их ласки было бы не остановить. А задерживаться девушка не планировала.
— Горгоночка моя… — Аддамс презрительно покосилась на отца и хлопнула его по руке, предупреждая дальнейшие поползновения.
— Ближе к делу. — Голос ровный, бесцветный, как линия на приборе жизнеобеспечения, когда человек умирает.
— Уэнсдей! Какое чудесное имя. — В сердцах Ларисса мечтала выгнать взашей всё семейство Аддамс, так как теряла терпение всякий раз, как Уэнсдей смотрела на нее.
— Ближе к делу.
— Должно быть, ты родилась в среду?
— Пятница тринадцатого. — Сказала как отрезала девушка, внутренне сгорая от желания сбежать. Мракобесовская прелесть Невермора превращалась в глазах Уэнсдей Аддамс в пыль.
— «Wednesday» — это из моего любимого детского стишка. — Пояснила спокойно Мортиша, а Уэнсдей закатила глаза настолько сильно, что радужка глаз вмиг исчезла.
— У тебя всегда был интересный вкус, Мортиша.
Раздражение, закипающее в венах Уэнсдей, достигло своего пика. Она вцепилась в подлокотник кресла, на котором сидела, с такой силой, что в глазах заполыхали искры. Директриса Уимс показалась девушке на редкость странной и невыносимой женщиной. Без сомнения, корыстной и хитрой. С такими, как заключила Уэнсдей, следовало быть осторожной и ни в коем случае не рассказать о приключениях с трупом. Наверняка о нём директриса ещё не догадывалась — пухловатых губ Уэнсдей тронула тень улыбки: они с Ксавьером — единственные, кто знал об этом происшествии.
— Поговорим о твоих успехах, Уэнсдей.
Ларисса торжественно распахнула папку, как раз в то мгновение, когда черное сумеречное небо окрасилось в кошмарные яркие оттенки салюта; голос женщины потонул в этой какофонии звуков.
— Восемь школ за пять лет. — Ни тебе похвалы, ни осуждения. Тон Лариссы был сугубо официальным, Уэнсдей не знала, как правильно реагировать на брошенную реплику.
— Не прижилась. Вряд ли даже Невермор способен вынести мой характер. — Темные глаза в обрамлении таких же пушистых ресниц сверкнули зловеще; Уимс встретилась с девушкой глазами. Тяжелая зрительная перепалка затягивалась, но никто из них не жаждал быть проигравшим.
— Невермор — не просто академия, милая. — Нотки нежности, сквозящие в голосе матери, насторожили проницательную Уэнсдей.
— Вот именно, — фыркнула Ларисса, возвращаясь к изучению личного дела Мисс Аддамс. Она же начинала откровенно скучать. Хотелось побыстрее избавиться от вещей Ксавьера Торпа, вычистить докрасна кожу, которая впитала его блядский головокружительный аромат, сжечь дотла его рубашку. Заставить парня мучиться в поисках новой формы.
— Твой послужной список, Уэнсдей, весьма впечатляет. Но если ты и впрямь дисциплинирована, эрудирована и порядочна, как написано в твоём деле… — Сердце Аддамс пропустило удар — она до последнего намеревалась унести ноги из академии, и ни одна тайна, ни один чёртов Торп, ни один труп не способен был изменить её взвешенное решение. — то Невермор от этого только выиграет. У тебя большой потенциал, Уэнсдей.
Воздух в лёгких стремительно закончился, едкие слова, которые просились наружу, почему-то осели в горле комом, ресницы девушки стали подрагивать, а руки и ноги стали предательски ватными. Уэнсдей Аддамс приняли в число учащихся академии. Тотальный провал.
— Кстати, — добавила издевательски Ларисса, ставя печать на одном из многочисленных соглашений. — я решила поселить тебя в Офелия-Холл, туда, где раньше жила твоя мать, Уэнсдей.
Предполагалось, что от услышанного Уэнсдей Аддамс должна была пуститься в пляс, исполнить изысканный реверанс, достойный всех особей королевских кровей, рассыпаться в благодарностях. Но вместо ожидаемого эффекта, девушка задумчиво свела брови к переносице, потянулась за сладкой трубочкой в сливочном креме, сделала надкус и с полным ртом прошептала:
— Я — не моя мать, Мисс Уимс.
Ларисса ошеломлённо заморгала, уязвленная выходкой Аддамс, положила в металлический футляр именную ручку, которой минутой ранее подписывала документы, и улыбнулась.
— В вас больше общего, чем ты сама думаешь, Уэнсдей. — Буквально в лицо воспитаннице выплюнула директриса, возвращаясь на место. — Иногда родители сами не знают, какие сюрпризы способны принести им дети.
Ни Мортиша, ни Гомес не встревали в разговор педагога и ученицы, наблюдая за зарождающимся конфликтом с присущим им скептицизмом. Мортиша довольствовалась зачислением дочери в Невермор, втайне гордилась ею, но не показывала, сохраняя лицо беспристрастным. Мужчина витал в облаках, убаюканный треском поленьев в позади стоящем декорированном камине, и не отпускал руки своей дорогой супруги.
— На что ты намекаешь, Ларисса? — Театрально изображая недовольство, поинтересовалась мать Уэнсдей, прекращая ядовито скалиться в улыбке.
— Ваша форма, Мисс Аддамс, ждёт Вас — она уверенно сделала акцент на слове «Вас» и выдержала паузу: — в Вашей комнате. Наши портные сшили для вас индивидуальный комплект одежды в чёрно-белой цветовой гамме.
С каждым словом, с каждым взмахом ресниц и ударом сердца Уэнсдей чувствовала себя загнанной в ловушку — она готова была с распростёртыми объятиями встретить ворота Ада, если бы представилась такая возможность. Родители сочли её форму, дурацкую сине-черную кофту, как нечто само собой разумеющееся, тогда как директриса упивалась собственным знанием.
— Советую вам, Мисс Аддамс, не пренебрегать правилами поведения в академии и вернуть форму её законному владельцу. — Щеки Уэнсдей вспыхнули пламенем, прозрачность ее кожи на короткий миг стала мучительным мифом.
Девушка прикрыла глаза, мысленно прикидывая в уме семизначные числа, высчитывая, просчитывая, умножая их между собой и отнимая, лишь бы чем-нибудь занять мозг. Директриса Уимс вручила загадочной теперь Мортише папку, встала из-за стола, гордо промаршировала к растерянной Аддамс и отодвинула лацканы на кофте Торпа. Вшитые в изнанку буквы
«Х/Т» показались ей надругательством над душевной организацией Уэнсдей. Они вывели девушку из равновесия, заставили отмалчиваться и позорно идти за непоколебимой Лариссой в её белоснежном одеянии в крыло общежития, где Уэнсдей предстояло отбывать срок. И никак по-другому. Хотя в тюрьмах был свой шарм, так говорил когда-то маленькой девчушке любимый дядя Фэстер.
По мере отдаления Уэнсдей от двери кабинета директрисы Уимс, её уверенность в правильности собственных действий улетучивалась. Она не помнила, как из общежития мигом, надеясь остаться ни для кого незамеченной, проскользнула в главный корпус академии. Рассматривать архитектуру главного здания не было ни желания, ни сил, ни времени. В нём содержались кабинет Мисс Уимс, административный блок, пищеблок и больничный отсек, напоминающий тюремный лазарет.
Уэнсдей сочла нужным идти прямой твёрдой походкой за блистательной Уимс в сопровождении родителей, потому как отступать было вовсе не в её правилах. И плевать, что подвыпившие подростки в зените пубертата кощунственно щурились, некоторые позволяли себе улюлюкать и материться. Аддамс их героически игнорировала, хотя мысленно представляла самые изощренные виды пыток. Праздник во дворе Невермора принимал мерзкие обороты — целующиеся парочки сновали по дорожкам, ворковали о любви и свято верили в искренность чувств под действием психотропных препаратов и спиртного.
Сказочные долбоебы. Существа, вылезшие из-под толщи современных бульварных романов.
У Аддамс эти отвратительные постные рожи вызывали неконтролируемые мигрени. Музыка отягощала процесс болезненных импульсов — попсовая, лишенная смыслов и утонченности. В главном холле Невермора девушка лицом к лицу встретилась со своим кошмаром — сценой, достойной оскароносных премий: на неё, как на добычу, глазела добрая половина учеников. Стать объектом повышенного внимания — последнее, чего бы хотела сейчас Аддамс. И всё бы ничего, она бы умело замаскировалась, без труда сошла бы за «свою», но серая масса, именуемая изгоями, к сожалению, разбиралась в тонкостях одежды Невермора. Особенно, блять, вечером, наполненным залпами салютов и запахами второсортного алкоголя. Они все были разодеты менее официально. На самом деле, практически походили на людей — джинсы, свитера, обтягивающие блузки, кошмарно яркие топы, неприлично короткие юбки. Никакого соблюдения этикета — только не первого сентября, когда с добровольной отмашки Уимс им разрешили напиться и потрахаться.
Уэнсдей шла с гордо поднятой головой, хотя феноменальный слух, восприимчивый даже до жужжания мух за окном, выцепил самые грязные, нелицеприятные комментарии в её адрес. «Ничего, — подумала Аддамс, сочувственно скосив глаза в сторону бестолковой хихикающей сирены. — твои жабры станут для меня отличным лакомством на завтрак». Да, она сама выглядела в эту минуту, как огородное пугало — сине-чёрная кофта Торпа, небрежно наброшенная на плечи, его же, чёрт возьми, рубашка и её юбка, едва доходящая до колена. Тут уж точно было о чём поговорить — да, если быть откровенным, Аддамс даже не заботилась об аккуратности своего внешнего вида и двигалась в Офелия-Холл, как на заклание.
— Ого, ты чёрно-белая. — Какой-то умник бросил едкую фразочку, преграждая путь Уэнсдей. Поразительно отточенные рефлексы сработали безотказно — и вот туша ученика лежит под тяжёлым ботинком Уэнсдей и что-то невнятно бормочет.
— Ого, твои интеллектуальные способности остались на дошкольном уровне. — Съязвила она, мрачнея ещё больше.
Директриса Уимс разразилась истошным криком, но голос её был лишен всяких звонких тональностей и гремел басом, внушал страх.
Женщина грубо одёрнула Уэнсдей и поволокла в общежитие. Родители стали отчитывать дочь за «вызывающее поведение». Аддамс скукожилась, теряясь по сравнению с увесистой фигурой Лариссы, и не отзывалась на упрёки родных. Знала, что они в восторге от устроенного маленького представления, в то время как сама Уэнсдей страшно утомилась за какие-то несчастные три часа.
Атмосфера в холле накалялась — теперь после выходки Уэнсдей перед ней расступались. Словно лицо девушки горело предупредительным красным, как на табло. Изгои рассеивались, как дым, крутили пальцем у виска, перешептывались. И те немногие кретины, что толпились у лестницы на первом этаже, вызывали в Уэнсдей приступ отвращения. Всё, на что студенты хвалёной академии были горазды — пить лошадиными дозами.
***
Уэнсдей Аддамс, переступив порог комнаты, оказалась запертой один на один с демоном в своём персональном Аду: повсюду мерцали разноцветные огоньки, свет которых мгновенно ослеплял, музыка гремела и валила с ног. Перед лицом девушки порхало «нечто», абсолютно осчастливленное и сияющее, как новенький скальпель, ни разу не побывавший во внутренностях трупа. Гримаса отчаяния, должно быть, застыла на обескровленном лице Аддамс — она даже перестала дышать, наблюдая за тем, как то самое «нечто» в розовых рюшах игнорировала присутствие вошедшей. Вопиющее хамство, никоим образом не достойное прощения. Светлая макушка соседки колыхалась, разноцветные кончики волос заставляли Уэнсдей пятиться — девушка практически поверила, что у неё развилась аллергия на все цвета, кроме классических.
— Энид. — Прервала всё веселье Уимс взмахом руки, заставляя этот цветастый вихрь остановиться. — Энид, прошу, познакомься. Это Уэнсдей Аддамс — твоя соседка.
Реакция последовала незамедлительно в виде восторженных визгов, ослепительной беспорядочной улыбки, от которой у Аддамс сводило челюсти, и каких-то безумных прыжков. Блондинка Энид кружила по комнате, казалось, вообще не замечая настроения Уэнсдей. Та стояла истуканом около двери, скрещивая недовольно руки на груди. На восковом лице были написаны все эмоции, на которые, в принципе, Аддамс была горазда.
— Ну, мы пойдём.
Именно в эту минуту Уэнсдей отчаянно захотелось попрощаться с родителями, высказать пару ласковых за заточение с этим радужным безумством, но она еле уговорила себя не двигаться и лишь мельком взглянуть на увлеченных беседой Мортишу и Гомеса.
— Как я рада, как я рада! — Без умолку верещала Энид Синклер, глядя на Уэнсдей огромными, чистыми, как лазурное озеро, глазами.
За две минуты знакомства девушка успела довести Уэнсдей до безумия: её богатый эмоциональный диапазон шёл вразрез с жизненным укладом прибывшей. Она дёргала Аддамс за руки, кружила вокруг, как акула, не решавшаяся сделать смертельный бросок, скакала, душила невыносимыми объятиями. Газовая камера в Аушвице, как наивно полагала девушка, и то была бы не настолько беспощадна к её утомлённому маленькому телу и совершенному обонянию, как приторные ванильные духи соседки. Уэнсдей поморщилась, взяла себя в руки, вышла из оцепенения и выставила вперед руку, останавливая эту невозможную тактильную пытку.
— Никогда. Ко. Мне. Не. Прикасайся. — Очевидно, Энид Синклер за пару минут истратила весь лимит дружелюбия Уэнсдей. Воздушный розовый шар, летающий по комнате, Аддамс незамедлительно лопнула, а Энид, надувая губы, заткнулась.
— Ты всегда такая… — Девушка делала над собой усилие, чтобы подобрать подходящее слово, но потерпела унизительную неудачу.
— Я не люблю шум, не приемлю вторжение в моё личное пространство, чертовски ненавижу сладкие ароматы и бессмысленные разговоры.
Жизненная энергия Энид, которая била ключом немногим раньше, с появлением Аддамс иссякла. Синклер встревоженно смотрела на девушку, занимая место на кровати и болтая ногами — характерный признак излишней нервозности. А она ведь так ждала: приготовила целую охапку засахаренных орешков в шоколадной глазури, обратилась за помощью к Аяксу, чтобы воздушные шарики торжественно взмыли под потолок, украсила комнату новогодними гирляндами. Встречая грёбанную Аддамс как долгожданное Рождественское чудо.
Чудо пришло, только магия удивительным образом рассеялась, являя Энид Синклер мрачное безэмоциональное существо с маниакальной ухмылкой. И зареветь девушке захотелось больше, чем обнажать когти, точнее, их подобие.
Она выключила музыку — комната заполнилась мотивами мелодии с улицы — веселье было оглушающим, хлюпнула носом и уставилась на свои новенькие белые кроссовки. Аддамс тоже уподобилась соседке и села на отведенную ей кровать: осмотрелась придирчиво, сканируя каждый уголок комнаты, убрала неподъемный чемодан под кровать, а вещи аккуратно разложила в шкафу. Там же она нашла форму с инициалами
«W/А». Принялась переодеваться под одинокие всхлипы Энид.
— Я тебя не держу. — В спокойной манере пробормотала Уэнсдей, затылком чувствуя затравленный взгляд Синклер.
Соседка была до омерзения навязчивой, потому блаженная тишина длительностью в целых три минуты, превратилась для Уэнсдей в девятое чудо света. Девушка завершала примерку костюма, когда Синклер вплотную приблизилась к ней. В девятый, сука, раз нарушая личные границы Уэнсдей Аддамс. Должно быть, бессмертный или быстро генерирующийся изгой. Две девушки отзеркаливали положение друг друга, вплоть до уверенных, ледяных взглядов — черная надвигающаяся гроза против небесной безмятежной синевы. То, что произошло дальше, впоследствии и пристыженная Уэнсдей Аддамс и изнеженная Энид Синклер наотрез отказались комментировать.
***
Уэнсдей обзавелась лопатой, рукоять которой до смешного доставала девушке до плеч, и зло скрипнула зубами. Настроение на следующий день выдалось на редкость паршивым и отнюдь не приносило удовольствия. Многочисленные раны на белых впалых щеках кровоточили и саднили, обида, ярость и презрение к себе достигли критической отметки. Девушка шла по вымощенным дорожкам пятиугольного двора, будучи объектом для насмешек. Но бороться с толпой Аддамс не стала бы даже от перспективы скоропалительной смерти.
— Слышал, первая ночь в Неверморе прошла не без потерь? — Ядовитая ухмылка расцвела на лице Торпа. Парень высился перед ней, опираясь подбородком на еще одну лопату. До этого он лениво грёб инструментом россыпь зелено-желтых листьев, а при виде Аддамс не удержался от комментария.
— Рот закрой, если не хочешь, чтобы я тебе его зашила ночью, пока ты спишь.
Угроза получилась смазанной и не устрашающей — Аддамс теряла сноровку в выпаливании едких фразочек, после которых всех желающих приблизиться к ней сдувало ветром.
— Да ладно тебе, Уэнс. — Не унимался Торп, забавляясь. — Мне стало смешно уже после того, как ошарашенный Аякс сообщил мне, что вы с Энид стали соседками по больничной палате, после того, как стали просто соседками. — Художник прыснул в кулак и ждал терпеливо реакции Уэнсдей.
Дурацкое сокращение имени. Дурацкий Торп. Дурацкая ситуация, ставящая под сомнение ее годами выработанный авторитет.
Теперь все обитатели Невермора не боялись подходить к Аддамс, а держались на расстоянии, чтобы отпускать омерзительные шутки. Некоторые, страдающие похмельем, издевались особенно ёмко.
— Проваливай. — Процедила сквозь зубы Аддамс, выгребая листву на заданном периметре дворика. Она глядела себе под ноги, не в силах противостоять заразительному спокойствию Торпа.
Но он ожидаемо остался ошиваться поблизости. Посматривал на Уэнсдей с опаской, но ничего не говорил, держался обиняком. Энид отбывала наказание в виде уборки на другом конце пятиугольного двора, намеренно игнорируя присутствие Аддамс. Глаз девушки был перебинтован, с некогда розовых губ, подчеркнутых душистым розовым блеском, не сходила гематома. Да, Уэнсдей знатно приложилась к лицу оборотня. Лицо Энид, испещрённое кровоподтёками, служило отличным напоминанием о том, что водить дружбу с Уэнсдей Аддамс, изматывающую дружбу, не стоило.
— Из-за чего подрались? — Торп проследил за взглядом Уэнсдей, прикованным к Синклер, и заставил девушку отшатнуться. Всё в этой чертовой академии пошло наперекосяк.
— Слишком много розовых конфетти посыпалось мне на голову. В таких случаях я хладнокровно обезглавливаю.
Директриса Уимс прошлым вечером пришла в ярость от увиденного и распорядилась всем немедленно прекратить празднование и разойтись, а утром заявила, что все студенты Невермора обязаны головой отвечать за поступки и наградила каждого садовничьим инвентарём. Некоторые получили грабли, одни пришли в мнимый восторг от мытья громоздких окон. Ксавьеру и Уэнсдей выпала участь убирать листву и мусор на залитой солнцем лужайке перед главным входом.
— Многообещающе. — Присвистнул Торп, хорошенько припоминая, как ловко девушка расправлялась с останками Роуэна. Исполосованные следы от когтей выглядели пугающе гармонично на лице взбешенной Аддамс. Впрочем, она не показывала всех чувств, что обуревали ее, но Ксавьер всё понял сам — девушка надолго выпадала из реальности, вяло обмахиваясь граблями и лопатой.
Вскоре полуденное солнце лениво заскользило по небесной глади и спряталось за плотной стеной облаков, которые скучковались и образовали тяжёлые свинцовые тучи. Все ученики поспешили убраться под крышу с первым шуршащим перестуком капель по крышам, а Уэнсдей осталась. Она возилась с комьями грязи, остервенело и вполне сознательно убирала обертки из-под конфет, несмотря на протестующие вопли Торпа. Все остальные смылись, как только появилась возможность откосить от работы. Парень старался привлечь её внимание — безуспешно.
Просто под раскосыми ударами усиливающегося ветра и ливня Аддамс становилось морально легче — они вымывали её позор, успокаивали горящую кожу, не давали чувствовать себя жалкой. Уэнсдей впервые получила по лицу и не вышла победителем из драки.
— Уэнс, — дождь хлестал, приводил в порядок мысли, очищал рассудок.
Грёбанное иррациональное «Уэнс». Она ведь, блять, Уэнсдей. Уэнсдей Аддамс — страх и смерть во плоти. — Уэнс, прекращай.
Ксавьер оголтело выбежал под открытое небо, отбрасывая весь инвентарь, оставляя его мокнуть на земле, пока Уэнсдей наслаждалась стихией. Бушующей стихией, отражающей внутреннее подавленное, прекрасное состояние Аддамс. Девушка раскинула руки стороны и с безумной улыбкой на устах подставила крупным холодным каплям дождя свое кукольно фарфоровое лицо.
— Уэнсдей, — Ксавьер запыхался, пока бежал, на что Уэнсдей отреагировала мысленной издёвкой над промокшим до нитки парнем. — Уэнсдей, блять. — Ого, в лексиконе Торпа присутствовали нецензурные слова? — Уэнсдей, уходим.
Она не шелохнулась. Капли стремительно попадали в нос, глаза, заливались в глотку, мешали видеть ясно, но то был ни с чем несравнимый кайф, которому Уэнсдей Аддамс отдалась сполна. Девушка подпитывалась энергией грозы, умилялась раскатам грома, росчерку молний и сходила с ума в самом приятном понимании слова, при виде мольб Торпа. Он наплевал. Наплевал на её напускной холодный вид, продрогшее тело, собственные ощущения. Проигнорировал нездоровый блеск глаз Уэнсдей, ее кулаки, которые она выставляла, чтобы он вдруг не посмел коснуться ее. А он посмел и коснулся, и Аддамс на всевозможных скоростях полетела в тартарары, как только его холодные тонкие пальцы сомкнулись на пояснице Уэнсдей. Он уносил ее подальше от пронизывающего ветра, от буйства природы, от любопытных взглядов. Хотя в сущности, во дворе остались до последнего только Уэнсдей и Ксавьер.
Девушка лежала, придавленная грузом одновременно трех одеял. Крупная дрожь била Уэнсдей, лихорадка не давала ни малейшего шанса банально пошевелить рукой, не то, что бы встать и сбежать из комнаты Торпа. Чёлка смешно завилась и опадала на лоб причудливой завитушкой, что, несомненно, Аддамс злило.
— Проснулась? — Послышался извне голос Торпа, и Уэнсдей уставилась на его физиономию — выглядел он измотанным. — Я принес тебе градусник и лимонную настойку.
— Оставь себе. — Разумеется, защитная реакция. Конечно, очень не вовремя. — Ты не мог бы…
Это всё неправильно. Она не должна просить. Опускаться до социальных контактов с нежелательными для нее личностями. Тем более не должна находиться в постели одного из них. И тотально плевать на температуру, слабость и першение в горле. Уэнсдей Аддамс не должна никому ничего и никогда.
— Ты не мог бы.. — она смутилась, пока глаза цвета весеннего молодого леса прожигали в ней дыру. — Ты.. — проклятье. — Ты не мог бы перенести меня в мою кровать? — Как унизительно это звучало, Аддамс стало почти физически больно.
— Нет, Уэнсдей. — Покачал головой Ксавьер, взял незнакомую девушке микстуру и стал смешивать содержимое пакетиков.
— Мы нарушаем правила поведения в академии. — Она взывала к его хвалёной порядочности. — Я не должна быть в мужском общежитии.
— С каких пор тебя волнуют правила? Мои приплюснутые в двенадцать лет пальцы протестуют.
Уэнсдей закрыла глаза — терпеть болтовню Ксавьера было невозможно.
— Я пойду сама, спасибо.
— Уэнсдей, ты проспала больше десяти часов. В академии карантин. Кто-то из учеников заболел корью, больничный отсек переполнен. Ларисса лично заходила проведать тебя. — Святое благородство! — Энид болеет корью в вашей комнате, пока я присматриваю за тобой.
Уэнсдей Аддамс оказалась в ловушке, расставленной силами свыше или силами Преисподней. Тело отказывалось слушаться, мысли путались, а общего у нее с Торпом стало значительно больше — тайна убийства и одна комната на двоих. Это катастрофа.
