Монотонный бубнёж дальнозоркой и сгорбленной Миссис Гиллис вгонял в уныние. Скучные лекции никогда не были предметом обожания и повышенного внимания Винсента Торпа. А категоричная и фанатичная Миссис Гиллис лет семидесяти от роду вообще была его личным палачом. Сдались ему эти млекопитающие, хордовые, бесхребетные и прочая чушь, которую пытались ввинтить в головы студентам Невермора. Не способствовал слизкий вид чешуйчатых желанию учиться. Вообще. Никоим образом. Женщина, чьи волосы были перетянуты безвкусным синим бантом, окинула прищуренными глазами аудиторию, провела железной линейкой по списку с фамилиями академической группы и хмыкнула.
Винсент знал, что последует за этой многозначительной реакцией — сперва полноватая Миссис Гиллис выдержит театральную паузу, затем покосится на него с опаской, проведет мясистым пальцем по острому кончику линейки и непременно вызовет его к доске на посмешище одногруппникам. Чёртов Невермор. Чёртов отец. Чёртовы правила, требующие, чтобы потомки элит проходили обучение в многовековом престижном Неверморе. Потомки с изъяном, они же — изгои.
— Винсент, — хрюкнула от удовольствия Миссис Гиллис, а мальчишка лет семнадцати на вид, весь стушевался, протяжно выдохнул от безысходности. Всё в точности, как он предсказывал. Впрочем, даром предвидения он, Винсент Торп, не обладал. Юноша вперил в преподавательницу по зоотерике* недобрый проблеск серых глаз и встал, натянулся, как струна. — Пропусти свою соседку по парте. Мисс Фрамп поведает нам об особенностях поведенческих реакций представителей класса Млекопитающие типа Хордовые, Семейства Слоновые…
И бла-бла-бла. Его брови от удивления отделились бы ото лба и взметнулись бы вверх, если бы могли. Интересно. Сегодня не он падёт жертвой допроса с пристрастием от взбалмошной многовековой старушенции. Невзлюбила она эту парочку с самой первой встречи, ой, как невзлюбила. Впрочем, Гомеса Аддамса — третьего из их несокрушимой компании, тоже не шибко жаловала отметками. Но он хотя бы сегодня, к счастью, отсутствовал, так что приходилось отдуваться Мортише за все грехи.
Винсент бросил затравленный взгляд в окно, за которым низко проплывали перистые облака.
Один. Отвлекающий маневр обязан был сработать безупречно — Миссис Гиллис уткнется в бесконечный рой учебных талмудов и будет изредка вставлять никому не нужные комментарии относительно ответа Мортиши.
Два. Торп справлялся с поставленной задачей, если не на отлично, то, как минимум, добросовестно — вряд ли ненавистная преподавательница зоотерики найдет что-то преступное в простом разглядывании пейзажа за окном.
Три.Мисс Фрамп, втиснутая в темно-фиолетовую форму, начала откровенно тянуть время и углубляться в перечисление заумных терминов, значений которых Винсент не знал. Боковым зрением он улавливал взгляд подруги — умоляющий, разящий безнадегой, но не отчаянием. Отнюдь. Мортиша была падка на приключения и извернулась бы из любой, даже самой тупиковой ситуации. Но помощь бы ей, конечно, не помешала.
Винсент с укором покосился на Миссис Гиллис. Старушка нетерпеливо сыпала недовольствами, утопая среди кладбища бумаг. Почему кладбища? Путь лекционным материалам Миссис Гиллис был заказан — в топку и только. Торп, вопреки вволю расшатанным нервам, придвинулся к девушкам, сидящим впереди. Наивные создания, способные одним раскосым взглядом, отпугнуть любого. Сестры-близняшки, плюсом ко всему безнадёжные зубрилки. Винсент переклонился через длинный стол-парту, опаляя дыханием щеку одной из них. Конечно, тонкий профиль Винсента, его пронзительные серые глаза, рот, искривленный ленивой усмешкой, каштановая шевелюра вызывали благоговейный трепет у большинства здешних обитательниц. Он знал, какое впечатление производит на непритязательных девушек-скромниц. Волосы одной из них всколыхнулись, изо рта повалил дымок, зрачки расширились.
— Ну-ка, девочка, покажи мне правильный ответ. — Голос Винсента был тягучим, магически восхитительным. Студентка с первой парты нервно втянула голову в плечи. Естественно, отодвинулась так, чтобы Торп мог увидеть правильный ответ.
— Хо-бо-то… — Винсент прищурился, лаская слух отличницы елейным тоном. — Хо-бо-то-вид-ны-е.
Мортише не нужно было повторять дважды: девушка мгновенно выпалила правильный ответ, торжествующе завела руки за спину и улыбнулась, как охотница над пойманной добычей. Ловкость рук и никакого мошенничества. Они с Винсентом переглянулись, негласно кивнули друг другу, пока Миссис Гиллис сокрушалась над беспардонностью Мисс Фрамп.
— Благодарю вас, Леди. Вы приглашены в тайное сообщество «Беладонны» на один из ритуальных вечеров.
Девушки извелись от томного вздоха Винсента, направленного в их сторону. Казалось, очки одной из близняшек треснули от напряжения, ровная, как трость, спина покрылась толпой мурашек.
— Ничего не говорите. Мы вас ждём. — Добавил Винсент и потерял всякий интерес к этим второсортным людишкам. К тому времени Мортиша возвратилась к своему законному месту. Выглядела она не настолько воодушевленной, какой была пять минут назад. Мисс Фрамп откинула водопад волос за спину, ткнула локтем в бок сияющего от проделки Торпа и процедила сквозь зубы:
— Мы втроем хотели изучить Дневник Фолкнера.
— Эти двое… — Винсент облизнулся, стреляя игриво взглядом. — Не помешают. Признай это, Морти. Мы долго будем переводить с идиша текст, начертанный в этом проклятом пророчестве. А они умные…помогут. — Небрежно повел плечами Торп, протягивая решительной Мортише ручку для конспектирования.
— Ладно. Надеюсь, Гомес подготовил всё в библиотеке.
— Пф, естественно.
— Ты точно уверен, что не вернешься в Невермор в следующем семестре? — До конца этого оставалась неделя, после чего Винсент намеревался покинуть стены академии. И по своему желанию, и не по своему одновременно.
— Мои способности так и не проявились, Морти. Я бракованный изгой. — Голос парня был преисполнен обиды, а также напускного веселья. Мортишу этим было не провести — расстроенная физиономия Торпа затем еще долго сопровождала Мисс Фрамп в видениях.
— Но вдруг после каникул…
— Нет, Мортиша. Нет. — Не дослушивая, перебил парень, стиснув зубы. — Я поступлю в Йельский университет.
— Кем ты будешь?
— Обаятельным, непревзойденным ведущим на телевидении. Это направление только набирает обороты, вот увидишь.
Видит Бог или Дьявол, как нестерпимо сильно Винсент не хотел оказаться у кованой ограды Невермора. Навязанные взгляды, элегантные наряды, высокопарные речи, требующий повиновения светский этикет, достали его порядком. Потому когда отец буквально против воли втиснул Торпа в академию, когда захлопнулись все двери к свободе, Винсенту ничего не оставалось, кроме как защищаться. Не искать защиты, нет. Стать одиночкой, отверженным изгоем среди сборища изгоев. История получилась бы весьма занятная, если бы не одно, обличающее его главный недостаток «но»: Винсент не имел ровным счетом никакого дара. Ничего, что бы можно было назвать индивидуальной особенностью. Как только Винсент Торп переступил порог «Нибелунг-холла», к нему не без любопытства потянулись и сверстники и те, кто числился курсами старше. Их всех поголовно интересовали доходы отца, баснословные деньги, статус, которыми Винсент не боялся хвалиться. Но его статусность, привилегированность рассыпалась в пепел, едва студенты прознали, что Винсент был обычным мальчишкой с раздутым самомнением.
Так, из числа любимчиков Невермора он откатился на самое дно студенческой цепочки. И обозлился на всех и вся. В первую очередь, на себя.
Нет, девчонки, будь-то завораживающие сирены, покорные волчицы или своенравные вампирши, не обходили Винсента Торпа стороной благодаря его вызывающей, собирающей завистливые взгляды, внешности. В семнадцать лет он уже кое-что да понимал о том, как работают человеческие взаимоотношения и умело пользовался своей красотой. «Нарцисс? — хихикал противно Винсент, собирая в низкий хвост свои темные густые волосы. — Ну, и что? Кто не любит себя, тот обречен остаться на дне». С этим девизом за плечами Винсент существовал в Неверморе практически целый семестр. Впрочем, изгойские свойства так и не дали о себе знать, терпение взрывного Торпа было близко нулю, а атмосфера обучения в академии тяготила его.
Спасением во плоти для Винсента стали посиделки и близкое общение с Гомесом Аддамсом — его соседом по комнате в «Нибелунг-холле». Да, чудаковатый щуплый паренек с носом-картошкой и пронырливыми глазами мог бы вызвать у любого другого отвращение, только не у Винсента, в Аддамсе он видел союзника. А когда Мортиша Фрамп стала завсегдатаем их комнаты в общежитии, Торп оттаял окончательно и позволил этой парочке занять особую нишу в своем сердце. Винсент ограничился общением с этими двумя, наслаждался, насколько мог, вниманием к своей персоне, игнорировал смешки, презрительно брошенные в спину, и подумывал свалить из Невермора. Последние два месяца в академии Винсент окрестил сносными благодаря дружбе, жажде приключений в компании Гомеса и Мортиши и тайнам. Вот и очередная вылазка в библиотеку общества «Белладонна» подогревала растущий интерес. Членом Белладонны Винсент стал, но с большой неохотой, после того, как узнал, что эти бездари ни на что не годились даже с магическими способностями. Остальные участники клуба бессовестно протирали штаны, плели интриги, восторгались низкопробными ужастиками о мифических Хайдах.
Мортиша и Гомес — единственные, кто не разделял мнения большинства, оттого Винсент относился к ним уважительно, благоговейно. Именно Фрамп по счастливой случайности отыскала в одном из сейфов таинственный Дневник Фолкнера, который им вечером предстояло расшифровать. А после Винсента не будет в академии.
— Винсент. — Вывела из раздумий Мортиша, склонившись над узорчатым учебником в трухлявой обертке. Она была опечалена предстоящим отъездом друга. — Прежде чем ты уедешь…
Обведенные черным лаком ногти впились в локоть задумчивого Торпа. Он встретился глазами с Фрамп и нахмурился сильнее — ее жалостливый тон, на который обычно Мортиша была скупа, не предвещал ничего хорошего.
— Хочу подарить тебе этот кулон. — Девушка, вымученно улыбнувшись, вложила в ладонь Винсента небольшое тяжелое украшение из серебра. Холодные пальчики, задержавшиеся на распаленной коже, будто бы отрезвили Торпа и он изумленно вытаращился на нее.
Украшение выглядело, как хорошо подобранный аксессуар, подходящий и женщинам, и мужчинам — угловатый череп с черными глазницами сиял в зажатой руке фосфоресцирующим огнем, точно заговоренный. В сущности, так и было. Мортиша отдала другу последнее выгодное приобретение, которое было окутано магическим флёром. И выжидающе пялилась на лицо Винсента. Кончики его пальцев наэлектризовались, на загривке волосы встали дыбом — перед глазами парня хороводом запестрели разные оттенки белого, черного и серого. Виски запульсировали острыми вспышками боли, так что Торп оторопело взялся за голову: поразительно ослабевший и задыхающийся. Впрочем, через минуту, что показалась ему вечностью, волна боли отхлынула, разум Торпа очистился.
Мортиша нисколько не растерялась. Сверкающие темнотой глаза наблюдали за Винсентом зачарованно: на бледных щеках проступил персиковый румянец, придавший Фрамп очарование. Спустя несколько минут плохо соображающий Винсент догадался, что девушка стеснялась.
— Этот кулон содержит сгусток моей энергии. Малую часть. Так мы будем связаны друг с другом даже когда ты уедешь.
Винсент раскрыл рот от захватившего его внутренности волнения. Внутри грудь горела огнем, желудок скрутило спазмом, а глаза распахнулись настолько широко, что парень подумал, будто капилляры лопнули. На негласно утвержденном языке их общения подобный жест и подарок из рук Фрамп воспринимались, как своеобразное признание в любви. Не в любовном плане, разумеется, но она как бы говорила: «Наша дружба преодолеет даже такую мелочь, как расстояние». Винсент одним небрежным движением привлек Мортишу к груди и оставил робкое касание губ на макушке подруги. Роскошь, которую он рискнул себе позволить, иначе не сносить ему головы от тяжёлой руки Гомеса.
— Спасибо, Морти. — Трель звонка оповестила всех студентов об окончании лекции. Миссис Гиллис выплыла из кабинета, угрожая тростью разбушевавшимся воспитанникам. Винсент вздрогнул: они просидели так в обнимку десять минут, а то и больше. Не хватало ему пересудов об интрижке с девушкой друга. — Я тронут.
— Когда ты обретешь свой дар, — Мортиша выбралась из кольца рук Торпа, приглаживая всклокоченные волосы. — Вся твоя сила будет сосредоточена в кулоне. Сейчас он сосуд, и только тебе решать, чем его наполнить.
— А если у меня нет никакого дара? — Змеевидное плетение подарка приятно холодило кожу, Винсент поспешил убрать его во внутренний карманчик форменного пиджака.
— Есть. Дай себе время, Винсент. — Девушка поднялась из-за парты, когда в дверном проеме мелькнула последняя фигура студента. — А сейчас будь добр помочь Гомесу в библиотеке.
Нестерпимая жажда мучила Уэнсдей — в самых кошмарных снах она не могла вообразить себе, что будет настолько позорно зависима от обыкновенных инстинктов. В голове гулял ветер, его гул перекрывал все прочие звуки: заглушал низкий вибрирующий голос Ксавьера, перезвон птиц за окном, топот бегающих медбратьев и сестер. Всё, на чём предпочла сосредоточиться Аддамс после продолжительной серии видений, утоление жажды и слабости. Ощущение бессилия накатывало на девушку волнами, парализовало. Ей хотелось поскорее избавиться от этого гнетущего чувства, пустившего когти в недра ее сознания. «Мама и Винсент Торп. Кошмарно. Этот тип, которого, оказывается, я знала с детства. Друг семьи. Сижу, как блеющая овца на коленях его сына с задранной юбкой». Щеки Аддамс зарделись румянцем, ресницы задрожали — смотреть на Ксавьера оказалось для Уэнсдей непосильной задачей, словно разом на ее плечи обрушили все тяготы мира. Но Торп выжидающе наблюдал за ней, стискивая подбородок двумя огрубевшими от постоянного рисования пальцами.
— Уэнсдей, что ты видела? — Девушка механически потянулась к подвеске с поразительно сверкающим черепом и застыла. Тотально плевать на положение, на близость с Ксавьером. Это тот самый медальон, кулон, чертов проводник для связи Мортиши и Винсента Торпа.
— Родителей.
— Что там было? — Феноменальный кретин. Испробовал все успокаивающие интонации в голосе, чтобы подбодрить Уэнсдей. Не выпускал из объятий, расспрашивал методично, по слогам, обращаясь, словно с ребенком.
— Моя мать и твой отец. Они были знакомы ближе, чем я предполагала. — На этих словах Аддамс поморщилась, точно уязвленная новой информацией.
— Они были… — Торп дёрнулся, как от пощечины, тщательно подбирая подходящее слово: — любовниками?
— Нет. Друзьями.
Уэнсдей завела обе руки себе за шею, повозилась с застежкой, списывая дрожь в пальцах на последствия недавнего перемещения в видение, и преподнесла подношение художнику. Одна рука его по-прежнему покоилась на пояснице Аддамс, вторая схватилась за материал украшения. Зеленоватые глаза Торпа завращались со скоростью, казалось бы, света — в них отражался огонь интереса, смятения и непонимания одновременно. Девушка не спешила отталкивать Ксавьера, ведь гораздо увлекательнее было проследить за его реакцией. Очевидно, это он послужил отправной точкой для воскрешения образов из прошлого, где Мортиша и Винсент — ученики Невермора. Разумеется, Уэнсдей не доверяла ни одной живой душе, но Ксавьер…с ним творилась необъяснимая чертовщина, потому когда парень оторвал долгий гипнотирующий взгляд от серебряного ободка, Уэнсдей едва ли не грохнулась на пол и не задохнулась: зрачок глаз Торпа перекрыл бриллиантовую зелень. Они сделались глубинно-черными, как дыры в космосе.
— Этот кулон долгое время был у отца.
— Ты его помнишь? — Шепотом, боясь шелохнуться, спросила Уэнсдей, накрывая своей ладонью руку Торпа.
— Да, в детстве. Отец носил его, не снимая.
— А потом он появился у меня. — В бульварных романах, которыми изредка насиловал свою нервную систему Пагсли, когда девушки кусали губы, то непременно, считалось, что они флиртовали. Уэнсдей кусала губы от высшей степени возбуждения, нервного возбуждения.
— Откуда?
Аддамс спешилась с ответом и намеревалась выпалить нечто саркастичное, чтобы Ксавьер перестал испытывать на прочность ее вдруг ослабевшую психику, чтобы не смотрел на нее так пристально, чтобы размазать по лицу его безликие неживые глаза, стереть из памяти проступившую щетину и линию губ. Но новая порция картинок заполонила собой всё пространство, Уэнсдей запрокинула голову и очутилась по ту сторону видения. На сей раз девушка стала сторонним наблюдателем и в красках видела и слышала всё, что творилось вокруг. В свою очередь, ее не видел и не слышал никто — она обернулась невидимкой, тенью, неотступно следующей по пятам Винсента Торпа и Мортиши.
Подглядывать за матерью было аморально. Упаднические настроения, витающие в воздухе, передались и Уэнсдей. Впервые в жизни Аддамс столкнулась лицом к лицу с настоящей личиной страха — Мортиша дрожала от накопленных рыданий, прозрачные слезы катились по щекам и окропляли землю вокруг ворот Невермора. На улице установилась тишина.
— Mi Amigо , — пророкотала изящная копия отца Уэнсдей и взглянула на одухотворенного Торпа. — мы с моей королевой будем скучать.
Гомес всегда был слабовольным, выражался пространными литературными приемами, сетовал на необразованность нынешнего поколения и проглатывал чересчур много домашней стряпни супруги, но сейчас в глазах дочери он открылся в ином свете. Не утратив ещё своих юношеских достоинств. Если верить видению, Гомесу, как и Мортише, было 17-18 лет. «Чудесно», мысленно причитала Уэнсдей, притаившись за россыпью диких кустарников.
— Всё не так плохо. Мы сможем созваниваться. В Джерико установили таксофон.
— Не забывай о кулоне. — Наставленчески парировала Мортиша, глотая безобразно выступившие слезы. Куда подевалась ее хвалёная выдержка и бесстрастность?
— Он со мной. — Винсент подмигнул подруге и, большим пальцем очертил скулу Мортиши, вытирая слёзы. Гомес слился с девушкой в долгом поцелуе, отчего Уэнсдей чуть не вывернуло.
Торп стоял, как статуя, напряженные крылья носа чуть подрагивали, улавливая знакомые нотки неверморской выпечки — засахаренные булочки, сдобренные клиновым сиропом. Он бы с удовольствием впился зубами в хрустящую корочку, да только на выезде из академии его ждал водитель, бескомпромиссный отец и Йельский университет.
— Ну, всё, друзья мои. Ужин вас ждёт. Не задерживайтесь.
То, с каким рвением Винсент хотел спровадить Мортишу и Гомеса, предвосхитило Уэнсдей: мало кто был способен вынести муки их любви, но Торп оказался на поверку крепким орешком.
— Ах да, — спохватился Винсент, озаряя родителей Уэнсдей широкой улыбкой. — теперь место рядом с Морти свободно для Уимс. — Он подмигнул дважды. Какой невыносимый человечишка! — А дневник Фолкнера надёжно мной спрятан, его никто не найдет.
— Хорошо.
— Спасибо. — Фрамп снова продемонстрировала ледяное спокойствие, а Гомес страдальческую мину, которая набила Аддамс оскомину за семнадцать лет жизни с отцом. Свет фар автомобиля разрезал темноту надвое. Винсент Торп бегом пустился к нетерпеливому отцу, и вскоре мчался по дорогам штата, удаляясь от Невермора.
Во второй раз Уэнсдей выпорхнула из глубины видений с воздушной лёгкостью. Воздух, который сгустился в комнате, показался девушке нектаром, сладким и липким на ощупь, словно растаявшая карамель. Аддамс всеми фибрами души ненавидела сладости, но при виде мороженого заходилась в приступах необузданных вспышек радости, но сейчас не о том. Девушка размяла затекшие плечи, вцепилась в ворот футболки Ксавьера и перевела дыхание. Два длительных видения требовали от Аддамс недюжинной силы и концентрации. Если вторым она располагала, то первое далось ей с трудом.
Понятное дело, что вся загвоздка, тайна, которую хранили родители с упорством маньяка, крылась в медальоне.
— Уэнсдей, воды? — Предыдущий запал Аддамс иссяк, девушка словно окаменела, и только глаза — чёрные, как тлеющие угли, следили за Торпом.
— Выпусти меня.
— Пожалуйста.
Сколько после второго поцелуя (уму непостижимо!) она просидела на коленях художника, Уэнсдей не знала и предпочитала об этом забыть. Глаза Ксавьера приобрели обычные оттенки, не вгоняющие в ужас, но их видоизменения не оставили Аддамс равнодушной. Она поплелась и плюхнулась на кровать. Матрац жалобно проскрипел, отчего девушка скривилась, будто глотнула скисшего молока.
— Держи. — Ксавьер склонил голову чуть вбок, изучающе оценивая ее состояние. — Вода и кулон.
Уэнсдей опустошила стакан в три больших глотка — горло свело спазмом от пересыхания, губы онемели. Тонкая нить серебра так удачно поместилась в ладошку Аддамс, что та оживилась, встретившись сосредоточенными взглядами с Торпом. Он присел прямиком на ворсистый ковер у ног Аддамс и навострил уши. Видимо, желал услышать душещипательные истории его отца и ее матери. Отнюдь, даром эмпатии Уэнсдей обременена не была.
— Это были проводы твоего отца из Невермора.
Ксавьер потупил взор зеленых глаз, скрестил руки на груди и громко прокашлялся, как будто в легких задержались витки пыли и теперь парень пытался от них избавиться.
— Ты знал, что в Неверморе у него не было никакого дара?
— Да, — он нашел в себе мужество взглянуть в лицо Уэнсдей, высеченное как из мрамора. — его дар проявился позднее. В университете. Это я знаю.
— А ты знаешь, что Винсент около двадцати лет назад спрятал Дневник Фолкнера?
— Нет.
— Мы должны его найти.
— В последний раз, — горько усмехнулся Торп и весь сжался, как под микроскопом. — я видел его в руках Роуэна. Я рассказывал.
— Мне интересно, что узнали мои родители и твой отец. Может быть, обо мне.
— Уэнс… — Девушка сверкнула глазами, сжала руки в кулаки. — Уэнсдей, это опасно.
— Ну, и что?
— Ты помнишь, как кулон моего отца попал к тебе? — Меняя направление разговора, начал Ксавьер, потирая переносицу большим и указательным пальцами.
Уэнсдей поставила стакан на прикроватную тумбу — и впрямь за один с небольшим день у нее собралась целая коллекция стаканов. Пропустила сквозь пальцы змеевидное плетение, возвращая глаза то к украшению, то к нахмуренному собеседнику. Девушка напрягла память, однако ничего не произошло: сколько себя она помнила, череп из металла оплетал ее шею. Ксавьер впитывал, как губка, замешательство Аддамс, удивлялся изменениям на ее лице, но молчал. Подгонять Уэнсдей с ответами было для него чревато самыми губительными последствиями. Так в тишине миновала одна минута, затем другая. Провал в памяти, бездна по-настоящему вывели девушку из равновесия. Она вцепилась в глазницы черепка заиндевевшими пальцами и стиснула их. По всем законам логики они должны были раскрошиться, но остались невредимыми. А тело Уэнсдей пронзил со всей дури уже знакомый импульс.
Пришёл черед следующего видения:
Два года спустя.
Накрахмаленный воротник новенькой рубашки впивался в шею, словно цыганской иглой. Винсент без удовольствия смотрел на запотевшие стекла кареты — действительно, реальной, по-царски украшенной, увенчанной сотнями живых цветов, роз, кареты. Белые, желтые, синие, красные, розовые лепестки, собранные в арку, приковывали восхищенные взгляды толпы. Лица, омытые искусственной радостью, рты, искривленные воплями счастья, вызывали мигрень у Торпа. Упряжка вороных коней пронеслась стремительно мимо беснующихся зевак, двадцатилетний парень подпрыгнул на колдобине, стиснув челюсти. С укоризной покосился на кучера — чересчур довольного, деятельного.
С тех пор, как он покинул Невермор два года назад, его жизнь круто изменилась: в веренице событий он практически потерял себя. В Йельском университете, конечно, лекции были такими же однообразно скучными, как и в академии, но вот практические занятия, степени, студенческие собрания, конференции целиком занимали мысли Винсента. Что до общения с Мортишей и Гомесом, то устрашающее для других украшение с черепом помогало держать им связь. Они перебрасывались посланиями через голубиную почту (не зря же Мортиша была голубкой в своем роду!), общались через прозрачное отверстие в глобусе, используя предмет, как магический шар. И всё это благодаря энергии, исходящей от кулона. Винсент не снимал его даже когда отец требовал объяснений в своей излюбленной зверской манере.
Он взялся пальцами за выпуклый череп, провел другой рукой по лицу, как бы смахивая накопившуюся усталость за последние недели. Карета тем временем остановилась у парадного входа Йельского университета. Сегодня главный корпус, от которого отходили ответвления бесконечных лабиринтов, сверкал белизной. Колонны дышали стариной, а витражные стекла на первом этаже здания, начищенные до блеска, заставляли волей-неволей любоваться разноцветьем.
Винсент вышел на улицу, захлопнув дверь. Перед ним тут же образовалась горстка людей с фотоаппаратами и микрофонами в руках. Они облепили Торпа с двух сторон, но никто не решался ступить на выстланную ковровую дорожку кроваво-красного цвета. Парень шёл важно, степенно, гордо расправив плечи. Корреспонденты порывались задать вопросы, однако Винсент почтительно кивал и отмалчивался, идя вперед ко входу. Там его ждали профессора, наставники и другие студенты.
— Мистер Торп, журнал «Star horizon», несколько слов…
— Мистер Торп, расскажите о ваших планах.
— …Мистер Торп, какой следующий шаг в карьере вы намерены сделать?
— Вы задумывались над тем, чтобы начать вести авторскую программу?
— Кто ваш спонсор? Отец?
Удивительно, как за два года Винсент практически сросся с ролью идеального, востребованного, блистательного ведущего новостей. Дымчатые оттенки его глаз, широкая приветливая улыбка, фактурная внешность, длинные темные, к тому же, кудрявые волосы служили главным козырем в рукаве Торпа. От его обольстительных улыбок не скрылась ни одна желанная девушка. Собственно, Йельский университет раскрыл любезно перед ним двери, показал возможности, наградил авторитетом, которого так недоставало в Неверморе.
Он почти сразу вошел в число привилегированных учебного заведения, обзавёлся полезными связями, не поленился завести новые знакомства, стал вращаться в кругах университетской элиты и очень скоро выбился в любимчики профессоров, доцентов кафедры театрального искусства и телевидения. Среди таких знакомств самым удачно подвернувшимся Винсент считал дружбу с однокурсником Иво Барклаем. Они оба показывали впечатляющие результаты на третьем курсе обучения, хоть и в разных направлениях науки: Иво грыз гранит науки на биолого-инженерном поприще, тогда как Винсент стал звездой курса в качестве театрала.
— Старик, выглядишь, как чертов внук королевы Елизаветы. — Иво выпрыгнул на ковровую дорожку будто из ниоткуда со своими комментариями и расхохотался, хлопая Торпа по плечу.
— Спасибо, Иво, за всё.
— Пустяки. Короче, слушай… — он не старался перекричать нарастающий вой толпы. Позади них уже шли другие студенты в не менее шикарных нарядах. — В бальной зале главного конкурса сегодня что-то типа танцев. Мы с парнями будем за столиком №17.
И Иво растворился в людском море, а Винсент, не прекращая дарить улыбки, наконец очутился у входа в корпус. Конечно, он пойдет на танцы. Если представится случай, поблагодарит Иво за уникальную возможность стать восходящей звездой телевидения Америки, может быть, обратит на себя внимание строптивой Женевьевы.
Именно благодаря Иво Барклаю Винсенту открылись бесконечные пути славы: друг, занимавшийся изучением строения человеческих тел с первого курса, щедро проспонсировал талант Торпа. Стал его не то продюсером, не то наставником, и сейчас Винсент вел новости на одном из центральных телеканалов Соединенных Штатов. Взамен не требуя практически ничего. По крайней мере, Винсент был в этом уверен. Особенно, когда его дар предвидения наконец дал о себе знать — Мортиша-таки была права.
Напиваясь до беспамятства в одном из местных баров близ университета на втором курсе, Винсент обнаружил, что сопутствующая головная боль от похмелья на второй день, сопровождалась неясными картинками будущего. Стоило ему прикоснуться к медальону Фрамп. Потом еще и еще, снова и снова, и так до той поры, пока Винсент не приноровился к новым сверхспособностям. Он об этом поведал и Мортише, и Гомесу, и Иво. Последний слепил из него, ко всему прочему, успешного человека. Видение за видением, и роль провидца стала для Торпа приятным бонусом к смазливой мордашке, чем парень умело пользовался.
— Привет. — Неуверенно произнес Винсент, краснея до корней волос.
— Здравствуй, Винсент.
— Выглядишь роскошно.
Щеки Женевьевы покраснели от смущения. Она, быть может, и хотела бы ответить на комплимент, но проглотила все слова. Толпа, которая влилась струей в главный холл корпуса с винтажными лестницами и расписными окнами, оттеснила ее от Торпа. Женевьева не любила праздники, в особенности в стенах Йельского университета — заядлая затворница, образцовая католичка буквально сходила с ума от обилия студенческих мероприятий. Круг интересов строго регламентировался требовательными, деспотичными родителями: литература, вышивание и игра на музыкальных инструментах. Предпочтительнее всего, скрипка. Женевьева твёрдо решила, что, если станет однажды матерью, то сделает всё, чтобы ее дети не стали несчастными, как она сама.
Сегодня в Йельском университете, в день ее рождения, ее двадцатилетия, к слову, отмечался торжественный бал вампиров — эдакая тематическая вечеринка с размахом. Отличный повод для студентов показать свои творческие способности перед преподавателями. Все девушки, женщины были одеты по законам 18-19 столетия в шикарные, но жутко неудобные наряды. Кареты, кучера, лошади, вино имели место быть. Мужчины важничали в накрахмаленных рубашках и сюртуках, а на смену электрическому освещению пришли свечи. Родители в очередной раз удостоили вечеринку своим присутствием — сквозь полумрак холла Женевьева видела безжалостные взгляды, направленные на нее. Отец переговаривался с другими родителями, мать скучающе отпивала вино из бокала, источая такую непомерную злобу, что Женевьеве сделалось дурно.
— Всё в порядке?
— Д-д-да.. Да. — Придала голосу уверенности и подняла зеленые глаза на высокую фигуру Винсента.
— Не хотел пугать. После официальной части на ковровой дорожке мы потеряли друг друга из виду и…
Женевьева испуганно вытаращилась на мать, которая близоруко щурилась, и потащила недоуменного Торпа в уголок, где их бы точно не увидели в такой мрачной обстановке.
— Я здесь с друзьями. За 17 столиком. Может, присоединишься или хотя бы потанцуешь со мной?
Искушение было велико: глупо было отрицать, что Винсент одним существованием нагонял на некогда невозмутимое личико девушки неподдельное смущение. В его присутствии она всегда теряла остатки самообладания, покрывалась мурашками, сердце пускалось в галоп. Но мать ни за что и никогда бы не одобрила кандидатуру скандального Винсента в мужья. Ей прочили какого-то галантного, скучного Амбруаза в будущие супруги. Но об этом Женевьева не распространялась, предпочитая давиться слезами в одиночку в комнате общежития на третьем этаже. Нет, здесь она принять предложение Винсента не могла да и в целом сомневалась в искренности его намерений и слов. С чего бы ему обращать на нее внимание? Среднестатистическую студентку литературного курса, которая посещает все факультативы. Маленького роста, с округлым лицом, чуть полноватую и немножко неуклюжую.
— Всего один танец. — Торп сложил руки в умоляющем жесте, что привело Женевьеву в ступор. — Мы знакомы уже год, но ты упрямо отвергла мои сорок три записки с приглашением на свидание. Я чувствую себя отвергнутым, а ты кажешься мне упрямой девчонкой.
Он заигрывал с ней: насколько Женевьева могла судить по опущенным расслабленным плечам, полуприкрытым векам, улыбке, весьма добродушной. Правда, она отклонила, сожгла или изрезала все пригласительные на свидания, однако его настойчивость однажды сломила барьеры в сердце девушки. Она обернулась из-за плеча на мать. Та бросала настороженные взгляды на танцпол и наверняка бросилась бы на поиски пропавшей дочери. Мышца, перегоняющая кровь по организму, вдруг защемилась — Женевьеве стало тоскливо. В будущем ее ожидала свадьба с нелюбимым человеком. Увы, брак по расчету в понимании родителей ни был пережитком прошлого, Амбруаз слыл выгодной партией для примерной дочери, так что эта авантюра с Винсентом влекла девушку с нечеловеческой силой.
— Ты женишься на мне?
Винсент потерял равновесие и приложился затылком к стене. Ноги подкосились, глаза заслезились — и от количества выпитого, и от услышанного.
— Винсент, ты женишься на мне? — Целый ураган чувств обуревал Торпа. Вот так прямо в лоб, вопрос, брошенный как в насмешку над ним. Впрочем, не было похоже, чтобы Женевьева измывалась над ним. Год он добивался ее расположения без особого успеха и вдруг сорвал джекпот. В самых смелых мечтах Винсент не мог такого представить. Он крепко взялся за пальчики девушки и прошелся губами по ним.
— Обещаю.
— Я не хочу выходить замуж за нелюбимого человека. — Призналась Женевьева, жаля своим признанием. Винсент нахмурился, почесал лоб и растерянно поджал губы. Попытался перевести взгляд на Иво Барклая, однако тот находился в другом конце залы и увлеченно беседовал с одногруппником, аж воротник подпрыгивал.
— Ты выходишь замуж? — Сколько в ней было храбрости, чтобы озвучить подобное предложение? Винсент не переставал удивляться.
— Должна была. Мой дар — лакомый кусочек для родителей, чтобы отдать меня замуж за какого-то незнакомого парня.
— Ты изгой?
Женевьева кивнула, ощущая нарастающий приступ паники. Она не могла сообразить и распознать, чего боится больше: гнева родителей, отказа Винсента или собственной беспомощности?
— Да, и я хочу избавиться от своего дара провидицы.
— Я тоже. И, поверь мне, свое слово я сдержу. Так что насчет танца?
Женевьева просияла ангельской улыбкой, распустила волосы, которые завитушками упали на плечи, и приобняла парня за плечи.
— Это самый лучший день рождения. Спасибо.
— У тебя сегодня день рождения?
— Да. — Не отрывая взгляда, в тон ему ответила будущая Миссис Торп и встала на носочки, чтобы запечатлеть первый поцелуй. Она любила его уже долго, но только сейчас сердце девушки было готово пылать в унисон с сердцем Винсента.
— Что там насчет танца?
— Не здесь. — Винсент неотрывно любовался ее губами, крохотным носиком, россыпью веснушек на щеках и в очередной раз поразился причудам юной леди. Да, они определенно странным образом начинали главу отношений. — Не хочу, чтобы родители видели меня.
— Побег? — Рассмеялся на ухо подавленной Женевьеве Винсент, окрыленный чувством привязанности. — Это мы можем. — И они растворились в толпе тотчас.
Необдуманный побег принес обоим прилив детского восторга, освобождения и радости. Женевьева, подобно нашкодившей школьнице, перепрыгивала сразу через несколько ступеней, постоянно озиралась по сторонам и заливисто смеялась. Они бежали по улицам шумного Нью-Хевена, держась за руки. Любовались друг другом, словно не могли принять, что чудо наконец свершилось — Винсент впервые познал подлинный вкус любви, Женевьева вышла из-под опеки матери и отца, как свободолюбивые колибри. Когда она с остервенением рвала в клочья пышный подол черного платья, облокотившись на бетонную кладку фонтана, Винсент помогал ей развеять всякие сомнения. Приговаривал ласковые слова, хотя раньше бы они поперек горла врезались бы, выбросил ненужную ткань и повел в неизвестном направлении.
Запыхавшись, они выбежали на безлюдную улицу, которая освещалась единственным фонарем, тусклым и уродливо желтым.
— Самое время потанцевать, не так ли, миледи?
— Здесь? — Стараясь унять сердце, пролепетала Женевьева, путаясь в ногах.
— Да. — От беспокойства голос Винсента дрогнул и он, скорее по привычке, чем из надобности, коснулся прохладной поверхности кулона. Будто искал поддержки от Мортиши и Гомеса.
Они кружились в танце всю ночь — хорошенькая молодая дама в черном платье и мужчина в отутюженном красном сюртуке в тон тематике университетского бала — Бала вампиров.
— С двадцатилетием, Женевьева.
Уэнсдей заходилась в судорогах, как в предсмертной агонии. Глаза расширились от шока, шея замерла в неестественном положении. Если бы кто-нибудь рискнул бы переломить ей шейные позвонки, девушка бы не выкарабкалась из лап смерти. Кожа позеленела от тошноты, скрутившей желудок. Ксавьер оживленно подпрыгнул к ней, бережно поддерживая за затылок пальцами. Искажённое отчаянием лицо парня, мгновенно развеселило Уэнсдей — она видела его ясно, слышала чётко, в то время как он не был способен разобрать слова Аддамс. Третье по счету видение, довольно бесполезное, чёрт возьми, получилось болезненным.
— Уэнс...Уэнс, смотри на меня! — Скомандовал Ксавьер, потряхивая девушку, что завалилась на кровать, как тряпичную куклу. Он бил ее по щекам, призывал к сознанию, пока Уэнсдей заходилась в новом приступе кашля, агонии и беспамятства.
О побочной стороне дара никто и словом не обмолвился и за это Аддамс в сердцах ненавидела мать. Сколько видений за раз было способно вынести ее сердце, лёгкие и голова, которая раскалывалась на части?
— Кулон.
— Что? — Задыхаясь, взмокший от пота Торп, взирал на нее абсолютно бешенными глазами.
— Ку-лон. — Повторила Аддамс дрожащими губами, прежде чем новый виток воспоминаний или видений захватил в плен тело девушки.
Несколько лет назад.
— С Днем рождения, тучка! — Торжественно выкрикнул Гомес, расплываясь в улыбке, больше похожей на звериный оскал.
Уэнсдей сидела во главе стола — обычно отец занимал это место за редкими исключениями. Таковым семейство Аддамс посчитало первый полноценный юбилей старшего ребенка, потому Мортиша согласилась уступить Уэнсдей. Для своих десяти девочка отличалась высокомерием, жестким нравом и недетскими взглядами, выходящими за рамки понимания обычных людей. Но Мортиша и Гомес гордились своей малюткой-пираньей.
— Спасибо. — Тактично обронила она, обвела холодным, осуждающим взглядом родственников и схватилась за вилку, вонзая прибор в прожаренную плоть индюшины.
— Да прибудет с тобой смерть, девочка. — Прокряхтела в углу бабушка Розелина, на что Уэнсдей усмехнулась. Прочие гости присоединились к поздравлениям, но Аддамс слушала их вполуха: ей хотелось больше всего на свете оттаскать за уши брата и испробовать на нем пытку водой, о которой она узнала совсем недавно из книги «Руководство Средневековых истязаний. Переизданное».
Отец уделял внимание Мортише, ухаживая за ней, как будто это им по десять лет. Пагсли слёзно умолял дядю Фестера рассказать ему о скарабеях, а остальная масса начинала Уэнсдей раздражать. Посему она с мрачным видом, подпоясанная праздничным платьем, поглощала кусок мяса.
— Ужас глаз моих, скоро придут наши дорогие маленькие гости. — Опомнился Гомес, без наслаждения отрываясь от уст жены. — Все хотят разделить с тобой несчастье рождения.
Раздался пронзительный каркающий звук, никто из присутствующих и ухом не повел, зато Уэнсдей поднялась из-за длинного стола, расправила складки на платье и пошла в скрытый тенями коридор. Ларч опередил девушку, отворил тяжелую дверь и исчез, как и подобало этикету.
— Ты, должно быть, Уэнсдей? — Преувеличенно приветливым тоном обратилась к имениннице женщина в вызывающем синем платье, протягивая руки. Аддамс наградила незнакомку натренированным убийственным взглядом. Незнакомка попятилась к двери. Тишина становилась вязкой, гнетущей.
— К сожалению.
— С днем рождения, Уэнсдей.
— Женевьева, Винсент! — Мортиша натянула на лицо одну из своих самых обаятельных улыбок, чем ввела дочь в неконтролируемый приступ агрессии. Сплошное лицемерие. Уэнсдей собралась было исчезнуть в своей комнате и приступить к исполнению плана, как вдруг…
Мужчина в безупречно подобранном костюме склонился над ней, так низко, что, казалось, сложился пополам, чтобы преподнести подарок в бархатной коробочке. Полы его шляпы угрожающе трепыхались, отчего Мисс Аддамс суровела больше.
— С днем рождения, Уэнсдей. — Низким раскатистым голосом начал некий Винсент и распахнул коробочку из черного бархата. В ней на маленькой подушечке с ввинченными шипами лежал крохотный кулончик. Из серебра. Череп с разинутой пастью приглянулся Уэнсдей и она его тут же схватила. — Этот кулон мне когда-то подарила твоя мама. Сейчас я возвращаю его тебе. В нем заключена моя сила, которая, возможно, в будущем станет и твоей.
Женщина-незнакомка, стоящая поодаль около безмолвного Ларча, повела плечами, переговариваясь с Мортишей. Обменивалась с ней великосветскими любезностями. За ней стоял мальчик — высокий, с отросшими густыми волосами, достающими ему до плечей, пряча руки за спину. Он, насупившись, глядел на Уэнсдей.
— С днем рождения. — Сказал мальчик, преодолевая расстояние между ними. Держался он ровно, почти воинственно и с первого взгляда Аддамс гость не понравился.
— Уэнсдей, это Ксавьер. Твой будущий, надеюсь, друг.
Она не помнила, кто произнес эти слова, круто развернувшись и убегая прочь из-под пристального внимания к своей персоне. Настоящие серийные убийцы всегда работают в одиночку.
Четвертое видение завершилось, выплевывая Аддамс в реальность. Она обессилела настолько, что вены, обтянутые прозрачной кожей, вздулись. Ксавьер не позволил ей подняться, настойчиво возвращая в царство Морфея или объятия пыльных подушек.
— Я познакомилась с твоим отцом в августе. — Неторопливо растягивая слова, изрекла Аддамс, глядя в потолок. — Мне так казалось. На самом деле, мы познакомились, когда мне было десять.
— Семь.
— Что? — На лбу Уэнсдей выступили капельки пота, которые она резво смахнула.
— Мы познакомились, когда нам было по семь, но я этого не помню, наверное, как и ты.
— Наши семьи…
— Да, Уэнсдей, дружили. Просто в десять у меня есть воспоминания. — Торп указал на голову и покрутил задумчиво пальцем, восседая на стуле около кровати. — О том, как мы познакомились, в семь их нет.
— Этот кулон. — Аддамс не хотела касаться украшения, страшась, что новое прикосновение спровоцирует видение. Пятого она не переживет. — Мне вернул на десятилетие твой отец, Ксавьер. В нем заключена его сила.
— Ты не будешь его носить?
— Буду. — Девушка положила его на тумбу, где стояли стаканы, салфетки и многочисленные лекарства.
— А что?
— Кулон был всегда на мне и первое видение у меня было… — Уэнсдей втянула носом воздух, сгорбившись, словно признание являлось чем-то из ряда вон выходящим. — У меня было о тебе. И вообще все видения, которые у меня были до сегодня, были связаны с тобой, Ксавьер. Мы как-то связаны.
— Ты думаешь, это из-за кулона? — Память подкинула Торпу образы Уэнсдей из его сновидений, обилия рисунков. Паззл складывался.
— Да, думаю, его сила связывает нас. Мой дар и дар твоего отца переплелись. Тебе наша связь передается через сны, а мне. — Девушка нервно сглотнула и задрожала всем телом: проклятый дар отнял у нее последние силы.
— Ладно. — Растерянно пробормотал Торп, смущенный данным открытием. Попросту парень не знал, куда деть руки и что говорить, чего Аддамс от него ждала.
— План следующий: мы идем в библиотеку, ищем Дневник Фолкнера. Затем в кабинет Уимс.
— Хорошо, Уэнс. — Закивал Ксавьер, убирая грязные стаканы. — Но сперва мы поедим и придем в себя. Вечером отправимся на поиски.
— И никакой «Уэнс». — Буркнула девушка, провожая Торпа хмурым взглядом. — Уэнсдей.
— Хорошо, Уэнс. — Крикнул из ванной художник, ополаскивая посуду в умывальнике.
