Код лихорадки

      Он походил на нашкодившего котенка: прятал глаза, суетливо бегающие и чуть прищуренные, двигал крыльями носа так старательно, словно хотел впитать концентрированный запах сандалового дерева. Женевьева часто пользовалась именно этой линейкой ароматов, а Кориолан находил его всегда приятным. Навевающим счастливые воспоминания. Женевьева боролась с застежкой чемодана, которая не поддавалась ее нежным рукам. Сын смотрел на открывшееся его глазам представление с присущим ему снисхождением. — Давай помогу, мам, — короткий вздох, и Миссис Торп обратила на младшего сына внимание. — Как Сицилия? — Душно, много ароматов и много туристов. — Женевьева убрала ладони, позволяя Корио справиться с проклятой застежкой. — Как всегда. — И тем не менее ты всегда выбираешь этот остров. — Там хорошо пишется. — И сколько страниц новой книги готово? — Торп, размахнувшись, дернул за язычок молнии, и та поддалась, парень бросил взгляд на умиротворенное лицо матери. — Не представляю, сколько страниц получится в новой части. — Женевьева перехватила инициативу и принялась распаковывать вещи, раскладывая их по местам в нише объемного шкафа-купе. — Думаю, написана лишь четверть. — Мам, мы тобой гордимся. — Мягко и робко прокомментировал Кориолан, занимая угол кровати. Его мысли были наполнены тревожными вибрациями, на языке чувствовался металлический привкус — очевидно, от волнения он опять прикусил внутреннюю сторону щеки. Волнение возросло в многократном размере, стоило брату Ксавьера переступить порог спальни матери. Да, она приехала, да, отдохнувшая, да, целиком увлеченная своим новым романом, грозящим стать настоящим прорывом в ее карьере писателя, но что-то довлело над ним, не отпускало, заставляя сердце — все мы помним, что искусственно заведенное, лизать пятки. — Кстати, я виделась с твоим братом. Кориолан вздрогнул, повернул голову на мать и втянул носом воздух: аромат сандала не выветривался, хоть что с ним делай. Уши будто забили ватой. Как реагировать на подобную откровенность? При других обстоятельствах Кориолан бы бросился засыпать Женевьеву вопросами, как непоседливый ребенок, рассмеялся бы над влюбленностью брата, по-доброму, конечно, однако… сейчас любая новость грозила ему ударом под дых и ощущалась лезвием по горлу. Но делать было нечего — он добровольно ввязался в эту авантюру, несмотря на затапливающее чувство обреченности и уныния. Все, что от него требовалось в данный момент: быть естественным, быть собой. Кориолан хмыкнул, провел саднящей ладонью по волосам и прилег на кровать Женевьевы, подкладывая руки под голову. — У них карантин. Мне отец сказал и Ксавьер. Мы общались. — Да, выглядит жутковато, но они справятся. Четвертый день, а такие успехи. — Ксавьер здоров? — Боже, и почему перспектива подхватить братом корь страшила его больше, чем предстоящая катастрофа? — Насколько мне удалось выведать. — Женевьева превратила ворох одежды в педантично сложенные стопки и обернулась: — Ты что-нибудь знаешь о его подруге? Бьянке. Старый заезженный, как пластинка, прием: мать всегда стремилась раздобыть информацию о старшем сыне от младшего и практически всегда терпела не то, что бы унизительное, но поражение — Кориолан умел хранить секреты. Вот и сейчас Женевьева начала издалека, наверняка накрутив себя до полуобморочного состояния. Мать была излишне впечатлительна. — Они расстались. — Я видела это по картам. Кориолан аж подхватился, покрывало под ним скомкалось, а Женевьева ловко увернулась, как от хлесткой пощечины. Ее плечи дрожали от смеха, круглое лицо зарумянилось от удовольствия. — Ты же знаешь, что ни я, ни Ксавьер не любим твоих причуд с Таро, мам. — Знаю, — не унималась Женевьева, распутывая колтуны на своих роскошных каштановых волосах. — Но я не удержалась. Все-таки я переживаю. Меня не было с вами практически все лето, глупо было упускать возможность встретиться с Ксавьером лично. Кориолан простонал, лицом уткнувшись в подушку — забота Женевьевы порой не знала границ. Нет, конечно, это льстило и делало ее образцовой, невероятно сердечной матерью и хорошей женщиной, когда не доходила до абсурда. Хвала Небесам она еще не переключилась на него и не стала с ходу ощупывать его лоб на предмет температуры, не потребовала списка принимаемых лекарств и не спросила о самочувствии. Хотя что-то подсказывало Кориолану, что все впереди. — Что сказали тебе ка-а-а-рты? — Издевка, но с чудаковатым подтекстом. Мать на такое обычно не обижалась. — Он взволнован. Возможно, из-за их ссоры. Значит Женевьева ни была в курсе любовных пристрастий брата к Уэнсдей Аддамс. Кориолан не собирался посвящать ее в подробности личной жизни Ксавьера: потому что сам не был в состоянии ужиться с этой мыслью и потому что смущенным и потерянным не ощущал себя давно. Нечего было добавлять матери новых поводов для беспокойства. Уэнсдей, насколько он помнил, Женевьева хвалила за рассудительность и блестящие успехи. — Возможно. — Буркнул он, не желая продолжать беседу. Женевьева наконец дома и могла бы вправить Винсенту мозг. — А что с твоими руками? — Что? — Ты порезался? Кориолан поспешил отдернуть руку и спрятать. Он снова ощущал себя нашкодившим котенком, который пришел не за тем, чтобы приветствовать маму после долгого путешествия, а чтобы выпросить лакомства. Торп заупрямился и откатился на бок, уклончиво тряхнув головой. Женевьева поджала губы, как делала всегда, когда злилась. — Что ты выкинул на этот раз? — И, о да, его проделок Женевьева боялась: упаси, повредит себе что-нибудь. Тотальная гиперопека, сводящая с ума. — Ничего, разбил колбу в своей лаборатории, — заключил Кориолан, ощущая неловкость. Врать блистательно, как Винсент, он еще не приловчился. — Опять твои эти исследования? — сокрушалась мать Ксавьера и Кориолана, цокнув языком. – Вы меня в могилу с братом сведете. Один похож на снежного человека, другой – туда же. «Ага, знала бы ты, мама, насколько мы похожи, а самое главное почему, ты бы молчала», мысленно подвел итоги Кориолан и поднялся с кровати, вслух же он произнес: — Мы же братья, мам. — И непонятно было, то ли он гордился этим, то ли стыдился теперь. Женщина открыла продолговатый комод в форме пишущей машинки, стоящий у стены напротив кровати, и высыпала все свои украшения в резную коробочку. — Ничего не ешь совсем. Посмотри на себя. — Ворчала Женевьева, управляясь с винтажными бусами. — Я в шоке.       Пререкаться с матерью Корио не хотел от слова совсем. Пока она копошилась в собственных сокровищах, этому способствовали характерные звуки, парень неторопливо приблизился к створке окна. Одна его часть была немного откинута под углом, откуда свежий воздух поступал в спальню. Массивные шторы он отодвинул, с необъяснимой болью заглядываясь во двор. Среди постриженных, отливающих багрянцем и золотом, лужаек, Кориолан увидел незатейливое сооружение — две качели на цепи, которые от ветра поскрипывали несмазанными петлями. Качели, специально установленные на заднем дворе, когда они с Ксавьером еще были детьми. Они пустовали. Ветер гонял листья по тропинкам, по вымощенным дорожкам, пропуская их меж качелями. На Берлингтон опустились вечерние сумерки. Хорошо хоть заунывные перезвоны колоколов прекратились — голова Торпа была не способна выдержать этих религиозных перепевов. Мать он не слушал, полностью огражденный стеной молчания и воспоминаний. Что там Винсент рассказывал о тварях, населявших душу Ксавьера? Не они ли роились червями сейчас в душе Кориолана? Настолько сильно, что у него возникла острая необходимость выплюнуть легкие наружу, избавиться от горячительной боли, как будто он залпом проглотил касторовое масло. Раскаленные щупальца отчаяния и неизбежности мешали ему трезво оценивать ситуацию. И эти злополучные качели во дворе, как нестираемое клеймо, напоминали о беззаботных днях, где он, Кориолан, не клон Ксавьера, а человек. Со своей волей, желаниями, амбициями, будущим. Плевать, что будущее для него предопределено, путь был заказан родным отцом еще задолго до сегодняшнего дня. — Винсент рассказал мне о твоей экспедиции. — Низкий, не сулящий ничего доброго, тон Женевьевы заставил Кориолана задернуть шторы. — Я не одобряю. Хочешь учиться? Учись. Захотел свою лабораторию и опыты? Пожалуйста. Хочешь проводить опыты? Ты и так хорошо здесь справляешься. — Женщина недвусмысленно указала на порезы на руках Торпа. — Мам, — Кориолан в третий раз сравнил себя с котенком, который провинился перед хозяйкой. Заводить эту тему оказалось болезненным ударом. — это мое решение, хочешь ты того или нет. Возможно, у него еще оставалась крупица шанса рассказать матери все как на духу, заставить Винсента одуматься, но Кориолан ни был уверен в том, что таким образом не поставит мать под удар. Мало ли на что был способен Иво Барклай, которому расстраивали планы? Да и какова вероятность, что сам Кориолан после такого останется в живых? А жить ему до одури хотелось. Дышать. Есть. Пить. Исследовать. Спасать. Знакомиться. Он жевал губы, бросая затравленные взгляды на не менее встревоженную Женевьеву: он еще ничего не успел выпалить, а она уже извелась вся до смертельной бледности. — Как отец это допустил, я не понимаю, не понимаю… — Он просто мне…доверяет. — Очень, конечно. Кориолан рассмеялся, не соображая от переизбытка адреналина, впрыснутого в кровь, или от нелепости, которую взболтнул. Винсент и доверие равно как Южный полюс и Северный. — Эта поездка надолго. — Женевьева мерила шагами пространство спальни, заламывая руки за спиной и убеждала саму себя, что все правильно расслышала и переварила. — На несколько лет. Когда ты вернешься, это будет…будет… — Мама, — Кориолан выбросил вперед руки, обхватывая покатистые плечи Миссис Торп. Может быть, так она перестанет дрожать? — Сейчас есть много способов держать связь. Я буду звонить. Не всегда по видео, но почему нет? — А твоя болезнь? Какой из тебя моряк, при всем уважении, сынок… — Женевьева хлюпнула носом, демонстрируя поразительно красные глаза, и сердце Кориолана раскрошилось вдребезги. Черт бы побрал этот гениально-скудоумный план отца! Ненависть к Винсенту обожгла горло. — Я не совсем моряк, мама, я исследователь подводных глубин. Образцы песка, кораллов, рифов, состояние воды. Я ученый, ма. — Быстрым «Ма» всегда обходился Ксавьер в своем полушутливом тоне. Пора было примерить эту роль на себя. Женевьева вцепилась в сына мертвой хваткой. При всем желании, как показалось парню, ее не снесли бы даже бульдозером. Она прикипела и припала носом к груди сына настолько сильно и трепетно, что Торп не шевелился. Да и вряд ли бы мог, по правде говоря. — Чем тебе дома не сидится? — Брось сырость разводить. — На пороге спальни объявился, собственно, сам виновник спектакля. Как обычно собранный, максимально серьезный. Кориолан встретился с отцом глазами, которые свирепствовали огнем, в них-таки читалась угроза: «Только ляпни что-нибудь лишнее». Парень продолжал сжимать маму в объятиях и, несмотря на существенную разницу в росте, шептал успокаивающие слова. — Женевьева, экспедиция для Кориолана — блестящая возможность проявить себя. Он не должен всю жизнь торчать здесь. Фальшь, хорошо звучащая из уст Винсента, не только заставляла Кориолана терять дар речи, но и морально скукоживаться от каждого брошенного слова. И шевелюра матери ощущалась под кончиками пальцев по-другому, и всхлипы воспринимались Торпом, как залпы картечи, и тишина в комнате становилась ошеломляюще громкой. Ему нечего было добавить словам отца, только лишь болванчиком кивать да мысленно сетовать на его алчность. — Но он болен! — Женевьева потрясенно взирала на мужа, поглаживая сына по плечам. И диалог родители вели так, словно в комнате Кориолан выполнял роль оживленного манекена. Впрочем, все слова испарились, как только Винсент с горькой гримасой подошел к жене. — Бриллиантовая моя, — Кориолан сделал шаг назад и оступился у изножья кровати. Отец был падок на лестные комплименты, это факт, однако сейчас они выглядели убогими. Корио скривился. — Посмотри на него. Вполне огромный, умный лоб вырос. Давай не лишать наших детей шанса быть счастливыми? Кориолана затрясло, как от лихорадки. Он стиснул кулаки, чтобы инстинктивно не проехаться по роже отца, что с воздушной легкостью изрыгал изо рта ложь, накопленную годами. Отец расположил руку на талии Женевьевы, оставил короткий поцелуй у виска и сказочно улыбнулся аки благородный рыцарь. Счастливым Кориолана могла бы сделать отмена сделки и полное выздоровление, но увы… — К тому же, — напирал Винсент, и женщина смягчилась под напором его рук. — Кориолан может и будет исправно пить и колоть назначенные препараты. — Буду. — Подтвердил тот без удовольствия и мигом отвернулся. — А соленый морской воздух более благоприятен, чем затхлый аромат его лаборатории. — Согласна. — Женевьеву терзали сомнения. Много сомнений, кричащих, будто все в этой затее было подозрительным. Гладким, как отполированный образец земной коры, стоящий в гостиной у них в качестве декора. — Отлично. — Корио, когда ты уезжаешь? — Спросила Женевьева, отстраняясь от мужа. В ее зеленых глазах плескалась боль. Килогерцы боли. — Завтра днем. — Опередил парня Винсент, спохватившись. Кориолан же растерянно переводил взгляд с обеспокоенного лица матери на воодушевленного Торпа. Да не имел представления он, когда покинет особняк и куда отправиться. Разговора об этом еще не было. — Тогда я просто обязана собрать тебе вещи и продукты в дорогу. — Мам, ты устала, не нужно. — Молчи. — Выпалила она, выставляя в предупреждающем жесте указательный палец. — Я все сказала. А теперь марш за стол, будем ужинать.

***

      Монотонный, вышибающий мозги, стук столовых приборов действовал, как хорошая встряска или кардиотренировка. Кориолан не понаслышке знал о тренировках многое: его тело за семнадцать лет истязали вдоль и поперек, подвергали бесчисленному количеству нагрузок, несмотря на миопатию. Намеревались исправить его, искоренить болезнь, но тело чахло, как увядающий, не политый вовремя цветок. И даже эти манипуляции не производили на Торпа столь гнетущего впечатления, как ужин с родителями. Женевьева смотрела на него со всей женской проницательностью, устроила настоящий пир в его честь, а также допрос. Сколько и в каком порядке он принял лекарств? Какие показатели давления были с утра? Занимался ли он спортом? Когда был приступ в последний раз? Женевьева могла утомить по щелчку пальцев. Она и из Сицилии проявляла чрезмерную заботу о его здоровье, а здесь прямо-таки грезила его сжить со света своими вопросами. Гиперопекающая мать и абсолютно равнодушный отец. Кориолан безо всякого аппетита нацелился вилкой на куриную тушку и задумался, складывая локти на столе. Совсем не по этикету. — Мам, я все лекарства принял и рассортировал, как ты и сказала. — Женевьева прослезилась. Раз десять за вечер точно. — Хорошо.       Беседа перетекла плавно в непринужденное русло, и Кориолан смог наконец поразмышлять над словами Винсента. Накануне ужина отец подозвал его к себе, запер дверь кабинета на ключ и без церемоний, сухо, как будто зачитывал шахтерскую инструкцию, сообщил, что Кориолан отправляется завтра в пригород Джерико — поближе к Невермору, но не в сам город, дабы ни одна живая душа не прознала о его существовании. «У тебя будет все, — оповестил Винсент, восседая за письменным столом и бесцельно гоняя шарики-антистресс по поверхности. — Домик с удобствами на закрытой территории. Вокруг лес. Свежий воздух. Прислуга, охрана. Поле для тренировок, закрытый ангар, в котором ты будешь учиться рисованию». Звучало сказочно, даже чересчур. Перспективы не радовали, но кто он такой, чтобы махнуть против системы и правил? Соглашение было подписано, отец об этом позаботился. То был последний вечер для него в кругу семьи, в кругу, где все еще считалось относительно нормальным: Ксавьер все еще находился в Неверморе, он, как и полагалось, дома, мать тоже, отец, совершенный в своем кретинизме, увивался и обласкался весь от внимания жены. У них была странная по всем канонам любовь, как понимал ее Кориолан: изнеженная, светлая, жертвенная, как в старых добрых сказках, но по меркам парня неправильная, инверсивная, что значило наперекосяк. Отец, похоже, был зависим от вида Женевьевы, и это открытие вынуждало Кориолана подкатывать глаза в нетерпении всякий раз, стоило Винсенту отвесить новую порцию комплиментов жене. Итак, завтра Кориолан окажется близ Невермора, будет даже проезжать мимо, где после месяца с небольшим окажется в качестве Ксавьера. Вилка с дребезжащим стуком свалилась на пол. Винсент задумчиво свел кустистые брови к переносице, Женевьева затаила дыхание. Родители наблюдали за ним с одинаковыми лицами. На них нашла тревога, только, разумеется, по разному поводу. — Задумался, — сказал Кориолан, встал из-за стола и взял другую вилку, хотя кусок становился поперек горла. — Всё в порядке. Мам, расскажи лучше о своей работе. О сюжете, персонажах. Кориолан вернулся на свое место и честно старался вслушиваться в рассказ матери. Она проявляла сдержанность, держалась молодцом. Помогла лично, без помощи штата прислуги, собрать все необходимое в дорогу, снабдила его рюкзак лекарствами и вкусняшками и щебетала сейчас о любимой профессии. Глаза горели неистовым зеленым пламенем, лицо вспыхивало и преображалось маской наслаждения. Кориолан восхитился ею в очередной раз, да так, что пропустил мимо ушей половину. —…и вот я хочу запереть его в тюрьме на года три-четыре. — Вакуум образовался вокруг головы Корио, словно свисающий нимб, больно ударивший по затылку. Он снова предпринял попытку вслушаться: — мой герой должен несколько пострадать, искупить свою вину за преступление перед тем, как выйти на свободу. — А что он сделал? — Осторожно поинтересовался Корио, внутри ощущая знакомое тянущее чувство раздосадованности. — Совершил убийство по неосторожности. Убил своего отца. Кориолана окончательно замутило, мушки перед глазами заплясали хоровод и вывели нервную систему парня из строя. Он вцепился, скорее, по наитию, в край стола и приложился губами к стакану с апельсиновым соком. Глаза защипало от боли, воспаленные веки жгло подступающими слезами. Особенно от осознания того, что Винсент сидел от него в шаговой доступности. — Все хорошо? — Пробормотал отец, отвлекаясь на Кориолана. — Да-да, — придал голосу твердости. — Соус острый. Не обращайте внимания. Больше Женевьева не заводила разговора о предстоящей книге, кидая многозначительные настороженные взгляды на Кориолана. Тот угрюмо отмалчивался, уткнувшись носом в тарелку. Родители обсуждали Ксавьера, учебный год в Неверморе, корь, совместные планы. Винсент раскраснелся, рассмеявшись, повернулся лицом к супруге. — О-о-о, забыл рассказать. — Кориолан вскинул брови и продолжил жевать без интереса. — Мою авторскую программу вывели на центральный канал. В хвастовстве ему ни было равных. Торп-младший кое-как удержал себя от язвительных слов и вымученно улыбнулся. Мерзость. Женевьева обняла мужа, подняла бокал, наполненный белым вином, и произнесла краткий торжественный тост. Кориолан к общему ликованию не присоединился. Выпалил «Поздравляю» сквозь зубы и опустошил содержимое бокала, точнее, стакана — пить ему-то было нельзя. — Что еще? Есть что-то еще, чего я не знаю? — Просияла улыбкой Женевьева, глядя то на сына, то на супруга. — Да-да, — сдвигая очки к переносице, вспомнил Винсент, сохраняя непринужденный вид. — Представляешь, в конце августа был у Аддамсов. Кориолан перестал дышать, замер на стуле и начал гипнотизировать отца изучающим взглядом. — Надо будет позвонить Мортише. Как у них дела? — Думаю, неплохо. Уэнсдей помнишь? Я с ней виделся. Она у них, конечно, не от мира сего. — Перестань, Винси, — жестко осадила Торпа Женевьева, разделяя мясо на кусочки. — Она очень целеустремленная личность с впечатляющей широтой взглядов. — Да, возможно. Мортиша пророчила ее нам в невестки. — С чего бы? — Легковесно спросила женщина, не удостаивая мужа взглядом. Женевьева не относилась к этому предсказанию подруги серьезно: у Ксавьера были определенные сложности с Бьянкой, но, в целом…они с Аддамс находились далеко друг от друга. — Не знаю, мне показалось это забавным. Родители синхронно улыбнулись, подшучивая, а у Кориолана разверзлась пропасть под ногами. Мортиша Аддамс была прорицательницей, чьи прогнозы сбывались с точностью в девяносто процентов. Свадьба Ксавьера и Уэнсдей могла бы произойти в другой реальности, не в нашем мире, не в двадцать первом веке. Кориолан панически подобрался. Расширенные от ужаса зрачки грозились окатить молниями беззаботных родителей. В мозг вколачивалась фраза Ксавьера из смс: «Корио, я влип». Они оба погрязли в этом кошмаре. Нет. Нет. Нет. — Я наелся. — Зло прошипел Кориолан и, не рассчитав силы, ударил спинкой стула по столу. Родители остались сидеть в недоумении, а парень пустился бегом в комнату, преисполненный бессильной ярости. Уэнсдей Аддамс и Ксавьер. Упаси, Господи.

***

      Когда дверь захлопнулась, Уэнсдей на миг показалось, что стены содрогнулись и по потолку пошла змеевидная трещина. Минутой позже она сообразила, что это всего лишь причудливая игра света, результат слабо отцвечиваемого солнца, которое только готовилось выкатиться из-за горизонта. Круглое, ровное, безбожно заливающее белизной. Их в полном молчании и изоляции друг от друга проводили в кресла, стоящие аккурат друг напротив друга. Как если бы они являлись отражением. Уэнсдей не понимала, для чего весь устроенный цирк в пять утра? Максимум, на что она рассчитывала в кабинете Уимс — строгий выговор и скучная поучительная беседа со множеством «Нельзя», но директриса превзошла все ожидания. Кабинет ничем не отличался со времен прошлого визита Аддамс сюда: все те же фрески, вырезанные змеевидные головы кучковались над аркой с одной стороны, крылья летучих мышей опоясывали стены помещения с другой стороны. Возле окна располагался стол, очищенный до сверкающего блеска, ни крошки пыли, а слева томился, извергая клубы дыма, камин. — Пропустите их. — Властным голосом скомандовала Ларисса, представая перед Уэнсдей в ином свете, угрожающем. — И будьте немы и глухи. Вам все ясно? Восемь человек, выполняющих роль не то жандармов, не то личных помощников директрисы, мгновенно, как по команде, закивали головами. Вся процессия была одета в утонченного кроя серые плащи, которые тщательно скрывали туловища, делая их похожими и правда что на скопища летучих мышей, обваленных в саже. Мужчины заняли свои места у стен, и Ларисса потеряла к ним даже формальный интерес. В этом средоточии внимания, нацеленного на них, Уэнсдей было неуютно, а Ксавьер, напротив, всем своим видом источал лучезарную стойкую уверенность. Уимс села на свое законное место, распахнула ящик стола, неторопливо, до скрипа зубов методично, и вывалила оттуда Дневник Фолкнера. — Мисс Аддамс, вы не его искали? Еще в восемь Уэнсдей от корки до корки прочла руководство по психологическим вариациям поведения, могла считывать любой жест, истолковывать слово с заложенным в него скрытым смыслом. Уимс держалась ровно, под стать ей: ровная спина, такое же дыхание, прищуренные голубые глаза и усмешка, застрявшая в уголках губ. Директриса не просто чувствовала, она знала о своем превосходстве над учениками. И позорно пользовалась своим авторитетом в качестве палача. Уэнсдей ничего не оставалось, кроме как пристыженно опустить глаза: ловкая работа Уимс удалась. — Да. — Зачем? — Хотела почитать перед сном. — И отправились на прогулку в библиотеку вместе с Мистером Торпом. — Уимс вся горела от нетерпения прихлопнуть их, отвесить непомерно высокое наказание за побег и нарушение комендантского часа. — Я ориентируюсь лучше. Сами знаете. — Нашелся Торп и загородился от внимательного взгляда Лариссы скрещенными на груди руками. — И что вас так привлекло, – женщина носом показала на истертую вылинялую обложку дневника. — в этом посредственном дневнике личного характера? На языке Уэнсдей крутились колкие фразочки, но ни одна из них в точности не описывала ее внутреннего состояния. Лицо девушки оставалось непроницаемой маской, тогда как пальцы судорожно вцепились в края юбки. Горечь от промаха перед Уимс опалила щеки. Блеклое солнечное сияние, наползающее из окна, выхватило белизну щек Аддамс, окрашивая их в нежно-персиковый. «Чтоб я прошла десять кругов Преисподней. — Взмолилась Аддамс, испепеляя женщину взглядом. — Чем протирала брюки здесь». — Мы просто любим почитать на ночь что-нибудь…личного характера. — Все произнесенные слова Ксавьер наделил акцентом, скрестил ноги подобно рукам и послал Уимс торжествующую ухмылку. Уголки губ Уэнсдей, не менее ошарашенной от резкого выпада Ксавьера, слегка приподнялись. Сарказм она находила отменной девиацией поведения. Ларисса прокашлялась, возвращая малиновому от смущения лицу, прежнюю тень уверенности. — Мисс Аддамс, — Ксавьера она до поры упрямо игнорировала. — не мне вам говорить о вопросах личного характера. В прошлый раз вы здорово смотрелись в одежде Ксавьера, не спорю, особенно для той, кто с треском вылетит отсюда. Уэнсдей нахмурилась сильнее: однозначно за четыре дня она прошла этап адаптации, мучительный в своей обязательной социализации, но приноровилась и теперь была задействована в увлекательнейшем расследовании. Нет, ей никак нельзя было рисковать и отправляться восвояси. — Почему же вы не сказали моим родителям об этом три дня назад? — Решила дать тебе шанс, Уэнсдей. Не упусти его, колесо фортуны — вещь непостоянная. — В голосе звенела сталь. Уимс заговорщески подмигнула девушке. — Ну, так как? Что же вы искали в простом дневнике? Уимс переключилась на Ксавьера, который больше не проявлял чудес доблести, но и не смирялся с плачевным положением. На его лице хранился отпечаток неприязни по отношению к Уимс, и Уэнсдей стало по-человечески любопытно, какая пропасть пролегла между ними. Плюс еще один секрет в копилку странностей Невермора. Унизительно, что родители могли оказаться правы, и она нашла в этом месте прибежище, вполне сносную среду обитания. — Если он такой простой, почему все так переполошились? Вы пришли за нами в библиотеку в пять утра, провели сюда, держите под конвоем, как настоящих преступников. — Размышлял Торп, загибая пальцы, а Аддамс все больше теряла бдительность, искренне восхищаясь тем, что впервые ошиблась. Ксавьер ни капли не был слабаком, умело маскируя свое «Я» за личиной порядочного студента. — Есть такая информация, Мистер Торп, которая не хочет быть найденной. — Потому что так хотите Вы. — Потому что так хочу я. Вы правы. — Подтвердила Уимс, выпуская тяжелый вздох разочарования. Она пролистнула дневник и остановилась на единственно интересующей Уэнсдей странице. Они оба поддались чуть вперед, чтобы рассмотреть изображение получше, но расстояние было слишком далеким. Уэнсдей и Ксавьер занимали места поодаль один от другого, чтобы поделиться соображениями. — Дневник Фолкнера ни что иное, как кладезь знаний об изгоях и их сущности. — Представительным тоном начала Уимс, сопровождая рассказ иллюстрациями из него. — Мы обычно рассказываем об этом на уроках. Никакой тайны нет. Уимс листала медленно, развернула книжечку к притихшим студентам и наизусть продекламировала: — Просто издание настолько хрупкое, единственное в своем роде, что мы его тщательно бережем. Перед глазами Аддамс закрутилась карусель из картинок, выведенных кое-где простым карандашом. Разновидностей изгоев и впрямь оказалось много: директриса, словно издеваясь, вычленяла один образ, затем другой, третий, восьмой и так до конца, пока Уэнсдей, даже с ее феноменальной памятью, не простонала от досады. В общей сложности она могла воспроизвести восемнадцать-двадцать рисунков, не больше. Ксавьер выглядел менее заинтригованным, хранил молчание и периодически дремал. Как только неожиданный экскурс в историю изгоев был окончен, он встрепенулся. — Как вы узнали, что мы ищем Дневник? — устало изрекла Аддамс, оценивая последний рисунок. — Вы понадобились мне в срочном порядке. Шериф Галпин обнаружил кое-что любопытное. Я послала за вами в комнату, но вас там не оказалось. Пришлось поставить на уши сотрудников. Один из них сообщил мне, что видел вас входящими в библиотеку. — Так все же как? — Задал вопрос Ксавьер, прикрывая ладонью рот. Сказывался недосып и проведенная в библиотеке ночь. — Мисс Аддамс очень любопытна в своих изысканиях. Очевидно, она искала информацию о себе, как новоприбывшая студентка. Не исключено, что архивы с личными делами студентов ее бы заинтересовали. Рано или поздно она бы нашла Дневник Фолкнера. В личном деле есть пометка о ее упоминании. Я решила перестраховаться. В дневнике Фолкнера сказано, что ты, Уэнсдей, уничтожишь опасность, грозящую академии. Но не думаю, что ты квалифицированный иммунолог. Уэнсдей поджала губы — ее провели дважды за утро, которое толком-то не вступило в свои права. — Впрочем, вы можете быть свободны. Впредь увижу вас нарушающими правила, оба вылетите с треском и плохой характеристикой отсюда. — Уимс хищно оскалилась, демонстративно пряча дневник в стол. — Не вижу смысла читать вам длинные нотации. И чтоб без глупостей «в вопросах личного характера». Поэтому у нас девочки живут отдельно от мальчиков. Аддамс густо покраснела, Ксавьер растерянно проморгался, не веря, что Уимс соизволила их отпустить. Они поднялись, размяли затекшие плечи и посмотрели друг на друга в безмолвии. — Вы хотели нас видеть. — Напомнил Ксавьер, всплеснув руками. Сонливость не лишила его способности мыслить. — Да, я по поводу Роуэна Лэслоу. Пять минут и можете быть свободными. Парень и девушка остались на ногах, полностью сосредоточенные и расслабленные. Они репетировали фразы несколько дней для того, чтобы не оплошать перед правосудием в лице шерифа и Уимс. — Его тело было обнаружено полицейскими Джерико два дня назад. Следы привели к мастерской Ксавьера, а на теле жертвы обозначились ваши отпечатки. Что вы об этом скажете?       Ксавьер пересказал всю историю от начала и до конца, дополняя, как истинный художник, ее деталями в виде заляпанного выключателя, мольбы Роуэна о помощи, когда тот находился в сознании. Уэнсдей отвечала строго по необходимости и смотрела исподлобья на застывшие по бокам фигуры. Серые плащи скрывали потайную дверь в кабинете Уимс от посторонних глаз. Совсем незаметную обывателю и очень интересную для того, чтобы исследовать ее в следующий раз. — Можете идти. Полная изоляция от посторонних на два дня. — Отмахнулась Ларисса, погружаясь в размышления.       Когда Ксавьер и Уэнсдей оказались на улице, все вокруг уже значительно просветлело. Они шли прогулочным шагом, сохраняя дистанцию. — Спасибо. — За что, Уэнсдей? — За то, что сам рассказал все. — Как и договаривались. — Им предстояло провести следующие два дня в тотальной изоляции от остального мира наедине, и это волновало, одолевало и превозносило Ксавьера в небеса. Темная сторона пока дремала. — Я не… — признавать собственную несостоятельность оказалось непосильной для Аддамс проблемой. Она шла рядом с художником, тщательно скрывая замешательство, выгравированное на лице. — Я не рассмотрела рисунков из Дневника. — Я рассмотрел. — Немой вопрос застыл на лице Аддамс. — Я художник, Уэнс, – тихо констатировал Торп, ныряя под арку, ведущую к общежитию. — Подмечать детали — моя обязанность. — У меня есть образец шерсти с тела Роуэна. Ты мог бы по памяти воссоздать подходящий рисунок? — Вполне. Ты думаешь, это дело рук изгоев? — Серо-розового Гризли, пишущего записки с угрозами, не существует, Ксавьер. Это точно кто-то из изгоев. — Тогда мы узнаем, кто. Уэнсдей не слышала парня, оказавшись внутри здания, он последовал за соседкой по комнате.