* * *
Она припустилась бежать. Легкие оказались объяты пламенем, в глазах сияла решимость. Уэнсдей, работая усиленно локтями, растолкала толпу студентов, перегородивших людской массой проход, и очутилась на свежем воздухе. Колени подрагивали от неожиданного приключения: не каждый день за ней гнался сумасшедший шериф, обещающий лично упечь в места не столь отдаленные. Презрение заклокотало в груди Аддамс, собралось волной где-то в глубине. Слов на то, чтобы выразить свой протест, Уэнс не нашла. Обернулась с обыденным надменным взором на подростков и тут же понеслась дальше. Ксавьер отсутствовал уже более трех часов, хотя Уимс Аддамс видела совсем недавно — минут сорок назад, преподающей основы травологии. Женщина подарила ей улыбку, заметив в дверном проеме одного из кабинетов. Учебный процесс длился сегодня на протяжении всего дня, так педагоги стремились наверстать упущенное карантином время и восполнить пробелы в знаниях студентов Невермора. И вся эта хваленая дисциплина, священная обязанность посещать уроки изводила Уэнсдей до мучительных мигреней. В мыслях она уже линчевала добрую половину академии. А когда Торп не явился на фехтование, забеспокоилась. Признаваться самой себе в зародыше волнения оказалось для Аддамс смертельным фокусом: она растерянно заморгала, когда спортзал наводнился одногруппниками. Всеми, за исключением Ксавьера. — Мисс Аддамс, за нарушение дисциплины я имею право забрать вас в участок, — во всю глотку напоминал ей Донован Галпин, чей жетон поблескивал в свете желтоватого уличного фонаря. Они держались на расстоянии — Уэнсдей, окончательно повернувшись лицом к мужчине, ощетинилась, даря ему самый восхитительно злобный взгляд. Шериф не спускался с крыльца Невермора, держал пистолет наготове. Девчонка практически знала, что оружие не было заряженным, так как щелчка не слышала, поэтому с упоением кружила неподалеку. — Ваше счастье, Мисс Аддамс, что я не доложил о вашем побеге с уроков директору Уимс. — Так вперед, — подначивала она, надеясь, что сможет выиграть время. План Уэнсдей оказался до унизительного прост — вернуться в комнату Торпа и перевернуть верх дном каждый закуток, в идеале — чтобы найти Ксавьера живым или мертвым. В приоритете, конечно, первое, но и от второго зрелища Аддамс не стала бы отказываться. Студенты продолжали выплясывать в главном холле Корпуса, их спины маячили сквозь замутненное стекло. Поэтому прорваться на улицу незамеченной или сразу у нее не вышло, к несчастью. — Слушай, Аддамс, я не знаю, в какие причуды и игры ты играешь в своей шибанутой семейке, но здесь этот номер не пройдет. Эти пафосные речи утомляли. Уэнсдей возвела глаза к небу и, с отвращением дернув подбородком, попятилась задом-наперед в направлении общежитий. Донован настигал. Надвигался поступью хищника, покручивая на большом пальце пистолет. Конечно, шериф блестяще владел оружием и использовал излюбленную тактику всех хороших и плохих копов — отвлекающий маневр, но Аддамс твердо решила идти до победного и выяснить, куда упекли Ксавьера. К своему стыду, она за прошедший день вся издергалась до изнеможения. На реплики учителей не язвила, выпады Бьянки игнорировала, позволила Энид волочиться следом и рассказывать детали предстоящего свидания с Аяксом. В середине дня Вещь куда-то запропастился с неунывающей соседкой, и Уэнс вздохнула с плохо скрываемым облегчением: черты лица заметно сгладились, брови приобрели четкую идеально-продолговатую форму. Она даже сумела изучить пару листов из дневника Фолкнера украдкой в библиотеке, пока не вспомнила слова Торпа о ее предназначении. Уэнсдей отправилась с чувством выполненного долга на занятия, однако и там суматоха на сердце произвела на нее фурор: прежде Аддамс не испытывала настолько богатой палитры разнообразных чувств — от ликования и зарождающейся паники до сосущей тревоги в желудке. Каждый гребаный час промедления отзывался в ней непреодолимым желанием что-то предпринять и куда-то нестись. Их противостояние и встреча с шерифом в коридоре — формальность, случайность и ошибка. Не вызови она подозрение своим бегом, вряд ли бы Галпин обратил внимание на Уэнсдей. — Была рада поболтать, но опаздываю, — гордо выпятив подбородок, пробормотала девушка, поежившись. С неба стал срываться редкий косой дождь. — Стоять, Аддамс. Уэнсдей проигнорировала, по памяти восстанавливая в голове пейзаж двора. Свела лопатки вместе и, злорадно ухмыляясь, закусила губу. Все же вытворять нечто запредельное с детства было ее стихией. От необъяснимого волнения в жилах сворачивалась капризная кровь, ухали отзвуки улицы. Где-то с ветки сорвался нетерпеливый не то филин, не то совенок. Краем глаза Аддамс заметила лишь филигранный взмах крыльев, в остальном взор ее был направлен на наступающего Галпина. Мужчина оставил бредовую затею демонстрировать пистолет и с этой самой минуты сбежал со ступеней. Их разделяли считанные дюймы. Она чувствовала себя преступницей, совершившей нечто более ужасное и демоническое, нежели скучный побег с уроков, так как Донован Галпин питал к Аддамс какую-то не поддающуюся описанию ненависть — чистую, фееричную. Ее энергия подпитывала Уэнсдей, заставляла не отступать от намеченной цели пробраться в застенки Небелунг-Холла по знакомому маршруту. Вдали звучали трагичные ноты скрипки — эти остолопы продолжали репетицию. — Не дури, — предугадывая следующее действие, сказал шериф, и Аддамс со всех ног побежала вперед аккурат в проход между женским и мужским общежитиями. Сердце билось о реберную клеть, ноги вдохновленно взмывали ввысь, девушка находилась в эйфории, довольная собой. Она уже просчитала наперед, что сказать, про случай, если Галпин поднимет ее на смех — стало плохо, отпросилась у преподавателя и пошла к себе. Ничего предрассудительного. Тем более Уимс немногим ранее стала свидетелем послушания Аддамс. Силуэт пускающегося в погоню шерифа стал редеть, удаляться по мере того, как бежала Уэнс. Его гневные восклицания звучали, как некролог на могиле неупокоенной души — сладко и надрывно. Уэнсдей рассмеялась, вкладывая в эмоцию искреннее удовольствие содеянным. На миг исчезли все волнения, вернее, смешались с тем, что девушка испытывала сейчас. — Стой, Аддамс! — угрожающе пробасил напоследок Донован, а затем раздался выстрел. От неожиданности Уэнсдей тотчас рухнула на землю и проехалась подбородком по асфальтированной крошке. Уж никак не рассчитывала она на то, что старому козлу в форме заблагорассудиться козырять преимуществом в виде грубой силы и оружия. От личного просчета ее чуть не стошнило, а улегшаяся злость обрела новые краски. Уэнсдей поместила руки строго за головой, уткнувшись лицом в землю, ноги устроила на ширине плеч. Промедление и разлеживание здесь не сулили по определению ни черта ужасного. Плечи она опустила, приготовившись отражать нападение. Вся сжалась до размеров склизской ящерки и прислушалась. Шаги шерифа стали торопливыми, дергаными. — От меня еще никто не уходил, — с иронией прокомментировал выходку Аддамс мужчина, заламывая руки Уэнсдей за спину. Болезненные ощущения импульсом прошли вдоль всего тела. Аддамс поморщилась. Больше от унижения и несостоятельности, чем от рукоприкладства. — Живо в участок. Посидишь там до завтра. Тебе полезно будет. Лучше, чем по лесу бегать и в трупах копаться. Донован страдальчески прокряхтел, выуживая наручники из кителя. Уэнсдей глядела широко распахнутыми глазами назад и непроизвольно дернулась — последние слова она не оставила незамеченными, так как они явно предназначались ей и имели подтекст. Шериф Галпин знал, что Уэнсдей и Ксавьер косвенно причастны к убийству Роуэна. Этим объяснялся, как минимум, торжественный блеск в сощуренных глазах Донована. Он рывком поднял Уэнсдей на ноги, вынуждая стоять по струнке, брезгливо поморщился и поволок к машине. Уэнсдей, позвякивая металлическими браслетами за спиной, даже не подумала о том, что ее могут заметить в таком шикарном амплуа, поэтому ее лицо осталось задумчивым и буднично мрачным. — Расскажешь мне, что вы натворили в мастерской Торпа, — пиная пленницу в бок, продолжал идти к автомобилю шериф, стуча зубами от нетерпения. Над Невермором стали постепенно сгущаться сумерки. Лес заволокло чернотой, макушки остроконечных сосен приобрели очертания зловещих монстров. Уэнсдей от восторга засмотрелась ввысь и пропустила колкость мимо ушей. Из камеры она-то по-любому сбежит, но терять время не хотелось. Даже безжалостная эпидемия испанки в двадцатом веке не казалась Аддамс настолько захватывающей, как перспектива встретиться с Ксавьером. — Мистер Галпин, — вмешался посторонний голос, и Уэнс свела брови к переносице, так как мужчина будто того и ждал — остановился моментально. — Что у вас здесь? Изгои снова не дают покоя мирному населению Джерико? Постановочный характер вопроса выдавил смешок из груди Аддамс. Она прыснула от смеха, оставаясь при том безучастной к разговору. Показывала чудеса воспитания и не дергалась, стоило шерифу ослабить хватку на наручниках. Он не без раздражения качнул головой и, понурившись, посмотрел на человека перед собой в строгом костюме-тройке. Такие обычно предпочитают «сливки» так называемого общества. — Нарушение учебной дисциплины. — Пожаловался как бы между прочим Донован, в его словах промелькнула недюжинная усталость, словно он изо дня в день приговаривает к смерти проклятых изгоев, а они нарастают в кошмарных пропорциях. — Мисс Аддамс не впервой. При упоминании ее имени, девушка встрепенулась, как гордый, но подстреленный воробьишко с одним крылом и уставилась на плечистого мужика, разодетого в пальто и костюм. По первому впечатлению он походил на гиену: белозубая улыбка во весь рот, темные глаза, с жаром изучающие Аддамс, руки, спрятанные вольготно в карманах. Мужчина вел себя так, словно весь мир обязан ему своим существованием, и этот комплекс Бога не умещается в эго этого человека. Тем не менее выглядел он явно получше Галпина, который перед незнакомцем разве что ниц не падал и не трясся, как кленовый лист. — Мисс Аддамс? — переспросил незнакомец с такой интонацией, будто Уэнсдей — пустое место. Прозвучало оскорбительно, Аддамс с удовольствием плюнула бы ему в лицо, но вынашивала план, как удрать от этих неказистых персонажей. Вокруг не было ни души: лишь ржавое корыто, призванное служить полицейской машиной, громила в пальто и доведенный до предела шериф. — Да. — Та самая, что оказалась причастна к убийству Роуэна Ласлоу? Интересно. — В полумраке Уэнс заметила, какой ледяной искрой полыхнули карие глаза мужчины напротив. Он приосанился. «Главное не поддаваться на провокации, — твердила себе девушка, испытывая дежавю. — Пагсли всегда мочился, когда я прибегала к запугиванию. Неприятно». — Да. Уэнсдей шевельнула скованными руками, смотря поочередно то на одного мужчину, то на другого. Еще один ничтожный рывок и можно будет укрыться под защитой Уимс. Она обязана выгораживать учеников. В пропитанной ожиданием обстановке Аддамс стало по-настоящему неуютно: это не тот страх, который парализует при знакомстве с ним и не тот, что вынуждает благоговеть и роптать, а тот, от которого разом хочется исчезнуть. Она встретилась глазами с мужчиной и подавила в себе давно атрафированное чувство, как ей казалось. Он знаком велел шерифу подойти ближе, Уэнс упиралась — угадывалось в этой фигуре нечто притягательно зловещее и не в том смысле, что обычно рождало в Уэнсдей интерес. — Отпусти девочку, — родительским тоном порекомендовал он, заговорщицки подмигнув ей. Аддамс была начеку. Шериф от удивления лязгнул Уэнсдей по запястьям, натертым браслетами. — Но она обязана ответить на мои вопросы! — не унимался деятельный шериф, хотя весь его вид кричаще намекал на то, что тот смертельно устал. — Я думаю, не сегодня. И это не по закону. С Мисс Аддамс нет представителя. Она несовершеннолетняя. Шериф поиграл желваками, не рискуя вступать в перепалку с тем, кто значимее. Не нужно было обладать даром ясновидения, чтобы считать это. Уэнсдей отнеслась к акту патриархального благородства с присущим скептицизмом. Щелкнули замки на наручниках, мужчина проследил за ходом исполнения приказа, и Аддамс неожиданно дрогнула. Лицо мужчины в паутине теней казалось ей смутно знакомым. — Мистер Барклай, я проведу студентку? От шока Уэнс дважды моргнула, что приравнивалось в ее картине мира к наивысшей точке потрясения, и насупилась. — Да, конечно, — отступил отец Бьянки, полностью удовлетворённый увиденным. На губе и носу девчонки сверкали лиловыми ссадинами кровоподтёки, подбородок оказался исполосован грязью — видимо, у Мисс Аддамс были зубки, которыми она умеет пользоваться при сопротивлении. В подреберье звенящим предвкушением злорадства отозвались слова Ксавьера: «Мисс Аддамс на меня плохо влияет». Иво Барклай молча смотрел им вслед, засунув руки глубоко в карманы пальто. — Да, мой мальчик, нужно было сделать правильный выбор. — Посвистывая мелодию, пробубнил он, вспоминая сегодняшнее состояние Ксавьера, которого силком втащили в комнату. Торп не походил на человека с чуть искаженным сознанием, больной головой и немощными движениями, так похожими на эпилептические припадки. Он находился в начальной стадии «овоща» — неподвижного экспоната с золотым уникальным составом крови, которого вскорости получит Иво.* * *
— Не так, — добродушно и широко улыбнулся Ксавьер, перемещая пальцы брата по кисти чуть ниже. Ворсинки пощекотали кончики пальцев, и Корио немедленно отодвинул протянутую ладонь. — Движения должны быть более плавными. — Ты всегда резко работаешь, — не скрывая ехидства в голосе, открыл истину Кориолан, посматривая на родного человека с примесью иронии. — Всё зависит от выбранной техники. Они расположились в излюбленной комнате, изолированной от остальных мощной броней звукоподавления. Торп-старший восседал на высоком деревянном табурете, разместив одну ногу на перекладине, Корио же наблюдал за сотворением рисунка из-за плеча брата не без тени детского восхищения. Им по четырнадцать. Ксавьер только учится раскрывать образы на мольберте, Кориолан увлекается изучением флоры. На прошлой неделе мальчик, превозмогая удушающий кашель, собственноручно высадил целую флотилию из зеленых насаждений в горшочки. — Тебе нравится возить краску по бумаге? — поморщившись, уточнил он, хлопая старшего по плечу в знак не то насмешки, не то поддержки. — А тебе поливать и рыхлить это земляное безобразие? Ты что, землекоп? — хохотнул с вызовом Торп, понимая, что за границы шуток их перепалка не выльется. — Ну, понимаешь, они живые. — Поделился не без смущения Корио, рассматривая зеленые раскинувшиеся листья растений. — Наблюдать за тем, как происходит их рост и развитие, мне интересно. — Так и у меня, — пожимая плечами, через минуту начал Ксавьер, смешивая в палитре несколько оттенков желтого для лучшей консистенции. — Художник проживает картину, пропускает через себя. Вдыхает в нее жизнь. Ксавьер говорил это с придыханием и детской непосредственностью, ревностно оберегая первый пейзаж за последние два года. До этого ему удавалось запечатлеть парочку портретов, один из которых пылиться в коморке под лестницей и принадлежит Женевьеве. Рисунок вышел поистине несуразным, и Торп исключительно робел, едва ли мать вытаскивала на свет божий сие произведение искусства. Мальчишки разразились одновременным хохотом. Ксавьер окончательно испачкал коричневый фартук, в котором предпочитал писать картины, краска угодила на щеки Кориолана свежими брызгами. Их своеобразное убежище от родителей вновь походило на свалку, убирали которую и вычищали братья по очереди. — Что за фигня? — Именно так бы сказала мама, — проглатывая улыбку, сообщил Ксавьер, спрыгивая на пол и оборачивая высохшее полотно тканью. — Она много чего говорит, — пробурчал Кориолан, занимая уголок с растениями. Он любовно взрыхлил землю, как настоящий садовод, и, вздыхая, поднес к губам таблетку — если организм даст сбой в ближайшее время, врачи переведут мальчишку на уколы, и Корио внутренне подготовился к наихудшему сценарию. Ксавьер, который копошился в принадлежностях начинающего художника, вопросительно вскинул бровь, не слыша движений и возни со стороны младшего брата. Его взгляд устремился на белоснежное колесико лекарства, которое с достоинством и неподдельной обреченностью в глазах проглотил Кориолан. — Погнали в футбол, а? Ну, в приставку. Кориолан не выносил сочувствующих взглядов — они изрядно набили оскомину ему еще в детстве. Парень покачал головой и, не говоря ни слова, покинул комнату. Он был благодарен Ксавьеру за то, что брат в принципе не делил его на категорию немощных и ни на что не годных, но от таких затравленных полунамеков становилось дурно. В спину Кориолан услышал только роковое, тихое, сказанное украдкой: «Я рядом, брат, сколько тебе потребуется». Кориолан перевел нацеленный на стену взгляд обратно в экран и поджал ревностно губы: пейзаж, исполненный рукой брата, таки перенесли в рамку и доставили в это подобие королевских покоев. Так как картина действительно получилась стоящей, да и ко всему прочему, любимой для парня. Предыдущие трое суток Кориолан провел в уединении, разучивая не без раздражения сложные техники изобразительного искусства — штриховку, значимость теней на полотнищах художников, расстановку предметов на картине… как будто в действительности до этого кому-то было дело. Он весь извелся до седьмого пота, пальцы обросли мозолистыми наростами, огрубели, стали менее подвижными. Так, что ни о каких тренировках с луком и стрелами речи и не шло. Парень даже не помнил, когда нормально спал в последний раз: Иво Барклай будто с цепи сорвался — требовал больше отдачи, больше результатов, больше тренировок, хотя Корио прекрасно знал, что в таком ритме ему одна дорога была предначертана: в гроб. Отец проявлял мало участия, постольку-поскольку, пропадая часами на досъемах важных эпизодических сцен шоу, в круговерти славы и денег. Распорядок дня Кориолана Торпа ужесточился: в восемь он поднимался, затем завтракал и приводил себя в порядок, с девяти до пятнадцати марал бумагу, час отлеживался и принимал лекарства, затем подвергался осмотрам со стороны медиков. Настоящей отдушиной для Кориолана оставались те недолгие часы перед сном, проведенные в компании Йоко, которая открывалась для парня многогранно. С Ксавьером, к сожалению, общение сошло на нет, и, наверное, впервые Корио предпочитал вести себя подобно капризному ребенку, так как брат не перезванивал, не интересовался его жизнью, не писал, а попросту забил. Сейчас Торп-старший самостоятельно проявил инициативу без вымученных напоминаний, чем изрядно удивил брата. Они многозначительно помалкивали, погруженные каждый в свою карусель проблем. Кориолан заметно погрустнел: брови насупились, щеки втянулись, а лицо заострилось от немого укора и бессилия перед пропастью в отношениях с Ксавьером. Торп обреченно взметнул глаза в экран снова, надеясь увидеть там что-то новое, но помимо болезненно-бледной физиономии старшего брата, ничего не заметил. — Выглядишь паршиво. — Кориолан испытывал некоторое подобие напряжения и вовсе не оттого, что Торп-старший не спешил делиться новостями, а потому что угрюмость Ксавьеру была не свойственна. Насколько мог рассудить Корио, брат находился в постели, так как фоном маячили инсталляции из картин Торпа во всю стену, а над головой парня просматривалась полка, доверха набитая хламом художника. Вид его был отрешенный, словно затравленно-далекий, измученный. — Первый день на учебе. Ничего интересного, — подвел итоги Ксавьер, как будто отмахнулся от внимания брата. Словно перезвонил ему для галочки. — Как сам? Кориолан недоуменно похлопал глазами, не зная, как расценивать эту фразу. Брошенную, как ему казалось, в раздражении, второпях, небрежно. Что он мог рассказать и что хотел — было за гранями реальности. Легенду пришлось сочинять тут же. Кориолан укрылся за перегородкой в комнате, там, где обычно сидел за столом и разговаривал с родителями — антураж отдаленно напоминал корабельный, так что ему приходилось изображать чудеса ловкости и имитировать качку на судне. Цирк, конечно, получался тот еще, но иного выхода у Корио не было. Как и посторонних мыслей в голове. Как и целей препятствовать складывающемуся стечению обстоятельств. — Сегодня впервые ощутил на себе прелести морской болезни, — скромно оповестил он, с нотками беспокойства засматриваясь в лицо Ксавьера. Парень дрогнул, складывая руки поверх натянутого на туловище одеяла. По ощущениям Кориолана, именно Торп-старший был похож на того, кому довелось испытать чудеса пребывания в море. Настолько Ксавьер выглядел посеревшим и растерянным. — Разонравилось море? — полюбопытствовал парень через динамик телефона и смахнул рукой усталость. — Не-е-е-т, — сохраняя живость в голосе, поспорил Корио, не соображая, как быть. —Не дождешься. Я еще тебе открытку пришлю. Пауза возникла как будто из ниоткуда. Торп-старший все более терзался и выпадал из разговора, Кориолан ощущал неподдельный уровень стресса и тоски — Ксавьер прежде не был таким…таким чужим. Холодным, накачанным равнодушием. — Ксавьер, все хорошо? — проявляя участие, вдруг рискнул переспросить, так как обстановка накалялась, а диалог шел вообще не в то русло, в которое оба планировали. Корио положил подбородок на руку, придвинулся чуть ближе к экрану и стал ждать ответа. — Да-да, — слукавил Ксавьер, перекрывая серость лица лоскутом пододеяльника. — Усталость на учебе. Встали рано, занятия велись до самого вечера, и так будет до конца недели из-за карантина. Устал. Внутри Кориолана буря чуть подулеглась — мало ли, через что пришлось пройти брату днем? Он слегка отодвинулся, напуская на себя вид доброго самаритянина. В конце концов, Ксавьер не отличался лживым нравом и вполне мог выгореть за прошедшие сутки. Отсюда и безразличие, и несдержанность, и странности. — Слушай, я позвоню завтра, окей? И прежде, чем Корио успел возразить, опомниться или пропустить через себя хоть слово, Ксавьер благополучно завершил звонок. Осадок остался от разговора неприятный, отдающий горчинкой и дозированной болью — с которой вроде бы и справиться можно, и сил бороться нет. Парень хотел бы заорать в трубку что есть мочи, привести Ксавьера в чувства, напомнить, что, как и четыре года назад, они рядом несмотря ни на что, но не уверен оказался, что это актуально. Торп вышел из своего укрытия и, поднимая глаза, оцепенел: перед ним застыла в изумлении Йоко, держа наготове стакан. Девушка подслушивала их с братом разговор. Стакан выпал из рук Танаки и разлетелся на сотни осколков, фейерверком осыпая носки Кориолана. Они уставились друг на друга синхронно: Корио мрачно, Йоко — с испугом, написанном на вытянутом лице. Похоже, вечер неприятностей для Торпа-младшего лишь набирал обороты.* * *
— Ксавьер! Ксавьер! Кто-то, истошно заливаясь слезами, долбил с размаху по входной двери в комнату, отчего парень мигом встрепенулся и поспешил ее отворить. Перед ним зареванная, раздосадованная, непривычно растерянная застыла Энид. Ксавьер, который после приключений в подземелье ощущал тяжесть в ногах, тотчас проявил интерес к столь неожиданному ночному визиту. Синклер не страшилась жандармов, гнева коменданта, переполоха на этаже, а надрывно скулила со вспухшими глазами. Парень пропустил ее в комнату не настолько гостеприимно, насколько рассчитывал, и щелкнул замком. — Энид, успокойся, — в расслабленной манере приказал Торп, хотя по внутренним ощущениям он давно сгорал дотла. Виной всему стала чертовщина с Уимс — парень не мог прийти в себя, односложно отвечал, вяло переставлял ноги, лениво говорил. Его бесконтрольно клонило в сон. Словом, простейшая процедура забора крови обернулась проблемой. — Я… а она… а что… а ты, — жестикулировала Синклер, вытирая дорожки подступающих слез. Ксавьер прижал к груди девчонку, встряхнул несколько раз за плечи, чтобы рыдания прекратились. — Что-то с Аддамс? — Она… мгм..она… — Энид, — склонившись над девичьим лицом, взмолился Торп, награждая соседку Уэнс жалостливым взглядом. Парень наполнил до краев стоящий неподалеку стакан водой и требовательно всучил девушке. — Я слушаю. Хлюпая носом, Синклер-таки взгромоздилась без приглашения на кровать Ксавьера, вливая в себя воду в два глотка, и начала рассказ: — Когда тебя увели к Уимс, два урока Уэнсдей была со мной. Она даже разрешила сесть с ней на хронологии, представляешь? Ксавьер терял терпение во многом потому, что Энид болтала о важном и не очень, упуская значимые детали. Торп остановился подле письменного стола, опираясь на него спиной и скрещивая руки. В груди стал тлеть яростный уголек страха, который коптил и очернял душу своим ядом. Ксавьер искренне не хотел, чтобы изнанка его души стала заметной глазу гостьи, но чем дольше Энид уходила от темы, тем безжалостнее становился парень. — Можешь к делу? — иррациональный, скользкий страх за Уэнсдей неожиданно приобрел вполне реальные формы. — …мы с Вещью вернулись от Аякса, играли в Монополию, — утирая нос, слезно промолвила Синклер. — Когда Уэнсдей с разбега сиганула с крыши. Это заметил Вещь, а не я… — Что? В голове Торпа образовался вакуум: информация о том, что Аддамс по какой-то причине была не в себе, а после самозабвенно и с легкостью совершила безрассудный прыжок с высоты — не хотела усваиваться. Слишком не похож был почерк на истинную, роковую Мисс Аддамс. Она предпочла бы смерть поярче, пожестче. Сама мысль о том, что девушка сдалась неизвестно почему, вызывала в Ксавьере отторжение. Естественно, причин не доверять Энид у Торпа не оказалось, однако он не верил. — Мы подбежали к краю Офелии-холл, но тела Аддамс не было. Она искала тебя, весь день искала, и я думала, что она уже у тебя, поэтому не было видно ни тебя, ни е.... — на последнем слоге у Энид окончательно сдали нервы и она взревела по новой. — Я отправилась сюда, а Вещь стал прочесывать академию. Ксавьер, я не знаю, куда пропала Уэнсдей. Следующие полчаса Торп провел, как на гребаном автопилоте: желудок его еще донимал болью, перед глазами блестели разводы клякс — видимо, Ларисса и Барклай подмешали в воду какой-то сильнодействующий яд. Иначе, как объяснить то, что Ксавьер на протяжении всего дня был близок к тому, чтобы добровольно подохнуть? Да еще и симптоматика оставляла желать лучшего: появилась докучающая резь в глазах, раскоординация движений, ломота в суставах, нестерпимая боль в желудке, и так по кругу. Несмотря на общее недомогание, он воинственно сцепил зубы и передал Синклер в руки полусонного друга, который ошарашенно моргал с полминуты, прежде чем оклематься. Начать поиски Торп решил с комнаты девчонок. Для этого ему пришлось вооружиться карманным фонарем и передвигаться по коридорам общежитий обманным путем и притом как можно тише. Оказавшись на пороге Офелии-Холл, Ксавьер занес аккуратно кулак над дверью и трижды постучал. После ожидания он вошел внутрь без приглашения. Комната, разительно отличающаяся по цветовой гамме, была залита молочным лунным светом из приоткрытой створки окна. Торп закрыл за собой дверь, пригнувшись. Полусгнившие половицы издавали жалобный скрип, от которого по спине настороженного подростка пошла дрожь. Впрочем, дрожь несла в себе новую, более таинственную угрозу — ярость. Ксавьер до чертиков, признавшись лично себе в том, что тоскует, испугался за Аддамс и с удовольствием бы освежевал ее своенравное, быстро бегающее тело. Он осматривал каждый уголок, подныривал под кровать, в надежде обнаружить хотя бы притаившегося придатка, чтобы решить, как быть дальше. Приподнимал выше фонарь, лучом освещая заполненные ниши шкафов. Комната оказалась безнадежно осиротевшей. Парень двинулся дальше: на свет луны и, вбирая с жадностью ночную прохладу, ощутил легкий приступ головокружения. Ночь серебрилась сказочная. Ксавьер очутился на покатой крыше Офелия-Холл среди замерших статуй горгулий с демоническими крыльями. Нечто запредельно темное резануло его по груди, и Торп сложился пополам. Его спящие твари давали о себе знать, жаждали выхода, пульсировали и жгли кожу на груди, обжигающим клеймом высекая протест. — Ты не вовремя, — раздался голос откуда-то справа из-за сгорбленной фигуры, и Ксавьер пошел на звук. Уэнсдей сидела, покачиваясь в такт мимолетному ветру у края крыши, подобрав колени. Она с задумчивостью и ледяным презрением отмеряла пространство пятиугольного дворика. — Аддамс, ты напугала Энид. — Хоть в чем-то я справилась блестяще, — раздраженно бросила она, не поворачивая головы. — Что произошло? Ксавьер предпочел не вторгаться в личное пространство девушки: она и без того выглядела смертельно измученной и настроенной воинственно. Кукольные плечи подрагивали, вязаная жилетка в черно-белый ромб обнажила полоску кожи на спине. Торп остался неподвижно лицезреть горизонт, изредка обращая внимание на Аддамс. — Уэнсдей, — понимая, что минуты бесследно таяли, первым не выдержал именно он. — Там в подземелье я ничего не помню. Уимс сказала, что у меня пошла носом кровь и... — Не тараторь. От неожиданности Ксавьер распахнул шире рот и испытал ощущение беспомощности, будто летит на всех скоростях вниз. Его рука вцепилась в каменное изваяние, ноги застряли в выемках от просевших булыжников. Он смотрел на нее и недоумевал, чего ему хочется больше: осадить ее, как и всегда, когда дело доходило до вмешательства темной стороны, или обнять, так как... так как Ксавьер уяснил, что испытал облегчение, заметив ее невредимой в тишине улицы. Безупречно ровная осанка, строгий голос, исполненный сухого скрежета, маленькие пальцы, обхватывающие с ревностным задором обе коленки, немигающий взгляд... — Уэнсдей, что такое? Торп соскользнул с легкой степенью неуверенности пониже, оказываясь четко за спиной Уэнс. Она лишь посильнее зарылась носом в колени и уставилась вдаль. Прятала лицо и, содрогаясь, делала все, чтобы не смотреть на парня. Попытка отыскать Ксавьера ни днем, ни вечером успехом не увенчалась. Шериф доставил Аддамс в наручниках в комнату, отчитал нудную лекцию о поведении и, оставшись с ней с глазу на глаз, пригрозил заключением за содеянное: сокрытие трупа, сопротивление органам правопорядка, нарушение учебного устава — в общем, впечатляющий послужной список за последние четырнадцать дней. Вишенкой на торте стало для Уэнсдей то, что Донован связался с родителями и изложил им все как на духу. Уэнсдей опозорилась, стоя перед магическим шаром и глядя на выбеленные лица Мортиши и Гомеса. Которые с укоризной и показательным смирением проглотили слова шерифа. Они без гордости оценили ее ссадины на лице, ее поступки и заявили, что в будущем не допустят таких промахов. Аддамс ненавидела быть обузой или разочаровывать семью. Поэтому, когда Донован Галпин вышел за дверь Офелия-Холл со вздернутым носом и раздутым самомнением, Уэнс пришлось по полной программе рассказать все родителям. Все события дня изложить как на духу. И при этом признать, что Торпа она так и не нашла: ни в кабинете Лариссы, ни в подземелье, ни в комнате, ни в мастерской. Полный крах расследования дополнился смутным волнением за Ксавьера, и от этого Уэнсдей вообще впала в ступор. Диалог с Мортишей девушка прекратила и сразу же отправилась на поиски, решив, что пока не нападет на след Торпа, в академию не возвратится. Хотя бы дотемна. Делиться откровениями о пережитом Уэнсдей не спешила, но услышав голос Торпа где-то рядышком, ощутимо расслабилась. Не хотелось, чтоб он видел ее настолько беспомощной и разбитой. Ксавьер изнывал от неопределенности. Его рвало на кусочки от осознания, что Аддамс совершила дурацкий прыжок. И пусть все обошлось без последствий, похоже на то, парень не находил себе места. Один порыв — благородный, четкий, выверенный до автоматизма подсказывал Торпу держаться подальше: сегодняшние потрясения, видимо, сказывались на Аддамс. Другой — голос в голове напоминал о том, что Уэнсдей Аддамс — человек с нетипичной картиной мира, но все еще человек, тонко чувствующий и понимающий. Нуждающийся в поддержке. Вина захватила его вихрем целиком и полностью. Но сильнее оказались те ростки чувств, что пробирались сквозь корневищу темноты. Даже демоны под сердцем прекратили бесноваться и сыто урчали. Он заметил, что Уэнс крепко сжимала в ладони, но молча устроился рядом. Ксавьер, сопротивляясь робости, привлек ее к себе и оцепенел. Все лицо Аддамс было изуродовано кровоподтеками. На правой щеке алела гематома, скулы были расчерчены глубокими царапинами, точно девушка поучаствовала в сумасшедшем ралли лицом. Уэнсдей ненавистно зыркнула на него и ощерилась. Не хватало еще, чтобы Торп начал распускать руки и рыцарски помогать. Она сама была в состоянии о себе позаботиться. А боль придавала сил. Это была восхитительная боль, напоминающая о том, что с Галпином не стоило церемониться в будущем. Если идти, то до конца, а не сокрушительного фальстарта. Смоченная в спирте вата приятно охлаждала поврежденную ладонь. Аддамс не сказала ни слова, просто продолжила смотреть строго перед собой, надеясь на то, чтобы извилины Ксавьера окажется достаточно, чтобы уйти. — Давай я, — послышался голос извне, и только сейчас Аддамс заприметила рядом с собой склоненного в три погибели Ксавьера. Он находился практически у края крыши — одно неверное движение и парень — труп — Уэнсдей в волнении потерла ладони. — Я не нуждаюсь в помощи, Ксавьер. — Да-а-а-а, — вложил Торп максимум пренебрежения в голос и резко перехватил тонкое запястье, усеянное узорами голубоватых вен. Аддамс оскорбленно фыркнула. — Убери руку. — И не подумаю, Уэнс. Не после сегодняшнего. Одно ее движение, и Ксавьер наверняка бы распластался с размозженной черепушкой на земле, но то, сколько уверенности и наглости парень вложил в слова, придало Аддамс растерянности. Торп бережно провел по выступающим косточкам запястий, очертил следы от наручников большим пальцем. В груди вспыхнул фитилек необыкновенной, податливой нежности. Да, Аддамс перед ним — образец сдержанности и непреклонности, но насколько она миловидна в своем стремлении держать чувства в узде. Ксавьер сам пугался градусу своих ощущений: они не накрывали его с головой, как в постели, а наплывали мягкими лучистыми облаками, окутывали светом и согревали сердце. Он перехватил аккуратно ватный диск из ледяных пальцев Аддамс и отрицательно помотал головой. Торпу пришлось разрушить это сказочное единение, в котором он готов был утопиться без права вынырнуть, и вернуться в комнату за новой порцией ваты и обеззараживающего раствора. Уэнсдей, к удивлению Ксавьера, демонстрировала поразительное послушание: то ли пребывала в шоке, то ли приняла его действия как данность. Ксавьер проехался ватой по саднившей скуле и усмехнулся — этим вечером Уэнсдей Аддамс едва ли трагически не погибла. Это должно было его напугать, но отчего-то становилось приемлемым. Он рассчитывал на то, чтобы слегка отвлечь поток мыслей девушки — это стеснение, разделяющее молодых людей, могло рассыпаться во мгновение. И Ксавьер не хотел допускать этого. Впервые за изнурительный, катастрофично длинный день ему стало получше: спокойно и тепло на продуваемой ветрами крыше. — А знаешь, — включился мягким шепотом в разговор он. — Уимс запретила нам общаться. И вообще вызывала меня только за тем, чтобы сказать, что ты на меня плохо влияешь. Уэнсдей едва скривилась, когда вата коснулась раны, и постаралась выдавить из себя улыбку. Торжествующую и злорадную. То что Ларисса запрещала — являлось отменным доказательством ее страха быть разоблаченной, ведь они с Торпом сообща влезли в это дело. Слушала так точно внимательно. Ксавьер волей-неволей залюбовался ее муслиновой кожей с засохшей кровью на подбородке. Несмело оттер ее и приложился губами. Уэнсдей затаила дыхание — было в этом жесте что-то головокружительное, интимное и близкое. Голос разума подсказывал, что нужно идти на попятную и не позволять с собой обходиться, как с избалованным ребенком, но ноги будто приросли к краю крыши. Ксавьер опасался, что спугнет ее и на всякий случай убрал руки, чтобы предоставить Аддамс пути отступления, на что та сильнее нахмурилась. — Ларисса приказала мне не нарушать правил. — Именно этим ты сейчас и занимаешься, — поддела парня Уэнсдей, одобрительно кивая. — Хорошая работа. — Было что-то интересное? — Ксавьер продолжал очищать ссадины от грязи, несмотря на боязнь сделать что-то не так. Он держал дрожь в пальцах под контролем и смачивал вату еще и еще. — Я ходила в подземелье. — Когда? — сложил брови домиком парень, всматриваясь в лицо Аддамс с оттенком ребячества. — Днем. Ничего нового не нашла, но обязательно найду. — Видимо, мы разминулись. Там очень большая сеть коридоров. — Это и без того ясно, — чуть уязвленно сказала Уэнсдей, отпихивая от себя вату. Обработки было достаточно. Ксавьер потупил взгляд. — У меня есть план. Глаза Уэнс горели, влажные, пахнущие резким ароматом этила губы манили. Опасность миновала, тогда почему его так и подмывало совершить новую порцию безрассудств? Ксавьер лениво перетянул Аддамс к себе на колени и с жёстким захватом вцепился в полураспущенные косички. — Не лезь без меня туда. — Полезу, — не без удивления ожесточилась Аддамс, хватая парня за шею ледяными подушечками пальцев. — Уэнс... — Тебе нельзя, забыл? — ухмыльнулась девушка, ядовито скалясь. Полураспущенные волосы каскадом расположились на плечах. Торп оттянул густую массу волос и, приникнув к вспухшим губам Уэнс, поцеловал. Чтобы не посмела спорить, чтобы прочувствовала то, как необходима, то, насколько она не дружит с головой и как сильно он теряет собственную в ее компании. — Уэнсдей, я влюблен в тебя. — Он не единожды общался с ней полунамеками, вкладывал в поступки много противоречивых чувств, однако Аддамс считывала каждый по-своему. Ксавьер представил себе, что подписал смертный приговор своим признанием, но не струсил. Сидящая на его руках Аддамс непривычно вытянула шею и разровняла плечи, всмотрелась в глаза Торпа. Как будто выискивала подвох, о который можно пораниться. — Уэнсдей, предлагаю заключить коалицию. — Говорила же, не тараторь, — без пауз девушка вцепилась в губы Торпа и принялась их терзать с кровожадностью пираньи, обгладывающей человеческую плоть. Губы Ксавьера покалывали от наслаждения, он усмехнулся сквозь долгий поцелуй. — Аддамс, я... — Хорошо, разработаем новый план и приступим. Надо выяснить, что они скрывают в этом подземелье вдоль и поперек, не тянуть с этим. Аддамс поднялась с колен парня и, испытывая легкую степень опьянения, скользнула в комнату. Ксавьер остался сидеть на крыше, недолго размышляя о том, что ждет их на рассвете.