Мрачные.
В руках Ребекка несла рабочую сумку, издалека походившую на чемодан, внутри которого в уютных углублениях лежали начищенные, заряженные револьверы. Стрелять сегодня собирались словами. Ребекка чувствовала себя пустой гудящей бочкой. Сколько себя помнила — всегда умела вовремя притвориться. Но сколько можно лгать себе? Она остановилась у самой дороги, склонив голову. По краю невысокого поребрика, прибитые ветром, лежали цветки сирени. Они подрагивали от потоков воздуха, не в силах перелететь невысокую преграду.«Чего ты хочешь? Чего хочешь, Бекки?»
Внутренний голос настаивал на своём, и ответ пришёл быстро. Плевать ей было на эту карьеру с её колонкой и безголовыми читателями, поглощающими любой вброс, который они напишут. Бесконечно жрущими, и не дающими ничего взамен. Плевать на её мечту — какой в ней смысл? Неужели она желала быть услышанной этим стадом? Собственными руками, разбивая вдребезги свои же надежды, Ребекка, наконец, поняла одно — она свободна! И если сама не будет заботиться в первую очередь о себе, то кто это сделает? Сдерживаемый смех, играя связками, клокотал в горле. — Не разочаруй меня сегодня, — пробасил справа шеф. Ребекка повернулась к нему. Его будничный, совершенно скучающий взгляд, отражал её хрупкий силуэт. Этот взгляд непрошено напомнил, как отражалась она раньше, в таких же безразличных, зелёных и как две капли воды похожих на её собственные, глазах. Крепкая мужская рука держала её за детскую ладошку. Чего-то ждущие глаза всматривались в её, ещё наивные, и горели внутренним огнём:«Не разочаруй меня».
И маленькая Бекки пыталась. И каждый раз разочарование накидывало тусклую вуаль на эту родную зелень и только её уменьшенная копия — со втянутыми плечиками, мечтающая исчезнуть, как полуденная тень — отражалась в ней тёмным пятном. Ребекка мрачно улыбнулась, кивая шефу на его слова, сообщая о своей готовности выдвигаться. Сегодня она собиралась стрелять на поражение. Она жаждала доказать себе, что способна влиять словом на мысли людей. И судьба любезно предоставила ей ещё один шанс. Счастливица? Нет. Она возьмёт своё голыми руками.Сама.
Ребекка, ещё минуту назад представляющая из себя перегоревший фитиль, вдруг ухватила за ускользающий хвост роковую искру. И огонь её стал чёрен, как смоль.«Больше никогда не совершу необдуманных поступков».
Внутренний голос звучал убедительно, и Ребекка сделала шаг на тропу, в конце которой её поджидала, ширя алчную пасть, хищная пустота. Прямо перед входом в издательство клокотал густыми, низкими оборотами свирепый двигатель чёрного седана. Его эталонно отполированная поверхность отражала мир вокруг. Облака серели в этом чёрном зеркале, отражаясь худшей версией себя. Серость их — светлый подарок ненасытной тьме. Морти открыл перед ней дверь, пропуская внутрь, и сам приземлился рядом на заднем сиденье. Салон машины встретил приятной прохладой. Закрытая дверь отрезала их от мира тонированными окнами. Возвращение в темноту никогда прежде не ощущалось Ребеккой так желанно. На залитой солнцем улице в тихом городке Марлии жизнь замерла в кадре. Загудел мотор, и машина тронулась с места. За чёрными стёклами в монохромной сепии мелькали горожане: дамы и джентльмены. Все в сером, как в старых фильмах о любви. Ребекке нравилось наблюдать за их движениями, находясь за тёмным барьером. Пока ты в тени — не видно твоих падений. Не видно также и взлётов. Но это уже не важно. Машину потряхивало на неровностях дороги, и темнота начинала убаюкивать. Как хорошо! Ребекка прикрыла глаза.***
Дёрнулся медный колокольчик, подвешенный над дверью маленького магазинчика, выпуская посетителей. Фалько выскочил из цветочной лавки с букетом белых и пушистых, словно увеличенные во сто крат снежинки, астр и поспешил к ожидающим его Леви и Габи. — И да, — Фалько застал только обрывок её фразы, — одежда у неё странная, такое уже давно никто не носит. Габи закончила фразу в полной задумчивости, как тут же её глаза расширились в удивлении, играя огнями променада. Леви обернулся, проследив за её взглядом. Перед ними стоял Фалько с объемным букетом, почти скрывающим его лицо. — Ничего себе! — воскликнула Габи, поднеся руки к лицу, закрывая ладонями округлившийся от удивления рот. — Какие красивые! Дорогущие! Леви посмотрел на букет, скрывающий пылающего Фалько — кажется, парень настроен серьёзно. А не перестарался? — Бли-и-ин, — с долей жалости в голосе продолжала Габи. — Даже обидно дарить такую красоту актёрам… Глаза её, подёрнутые ревностным огнём, бегали от цветка к цветку, запоминая их красоту. — Эм… давайте поскорее пойдём, — Фалько смущенно потёр затылок. — У нас свободная рассадка, помнишь? — обратился он к Габи. — Не хочу, чтобы мы сидели по отдельности… К театру стягивались спешащие зрители, создавая толчею возле главных дверей. Леви, Габи и Фалько, стараясь никого не задеть, спешно прошли внутрь театра. Звуки шагов, поглощённые всеобщим оживлением, утопали в узорчатом мягком ковре. Бордовое пространство, словно необъятное лоно, принимало в себя бесчисленное количество нарядных горожан. Повсюду мелькали шляпки и галстуки-бабочки. Чёрные фраки музыкантов толпились возле оркестровой ямы. Длинные, бархатные портьеры тяжёлыми водопадами спадали в самый пол, разливаясь реками бордового ковролина. Театр пропах изнутри тяжёлыми, пыльными тканями и смолистой канифолью. Леви шёл между рядов, высматривая свободные места. Позади шумно дышал Фалько. Проталкиваясь вперед, он бережно прижимал к груди хрупкий букет. Как и предполагал Леви — идти им пришлось по головам. Многие уже заняли свои места, и им приходилось протискиваться вперёд, тревожа уже удобно расположившихся зрителей. Леви почувствовал нарастающее напряжение, когда увидел нужные ряды. Несколько свободных мест, на удивление, всё ещё пустовали в центре почти полностью заполненного партера. — Давайте займём те места, пока свободно, — приглушенно сказал Фалько, указывая в центр зала уже было меняющему направление Леви, нежелающему толкаться за удобное место. Впереди ждал длинный путь, исполненный неловкостью. Ожидающие зрители ленились и лишь поджимали ближе ноги, освобождая проход. Проходить что лицом, что спиной к ним одинаково неловко. Взгляды сидящих были направлены в область бёдер и, отчего-то, люди предпочитали тупо пялиться прямо перед собой, лишь единицы поднимали глаза, разглядывая смущённые лица проходящих. Леви насильно отворачивал голову, стараясь не встречаться взглядом с соседями по ряду. Расположились на местах с заметным облегчением, тугой узел в животе расползся, и Леви свободно осмотрел внутренности зала. Бельэтаж и ярусы, словно маленькие кастрюльки с пузырящейся водой — дамскими шляпками, сплошь и рядом заполнены до отказа. Переполнялся зрителями и партер. Только амфитеатр, пропускающий сквозь себя каждого зрителя, сохранял суету и гомон переговаривающихся. На стенах висели тусклые, не дающие ни капли освещения канделябры. По центру зала, едва покачиваясь, свисала над головами грандиозная, хрустальная люстра. Леви запрокинул голову к потолку. Прикреплена высоко. Интересно, как они собираются её мыть? Он прищурил глаза, присматриваясь. Кажется чистая, ещё не успела покрыться паутиной. — Ничего себе! — справа восторженно шептала Габи, тоже вертящая по сторонам головой. В оркестровой яме происходила мышиная возня. Взлетали смычки. Позади сцены отражали огни оловянные трубы органа. Музыканты шуршали партитурами и настраивали инструменты. Леви невольно вспомнил приготовления перед вылазкой — такая же беготня. Дирижёр в чёрном, парадном фраке перелистывал партии, стоя перед оркестром на возвышении. Эрвин, в последний раз проверяющий листы построений, наверное, чувствовал себя так же, будто расставлял ноты на пюпитре. Он всегда играл в свою игру. Леви на мгновение закрыл глаза, вслушиваясь в звуки жизни. Слева от себя он почувствовал слабое копошение. Мимо, виновато улыбаясь, старались пройти к своим местам запаздывающие зрители. Леви привстал со своего кресла, пропуская их вперед. Мужчина обтёр его круглым, как бочка животом, неприятно цепляя пуговицы рубашки. Ступающая за ним дама едва наступила на край его ботинок, обдав волной парфюма. Леви скривил губы, сдерживая внутреннее раздражение, раздёрганное нежелательной близостью. Проводя взглядом опаздывающих, недовольно уселся в кресле. Осмотрелся — весь ряд полон. Он мысленно выдохнул — не придется больше подскакивать. Огни люстры стремительно растаяли, погружая театр во мрак. По залу пронеслась волна тревожного предвкушения. На бельэтажах замигали стеклышки биноклей. Леви повернул голову на сцену. Свет софитов плавно разливался по полированному паркету, из-под кулис потянулись клубы тумана. Раскатом грома ударил первый залп оркестра. Потусторонний орган возвышенным аккордом заполнил собой всё пространство зала. У Леви по рукам пробежали мурашки. Громкая живая музыка завибрировала вокруг него, просачиваясь внутрь. Слева и справа от себя он услышал восторженные вздохи. Заплясали смычки, пульсом забились литавры, превращая музыку в живой, вечно меняющийся организм. Кулисы раскрылись тяжелыми, сонными веками, открывая сцену. По полу её расползался туман, скатываясь пенными волнами в оркестровую яму. В центре сцены стояла дева в лёгком белом платье, залитая светом софитов. Дева светилась среди всего убранства, словно бесплотный дух. Она открыла рот и запела пронзительным, драматическим вокалом, рассекая тонкой стрелой толстую материю органа. Леви словно приковало к креслу стремительным потоком звука — не двинуться. Дева пела о любви и о том, что пропадает, прóклятая, в безжалостной судьбе. Её голос терзался раненой птицей в клетке. Руки её тонкими ветвями постоянно простирались к картонным небесам в мольбе ниспослать ей спасителя. Оркестровая яма стихла, разбрасывая тонкую игру ксилофона кристальными слезами по залу. Барабаны отбивали пульс, управляя ритмом сердец зрителей. Леви, поражённый таким неожиданным началом, обвёл взглядом зал. В фарфоровом свете зрительские лица заворожено смотрели на сцену. Позади слышались шепотки — обсуждали происходящее. Он кинул взгляд вправо от себя — Габи и Фалько изумлённо раскрыли рты, смотрят на сцену — не мигая. Леви вернулся к спектаклю: кажется, та декорация слева, имитирующая облако висит криво. Он прищурился, всматриваясь в дальний уголок сцены. Кто-то активно жестикулировал за кулисами, потрясая кому-то скопом листов. Музыка стихла, но дева продолжала петь слишком пронзительно. От непривычных вибраций резало слух.Бам!
Сцену поглотила абсолютная тьма, и следом софиты взорвались яркими вспышками. Зловеще грянул орган, поддерживаемый безумным ритмом ударных. На сцене, словно из ниоткуда появился мужчина в маске, скрывающей его лицо. Движения его были ломанные, неестественные, будто кто-то дергал его за нити, как марионетку. По залу прошёлся тревожный вздох. Неизвестный протянулся к деве, заливаясь густым, надтреснутым баритоном. Чёрный плащ, развеваемый потоками воздуха, пускаемыми по сцене, создавал вокруг него тёмную ауру. Софиты подсвечивали наряд, оставляя от него зловещий силуэт в искусственном дыму. Леви, не впечатлившись, мрачно повёл бровью. — Гляди. Страшила какой вышел! — Зато дева страсть как хороша! А как поёт! Слева от Леви, даже не пытаясь понизить голос, переговаривалась зрелая пара, то и дело, шурша тканями, доставая из внутренних карманов обманом пронесённый перекус. Леви повернулся, сверля взглядом нарушителей порядка. Пара, как ни в чём небывало, продолжала общаться. — Эй, вы, замолчите, — не выдержав, тихо выпалил Леви, глядя исподлобья на соседей. — И жрать прекратите, не в хлев пришли. — А кто мне запретит разговаривать? — ответил сидящий рядом мужчина, тем не менее, смущённо заталкивая во внутренние карманы крошащуюся булку. — Не надо, — прошептала сопровождающая его женщина, сидящая следом за ним. — А кто тебе позволит? — грозно спросил Леви, за что получил неодобрительный взгляд развернувшихся соседей спереди. Фалько повернулся к Леви и приложил палец к губам, после указав на часы. Он кивнул. Знает. Для всех разговоров отведён антракт. Леви презрительно фыркнул и отвёл глаза, повернувшись к сцене. Актёр продолжал петь о вечной любви к деве, заламывал руки, кружил вокруг неё вороном, словно гипнотизируя. А после обхватил безумными объятиями со спины. Музыка накатывала волнами, становясь громче. Два актёра пели одновременно. Дева о том, что погибает, порабощённая демоном, но клянущаяся в любви к нему. Он же обхватывал её, называя своим Ангелом, моля о том, чтобы она не прекращала петь, словно его жизнь зависела от её голоса. Дева слабела, а он впитывал её в себя — всю её без остатка — поглощая чёрной, демонической материей её белоснежный дух. Леви очень слабо понимал, о чём они поют. Слоги в ариях так неестественно растягивались, что он едва различал слова. Поначалу он пытался разобраться, но под конец акта просто слушал музыку, прерываясь на реакции зрителей. Орган взрывал театр изнутри, пуская дрожь по телу. Казалось, вибрировал каждый уголок зала. Вибрацией отдавалась каждая клетка в самом Леви. Пронзительная, длинная нота, спетая дуэтом, зависла в воздухе, чтобы следом резко оборваться. Дева упала на сцену замертво. Подбитой птицей — брошенным аккордом органа. Чёрный демон рухнул на колени в отчаянии — теперь его лицо было полностью скрыто за маской. Он испустил полный боли одичавший крик. Последний удар оркестрового барабана остановил пульс. Музыка растворялась в воздухе, начали зажигаться первые огни. Зал загудел аплодисментами и пришел в движение. Большинство зрителей сидели изумлённые, смотря друг на друга осоловелыми глазами, с трудом возвращаясь в реальность. Леви встал с кресла, разгоняя кровь — тело всё ещё отдавалось вибрацией громоподобной музыки. Противным треском пронёсся звонок на антракт. Пара, что разговаривала рядом с Леви, спешно покидала зал. Он проводил их брезгливым взглядом, оборачиваясь к Фалько и Габи, которые до сих пор сидели в креслах, совершенно поражённые представлением. — Ну как вам? — Леви кивнул в сторону сцены. — Нереально! — откликнулся Фалько, чуть ли не подпрыгивая на месте от возбуждения. — Вообще круто! — Я под конец даже слезу пустила, — смутившись, вторила Габи. — Какая музыка! — А игра актёров! Ребятня трещала одновременно. Леви мысленно отметил их почти детский восторг — понравилось, значит. Это хорошо. В распахнутые настежь двери зала влетал свежий воздух, доносящийся из фойе. Люди толпились у выхода: кто-то, спеша в кафетерий, кто-то по нужде. Леви кинул взгляд в сторону дверей. Надо бы пройтись, а то совсем одеревенел. Голова гудела от громкой музыки. — Я прогуляюсь, — начал он, поворачиваясь к Фалько, — вам бы тоже не мешало. Ещё час сидеть — задница отвалится. Фалько, бросив взгляд на букет в своих руках, отрицательно покачал головой — боялся растрясти хрупкие цветы. — Я останусь тут, — сказал он и поёрзал в кресле. Пройтись бы, и правда, не мешало, у него всё затекло еще на середине представления. Но не хочется испортить букет. Он не удержался и мельком посмотрел на Габи. Может подарить сейчас? Нет, слишком рано. — Лучше постерегу места, — добавил Фалько с сожалением, поудобнее перехватив цветы. — Я тоже останусь, — Габи встала с кресла и потянулась, — после спектакля прогуляемся по театру? Леви утвердительно кивнул на её вопрос и прошёл к выходу. В фойе у главного входа стояла, мерцая вспышками фотоаппаратов, местная пресса. Леви, проходя мимо, бросил на журналистов недобрый взгляд. Снова вынюхивают последние новости. Стервятники. Леви подошёл к буфету, стараясь не попадать в объективы камер. — Кто последний? — спросил он, занимая очередь за откликнувшимися. Очередь двигалась быстро. Пышная, под стать свежей выпечке на прилавке, буфетчица, быстро раздавала цветастые пирожные покупателям. На весь буфет сладко пахло заварным кремом. Леви, ожидая своей очереди, размышлял о спектакле. Музыка, конечно, недурная, но он не разобрал почти ни слова из того, что пели актёры. Отчего всеобщего восхищения не разделял. Леви привык к своей паре старых книг ещё с Парадиза, некоторым телевизионным передачам и неизменному чаю. Окунаться во что-то новое решительно не хотелось. Не интересны были ему все эти актёрские вздохи, да и старые истории на новый лад его интересовали мало. На своём веку историй уже насмотрелся на всю жизнь вперёд. — Чай есть? — спросил Леви ровным голосом, когда подошла его очередь. Залезая рукой во внутренний карман пиджака, он достал небольшой кошелёк. — Есть, дорогой, — улыбалась ему буфетчица масляной улыбкой. — Вам какой? — А какой есть? — Остался зелёный с Хидзуру и травяной, — звонко ответила торговка, заглядывая под прилавок. — А нет, только зелёный. Леви недовольно поморщился. Он уже пробовал этот напиток, как только его стали привозить в местный чайный магазин — та ещё терпкая дрянь. — Тогда просто воды, — попросил он. — Сзади на столике стоит графин, дорогой, — махнула ему за спину буфетчица, — одноразовые стаканчики найдёте там же. Леви, поблагодарив молчаливым кивком торговку, убрал кошелёк в карман и подошёл к столику с водой, не задерживая очередь. Возле столика никого не было, и графин был почти полон. Многие предпочитали закупиться в буфете. Леви взял картонный стаканчик и, аккуратно придерживая, налил в него прохладную воду. «Неплохо придумано — размышлял он про себя, — не нужно будет заморачиваться с мытьём кружек». Леви отошёл от столика к главной лестнице и встал, облокотившись на перила. Отпил. Вода прохладной волной прокатилась по телу. Даже голове стало легче. В фойе дребезжащим звоном раздался первый звонок с антракта. Леви немного поморщился — звонок вторил сверлящей болью в виске. Ну хоть вода спасала. Было бы тут потише, цены б не было этому театру. Прямо по центру зала, переходя на повышенные тона, в окружении толпы журналистов, спорили два редактора конкурирующих издательств и перекрикивали пролетевший звонок. — Ты мне будешь должен, ты меня хорошо понял? — с нажимом говорил сухопарый мужчина в круглых очках с карточкой на груди, гласящей — «главный редактор газеты «Стрела». — Да иди ты, четырёхглазый! — басил в ответ главный редактор газеты «Эхо» Мортенссон, — сам знаешь куда! До Леви донеслись обрывки ругани — знакомое слово царапнуло слух. Он повернулся в сторону журналистов, наблюдая за разворачивающейся сценой. Редактор «Стрелы» побелел от злости и яростно закричал, привлекая внимание посетителей. — Ах ты, скользкий толстяк! — лицо его исказила презрительная гримаса. — Ты хоть знаешь, сколько мы ждали тут, чтобы взять у них интервью первыми? Сколько таких, как ты прогнали? Думал вперёд влезть и не поделиться? — Вы ещё поцелуйтесь тут, — до этого стоящая молча Ребекка, скрестив руки на груди, вклинилась в разговор, поливая и без того полыхающий костёр горючим. Леви услышал смутно знакомый голос — из-за пухлого редактора вышла хрупкая девушка со знакомой копной каштановых волос. Он прищурился, вглядываясь в её лицо. В его памяти мелькнул испуганный, слезливый облик портовой воришки. Сейчас же он был скрыт непробиваемой стеной наглости. Леви подошёл поближе, узнать — не показалось ли ему, с интересом наблюдая за происходящей сценой. — Да ты вообще кто такая? — возмутился её словам редактор «Стрелы». — Пошла вон отсюда! Редактор сверлил её страшными глазами поверх очков. Ребекка, принимала его взгляд, с вызовом уставившись ему в лицо. Словно нарочно, она провоцировала и лезла на рожон, проверяя грань дозволенного. Уволят, так уволят — не велика потеря. Зато как приятно выплюнуть разъедающий изнутри яд. Какое облегчение! Уголки её губ дёрнулись в дерзкой ухмылке. — Бекки, что на тебя нашло? Я же тебя попросил, — неожиданно смягчился Морти. Скандал на публике ему сейчас был совсем некстати. — Принеси нам лучше воды. Иди, прогуляйся! — говорил он почти ласково. А затем, придержав Ребекку под локоть, добавил на ухо чеканным шёпотом, — проветри свои мозги! Ребекка отдернула руку, прожигая взглядом Мортенссона, и проворковала, улыбаясь: — Конечно, сэр. Она двинулась к столику с графином, отбивая каблуками туфель каждый свой шаг. Леви, наблюдавший всё это время за развернувшейся перепалкой, тоже сдвинулся с места — ему стало интересно, что эта лгунья делала за стеной. Ребекка подошла к столу и взяла два бумажных стаканчика. На лице её играла победоносная улыбка. Как было приятно, наконец-то, быть собой. — Почему с тобой нет Люси? — словно забыв брошенные оскорбления, по-приятельски спросил у Морти редактор «Стрелы». — У этой, — он кивнул в сторону столика, у которого стояла Ребекка, — никакого уважения. Где ты вообще этот сброд откопал? До Ребекки долетели обрывки последней фразы, заставив губы дрогнуть в отвращении. Пальцы сильно сжали бумажный стаканчик. Он с треском промялся в её руке, не выдерживая нажатия и вода, просачиваясь через бортики, плеснула наружу. — Рука уже не болит? — спросил Леви, подходя ближе к столику, наблюдая за её вспышкой. Голос его был полон мрачной иронии. Ребекка вскинула взгляд и невольно отшатнулась. Перед ней стоял тот самый мужчина, перехвативший её у порта. Только сейчас, в свете канделябров, его взгляд казался острее, чем тогда, в полутьме променада. — Снова появляетесь из ниоткуда? — огрызнулась Ребекка, всё ещё взбешённая словами редактора. — Это у вас привычка такая — людей пугать? Ребекка чувствовала, что кипит и срывается на совершенно незнакомого человека, но уже не могла остановиться. — «Младший помощник журналиста Ребекка Лейн», — Леви прочёл надпись на карточке, висящей у Ребекки на шее, игнорируя её слова. Ребекка, проследив за его взглядом, быстро перевернула карточку именем вниз. Леви резко выдохнул, словно усмехаясь, но губы его даже не дёрнулись. — Вранья получше не нашлось? Второй звонок с антракта с гулким эхом созывал всех обратно в зал. — Что вам от меня нужно? — мрачно спросила Ребекка, шумно вздыхая, успокаивая внутреннее негодование. — Хотел узнать, на кой чёрт ты за стену полезла. Что там было? Интерес расползался, опутывая жадными щупальцами мысли. Леви думал про себя, — «зачем опять пристал к девчонке?» — но дурная мысль стучала молотом в голове:«Узнать. Узнать. Узнать».
— Скоро об этом напишут в газетах, тогда и узнаете, — вторила его мыслям Ребекка. Отвернувшись от Леви, она мечтала поскорее закончить разговор. Внутренности неприятно холодило странное предчувствие, как будто скоро произойдёт страшное. — А может ты шпионка? — продолжал Леви, голос его был, по большей части безразличный, но на мгновение во взгляде блеснул ледяной огонь. — Знал я одних таких же любителей ползать по стенам. Ребекка не нашлась, что ответить. На секунду ей показалось, что последние слова мужчины были обращены вовсе не к ней. Она уже собралась уходить, как до неё снова донёсся голос, который она мечтала больше никогда не слышать. — А они в курсе твоих похождений? — Леви кивнул в сторону, как ни в чём не бывало общающихся редакторов газет и, выбросив стаканчик в урну у столика, сложил руки на груди. В животе Ребекки затянулся тугой узел. Да что этому коротышке от неё надо? От его пронзительного взгляда она пыталась отбиваться наглостью. — Даже если не в курсе, — начала она, — вас это не касается! Леви оттолкнулся от стены и сделал пару шагов в сторону зала. Глаза Ребекки в ужасе расширились — он всё расскажет! Она представила, что Морти с выражением лица, говорящим: «я так и знал», сожрёт с потрохами эту новость, разражаясь снисходительным смехом.«Я так и знал».
Родные зелёные глаза, вслывающие в памяти, заволакивает разочарованием, когда они смотрят на неё. Мужской силуэт уходит всё дальше, не оборачиваясь.«Пожалуйста, подожди!»
Силуэт не реагирует на неё, как громко бы она ни звала. Мнимое унижение захлестнуло волной тревоги. Ребекка кинула быстрый взгляд в центр фойе. Отчаяние острой иглой ковырнуло в груди — она ухватила Леви за рукав рубашки. Прозвенел третий звонок, сообщая о начале второго акта. Леви недовольно смотрел на то, как Ребекка цеплялась за светлую ткань, сминая её пальцами. — Пожалуйста, подожди! — выпалила Ребекка, неосознанно переходя на «ты», и лицо её сбросило надменное выражение, снова став испуганным и потерянным, как в тот вечер. — Клянусь! Я ничего такого там не делала! Не рассказывайте им, что видели меня там. Леви плавно двинул рукой, освобождая рукав от цепких пальцев девушки. — И не собирался, — отрезал он, бросив последний взгляд на Ребекку. Не желая больше медлить, он направился в зал, предполагая, что добираясь до своего места — поднимет весь ряд. Эхо последнего звонка всё ещё висело в воздухе, отражаясь в последних шепотках устраивающихся поудобнее зрителей. Он аккуратно прошёл к своему месту и поскорее уселся.«Интересно, чего эта врунишка так испугалась?»
Успел подумать Леви, прежде чем в зале погас свет.