«Из самой столицы теперь у нас с премьерой. Такое бывает только раз в жизни. Уже сегодня! Пропустить такое — настоящее преступление!»
Чашка звякнула о блюдце громче привычного. Леви недоверчиво посмотрел на экран телевизора, прислушиваясь к происходящему в рекламе. Ведущий с непрерывным воодушевлением рассказывал о предстоящем выступлении, а глаза его бегали из стороны в сторону, словно он читал строчки, выдаваемые ему суфлёром. — Серьёзно? — риторический вопрос, брошенный вслух в пустой квартире, разрезал густеющий день, словно нож мягкое жёлтое масло. — Опять крутят одно и то же? Леви выключил телевизор и с недовольным видом уселся за стол, поставив перед собой чашку чая. Вчерашний день никак не шёл из головы. На протяжении всего времени он чувствовал себя странно, и голова была, как в тумане. Хотя, по сравнению с сегодняшним самочувствием — жаловаться было не на что. Леви подвигал головой, пытаясь разогнать кровь в шее и скинуть с себя вуаль усталости — не помогло. Только горячий чай согревал, пробуждая окончательно своей терпкостью. Он посидел за столом ещё немного, снова и снова прокручивая в голове вчерашний день, в попытке разобраться — что его тревожит? Откинувшись на спинку стула — смотрел на проплывающие по голубому небу белые облака. Вчера ему казалось, что Фалько вёл себя странно: то ли подшучивал над ним, спрашивая одно и то же, то ли на самом деле Грайс ничего не понимал. В таком случае в повторных расспросах Фалько нет ничего необычного. Как для Леви — события вчерашнего дня были ерундой полной, но что-то не давало ему покоя. Леви отвёл взгляд от окна и подошёл к холодильнику, доставая ванильный пирог Габи. Потянулся за ножом, прислонил и… Хрусь! От пирога откололся край твёрдого и сухого, словно крошащийся мел, бисквита. Солнце за окном укрылось кучерявым облаком, отбрасывая на лицо Леви белый, холодный свет. Его тонкие брови хмурились, сводясь к переносице. Леви удивлённо поднял бисквит и постучал им по разделочной доске — пирог издал глухой стук, осыпая поверхность крошками. — Что за херня? — Леви отложил бисквит и вновь открыл холодильник. Взял купленный вчера коробок молока — принюхался. Свежее. Он поднял пирог и отправил вместе с упаковкой в мусорное ведро. Снова открыл холодильник, проверяя хранящиеся продукты: рассматривал со всех сторон, ощупывал и сверял сроки. Всё остальное в полном порядке — только вчера купил. Сам холодильник, кажется, работает исправно. Почему тогда пирог за несколько дней превратился в камень? Если только… Спонтанные мысли соединялись воедино, переплетались. Просачиваясь друг в друга — обретали целостность. Леви резво прошёл к столу и отправил в раковину чашку с недопитым чаем. Наспех протёр поверхность первым попавшимся полотенцем и метнулся к тумбе, стоящей возле телевизора. Достал старый блокнот и пару карандашей — разложил на столе. Должно быть, у него не в порядке с памятью. А раз сегодняшний день у него свободен и совместных планов с молодыми у него нет — он попытается разобрать и записать всё, что помнит. Леви раскрыл блокнот. Первые страницы были заняты срисованными схемами построений, старыми отчётами Разведкорпуса с его личными исчислениями. На развороте красовалась наспех нарисованная дурацкая морда титана — Ханджи как-то постаралась, пока он отвернулся. Кажется, это было на совещании в кабинете Эрвина. Леви покачал головой. Надо бы привести в порядок бумаги — рука уже коснулась листов, в намерении вырвать прошлое, но так и остановилась в движении. В груди провернулся тлеющий уголёк. Всего пара движений под аккомпанемент треска бумаги. Дело пары секунд, но Леви сверлил взглядом смятые под рукой листы — рука не двигалась. Он тяжело вздохнул, оставляя страницы в покое. Разгладив их — открыл блокнот на середине. Если у него пробелы в голове, то полезнее запоминать происходящее — записывая. А те листы — пускай покоятся. «Начнём, — сказал Леви сам себе мысленно, — что на сегодняшний день мне известно?» Он прищурился, прокручивая в голове недавние события, составляя небольшой список.— Та же реклама по «ящику». Повтор в записи?;
— Вопрос Фалько о Габи;
— Театр. Смотрел постановку;
— …
Рука Леви летала по бумаге, записывая быстрым, неровным почерком события, которые вызывали в нём странное ощущение уже-слышанного весь вчерашний день. Но над последней строчкой рука зависла, недвижимая. Было что-то в театре, что Леви посчитал важным. То, что крутилось на краю сознания, но он никак не мог выудить прыткую мысль. Пьеса? Актёры? Нет. Он перебирал мелочами в голове, высыпая факты из воспоминаний на бумагу, то и дело вычеркивая неважное, бессмысленное. Солнце, освещающее кухню, прошагало в комнаты, нагревая яркими лучами пустые стены. Леви оторвался от записей. Чувство чего-то недосказанного распирало изнутри, но он не мог выразить, что именно это было. Мысли обрывались неустойчивой мелодией, не найдя разрешения. Он встал из-за стола и прошёл к окнам, распахивая их навстречу свежему дуновению. В животе недовольно заурчало. Леви поставил чайник, нагревая воду, плеснул заварку в чашку. Достал из холодильника сухую буженину и хлеб, нарезал тонкими ломтиками. Вернулся к столу, поставив у самого края горячий душистый чай. Жевал медленно, пробегая глазами по написанному тексту. Перечень его так и остановился на театре. Леви силился вспомнить, что же ещё там было. Он оторвался от чтения и посмотрел по сторонам, словно выискивая хотя бы слабый намёк, мнимый образ того, что он упускает. Что-то должно показаться ему знакомым, дать подсказку о событиях прошлых дней. Но серые стены молчали. Снаружи проехала машина, отбрасывая вспышками на оконные стёкла яркие блики. Вспышки! Леви быстро отложил в сторону сделанный на скорую руку перекус и впился грифелем в бумагу, выводя одно слово — «пресса». В театре были газетчики и (точно!) была она — девка из порта. Леви записывал быстро, не обращая внимания на чёрные пряди, спадающие на лоб. Да, в театре была та самая портовая воришка, и он с ней даже о чём-то разговаривал, но в упор не мог вспомнить — о чём? Леви с трудом выуживал из памяти каждую мелочь — её лицо, растерянное и грустное, вспышки фотокамер и именную карточку на её шее. Но не помнил самого главного. Её имени.Как же её звали?
Рикки? Нет.
В попытках вспомнить её имя, разум Леви словно натыкался на большую, совершенно белую и полностью пустую комнату. Его голова больше не была заполнена обрывочными, призрачными воспоминаниями. Вспоминать, в целом, было нечего. Как будто имени её он никогда и не знал. Леви недоверчиво посмотрел на свои записи и вырвал полностью исписанный лист из блокнота. Достал из шкафчика кнопку и прикрепил к стене. Бросил взгляд на календарь, подмечая — сегодня понедельник — и следом быстро черканул на листе — «воскресенье, двадцать второе мая». Он хотел было вырвать следующий лист и подробно расписать на нём повторяющиеся, не дающие ему покоя события, чтобы прикрепить рядом на стене для наглядности, как его отвлёк тревожный, дробный стук о глухое дерево. Леви распахнул входную дверь — на пороге стояли Габи и Фалько, нарядные и беспокойные. Он посмотрел на них вопросительно, где-то снаружи протяжно загудели сигналы автомобилей. — Вы что, ещё не собрались? — первой нарушила секундную тишину Габи. — Куда? — Леви спрашивал, а внутри его обвивало, словно ледяным жгутом, подкрадывающееся предчувствие неизбежного. — Как куда? Вы что забыли? Мы вас ждали, а вас всё не было. Вот и пришли к вам. Пора в театр, премьера скоро начнётся. Собирайтесь скорее! Торопливая речь Габи затягивала ледяной жгут с новой силой, сдавливая внутренности. Леви посмотрел на тревожно вытянувшего шею Фалько. Глаза Грайса, обращённые к нему, были полны волнения — потому что сам Леви был бледен, как Смерть.***
За долгое время, проведённое в военной среде, Леви привык собираться быстро. Сегодняшний день не стал исключением. Он набросил на плечи пиджак, ощущая внутри себя давно забытое волнение. Кровь шумела в ушах ускоренным пульсом, заставляя двигаться резкими, чёткими движениями. Идти на премьеру Леви отказался сразу, потому что упорно стремился как можно скорее попасть на променад, чтобы пройти по старым местам, проверяя их на совпадения. И молодёжь ему будет только мешать. Он не нашел ничего лучше, чем разойтись с ребятами на полпути, соглашаясь проводить их только до театра — не то они выглядели совсем уж расстроенными. Вдоль променада шли молча и быстро. Фалько и Габи без конца поторапливали друг друга: шутливо подталкивали, боясь опоздать на представление. Леви шёл следом, словно напряжённая до предела пружина. Внимательно смотрел по сторонам, вспоминая события недавних дней. Над морем гулял ветер, нагоняя плотные, густые облака, подсвеченные снизу заходящим, багряным солнцем. На самом променаде небольшими стайками бродили горожане. Кто-то останавливался посреди дороги, нарушая всеобщий негласный строй. Кто-то торопился. Леви всматривался в лица — отмечая про себя особенности, запоминая. Но понимал — напрасно. Всего ему в голове не удержать. Надо будет в следующий раз взять с собой блокнот. В двух шагах от театра расположилась маленькая цветочная лавка. Разноцветные квадратики витражных стёклышек на дверях время от времени подрагивали, терзаемые морским ветром. Колокольчик над дверью мерно покачивался в такт порывам. Фалько, попросив Леви и Габи подождать его снаружи, скрылся за расписной дверью. Лавка стояла в отдалении от кафе, оставшихся в начале набережной, но не доставала до грандиозного здания театра, отчего продувалась всеми ветрами, и воздух возле неё был пропитан солью. Дверной колокольчик звякнул, выпуская посетителей, Леви обернулся — не Фалько. Из магазина вышла бесконечно счастливая молодая пара с пышным букетом нежно-розовых цветов. Как назло Грайс задерживался. Леви уже распланировал свой остальной путь: пройтись вдоль набережной до стен старого порта, а потом обратно, через людную часть променада. Он повернулся в сторону пламенеющих в лучах заката заведений, стоящих в самом начале бульвара. Вдалеке начали зажигаться тёплые огни гирлянд — прибрежное кафе открыло летнюю веранду. — Ой, кстати, — в поток его мыслей ворвался звонкий голос Габи, — помните ту старуху за столиком? Она проследила за взглядом Леви, кивая в сторону пока ещё пустующих мест. Резко поморщилась — поднявшийся ветер наглым образом едва не сорвал с неё шляпку. — Не очень, — Леви нахмурил брови, отрицательно кивнув Габи. — Пойдем сюда, — он прошёл чуть дальше, предлагая укрыться за магазином цветов. Не то их самих скоро сдует очередным порывом. — А что с ней? — Я тут подумала, — Габи чуть надула губы, примеряя на себя серьёзный образ, — одежда у неё была такая странная. Откуда она взялась? Уже сто лет никто такой отстой не носит. Странно всё это, правда? Она приложила палец к подбородку, размышляя, пока Леви прокручивал в голове прошедшие дни. Точно. Как он мог забыть о старухе, что задержала их тогда на набережной. Он нетерпеливо посмотрел в сторону огней веранды. «Эти двое ведут себя так же, как и вчера. А вот старуху надо бы проверить. Она, должно быть, снова там», — подметил про себя Леви. Позади раздался мелодичный звон колокольчика, провожавший довольного Фалько с объёмным букетом белых астр в руках. Путь до театра прошли быстрее, чем думалось. Леви отправил молодых смотреть представление вдвоём. Несмотря на все старательные уговоры — вновь отказался зайти внутрь. — Может всё-таки передумаете? — голос Фалько звучал расстроено. — Завтра сходим, — иронично бросил Леви и поглядел на наручные часы. Дальше медлить времени не было. Габи и Фалько удивлённо переглянулись, пытаясь вникнуть в смысл его слов. — Мне пора, — добавил Леви, замечая, что молодёжь не поняла шутки. Махнув на прощание рукой, он двинулся наперерез потоку гуляющих в сторону прибрежного кафе. Ловко уворачивался от зевак, ни на мгновение не выпуская из виду огни веранды. — Но ведь завтра уже всё… это последний день! — крикнул ему вслед Грайс, но Леви его уже не слушал. Сорвавшись на бег, он остановился только перед летними столиками, купающимися в тёплом свете ламп. Оглядел сидящих гостей. Как и в прошлый раз за дальним столом расположилась странная парочка, смотрящая друг на друга замершими, восковыми лицами. Сами они не шевелились и глаза их, словно покрытые тончайшим слоем стекла, по-прежнему не моргали. За столиком справа раздался звон бьющихся бокалов — мимо пробежали официанты в галстуках-бабочках. Поток солёного морского ветра звякнул гирляндой над головой Леви, пуская волну странного отвращения по телу. Всё было так же. Кроме одного. Старухи нигде не было. Леви вздохнул — что за странное чувство? Внизу разбивались о пирс волны, и каждый их удар раскалывал внутри него хрупкий лёд. Вот дрянь.***
Саднящая боль сковывала плечо. Ребекка сидела за кухонным столом, поддерживая руками голову, будто та без их опоры — бессильная — свалится с ослабевшей, немеющей шеи и покатится по полу. Ребекка гипнотизировала въедливым взглядом лежащий перед ней фотоаппарат Кирка. Он же в ответ дразнил её своим чернеющим объективом, в котором призрачной искрой отражался дневной свет. Ребекка встала из-за стола, прикладывая похолодевшую ладонь к разгорячённому лбу — с ней явно что-то не так. И лежащий перед ней аппарат — доказательство. Кран мерно стучал каплями по пустой, эмалированной раковине. Раздражая, нервируя. Ребекка кусала изнутри губу, настойчиво думая — что она помнит? Вчера она засыпала в расстроенных чувствах. Кажется, новость о неудавшейся статье её изрядно подкосила, раз она не имеет представления о том, что делала после. Ребекка почувствовала солоноватый, металлический привкус во рту. Губа, пульсируя, распухала изнутри. Статья! Она пробежала в комнату, ступая босыми ногами по гулким доскам пола, и вернулась к кухонному столу со стопкой черновых рабочих бумаг. Перевернула испещрённые листы неудачных статей и, на секунду задумавшись, занесла руку. Вывела изящное:«Вчера»
И неразрывным почерком принялась с ходу записывать поток мыслей:«Легла спать одна. Фотоаппарат Кирка снова у меня дома. Самого Кирка я видела в последний раз на работе, когда они сдавали статью. Ко мне он не приходил. Да и зачем?
Кирк и Робби сдавали статью! Как же я так сглупила?»
«Люси отчитала меня за это. Почему она меня так невзлюбила? Надо бы попробовать с ней ещё раз поговорить. Потом зашёл шеф и мы поехали в театр. ??? Перед уходом, где я оставила фотоаппарат ???»
Ребекка немного задумалась, выводя ажурные вопросительные знаки на бумаге:«Уходя, положила Кирку на стол. Иначе и быть не может».
Она закончила записывать свои мысли, случайно проткнув последней точкой лист. — А что было дальше? — заданный вслух вопрос так и повис в воздухе. Ребекка приглаживала взлохмаченные, ещё не причёсанные после беспокойного сна волосы на затылке. — Мы с кем-то разговаривали там. У кого-то брали интервью? При мысли о театре в груди Ребекки замер клубок, раздёрганный смутной болью. Кажется, в театре был кто-то важный и с этим «ним» она о чём-то разговаривала. Но при соприкосновении с воспоминанием в голове гулял одинокий ветер. Не было ни имени, ни полноценного образа. Только размытый, невысокий силуэт, стоящий в дымке, будто в статичном кадре. А следующий кадр — неприятный, колкий взгляд под тёмными прядями. О чём же они говорили? Ребекка постучала карандашом по начатой было строчке и бегло набросала крохи воспоминаний. Тема разговора так же забылась, просачиваясь из памяти, как песок, оставляя после себя смутное ощущение недосказанности и утерянной важности. Воспоминание, потревоженное сознанием, искрилось надеждой. Что-то было в том мужчине (или в разговоре с ним) — иное. Ребекке катастрофически не нравились эти игры памяти. И собственная реакция на них — тоже. Кто в здравом уме будет так реагировать на незнакомого человека? Но мысли о «нём» внушали надежду. Как будто Ребекка знала, но никак не могла вспомнить, что в нём показалось ей не таким, как во всех.«Что с тобой происходит, Бекки?»
Она укоризненно покачала головой собственным мыслям. Определённо, вопрос здравия ума не внушал доверия. Ребекка разложила исписанные листы на столе, прижимая их фотоаппаратом Кирка — в этот раз она оставит его здесь, сделав пометку на бумаге. Уходя, она механически закрыла окна и заперла дверь. Мысли Ребекки были далеко — ей нужно попасть в театр, ведь он будет там. Купленного билета у неё не было, а значит без Морти ей туда не пройти. Улицы, прогретые весенним солнцем, согревали горожан, подготавливая их к длинным и тёплым летним дням. Молодые листья, поблёскивая на солнце, шумели в кронах. Безумная сирень осыпалась к ногам лиловыми соцветиями, раскрашивая расстояния между тротуарными плитками в фиолетовый цвет. Раскрытые двери кофеен позвякивали тревожными стёклами — отдаваясь эхом в груди Ребекки. Густой воздух, наполненный пыльцой и пряностями, застревал в горле и тянул внутри призрачным смятением. С силой распахнув двери издательства, Ребекка бегом поднялась на второй этаж. Мельком заглянув в маленький кабинетик, подметила — трое коллег активно работали, собирая исписанные листы в цельную статью. Горло Ребекки сковало, и она сглотнула растущий ком, но он, прокатившись в гортани, только ширился. А может, она вообще сходит с ума? Не давая себе возможности раствориться в этой мысли, Ребекка, ведомая чистой надеждой, отвела взгляд от родного кабинета, прошла вперёд по коридору к массивной деревянной двери с блестящей золотистой надписью:«Главный редактор издательства»
Самое важное для неё сейчас — попасть в театр. Ребекка отчаянно цеплялась за эту мысль, как за последний рубеж, после которого всё станет предельно ясно. Массивная дверь отворилась нехотя, словно не желала впускать кого-то внутрь. В сигаретном дыму, против света сидел главный редактор Мортенссон. Его круглое лицо было хмуро и сосредоточено, взгляд бегал по свежим статьям. Не поднимая головы от чтения, он лишь махнул рукой, предлагая вошедшему пройти в кабинет и доложить о причине визита. Ребекка прошла к столу и опустилась в кресло напротив. — Шеф, доброго дня, — начала Ребекка скованно, от дымного воздуха хотелось кашлять. Мортенссон поднял на неё секундный взгляд, возвращаясь к работе. — Добрый. Что хотела? Ребекка немного помедлила, раздумывая, как лучше поступить: спросить напрямую или окольными путями вывести к нужному разговору? Изящный каблучок её туфельки ритмично застучал по деревянному полу кабинета. — Морти, сегодня же премьера? — решившись, она всё же спросила прямо, обращая на себя внимание шефа. Он глянул на отрывной календарь на стене. — Сегодня, — кивнул он, — не стучи! — каблук прекратил свой непрерывный ритм. — Морти, шеф, — Ребекка говорила с нажимом в голосе, — я хочу поехать с вами. Помогу с интервью. Между ними повисла в дыму упрямая тишина. Ребекка чуть двинулась в кресле, усаживаясь поувереннее и туфелька, съехавшая с пятки, ударила каблуком об пол. Мортенссон поморщился, откинувшись на спинку стула, окончательно отрываясь от бумаг. — Вообще, я планировал позвать с собой Люси и… — Ей нездоровится, — Ребекка прервала его на полуслове, — подвернула ногу. Я могу её заменить, у меня уже всё готово, — она достала из рабочей сумки блокноты и листы с типовыми опросниками. — К тому же, я планировала написать статью о театре. У меня куча идей. — Инициатива — это хорошо, — протянул редактор, обращаясь больше к своим собственным мыслям. — Ладно, я зайду к Люси, если она откажется, возьму тебя с собой, — Ребекка получила одобрительный кивок. — Будь готова. За нами заедут.***
Чёрный отполированный седан примчал на место быстро. Войдя в театр, Ребекка чуть не запищала от щенячьей радости — получилось. У неё получилось! Она здесь, осталось только дождаться его. Внезапный порыв любви ко всему окружающему придал уверенности — всё будет хорошо. И как это хорошо — жить. На этом порыве Ребекка всячески помогала редактору, предлагая интересные темы обсуждений. — Почаще бы видеть такой энтузиазм, Бэкс, — Мортенссон ободряюще похлопал её по плечу. Ребекка в ответ сверкнула улыбкой. Зелёные глаза светились изнутри надеждой, бегая от стены к стене — желая поскорее выцепить искомое. Ребекка стояла по центру фойе, то и дело оглядываясь по сторонам. Выискивала в толпе фраков и лиц — одно — неприветливое и невзрачное. Минутой ранее по театру с треском прокатился звонок на антракт и волна зрителей — то чёрно-белая, то пестрящая — выплеснулась из дверей зала, наполняя буфет и коридоры ожидания. Ребекка стучала каблучком туфли по лакированному, глянцевому паркету, всматриваясь в лица — и каждый раз отворачивалась в нетерпении. За спиной начали свой спор редакторы газет. «Не он». Она бросила взгляд на наручные часы. Совсем скоро начнётся второй акт пьесы и надо бы поторапливаться. Вдалеке, возле столика с водой, мелькнула спина в чёрном фраке. Надежда вспыхнула улыбкой, закрутившись волчком в груди Ребекки. Заставила сорваться с места. Сейчас, наконец-то, всё прояснится. В этом была странная, непоколебимая уверенность. — Я принесу воды, — бросила она, даже не обернувшись в сторону спорящих редакторов. Ребекка протискивалась к столику, изредка налетая на посетителей, кидающих ей вслед недовольные взгляды. «Спина» возле столика, которую она приметила издалека, оказалась слишком крупной и высокой. «Не он». Ребекка круто развернулась, оглядывая зал. Он вот-вот должен появиться. Она чувствовала себя ребёнком на рождественском празднике, стоящим поздним вечером возле нарядной ели. Вокруг звенит тишина от нарастающего предвкушения, и следом взрываются сотней разноцветных огней гирлянды, освещая восхищённые детские лица. Сердце Ребекки бешено колотилось в предчувствии чего-то значимого. Кончики пальцев похолодели и взмокли. Она прокручивала в голове вопросы, которые собиралась у него спросить — да так, чтобы не выглядеть странно. Первый звонок с антракта выдернул её из мыслей, прокатившись нежданной дрожью по телу. Зрители толпились и смеялись возле буфета, обсуждая первый акт. К столику с водой никто не подходил. Ребекка взяла одноразовый стаканчик и набрала в него воды. Может быть, ей самой стоит совершать те же действия?.. А она в прошлый раз, помнится, набирала воду. Стоя с этим стаканом в руках, Ребекка ощущала себя глупо. Подгоняющие друг друга сомнения постепенно накатывали волнами, медленно размывая внутренние опоры. Улыбка, не сходящая с её лица весь вечер, потихоньку гасла. А точно ли она кого-то здесь видела? Недоверие собственным мыслям крутанулось в желудке неприятным, потягивающим холодком. Вдруг она себе это всё придумала? Или, может, это сон? Решив проверить, Ребекка сильно прикусила изнутри губу. Поморщилась — больно. Из неё просочилась солоноватая кровь. Это не сон. А значит, это реальность.