Князь и конюх

      Летняя темнота приятно, мягко окутала Мишу, стоило ему только нырнуть в подлесок, пригибаясь к земле. Сашка, шедший рядом, присвистнул с восхищением: несмотря на то, что дружили они уже далеко не первый год, он не мог понять, как Горшенёву удаётся так беззвучно красться по траве между деревьев, словно бы он рос под присмотром диких животных, а не деревенских.       — Только ненормальный согласился бы на такое, — фыркнул Сашка наконец, когда самая трудная часть пути осталась позади, и Миша, будто бы совершенно не запыхавшийся, соизволил-таки остановиться и позволить другу отдышаться. — Или ты, что, в принципе, одно и то же...       — Андрюха был уверен, что это сработает, — не терпящим возражений тоном откликнулся Миша, то и дело оборачиваясь и прислушиваясь к несмолкаемым шорохам, потрескиваниям и птичьим вскрикам, которыми был наполнен тёплый летний воздух ночного леса.       Сашка только глаза закатил, опираясь на покосившуюся берёзу и надеясь, что за ними никто не шёл.       Когда над мишиной головой нависла смертельная опасность, Андрей, не сказав ни слова, взял удар на себя, и они так и не успели хоть как-то обсудить, что делать дальше, после того, как его план, предположительно, увенчается успехом, — о том, что всё могло пойти не так, как задумывалось, ни один из них старался не думать, — и теперь, узнав о том, что ему грозило, Горшенёв с одной стороны хотел дождаться Андрея, чтобы свернуть ему шею за такие самоубийственные планы, а с другой...       С другой стороны весь его небольшой жизненный опыт подсказывал, что сейчас лучше всего плюнуть на всех вокруг и забиться подальше в лес, не вылезать, кто бы ни звал, и переждать, пока старый князь, вне зависимости от того, повёлся он на их розыгрыш или нет, не уедет прочь, чтобы больше не рисковать своей жизнью.       Чтобы не дать этому полусознательному страху укрепиться в его сердце, Миша впился зубами себе в чувствительное мягкое место между большим и указательным пальцем, стискивая кожу практически до крови, чтобы отвлечься на физическую боль от опасных и разрушительных мыслей, и осторожно, кажется, едва касаясь ногами и руками коры, почти беззвучно вскарабкался на ближайшее дерево, устраиваясь в развилке ветвей так, чтобы видеть всё, что происходит вокруг. Судя по звукам, Сашка сделал то же самое, облюбовав дерево неподалёку.       Им оставалось только ждать.       Чувствуя спиной надёжный, крепкий ствол дерева, Миша понемногу позволил себе расслабиться и довериться Андрею. В конце концов, тот не сделал ничего, чтобы дать хоть один повод в себе сомневаться, а значит, если немного подождать, то он обязательно придёт. Не может не прийти.       Он должен верить ему так же, как сам Андрей поверил ему с первых же мгновений своего пребывания в деревне. Так же слепо, беззаветно, не ожидая ничего в ответ.       Вокруг едва слышно шелестела листва, колышимая лёгким, почти неощутимым ветерком. Мысли Миши невольно вернулись к тому вечеру, когда они впервые остались наедине, когда всем, о чём он мог думать, был свежий вечерний ветер, запах тёплой, нагретой солнцем травы, смешанный с речной затхлостью, вкусом жареной на углях перепёлки, и странная, сладкая дрожь где-то глубоко внутри, под сердцем, трепыхавшимся пойманной птицей каждый раз, как его взгляд падал на светлого княженьку, валяющегося на траве рядом с ним.       Светлого княженьку, такого родного и нужного до садняще-болезненного кома в животе, который любовался всем вокруг, будто бы впитывая деревенскую свободу всем своим телом, чьи отчаянно-голубые глаза отражали закатное небо, будто два огромных озера с абсолютно спокойной водой, в которых растворяется всё многоцветье оттенков и полутонов, разлитых по небу цвета сирени. Ласкового, словно кот, Андрея Князева, который, кажется, даже не пытался ему сопротивляться и так очаровательно краснел, когда Миша его прижал к траве, усаживаясь на бёдра и заглядывая в глаза сверху вниз. Отважного и неожиданно яркого, горящего борьбой за честь и справедливость Андрюху, сразу ставшего "своим" в их небольшой стае, рисковавшего своей жизнью, чтобы спасти его из ямы в лагере Охотника, вывести из дикого, опасного купальского леса и отвести от него удар смертельной, бездушной сабли Сергея Князева.       От сердца по всему телу прокатилась волна тепла. На какие-то мгновения Горшенёву показалось, будто его укутало в мягкое, но тяжёлое перьевое одеяло, как когда-то в далёком детстве, когда в метель и лютую стужу за окном, пока отец прогревал дом, подкидывая в печь полено за поленом, мама лёгким движением, будто бы для неё оно ничего не весило, набрасывала ему и Лёшеньке на плечи такое одеяло, а потом садилась рядом, гладила их по вихрастым макушкам и рассказывала сказки о загадочных и волшебных мирах, где ведьмы и колдуны могли творить магию, не опасаясь за свою жизнь, и помогали людям, не беспокоясь, что вот-вот их поведут на костёр инквизиции.       С мамой Миша всегда знал, что он в безопасности, что мама не даст его в обиду никому, живому или мёртвому, крестьянину или князю: никто не ушёл бы безнаказанным, если бы посмел угрожать детям Татьяны Горшенёвой. С появлением в его жизни Андрея Миша каждый день будто ходил по лезвию кинжала, рисковал жизнью чаще, чем за несколько последних лет вместе взятых, сражался с бандитами, целовался под луной, жертвовал своей мечтой ради княжеского сынка — и всё же в этом было своё спокойствие и какая-то мягкая уверенность в том, что что бы ни ждало их впереди, пока они есть друг у друга, всё будет хорошо.       Это осознание и будто бы сверкнувшие в темноте перед ним голубые глаза Князева окончательно усмирили мечущееся сердце Миши, выгнали из головы остатки мыслей о побеге в чащу леса, и он расплылся в дурной влюблённой улыбке. Андрей. Андрюха. Андрюша. Он никогда и ни к кому, кажется, такого не чувствовал, такой сметающей всё на своём пути остро-пряной любви, захлёстывающей с головой и не позволяющей поклясться в верности хоть кому-то, кроме княжича. Попроси он — и Миша положил бы ему к ногам своё сердце, вырвав его из груди и даже не заметив боли.       — О чём задумался, Мих?       Голос Сашки выдернул его из мыслей, словно опытный пловец выдёргивает утопающего из быстрой горной реки, а улыбка на губах при внезапном воспоминании о рванувшемся за ним в волны Андрее стала ещё шире.       — Догадайся.       — Надеюсь, о том, как ты больше не будешь влезать в смертельно опасные авантюры, даже если в них задействован княжонок.       — Именно так, — фыркнул Миша, перебираясь чуть выше по дереву и удобнее устраиваясь в ветвях.       — Врёшь?       — И глазом не моргнув.       — Светлячков из волос вытащи, тебя видно.       — Лезь сюда и сам их вытаскивай.       Где-то неподалёку раздался шум ветвей и глухой вскрик: Горшенёв насторожился, вскинув голову и прислушиваясь, словно дикий зверь, стараясь понять, откуда доносится звук. Примерно определившись с направлением, он, придерживаясь за ствол своего дерева, поднялся на ноги и в полуприсяди, перебираясь по толстым, надёжным веткам, короткими перебежками направился прямиком к источнику звука. Сзади послышался многозначительный вздох и шелест листвы: Сашка, не желая бросать друга в одиночестве, слезал с дерева, следуя за Мишей по земле.       Кто-то копошился в раскидистых ветвях огромного дуба, шипя сквозь зубы и, судя по всему, едва удерживаясь от падения: Миша осторожно перебрался на особо прочную ветку, располагавшуюся на пару ярусов выше того места, где в развилке ствола застрял и бился, пытаясь выбраться из ловушки, неизвестный человек.       — Шурка?! — донёсся с земли удивлённый возглас Сашки. — Ты чего тут забыл?       — Княжича нашего! — возмущённо отозвался голос Поручика, и Миша просиял, понимая, кто пытается драться с деревом у него под ногами.       Не обращая внимания на завязавшийся под дубом спор и шутливую потасовку, Горшенёв сполз пониже, зацепляясь коленями за ветку, и откинулся головой вниз, повисая на ветви прямо перед носом у Андрея, вскрикнувшего от неожиданности и чуть не упавшего с дерева. Уберегло его от полёта носом в траву только то, что его нога плотно застряла между стволом и отошедшей от него плотной корой, поймавшей Князева, будто капкан.       — Миша? — недоверчиво выгнул бровь Андрей, и в голубых глазах его всполохом весеннего неба сверкнуло узнавание и светлая, брызжущая теплом радость. — Это правда ты?       — А ты ожидал увидеть кого-то другого, светлый княже? — усмехнулся Миша и слез на нижнюю ветку: от зависания вверх ногами голова начала кружиться, и он решил не рисковать своим собственным падением. Шипы из волос уже почти растрепались, клетушки со светлячками держались на честном слове, и сам про себя Горшенёв думал, что выглядит, мягко говоря, не лучшим образом, но в те несколько секунд, когда Андрей подался к нему навстречу, крепко обнимая, он чувствовал себя по меньшей мере королём, явившимся на спасение юной красавицы-крестьянки, хотя на самом деле, казалось, всё было наоборот.       — Я боялся, что не смогу отвлекать отца достаточно долго... — глухо выдохнул Князев. Мише показалось, что его голос дрогнул, но лицо Андрея было надёжно спрятано на его плече, и проверить, не плачет ли он, было практически невозможно. — Что он тебя догонит и поймёт, что это всё был обман. Полез на дерево, чтобы пересидеть и успокоиться, и вот...       Он дёрнул ногой, пытаясь высвободиться, и чуть не свалил их обоих на землю: повезло, что Миша успел ухватиться за более надёжную ветку, удерживая равновесие и свободной рукой придерживая Андрея, приобнимая за плечи.       — Не дёргайся, княженька, — мягко мурлыкнул он, прислонил Князева к той ветке, за которую только что держался, и парой изящных и на вид совершенно не составляющих никакого труда движений, будто куница или соболь, перебрался на другую сторону ствола, половчее подбираясь к зажатой корой ноге. — Я попытаюсь высвободить тебя, хорошо?       — А я могу что-то сказать против?       — Можешь, — пожав плечами, Миша хитро улыбнулся и аккуратно положил руки на тонкую, почти хрупкую андрееву лодыжку. — Но тогда тебе придётся сидеть здесь, пока Сашка с Поручиком не закончат выяснять, кто из них последний видел их собственные мозги, а это, поверь, надолго...       Андрей промолчал, и Горшенёв, хмыкнув себе под нос, принялся осторожно раскачивать почти отломившийся кусок коры, зажавший ногу, будто тисками, одновременно придерживая Князева за стопу, чтобы тот не рванулся раньше времени. Получалось с трудом: толстая, прочная кора не желала выпускать свою добычу, будто бы дерево было живым хищным организмом, питающимся исключительно молодыми княжичами.       Несколько долгих минут ничего не происходило, попытки отломать кору окончательно будто бы ни к чему не приводили, как вдруг раздался глухой треск, и здоровенный шероховатый кусок остался у Миши в руках. Андрей тут же подтянул к себе освобождённую ногу, расцарапанную до крови, и благодарно кивнул своему спасителю.       Миша подобрался к нему поближе, сел рядом, прижимаясь спиной к стволу, и прикрыл глаза: пару мгновений спустя он почувствовал, как Князев осторожно запустил пальцы в его волосы, распутывая образовавшиеся колтуны, расправляя каждую отдельную прядку, вытягивая из них крошечные клетки со светлячками — жучки тут же были отпущены на волю, — и заботливо массируя кожу головы, позволяя Горшенёву окончательно расслабиться.       Сейчас ему было по-настоящему спокойно: Андрей что-то ворчал насчёт того, что Миша слепой дурак, и что ему следовало бы самому следить за оружием старого князя, сбивался на слова о том, что он, так-то, волновался, и что если бы с Мишей что-то случилось, то он бы лично его убил, а сам Миша только улыбался глупо, не открывая глаз и слыша в голосе Князева щемящую нежность, которая говорила о его эмоциях гораздо лучше, чем все произнесённые им слова.       Снизу между листвы просунулась чья-то голова, ойкнула, выдав принадлежность Поручику, и тут же исчезла обратно, а мгновение спустя они с Сашкой заспорили, стоит ли отвлекать Мишу с Андреем, снимать их, как маленьких неразумных котят, с дерева и тащить домой, к Сиверу, или можно просто оставить их в покое, но Мише это было совершенно неважно. Во всём мире, пожалуй, не нашлось бы ничего и никого важнее, чем эти минуты уединения с Князевым, чем осторожные, мягкие прикосновения к волосам и кончикам ушей, — от каждого такого прикосновения Горшенёв вздрагивал и шумно выдыхал сквозь зубы, чувствуя, как по телу бегут мурашки, — чем тихий шёпот, от нравоучений перешедший на какие-то совершенно не имеющие никакого смысла рассказы, будто бы Андрей видел, что Миша вот-вот заснёт, разморённый лаской, и чем тепло тела рядом, пахнущего травой и терпким потом.