Князь и конюх

      Солоновато-горькая вода была везде.       Она попадала в рот, как бы плотно Андрей ни сжимал губы, резала глаза, пробиваясь сквозь сомкнутые веки, швыряла Князева то вверх, то вниз, заставляла его кувыркаться через голову и окончательно потерять хоть какое-то ощущение неба и земли, швыряла то об песок, царапающий кожу и забивающийся в уши и под ногти, то обо что-то, больше всего напоминавшее какие-то странные подводные деревья, рассёкшие ему бровь и едва не задевшие веко.       Единственный способ хоть как-то уцелеть, что пришёл Андрею в голову, оказался и самым верным: расслабиться, отдавшись на волю волн. Это позволило ему не тратить зазря силы, пытаясь выбраться на поверхность, — было вполне ясно, что Океанида, что бы ни заставило её обманывать князя и желать его смерти, не позволит ему сделать ни глотка воздуха, — и даже немного отдохнуть, почти смирившись со встречей с неизбежным, с тем, что его вот-вот выбросит на берег, где ему, исхлёстанному океанскими волнами, придётся драться с полным сил Корнем.       Неизбежное, впрочем, старалось, как бы странно это ни звучало, как можно вернее избежать встречи с Андреем: очередная волна захлестнула его, потащила за собой вглубь океана так быстро, что даже через плотно закрытые веки он видел, как вокруг него стремительно темнеет. Прошло всего, как показалось, несколько мгновений — и он оказался в кромешной темноте.       "Дыши! Дыши же! Дыши, или твои лёгкие разорвутся на части!"       Это было настоящим самоубийством — и всё же Андрей вдохнул. Солёная вода хлынула в горло, обжигая изнутри, но почему-то Князев не начал захлёбываться, а даже наоборот, почувствовал себя гораздо лучше и легче. Вдруг толща воды вокруг уже не ощущалась такой чужой и опасной, стало легче двигаться, хотя Андрей по-прежнему не представлял, что нужно делать для того, чтобы удерживаться в одном положении и не опускаться всё дальше на дно, и он даже рискнул приоткрыть глаза, чтобы попытаться понять, что с ним происходит.       Перед ним, покачиваясь на волнах подводного течения, нервно перебирала в пальцах ниточку с нанизанным на неё жемчугом мавка. Один её глаз был затянут белёсой пеленой, через него, рассекая лицо ото лба до середины щеки, проходил змеящейся, бугристой полосой застарелый шрам, который, впрочем, вовсе не уродовал водную девку, а придавал ей вид бывалой воительницы, которая лишь под давлением обстоятельств согласилась сменить оружие на прихватки да горшочки, длинные тёмно-ореховые волосы, развеваясь по тонким водным потокам, походили на странные, постоянно колыхающиеся крылья за спиной мавки, с плеч до талии её окутывала зеленовато-бурая водоросль, видимо, сплетённая на манер безрукавки у людей там, наверху, а от бёдер её тело превращалось в длинный рыбий хвост, чёрный, как сама тьма, с россыпью едва заметных серебристых чешуек, от чего казалось, будто посреди океана вдруг появился лоскут ночного неба. Самый большой плавник едва заметно отливал зеленовато-голубым, и такого же цвета полупрозрачные вуали тянулись от бёдер мавки и до самого конца хвоста по обеим сторонам, а более тёмная, с фиолетовым отливом, замещавшая, видимо, рыбий спинной плавник, развевалась сзади.       Заметив, что Андрей в упор разглядывает её, мавка постаралась улыбнуться — вышло это криво и неловко, будто водную девку что-то беспокоило настолько сильно, что притворяться дружелюбной и радостной не хватало сил, — и протянула руку, касаясь его губ. Будто пузырь воздуха сорвался с её пальцев, между которыми Андрей заметил такую же полупрозрачную зеленовато-голубую перепонку, нырнул в его горло, проскользил ниже, проникая глубже в его тело, и Князев почувствовал, как оно меняется, подчиняясь этой неведомой магии.       — Что ты со мной сделала? — выдохнул он, не задумываясь о том, сможет ли произнести хоть звук. Слова, неожиданно отчётливо прозвучавшие в толще воды, пузырьками воздуха унеслись к поверхности. Мавка, наконец-то улыбнувшись искренне, просияла: это могло быть фигурой речи, однако по всему её хвосту полыхнули голубовато-белым сиянием не видные до того мгновения пятна, осветив пространство вокруг, и Андрей застыл, поражённый этим зрелищем.       — Удивлён, верхоплав? — хмыкнув, мавка кувыркнулась через голову, позволяя отсветам от сияющих пятен упасть на её лицо. Андрей разглядел тонкую паутину чешуек, покрывающих её тело, которые он поначалу в полумраке принял за простую человеческую кожу. — Здесь, в Глубинах, магия не такая, как у вас... Ты ещё одна жертва, посланная Океанидой на съедение?       — Я не имею права умереть, — откликнулся Князев и окинул взглядом самого себя: на удивление, его тело тоже покрывала едва заметная чешуя, на шее ощущались по три длинных, ровных пореза с каждой стороны, — Андрей догадался, что это, должно быть, были жабры, — между пальцами появились перепонки, такие же, как и у океанской нечисти, а ступни вытянулись и превратились в длинные, прочные плавники. Казалось, что в основном всё было в порядке, и Князев успокоенно кивнул самому себе. В уцелевшем чёрном глазу мавки мелькнуло не то удивление, не то уважение. — Мне придётся спасти Океана и выплыть отсюда живым... Иначе погибнут мои друзья.       — Интересный ты мальчишка, — мавка пожала плечами и, вильнув хвостом, проплыла вокруг Андрея, разглядывая его со всех сторон. — Мы давно страдаем от проклятия Океана, но даже среди сирен и наяд нет смельчаков, что вызвались бы с ним сразиться, а ты, чужак, посланный на верную гибель и выживший в шторме лишь чудом, уже говоришь, что готов к битве...       — На берегу меня ждут восточная ведьма и её ручной убийца в шкуре хорька, — булькнул Андрей. — Вернусь просто так — меня прикончат. Не справлюсь — меня прикончат. Не стану ничего делать...       — ...тебя прикончат?       — Нет, не совсем, — он засмеялся, закатывая глаза. — Я сам себе не прощу, если откажусь от друзей и останусь здесь. Но, скажи мне... Кто ты такая? Почему помогла мне, если я для тебя чужак?       — Моё имя Тень, — неожиданно серьёзно отозвалась мавка. — Я одна из тех сирен, кто должен был беречь Океана от его взбунтовавшейся дочери, и этот шрам оставили мне его когти. Если ты и правда готов сражаться за жизни и судьбы многих существ — мои сёстры проведут тебя к логову Океана, а я обучу драться под водой, но последний бой тебе придётся выдержать одному.       — Я Андрей... Князев, — представился он в ответ, будто его имя должно было что-то значить для подводной обитательницы. — Кровный брат владычицы Севера.       В глубине мелькнуло голубоватое сияние, и Тень, насторожившись, перекувырнулась через голову, вглядываясь в иссиня-чёрную толщу воды. Тонкие, вуалевидные плавники колыхнулись и будто бы втянулись в мощный хвост, черты лица мавки — или, как она сама себя назвала, сирены, — заострились, тёмные глаза на мгновение полыхнули мрачным огнём. Она была готова в любой момент броситься на кого-то пока что невидимого, кто поднимался из глубины, и на долю мгновения Андрей почувствовал, как сердце его рухнуло в пятки.       Неужели снова сражаться?..       Из темноты появились ещё двое сирен, со стороны выглядящих, как сработавшаяся боевая двойка: их движения были слаженными, отточенными, будто отражающими друг друга, словно морские девы чувствовали, где в следующий момент окажется чужая рука, хвост или голова. Лиц обеих было не различить, головы их покрывали странного вида шлемы, сделанные, как показалось Андрею, из больших ракушек. В руках каждой были длинные копья, закрученные тугой спиралью, а хвосты различались только цветом: у той, что держалась чуть позади, он был бледным, грязно-серым, а у ведущей его было практически не различить в тёмной воде, настолько чёрным он оказался.       — Океан уснул, — голос сирены с угольно-чёрным хвостом был глухим из-за шлема, но Андрей отчётливо услышал в нём рычащие нотки, отдалённо напомнившие ему голос Ваарен: создавалось впечатление, что водная дева готова была в любой момент броситься в бой, насаживая на острое опасное копьё тех, кто рискнёт тронуть её близких. — На стражу до следующего прилива встали Анемона и Чайка. А это ещё кто?       — Ещё один из тех, кого Океанида топит, — вздохнула Тень. Андрей поклонился, насколько это позволяла вода, и тут же, потеряв шаткое равновесие, затрепыхался, стараясь не утонуть. — Андрей. Князев. И он собирается сражаться за нашу свободу.       Светлохвостая сирена неопределённо повела плечами и сделала несколько странных жестов пальцами, словно пыталась сложить клочок бумаги в какую-то замысловатую форму. Световые пятна на её хвосте перемигнулись в хаотичном порядке. Казалось, она пытается что-то сказать, но не может связать слова в единую нить, чтобы донести свою мысль.       Тень поняла её сразу: кивнув, она поманила Андрея за собой и направилась к поверхности. Князеву показалось, что сирена даже не шевельнулась толком, настолько незаметным и в то же время сильным было движение её хвоста. Её подруги подхватили его под руки и поплыли следом.       — Не дрейфь, — смешливо фыркнула чернохвостая сирена, плывущая справа. — Учиться плавать проще у Большого Рифа, а не сразу на глубине, где тёплых течений почти нет и с непривычки сразу вымотаешься. Все наши мальки сначала в дельфиньей стае учатся.       Вокруг стремительно светлело. Сирены мчались к поверхности чуть ли не быстрее, чем Андрея несло в глубину, и вскоре уже стали заметны солнечные лучи, прорезающие поверхность океана: они поднялись в тёплые воды, отделённые странными подводными зарослями — видимо, это и был тот самый Большой Риф, — от берега и мелководья.       С удивлением Князев заметил, что магия сирены даровала ему не только чешую, плавники и жабры, необходимые для подводной жизни, но и новое, обострённое зрение. Он видел всё, что происходило вокруг него: вот где-то сверху проплыл косяк рыб, испугался чего-то и, блеснув в солнечном свете, метнулся в сторону, вот морская змея, извиваясь всем телом, нырнула в сплетения подводных ветвей, тут же сливаясь с тенями, и тут же оттуда вынырнули три или четыре ярких рыбки, явно спугнутые змеёй, и попали под тень от проплывшей мимо небольшой серебристо-серой акулы с тёмными, почти чёрными кончиками плавников. Словно крупная собака, она вильнула хвостом, разворачиваясь в воде, демонстрируя тёмную полосу по боку, и, подплыв ближе, ткнулась острой мордой под руку светлохвостой сирены.       Только сейчас Князев увидел, что здесь, почти у самой поверхности воды, все три сирены почти волшебным образом изменились, и дело было даже не в том, что морские девы, приплывшие позже, наконец сняли свои шлемы, позволив волосам окутать их головы облаками, и спрятали копья между ветвей Большого Рифа: солнечный свет будто перекрасил их хвосты, и Андрей не мог не залюбоваться новыми цветами чешуи. Тень кувыркнулась в воде, позволяя лучам скользнуть по её хвосту, теперь переливающимся всеми оттенками от тёмно-голубого до нежно-розового, в тон внезапно окрасившимся пепельно-сиреневым цветом волосам, грязно-серый хвост светлой сирены, обладательницы почти белых волос, оказался нежным жемчужным, почти перламутровым, а угольный хвост её подруги расцветился красным, покрытым тёмными и светлыми пятнами и полосами, где-то более чёткими, а где-то размытыми, словно цвета Сияющих Лент в небе Севера.       — Нравится? — рассмеялась она, видя взгляд Андрея, и плеснула хвостом, ныряя под Князева. Хвост тут же изменил цвет, став золотисто-салатовым. — Мы, сирены Большого Рифа, все так умеем!       — Волна и Жемчуг отсюда родом, — проговорила Тень. — Солнечные лучи, согревающие икринки, делают их чешую особенной, и цвет её зависит от того, как падает на неё свет. Здесь никогда не голодают, не мёрзнут, не рискуют погибнуть от клыков глубоководных охотников... Только желание спасти своих близких могло заставить сирен Большого Рифа опуститься в тёмную глубину. Особенно с такой травмой, как у Жемчуг.       Светлая сирена грустно улыбнулась и запрокинула голову, открывая шею, перечерченную огромным уродливым шрамом. У Андрея сжалось сердце, а Жемчуг подплыла чуть ближе, опустив взгляд небесно-голубых глаз, и открыла рот, обнажая чуть заострённые зубы: там, где у Тени и Волны был голубоватый язык, у Жемчуг была лишь пустота и бугристый, бледно-розовый шрам от ожога.       — Океанида, — грустный голос Волны раздался из-за спины Князева. — Я была рядом, когда это случилось. Раньше мы часто играли вместе, бок о бок с дельфиньими стаями, сирены Большого Рифа и Океанида, наша сестра по духу. Мы были уверены, что от дочери Океана не придётся ожидать предательства, и каждая из нас принесла ей клятву, что верхоплавов с Бескрайнего берега никто не тронет и на глубину шутки ради не заманит. А потом...       Волна поджала губы, опустив голову, и мгновение спустя мягкие руки Жемчуг обвили её за шею, успокаивая и даря поддержку. Андрей почувствовал, как в сердце у него кольнуло: он представлял, на что способна разъярённая Океанида, и разум его тут же дорисовал картину жестокой расправы над нежной сиреной, рискнувшей перечить дочери моря. Видимо, все эмоции отразились на его лице, потому что Тень, грустно улыбнувшись, подплыла к нему ближе.       — Не думай, что Жемчуг была лишь жертвой, — проговорила она. Жемчуг, убедившись, что Волна приободрилась, легко подхватила своё копьё из зарослей Рифа и сделала несколько выпадов, извернулась всем телом, будто уходя от удара, примерилась вроде бы на уровень кончика хвоста, метнулась в сторону и завершила показательное выступление тремя лёгкими уколами: два в шею и плечо и последний, добивающий, в сердце, и застыла в воде, точно моментально окаменела, а потом лёгким движением хвоста вернулась к друзьям. Акула, крутившаяся рядом с ней, вновь ткнулась носом в пальцы, и на этот раз Жемчуг обратила на неё внимание и, бросив на Тень и Волну виноватый взгляд, нырнула под акулий живот, лёгким прикосновением к плавникам призывая ту к гонке наперегонки. — Она была лучшей воительницей... и остаётся ей, несмотря ни на что! Как только проклятие с Океана будет снято, Жемчуг вместе с Волной вернётся в деревню Большого Рифа и вновь возглавит свой народ!       Светлохвостая сирена была слишком далеко, чтобы услышать слова Тени, но Андрей готов был поклясться, что она выпрямила спину и встряхнула головой, позволяя волосам вновь светлым сияющим облаком окутать её.       "Я не позволю ей всю свою жизнь положить на охрану древнего монстра!"       "Этой ночью Океан будет освобождён от проклятия — или погибнет."