Надежда на кончике пальца

Темнота ассоциировалась у него со спокойствием. Когда он был маленький и отец выходил из себя, он зарывался носом в мамино плечо и крепко зажмуривал глаза. И все приходило в норму. Мама качала его, что-то напевала. Он знал, что ему можно закрыть глаза и все будет хорошо. Когда он стал старше, темнота маминых объятий сменилась темнотой полога кровати в спальне Слизерина, темнотой заброшенных кабинетов, в которых можно было часами сидеть и не думать о том пиздеце, что творился за их дверьми. Темнота успокаивала. Темнота и была спокойствием. Драко Малфой вглядывается в темноту, лежа на кровати. На часах три или даже четыре часа ночи, но сон не идет. Он натягивает спортивные штаны и мантию прямо на голое тело. Берет книгу с прикроватной тумбочки, какой-то роман, и идет в гостиную, зная, что сон вряд ли придёт к нему в ближайшие пару часов. Несмотря на то, что стояла глубокая ночь, в камине уютно потрескивал огонь, согревая пространство, как будто ждал посетителей и приглашал в объятья домашнего уюта. Подойдя ближе к камину, Малфой замечает девушку на одном из диванов. Она сидит близко к камину в шелковом халате поверх пижамы, поджав под себя ноги, и немигающим взглядом смотрит на огонь. — У летучих мышей время бодрствования, вот ты и вылезла из пещеры? — ухмыляется парень, садясь напротив нее. Она переводит зеленые глаза на него и на ее лице расцветает искренняя улыбка. — А змеи, как я посмотрю, выползли на охоту? — Серьезно, Паркинсон, ты что здесь забыла в такой час? — Просто не спалось. Ну и я догадывалась, что ты заявишься, — девушка шутливо толкает его кулаком в плечо. Иногда Малфой думает, что Пэнси — его единственный и самый старый друг. Блейза и Тео тоже можно назвать его близкими друзьями, но настоящую связь он чувствовал только с Паркинсон. Они были знакомы дольше всех, еще с тех времен, когда их матери решили, что младенцами они идеально смотрятся вместе. Конечно, потом пришло разочарование, когда для Люциуса Пэнси оказалась неподходящей кандидаткой в невесты, но Драко понимал, что брак для его семьи — не больше чем сделка, и никакая невеста не станет ему дороже и ближе Паркинсон. — Как ты? — услышав вопрос, Пэнси презрительно фыркает. Лицо девушки пронзает гримаса отвращения. — Так и знала, что ты все испортишь. Давай не будем говорить обо мне. Я знаю, у тебя своего дерьма хватает. Можешь вывалить его на меня, я сегодня добрая, — она пытается скрыть настоящие эмоции под маской надменности, но Малфой слишком хорошо ее знает, чтобы повестись. Пэнси никогда не жаловалась. Она только изображала из себя капризную избалованную ведьму, но, когда дело касалось реальных проблем, она предпочитала их не обсуждать и справляться с эмоциями в одиночестве. — Пусть будет по-твоему, — Малфой откидывается на спинку дивана, — если ты спросишь как дела у меня, я отвечу, что херово, — ей он об этом никогда не врет. — Ты опять не можешь спать? — Почему опять? Это и не прекращалось, — в голосе слышны нотки раздражения, но Пэнси это не смущает. Проблемы со сном Малфой впервые почувствовал на шестом курсе. Была четкая закономерность: херовый день равно ночь без сна. Но херовых дней становилось все больше. К седьмому курсу он почти каждую ночь спал по три-четыре часа максимум, особенно если перед сном он не выпил хотя бы один стакан огневиски. После войны ситуация не изменилась. Это стало частью его жизни, и он стал находить с этом плюсы: он читал ночью и в каком-то смысле чтение заменяло ему сон, потому что он отвлекался от навязчивых мыслей и душащих воспоминаний. — Как Нарцисса? — слышит он голос Пэнси и возвращается в реальность. — Они не знают, что это. Мы сменили уже пять врачей, но ей становится все хуже. Я должен быть, мать твою, рядом с ней, а не в этой блядской школе! — чуть ли не шипит Малфой. Раздражение растет с каждой секундой. Все эмоции, которые он хранил в себе все эти три недели с начала учебы, вырываются наружу. Сложно делать вид, что ты каменная статуя, когда твой слух улавливает каждый шепот, каждое оскорбление в твою сторону, а твоя мать находится дома в одиночестве, в ее-то состоянии. Весь этот год — просто пустая трата времени. Его запихнули обратно в школу доучиваться, прекрасно зная, что даже с дипломом будущего у него нет. Только не в Англии. А накануне отъезда в Хогвартс произошло еще и это нападение. Как будто мало им было общественного осуждения и сомнительных перспектив на будущее. — Она рада, что ты здесь, я уверена, — Пэнси берет его за руку, лежащую у него на колене, и поглаживает ее большим пальцем. Драко закрывает глаза. Темнота и спокойствие. Внезапно он вскидывает голову: — Кстати, как я мог забыть! Как тебе в роли старосты? — ухмыляется он. — Салазар, не напоминай, — кривится девушка, — этот когтевранец меня с ума сведет. У него есть дедлайн для каждой бумажки. Бесконечные списки, расписания, таблицы… Лучше киньте в меня Аваду. Малфой заливается смехом. — Не влюбился еще? — Пока нет, но, думаю, это дело времени, — девушка самодовольно поправляет растрепавшуюся челку. — Видел бы ты, как он поглядывает на грязнокровку, но там ему вряд ли что-то светит. — Да, эта пизда никому не дает, кое-кто из наших пытался, я слышал. Пэнси глядит на него притворно-невинным взглядом. — А сам то? Постоянно на нее пялишься в Большом зале. И не я одна это заметила. Астория каждый завтрак готова пересолить овсянку своими слезами, — девушка выпячивает губу, пародируя младшую Гринграсс. Драко смотрит на нее с изумлением. — Мне плевать на грязнокровку. То есть, в том смысле, который ты имеешь в виду. Она меня просто бесит. Ходит как привидение, не реагирует на мои выпады. Она стала еще скучнее, чем была до этого. Раньше с ней хотя бы можно было выпустить пар, а сейчас только жалко дергается, если я ей что-то говорю, но не отвечает… Вот и думаю, как ее растормошить. — И зачем тебе это? — Спортивный интерес, Паркинсон. Если что-то сломано, это нужно починить. Или разобрать на детали. Моя любимая игрушка сломалась, вот я и хочу выяснить как с ней теперь играть. Увидев Грейнджер в поезде, Малфой как будто вспомнил о ней. Безусловно, он не мог забыть то, что произошло в Мэноре, но в то время в его доме происходило так много пыток магглов и грязнокровок, что для него все лица слились в одно. Но ее лицо, когда она увидела его спустя все эти месяцы… Она будто смотрела внутрь него. И с того момента он начал просто наблюдать за ней. Почему-то ни Поттер, ни Уизли не вызывали у него ощущения, что, смотря на них, он смотрит в прошлое. Именно смотря на Грейнджер, он как будто осознавал кто он такой, свое место в мире, их прошлое. Он — ненавистник грязнокровок, Пожиратель Смерти, чистокровный волшебник. Она — грязнокровка, героиня войны, всеобщая любимица. Так почему же у нее такие грустные, пустые глаза? Где тот огонь, который пылал в ней раньше и сжигал все вокруг? Ему сразу захотелось его зажечь. Это всегда было чем-то непоколебимым. То, как она отвечала ему, каждый раз, когда он задевал ее. Но она промолчала. Тогда, в коридоре, она даже не посмотрела на него. Это значило, что все действительно изменилось. Она изменилась. А значит, и он? Паркинсон смеется. — Удачи, Драко, — поднимается на ноги и идет в сторону своей спальни, — держи в курсе. Ах, и еще, — она останавливается и оборачивается, наигранно зло смотря на него, — если я еще раз найду чужие трусы в своей сумке, я затолкаю их тебе в глотку. Оставшись один, Малфой трясется в беззвучном смехе. Эту шутку они придумали еще на четвертом курсе, когда она не верила ему, что у него случился первый секс. И он обещал ей, что добудет трусики его следующей девушки и покажет ей. С тех пор он периодически забирал нижнее белье девушек, которых трахал и подкладывал их ей в сумку, тем самым говоря, что хватку он не потерял и имеет бурную сексуальную жизнь. В отличие от нее. После разговора с Пэнси всегда становится тепло на душе. Она напоминает ему Нарциссу. Нет, не внешне, скорее действием, которое она оказывает на него. Холодная снаружи, Пэнси никогда не отказывала Драко в помощи. Всегда слушала его жалобы на Люциуса, девушек-прилипал, профессоров. Даже в войну они находили время видеться, и она была его единственной поддержкой. Знала, что он чувствует и успокаивала его. По-своему грубо и шутливо, но он знал, что она всегда на его стороне, что бы не случилось.

***

— Гермиона, это какое-то издевательство! Она ничего не делает вовремя! У меня есть четкое расписание, чтобы мы успели все подготовить к следующему собранию префектов, но мне постоянно приходится ее пинать! И она все время недовольна…. Я больше не могу, серьезно. А ведь даже месяца не прошло! Ты точно не можешь стать старостой? — Фабиан щебечет над ее ухом, пока они идут на обед. Они часто так делали, ведь по средам и пятницам перед обедом у Гриффиндора как раз была сдвоенная трансфигурация с Когтевраном. Удивительно, как первое впечатление о человеке может быть обманчивым. Фабиан казался таким скромным парнем, таким застенчивым… сначала. А потом они подружились. Фабиан рассказывал о себе и делах старостата, и как только он почувствовал себя комфортно с Гермионой, он показал себя совсем в другом свете. Он много говорил, энергия била из него ключом. Иногда Гермиона даже уставала от него, несмотря на то что ей нравилось проводить с ним время. В нем она видела отражение себя, но как будто лучшее, более… идеальное. — Фабиан, ну по крайней мере она делает то, что ты говоришь, — бормочет в ответ Гермиона. — А ты можешь хотя бы помочь ей? — загорается парень, разворачиваясь к Гермионе и шагая теперь спиной вперед. — Она составила совершенно ужасное расписание дежурств. Оно не совпадает с расписанием некоторых префектов. Ты можешь переделать вместе с ней? У меня совершенно нет на это времени, нужно подготовить отчет по первокурсникам, собрать разрешения на Хогсмид, а сдать все это Макгонагалл нужно уже через два дня! Работать с Паркинсон? Гермионе? Он сошел с ума? Но Фабиан сделал такое жалобное лицо, что Гермиона не может сдержать улыбку и соглашается, мысленно делая пометку найти Паркинсон и сказать ей, что она сделает это чертово расписание за нее. Прошло уже три недели с начала учебы, а Гермиона все не может прийти в себя. Она уже подумала, что война безвозвратно изменила ее и с этой болью в душе ей придется жить всегда. Единственное, что ее хоть как-то спасает — зелья мадам Помфри, какое-то простое успокоительное. Нет, кошмары не пропали, но хотя бы после сна она чувствует себя чуть лучше, как будто она действительно спала, а не просто мучилась в агонии с закрытыми глазами. Войдя в Большой зал и пройдя к столу Гриффиндора, Гермиона садится рядом с Джинни. Гарри и Рона пока нет. Гермиона заводит разговор с Джинни об огромном домашнем задании, которое задал Слизнорт, как вдруг боковым зрением замечает две фигуры, идущие в их сторону. Гарри и Рон выглядят потрёпанными и когда они подходят ближе, девушки понимают почему. У Гарри рассечена губа, волосы взлохмачены, а у Рона расцветает свежий синяк на пол лица. — Что случилось?! — кричит Джинни, вскакивая с места. — Сцепились с чертовыми змеями, — отвечает Гарри и плюхается напротив. — Они сами нарвались. Стояли и ржали толпой. Мы подходим, а они оказывается какого-то гриффиндорца зажали. Мы и вмешались. А хорек как с цепи сорвался, снова свою песню стал запевать про то, что у нас денег нет. Ну я ему и напомнил, что у него, вообще-то, тоже теперь, — Рон произносит последнюю фразу с такой гордой улыбкой, будто за этот выпад ему должны дать награду, не меньше. — Ну да, слово за слово, и я ему двинул. Его дружки подключились. Им тоже досталось, хотя, мне кажется, недостаточно. Как бы я хотел выбить из него всю дурь, — говорит Гарри, щедро накладывая в тарелку горку пюре. — Он меня бесит, если честно. Я уже жалею, что поучаствовал в его освобождении. Все замолкают. Джинни поджимает губы, видимо, все еще недовольна тем, что они устроили драку, но словам Гарри не возражает. Обед продолжается, а Гермиона не может пересилить желание посмотреть в сторону слизеринского стола. Вот он сидит, со своей фирменной ухмылкой, о чем-то смеется с Забини. И правда, ему тоже досталось. В районе скулы ссадина, губа с другой стороны чуть припухла. И даже несмотря на это в каждом его движении ощущаются аристократичные манеры. Вот он длинными пальцами разделяет булочку на две части и подносит одну из них ко рту. В голове невольно возникает мысль: «Интересно, его руки теплые или холодные, как и весь Малфой?». Ее взгляд задерживается на линии его челюсти, прозрачной линии волос за ухом, бледной коже шеи, почти фарфоровой. Поднимаясь выше, она встречается с его глазами. Он смотрит на нее серьезно, подняв одну бровь, как будто говоря: я вижу, что ты смотришь. Ебаный ток. Почему его глаза так на нее действуют, черт возьми? Гермиона спешно отрывает взгляд и пялится в свои тарелку. Так, нужно поесть. Она накладывает все, до чего может дотянуться, но не съедает и половины, вся еда кажется резиновой на вкус, хотя всего десять минут назад девушка была в предвкушении вкусного обеда. Их глаза соединились на гребанную секунду, почему она все еще чувствует этот ток, как будто его взгляд распространяет какие-то электрические импульсы? Может, он пользуется невербальной магией? Однако Гермиона не знала ни одного заклинания, которое бы имело такой эффект. Аппетит окончательно пропал. Помня о необходимости сходить в больничное крыто за зельем, чтобы выспаться хотя бы этой ночью, Гермиона, не дожидаясь друзей, выбегает из Большого Зала. Не оглядываясь. Боясь вновь встретиться глазами с серым штормом. Замок пуст, и это время, когда Гермиона может неспеша побродить по коридорам, подумать в одиночестве и насладиться временем наедине с собой. По пути к Мадам Помфри Гермиона решает заглянуть в библиотеку, которая сейчас должна быть вообще самым пустынным местом в замке. Лабиринты из книжных стеллажей успокаивают. Древних фолиантов в Хогвартсе так много, что невольно начинаешь чувствовать себя на их фоне такой маленькой и незначительной. Не нужно принимать важные решения и можно затеряться в истории, стать ее крошечной частью. Старинные книги манили себя своей монументальностью, важностью. Сколько великих волшебников было в истории и сколько еще будет… И таким образом кажется, что эта война не имеет значения, она длилась недолго и станет лишь страницей в учебниках истории. Так казалось Гермионе и, находясь в библиотеке, она ненадолго забывала все свои переживания. Но сегодня ей не удалось побыть наедине с собой, затерявшись в книжном лабиринте. На ее излюбленном месте, за столом в дальнем конце библиотеки у окна, сидит Пэнси Паркинсон, судорожно перебирая пергаменты и шепча себе что-то под нос. Почему она сидит здесь, а не в гостиной Слизерина? В голове всплывает разговор с Фабианом, его панический взгляд и просьба, про которую Гермиона за последний час уже успела забыть. Казалось бы, это удача, встретить Пэнси так быстро и разобраться с просьбой Фабиана. Однако Гермиона не успела даже подумать, как она сможет подойти к слизеринке и как она сможет предложить ей свою помощь. Ведь отношения у них всегда были, мягко говоря, натянутые. — Ты что-то хотела, Грейнджер? — видимо, Пэнси заметила Гермиону прежде, чем та успела собраться с мыслями. — Я сделаю за тебя расписание дежурств. Фабиан сказал, у тебя с ним проблемы, — не успев толком подумать над своими словами, говорит Гермиона. Пэнси мгновенно ощетинивается. — Скажи этому придурку, что я вполне в состоянии справиться без чьей-либо помощи, — парирует она, явно подчеркивая, чью именно помощь она имеет в виду. — У меня был такой опыт на шестом курсе, поэтому я просто покажу тебе, как его составлять. У тебя нет времени самой со всем разбираться, — резко проговаривает Грейнджер. У нее нет желания вступать в очередную перепалку, учитывая, что она шла сюда с намерением посидеть в одиночестве. Видно, что Пэнси колеблется. То, как она закусывает губу, руки, испачканные в чернилах, и беспорядок на столе явно говорит о том, что для нее это задание оказывается сложной задачей. — В этом году патрулирования не только после отбоя, но и в течение дня. Мне нужно распределить старост по парам при том, что пара должна состоять из парня и девушки из разных факультетов. Я не понимаю, как составить все так, чтобы никто не пропускал занятия и дежурил не больше, чем два раза в день, — не глядя на Гермиону говорит слизеринка. Ее голос тверд, как будто это она делает одолжение Грейнджер, соглашаясь на ее помощь. Гермиона пододвигает соседний стул и склоняется вместе с ней над бумагами. Пэнси только один раз взглянула на соседку и этот взгляд показался гриффиндорке заинтересованно-изучающим. Как будто Пэнси первый раз в жизни посмотрела на нее без агрессии, без желания съязвить, и у Гермионы появилась призрачная надежда, что они могут сработаться. Следующий час до окончания обеденного перерыва прошел за изучением расписания старост. Девушки не успели составить самого расписания дежурств, лишь прикинув, кто с кем может встать в пару, и договорились встретиться завтра, чтобы закончить работу. Гермиона уже накинула сумку на плечо, собираясь уйти и наконец направиться в больничное крыло, как услышала за своей спиной голос Пэнси: — Если бы ты не вела себя так раздражающе, а нормально, как сейчас, мы бы могли подружиться. Конечно, даже Пэнси заметила изменения в ней в этом году. У Гермионы больше не было желания поучать, указывать на ошибки и делать вид, что она лучше всех все знает. Даже на уроках когда-то непрерывно поднятая рука гриффиндорки покоилась на парте, не пытаясь показать, что девушка раньше всех может дать ответ на вопрос преподавателя. — Возьму на заметку, Паркинсон, — отвечает Гермиона и уходит к выходу из библиотеки, не замечая заинтересованного взгляда, направленного в ее спину. Неожиданная встреча ждет Гермиону и у больничного крыла. Дверь в лазарет открывается прямо перед лицом Гермионы, и в нос ударяет уже знакомый вишневый запах. Она теперь часто слышит его в толпе, различая терпкие табачные нотки и сладость вишневого джема. Он кажется ей таким необычным, но одновременно знакомым, однако Гермиона не может понять, где она могла его чувствовать до того мгновения в Хогвартс-экспрессе. «Черт, и везет мне сегодня на слизеринцев.» Уже ожидая колкий комментарий от Драко Малфоя, Гермиона замирает. Однако он лишь потеряно смотрит сквозь нее и отходит в сторону, освобождая себе путь. В груди зародилось непонятное чувство. Боль, как будто ее сердце протыкают множеством тончайших иголочек. Она перерастает в давящее чувство, и ее дыхание сбивается. Эти ощущения пропадают также внезапно, как и появились. Девушка оборачивается, но слизеринец, также не замечая ничего вокруг себя, быстрым шагом идет прочь. Вопросов в ее голове становится все больше. Уже который раз она сталкивается с ним в совершенно неожиданных местах и уже, который раз его поведение поражает ее. То он безразлично холодный, то плюется ядом на ровном месте, нарывается на драку с гриффиндорцами, а теперь он выглядит так, будто не спал уже несколько дней и будто не замечает ее. Ее, самого ненавистного человека, столкновение с которым он обычно не может оставить без внимания. Последние недели их общение сведено к минимуму. Как бы решительно ни была настроена Гермиона, она старается максимально избегать столкновений с ним. Она боится поддаться страху. При этом все время держа в голове колкие фразы, которыми может ему ответить, если вдруг он опять подловит ее в коридоре. Мадам Помфри встречает ее как всегда тепло, сразу кивая, показывая, что давно ее ждет. — Милая, вы вовремя! Я как раз сварила для вас кое-что новенькое. Сегодня мое новое зелье пользуется особой популярностью, — хихикает женщина и протягивает Гермионе небольшой пузырек темно-зеленого цвета со свежей этикеткой. — Это зелье я придумала сама. Оно должно помочь вам уснуть глубоко и спокойно. Все-таки, это зелье слабее, чем зелье Сна без сновидений, так что его можно принимать на постоянной основе… Ах да, не удивляйтесь, если будете видеть странные сны, это не будут кошмары, нет-нет, — попыталась успокоить девушку Мадам Помфри, видя недоверие во взгляде, — оно лишь расслабляет тело и мозг, поэтому может вытянуть на поверхность глубинные мысли. При этом оно имеет сильный успокаивающий эффект, подавляя чувство страха и негативные эмоции. Если вы увидите сон, он без сомнения будет добрым. Широкая улыбка женщины успокаивает Гермиону. Все-таки, никаких других вариантов у нее нет, а Мадам Помфри так уверена в эффекте своего зелья, что девушка не видит причины отказываться от шанса на спокойный сон.

***

Белая дымка пронизывает пространство. Силуэты мужчины и женщины сплетаются, образуя одно целое. Дымка скрывает их лица, и можно разглядеть лишь переплетающиеся конечности, которые, как виноградные лозы, нежно и плавно двигаются по плечам, лицам. Обнимая и даря защиту. Кажется, можно расслышать плавную. музыку. С каждой секундой она становится все громче, как будто источник звука приближается. Раздается заливистый женский смех, который кажется смутно знакомым. Вдруг тут и там начинают слышаться разговоры. Сложно было выцепить суть, голосов было очень много, но можно было расслышать отдельные фразы, наиболее эмоциональные, которые выделялись на фоне других. — Никто больше не посмеет сделать тебе больно, слышишь? Ты веришь мне? — Я верю… Это голоса мужчины и женщины, силуэты которых впереди? — Ты моя жена! Это не игра, блять! Ты на это согласилась, значит ты согласилась быть моей. Ты, мать твою, обязана меня слушаться! — Я согласилась на это не потому что хотела! Так было нужно, и мы сразу договорились, что это ничего не значит! Голоса были явно те же, но эмоции уже совсем другие. Сначала мужской голос был осторожен, слова были пронизаны заботой, печалью… Но он резко сменился на злой, жестокий, почти истеричный. Женщина же сначала говорила тихо, почти шепотом, но потом ее ярость не уступала мужской. Некоторые фразы обрывались на полуслове, что смысла было не понять вовсе. Внезапно раздался детский плач. Можно было подумать, что ты смотришь со стороны на чужую жизнь. Как будто из книги вырвали все страницы и перемешали. Ты берешь страницу и натыкаешься на диалог, который явно должен быть в конце. Пространство было наполнено разными звуками, тихими и громкими и эмоции зашкаливали. Казалось, что каждый диалог пары был предельно эмоционален. Боль, радость, нежность, злость, разочарование. Даже если отдельных фраз было не слышно, эмоции читались четко. В какой-то момент все смешалось. И если звуков было огромное множество, визуальная картина была почти статична. Силуэты мужчины и женщины все также плавно двигались, рассматривая, нежно касаясь тел друг друга. И сцена как будто достигла своего предела. Слова слились в белый шум, напоминающий жужжание целого роя пчел. Хотелось заткнуть уши и закрыть глаза. Вдруг все затихло. Пространство превратилось в комнату. Дымка пропала, и было похоже, будто кто-то попал в чье-то воспоминание в Омуте памяти. Комната находилась в маленьком старом доме, наверняка деревенском. Каждая поверхность была завалена большим количеством вещей. Здесь были и маггловские приборы разных эпох, и явно магические артефакты. Украшения, картины, небольшие статуэтки, диадемы, сундуки с золотом, старые телефоны, печатные машинки, даже маховик времени спокойно лежал на тумбочке рядом с креслом. А ведь их запретили и должны были уничтожить все экземпляры. Это настоящее? Или действительно воспоминание? Или быть может… будущее? В кресле сидела престарелая женщина, вертя в руках шар для предсказаний. Она поднимает глаза, глазные яблоки полностью белые, без намека на зрачки. — Я знала, что ты появишься. Почувствовала, как только увидела предсказание. Ты ведь тоже его видел? Она смешная, правда? Очень подходит тебе, — скрипучий голос женщины был обращен в пустоту перед ней. — Тебе сейчас ничего не ясно, но в будущем ты все поймешь. Я надеюсь меня уже здесь не будет… Пока ты не ушел, я расскажу тебе, что делать, чтобы спастись, слушай внимательно. Она вдруг встала и подошла к камину, в котором потрескивал жаркий огонь. Она приблизилась к нему настолько близко, что ее длинное платье оказалось в нескольких сантиметрах от пламени. Один шаг и она загорится. — Спасти древний род не так-то просто, только чистая душа может помочь избавиться от проклятия. В награду эта душа исцелится, такие вещи всегда дополняют друг друга. Душа обретет счастье! Если ты будешь сомневаться, знай, что если проклятие не снять, род погибнет… Нет, нет, не страшись, ты поймешь, что нужно сделать, как только найдешь ее. Или она найдет тебя сама… — в последней фразе слышались загадочные нотки. — Не скажу, что будет легко это выдержать, но я уверена, вы справитесь. Вы связаны, и были связаны задолго до этого момента. Неужели не замечал ничего необычного? Хотелось спросить что-то, узнать, что значат ее слова, ведь ее речь была абсолютно бессмысленна. Но слова не шли, будто слова застряли в горле и само пространство не позволяло высказаться. Гермиона проснулась, вскочив с кровати. Ее сердце заходится в бешеном ритме, рискуя выскочить из клетки ребер. Она садится на кровати, пытаясь успокоить дыхание. Удивительно, но несмотря на трепыхание сердца, она чувствовала странное умиротворение внутри. Кажется, она так хорошо не высыпалась уже несколько лет. В любой другой день ее бы это насторожило, однако сегодня суббота и у нее есть возможность проспать хоть до обеда. Она отодвигает полог кровати и с удивлением замечает, что за окном уже светло, но все ее соседки еще не проснулись. Значит, сейчас около 8-9 утра. Она проспала не больше обычного. Видимо, зелье Мадам Помфри действительно работает на отлично. Однако ей все не дает покоя ее необычный сон. Да, Мадам Помфри предупреждала, что сны могут быть странными, но девушка не ожидала, что настолько. Она смутно помнила первую часть сна, только некоторые обрывочные фразы, которые были бессмысленны. Но старуха и ее странные слова отпечатались в ее мозгу. Она не могла выкинуть их из головы. Она была похожа на предсказательницу. То есть то, что она говорила — пророчество?.. Но про кого? Там не было ни слова про Гермиону, поэтому девушка подумала, что этот сон предназначался явно не ей. Но разве такое возможно? Гермиона знала, что что-то даже отдаленно похожее на пророчество нельзя оставлять без внимания, даже если оно кажется незначительным. Постоянная паранойя и горький опыт подстегивали нарастающее волнение. Тем более, что у нее было постоянное предчувствие, что должно случиться что-то страшное. Нужно срочно рассказать об этом Макгонагалл. Гермиона пытается вспомнить как можно больше деталей. Старуха. Стеклянный шар. Огонь. Древний род. Проклятье… Значит, на какой-то род наложили проклятье, и кто-то ищет избавление от него. Чистая душа. Кажется, она уже слышала этот термин, но не могла вспомнить где. До завтрака оставался еще час и Гермиона идет прямо в кабинет директора. Макгонагалл часто можно было найти там утром учитывая, что он был соединен с директорской спальней. Произнеся пароль, который запомнила еще с первого дня, она проходит прямо в кабинет, надеясь, что директор уже встала. Так и есть, женщина сидит за столом в домашнем свободном халате и, сдвинув очки на кончик носа, просматривает бумаги. На звук открывшейся двери она поднимает глаза в удивлении, но, видя запыхавшуюся ученицу, снимает очки и поднимается с места. — Мисс Грейнджер, все в порядке? — сразу же спрашивает она, ведь знает, что неожиданные гости редко приносят хорошие вести. — Профессор, простите, что беспокою… Мне показалось, это важно, я не могла ждать, — оправдывается девушка. Она кратко пересказывает сон, уделяя особое внимание словам старухи. Она попыталась вспомнить их дословно, однако все равно боялась, что что-то упустила. Макгонагалл внимательно слушает с задумчивым выражением лица. К тому моменту, как Гермиона заканчивает, брови директора сдвигаются к переносице, а между ними залегает глубокая морщина. — Мисс Грейнджер, простите за личный вопрос… — произносит директор, вздыхая. Гермиона ждет, однако Макгонагалл как будто бы в сомнениях, стоит ли задавать вопрос, который она хотела задать. Возникает напряженная пауза, как вдруг директор решается: — Как вы сейчас относитесь к Драко Малфою, Гермиона? — профессор делает акцент на ее имени. — К сожалению, мне необходимо пригласить его присоединиться к нашему разговору.