body dysmorphia

три дня проходят как-то неправильно быстро — день олимпиады настает внезапно и заставляет антонио ужаснуться этому. снова подкрадываются тревожные мысли — он лучше, ты не сможешь, в тебя никто не верит, ты ничтожен в сравнении с ним, тебе никогда его не превзойти, ты слишком для этого слабый, смирись. сальери просыпается раньше обычного и судорожно повторяет весь материал. в животе от волнения неприятно тянет и сальери морщится от этого. повод для тревоги, казалось бы, воистину ничтожный. ничтожный, но не для сальери. эта олимпиада для него представляется единственным шансом обойти моцарта и доказать, что он чего-то стоит. другим людям, на самом деле, доказывать ничего не надо — в нем же никто не сомневается, все это в его голове, так что доказать он желает в первую очередь сам себе. невыносимо. он сползает на пол по стене и сидит так ещё пару минут, сверля взглядом одну точку. на мгновение кажется, что своим взглядом он может прожечь дыру в этом несчастном ламинате. антонио глубоко вдыхает и выдыхает, стараясь успокоиться. мысли снова плавно перетекают к моцарту — интересно, а страшно ли ему? о, погодите-ка, конечно нет. с чего бы ему бояться? моцарт — гений. почему-то он такой идеальный и несовершенный одновременно. он неординарен, его невозможно описать словами — таких еще не придумали. антонио, в сравнении с этим невозможным чудаком — настоящая посредственность, кажется. вольфганг — другой. он — барокко — вычурный. он экстравагантный, наглый. и он в своей наглости умудряется быть очаровательным настолько, что подкашиваются коленки. настолько, что его хочется растоптать — лишь бы перестал так тепло улыбаться. он — солнце, и антонио в упор на него не смотрит, а если смотрит, то очень мало, на мгновение переводит на него взгляд из-под солнцезащитных очков — с ним иначе никак не получается. посмотришь прямо — лишишься своих бедных глаз, сгоришь под палящим жаром этого солнца, растаешь, рухнешь обессиленный на холодную землю и более подняться с нее не сможешь. моцарт казался ему сущим безумием, а уж их своеобразное соперничество, на которое их подстрекают еще и педагоги было еще хуже, чем то самое упомянутое выше безумие. для описания всего этого слова подходящего нет, увы. антонио ловит себя на мысли, что к моцарту его, между прочим, всегда тянуло. правда причина такой странной тяги была ему абсолютно непонятна, да и вообще вряд ли поддавалась логическому объяснению. но как не тянуться к теплу, когда ты всю жизнь живешь в холоде? он запускает руку себе в волосы и растрепывает их. за что господь так его наказал? чем же он это заслужил? уж не тем ли, что слишком часто в сердце его селилась злобная, черным окрашенная зависть? уж не тем ли, что на исповеди не чувствовал он себя раскаявшимся? уж не тем ли, что и в господа бога веровал он принудительно и несерьезно? не тем ли, что ненавидел и был не в силах простить? моцарт — каратель за все его грехи, присланный неясно откуда: он кажется ангельским и демоническим одновременно. сама концепция рая, ада, загробной жизни и религия кажутся антонио чем-то беспросветно глупым и скучным на фоне той же науки или истинной его религии — музыки, потому он и моцарта не в силах подгонять под сомнительные рамки, придуманные людьми. он слишком другой, он слишком необычный, неглупый, что уж тут греха таить, даже гениальный, он сочетает в себе всё и сразу. антонио сальери — мученик, наказанный за нежелание опускаться пред богом на колени, за нежелание служить ему, за все его грехи. его наказание — вечное второе место, зависть, душащая каждый раз, сдавливающая легкие, разрывающая грудь, очерняющая сердце и вольфганг амадей моцарт. он чувствует, как слеза обжигает щеки и неспешно стекает вниз, к подбороку, падая на растянутую домашнюю футболку и остается на ней расползающимся мелким пятном. он знает, насколько жалко сейчас выглядит. кто увидит — не поверит в то, что это вечно холодный, острый на язык и неразговорчивый сальери, вечно носящий маску сухого безразличия. нет, сейчас перед нами маленький антонио — он беспомощен, вязнет в проблемах, боится и хочет быть любимым просто так, не за успехи. он все еще мальчишка, желающий отцовской любви и нежной руки матери, желающий беззаботно бегать с братом во дворе и слушать его игру на скрипке. он желает, чтобы всё было по другому, но не может принять, что чтобы что-то изменилось следует и самому прилагать усилия. гораздо больше усилий, чем ему позволяло состояние. антонио вздыхает и трет глаза руками. насколько же было ему паршиво в этот момент. пришлось повзрослеть слишком уж рано, это невыносимо, это невозможно! его ровесники счастливы, у них хорошие семьи и интересная подростковая жизнь, а что же у антонио? учеба и неоправданные надежды покойных родителей, надежды его учителей и закрывшийся от него брат, с которым они некогда были близки. *** в школе он очень сильно старается с вольфгангом не пересекаться даже взглядом. от них требуется не так много — написать олимпиаду и они свободны! но антонио сложно — ему страшно даже думать о том, чего это может стоить. проигрыш будет стоить ему репутации и очередной истерики — такого ему точно не надо. он готовился слишком долго, чтобы отстать от моцарта. сальери знает — он всех разочарует, если займет второе место. он будет позором. нет, слишком долго он шел к одобрению учителей, слишком долго ему пришлось возиться, подниматься с самого дна наверх. слишком долго, чтобы какой-то самонадеянный болван занял его место. он заходит в класс, где они должны писать олимпиаду и понимает, что ничего не видит — у него темнота перед глазами. так бывает, когда резко встаешь с кровати, к примеру. сальери цепляется за стену и стоит еще пару секунд на одном месте, ожидая, когда темнота пройдет, а после выпрямляется и делает вид, что ничего не было. делает вид, словно руки его сейчас не дрожат, словно ноги не ватные, словно это не он сейчас кое-как идёт до парты. антонио очень жалеет, что не носит с собой успокоительные — сейчас бы такое явно не помешало. ему остается только массировать пальцами виски и стараться не отрубиться прямо на парте. а еще молиться, чтобы не забыть весь пройденный самостоятельно материал. господи, пожалуйста, пожалуйста… вольфганг заходит в класс за минуту до звонка — уже привычно — хотя сальери видел его в коридоре утром. он понимает, что дышать становится тяжелее — паника? антонио закрывает глаза, считает до десяти, открывает глаза и шепотом называет разные предметы вокруг себя — он когда-то видел такой способ справиться с тревожностью. помогало, увы, довольно слабо, но дышать уже было полегче, однако дрожь в руках и неимоверная слабость в теле и не думала уходить. он, в конечном итоге, просто мирится с такими неудобствами. настраивается на работу. обойти, перегнать, быть на ступеньку выше, на шаг впереди, на первом месте — сальери повторяет все эти слова про себя, словно мантру, надеется, что это всё поможет. о других конкурентах он не заботится, тех он давно перегнал. но вольфганг, господи, как он мешался, как раздражал, как он был ненавистен… сальери снова прикрывает глаза и ждет, пока агрессия уйдет. раздают бланки, в которые нужно вписывать анкеты, а после и задания. антонио чувствует, что дрожь в руках усиливается, что внезапно становится холодно, его морозит, ему страшно. «странный повод для тревожности ты избрал, антонио — звучит в голове нежный голос его покойной матери. становится горько. — ты справишься.». сальери хочется плакать. прошел год, а он скучает так, как в первый день. у него почти нет времени на мысли об этом всём, но когда особенно плохо… сложно признаться даже самому себе, но ощущения материнской заботы, понимания и нежности так не хватает. ему думалось, что они с франческо должны были помочь друг другу пережить потерю, но они наоборот отдалились сильнее. из мыслей вырывает голос учителя — он его видит в первый раз и особо не слушает. ему все эти правила в олимпиадах известны с начальной школы, их нет смысла выслушивать, из года в год одно и то же. антонио глубоко дышит и усмиряет сбитое дыхание. он честно старается в себя верить, старается не сомневаться, но его грызут сомнения и мысли о собственной ничтожности. жалость к себе его травит, мучает, медленно убивает. ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть? *** дома он на грани истерики. сегодня антонио приходит раньше, времени на самокопание куда больше, а он эту страшную вещь не любит — оно всегда приволдит к понижению самооценки и к еще меньшему пониманию себя. ему не хочется ничего — только завалиться на кровать и спать, спать, спать… но блаженный сон не идет. ему мешают мысли, мешает тишина, а если он включает музыку, то и музыка мешает! не хочется читать, музицировать, не хочется сочинять. а п а т и я. опять. квартира и так плохо отоплена, но сейчас сальери даже холоднее, чем обычно. он забирается в одежде под одеяло, кутается в него и чувствует, как ему становится холодно и жарко одновременно. сальери закрывает слезящиеся глаза. он засыпает подозрительно быстро, хотя совсем недавно у него о сне и мыслей не было (если только несбыточные мечты). сон его беспокоен — ему снится, как почивший отец устраивает ему выговор, а сзади в гневе стоит его мать. а еще как вольфганг возвышается над ними обоими темной, громадной, внушительной тенью. его ругают за никчемность, зовут дураком и запирают дома, запрещают заниматься музыкой, припоминают случай, когда он сбежал из дома ради игры брата на скрипке… сальери просыпается, за окном и в комнате кромешная темнота, ни зги не видно, школьная рубашка неприятно липнет к телу, в особенности к спине, волосы взъерошенные, растрепанные, резинка валяется на подушке. ему очень жарко, так обычно при простуде бывает, а еще невозможно хочется пить. горло болит так, словно кто-то расцарапал его изнутри. он вздыхает — кажется, действительно заболел. антонио бредет за градусником в зал, где вместо самого градусника находит мирно сопящего франческо. франческо, к слову, сопит на полу. он вздыхает: перерабатывать и отключаться у них явно семейное. — франческо, — аккуратно трогает он брата за плечо, после чего слегка трясет его, пытаясь разбудить — вставай. переберись на кровать или на диван, сомневаюсь, что на полу удобно. — заканчивает тот. франческо смотрит недоуменно, а потом широко открывает глаза, осознавая, в каком он был положении. вздыхает. — сейчас. — говорит он, когда проходит еще пара нелоако тянущихся секунд. антонио ничего не отвечает, лишь берет градусник и усаживается на диван — франческо все же пошел к себе. старший из них оборачивается и, замечая у братца в руках градусник, опирается на дверной косяк. произносит: — тебе плохо? жар? — беспокоится. антонио пожимает плечами, и франческо подходит к нему, кладет руку на лоб, а тому становится невыносимо нежно и хочется плакать — снова вспоминается мама. — боги, тонио, у тебя лоб горячий, как… как… я не силен в сравнениях, но ты понял… — продолжал франческо, убирая руку со лба брата. — у нас жаропонижающие есть где-то, измень себе температуру пока… я в аптечке гляну, погоди. — выдыхает он, прежде чем удалиться. сальери остается сидеть в темноте, опустошенно глядя в экран телевизора, слабо понимая, что вообще происходит. у него ноги болят так, словно он бежал марофон, всё тело дико ломит. ему непонятно, что бы он делал без франческо сейчас. глаза слезятся. ему так сильно всего этого не хватало, и он почти чувствует себя в безопасности. франческо еще долго крутится вокруг него — они почти не разговаривают, потому что антонио хватает лишь на слабый шепот. сальери, который уже слишком плохо соображает от усталости и температуры разбирает из слов брата только «в школу ты завтра не идешь» и «отдыхай». антонио даже пытается спорить: он не может отдыхать сейчас, он не может пропускать учебу, ему нужно так много сделать! но он засыпает в тот момент, когда его голова едва касается подушки. только теперь он понимает, насколько на самом деле он утомился. *** следующее утро встречает его кучей сообщений, что его, на самом деле, правда пугает. ему никто не пишет шибко много. антонио с ужасом смотрит на часы. одиннадцать гребаных часов утра — и когда он в последний раз столько спал? сначала подкрадваается тревожная мысль, что он, господи боже мой, первый раз в жизни проспал, но потом воспоминания о прошлом вечере возвращаются. становится спокойнее. сегодня можно отдыхать. но сначала ответить на сообщения. почти все они — от да понте и штефани, а еще два от классного руководителя. он вздыхает — он что, забыл написать вчера о болезни? и франческо забыл? хотя ему еще простительно, он же так много работает, с его графиком можно забыть вообще обо всём. в основном его спрашивают, куда он делся. сальери строчит короткое сообщение каждому, извещая о том, что приболел и постарается быть скоро. его вообще удивляет, что да понте и штефани заметили его отсутствие — не думалось ему, что кому-то вообще есть дело. за одно это утро он успел перемыть всю посуду, что у них была, убраться в комнате, в зале, в комнате брата и подавить желание задушить самого себя подушкой. впереди было еще где-то полдня, которые надо было непонятно как пережить. вечером приходит сообщение о том, что о результатах олимпиады станет известно дня через два. он успевает поразиться такой скорости и, кажется, даже радуется. сначала. но тревога снова приходит — а если он последний? если не вошел даже в первую тройку? если он теперь разочарование? как ему смотреть в глаза одноклассникам? как ему смотреть на моцарта? дышать становится тяжело, сердце стучит так сильно, что его стук, кажется, можно слышать в любом уголке этой квартиры. у него трясутся руки, знобит, он не может дышать, не может дышать, не может, не может… сальери неизвестно, сколько времени он пробыл в таком состоянии, время в какой-то момент словно потерялось, превратилось в деталь настолько незначительную и ненужную, что ты о нем просто не думаешь, да и не в силах подумать. он не знает, что это было, но этот странный приступ паники и начался внезапно, и прошел неожиданно. антонио падает на подушку и пытается поспать. *** телефон летит на диван со всей силы, отскакивает и падает на пол. учебник летит в стенку, клочки бумаги в клетку валяются на полу, рука тянется к открытому пеналу, из которого с броском выпадают все канцелярские принадлежности. он ходит по комнате, швыряет все предметы, попадающиеся ему на вид. это невозможно, невозможно, невозможно! комната сейчас превращается в непонятно что. в какой-то момент он просто бездумно ударяет кулаком в стену, проделывает это болючее действие до тех пор, пока не сбивает себе костяшки в кровь. сейчас как никогда хочется плакать, но слезы не идут. он второй. снова.