***
Я шел, опустив голову, стараясь не думать о случившемся; пытаясь притвориться, что все это просто какая-то больная, извращенная фантазия, которую я придумал. Но я как будто чувствовал кровь на своих пальцах — как будто я чувствовал металлический запах крови, покрывшей мое тело. Я чувствовал себя грязным и всё моё телочесалось. Мне хотелось залезть в душ и тереть себя мочалкой так долго, пока моя кожа не станет кровоточить, чтобы освободиться от вины, которая ползла по моему позвоночнику, как тысячи крошечных пауков.***
Примерно через пятнадцать минут бессмысленной ходьбы я добрался до Реука. Я судорожно вздохнул и постучал в дверь, с нетерпением ожидая, пока он её откроет. Сейчас мне нужен был друг больше, чем когда-либо. Дверь щелкнула, и я сломался. Увидев его лицо, я потерял все силы и упал, схватившись за рубашку Реука. Он схватил меня за руки и попытался смягчить мое падение, опустив меня вниз и присев рядом со мной. Я вдыхал и выдыхал, но никак не мог вдохнуть достаточно кислорода, мне казалось, что я задыхался. Вся моя грудь сильно тряслась, и я плакал. Реуку каким-то образом удалось затащить меня внутрь и закрыть дверь при том, что мои руки не отрывались от его рубашки. — Я-я думаю, что я сделал кое-что ужасное, Вук, — пробормотал я, заикаясь, все мое тело вздымалось и опускалось в такт моим рыданиям, — Думаю, я действительно облажался. Реук пытался успокоить меня, поглаживая и массируя мою спину, но я не мог успокоиться. Я чувствовал, что должен встать. Я должен был пойти домой. Должен был закончить свою домашнюю работу на завтра, иначе мой отец разозлится. И мне нужно было быстро подготовиться к контрольным, иначе я провалился бы, и не поступил бы в университет. А если бы я не попал в университет — отец просто выгнал бы меня из дома. Я бы остался совсем один. — Просто сядь, — голос Реука просочился в мое сознание, это было первое, что я, наконец, услышал, кроме стука в моей голове. Я рассеянно кивнул и позволил себе упасть обратно на пол, оглушающая тишина, вызванная звоном в ушах, исчезла, и ко мне возвращались чувства. — Что случилось? — голос Реука звучал мягко, его рука все еще успокаивающе лежала на моей спине. Я вытер глаза и покачал головой. Мои рыдания утихли, но я знал, что если я заговорю, все снова вырвется наружу, и мне придется столкнуться с реальностью, когда все, чего я хотел, это похоронить реальность так глубоко, чтобы о ней никогда больше не было слышно. Я посмотрел на Реука и почувствовал, как мое горло снова сжалось. На его лице было выражение чистого беспокойства, и мне было интересно, как он отреагирует, если я скажу ему правду. Если я скажу ему, кто я на самом деле, он возненавидит меня. Он бы не стал обнимать меня вот так. Он вышвырнет меня на улицу за считанные минуты с отвращением. Потому что это то, чем я был на самом деле. Я был отвратителен, мерзок — преступник, который только и знал, как заставлять мир страдать. Неприкасаемый, как болезнь. Реук сжал мою руку. — Кю, ты можешь опереться на меня? Он схватил меня за руки и медленно поднял, ожидая моей помощи. Я поставил трясущиеся ноги на землю и позволил себе подняться, руки Реука все время поддерживали меня, следя за тем, чтобы я не упал обратно на пол. — Я отведу тебя в свою комнату, хорошо? — сказал он спокойным и нежным голосом, но властно. Тон его голоса успокаивал меня, потому что это звучало так, как будто он полностью контролировал ситуацию. У него был контроль, и он мог помочь мне, тому, кто потерял контроль над всей своей жизнью из-за одной идиотской ошибки. Я знал, что моя жизнь резко изменится после этого. После того, как я так сильно облажался, пути назад уже не было. Реук затащил меня в свою спальню и уложил на свою кровать, надежно подоткнув одеяла. — Я вернусь через минуту, — сказал он мне, уходя и возвращаясь с чашкой дымящегося ромашкового чая. Я с благодарностью взял чашку и отпил горький цветочный напиток, позволив ему обжечь горло. Реук сел рядом со мной на кровать и начал методично гладить меня по волосам, пока я пил, пытаясь прийти в себя. Прежде чем я осознал это, меня снова затрясло, когда мысли о Сухёне вторглись в мой разум. Я не мог отделаться от образа его лежащего на тротуаре, и чем дольше я думал об этом, тем четче этот образ становился. Я вспомнил, как его глаза закатились, как неподвижны были белки его глаз. Как его голова затрещала и откинулась таким неестественным образом, тошнотворный стук костей о мостовую, этот ужасный треск, словно удар молотком по мостовой. И кровь. Отвратительный запах разлился по тротуару. Реук заметил, что я снова напрягся, и еще плотнее затянул одеяло вокруг меня. Если бы я внимательно посмотрел, я бы увидел слезы, скапливающиеся в его глазах. Я закрыл глаза и отдался мелькающим образам, горящим под моими веками, как выжженные солнцем образы. За исключением того, что я не мог сморгнуть изображения, и они не исчезли. Они только усилились.***
Я открыл запекшиеся глаза, понимая, что, должно быть, в какой-то момент заснул. Я вытер глаза и поискал Реука, но его здесь не было. Я взглянул на часы и увидел, что было еще только пять часов дня, поняв, что спал не так долго, как я думал. Какое-то время я не мог думать из-за тумана в голове после пробуждения, но затем все это обрушилось на меня разом, заставив мой желудок вывернуться наизнанку. Я выбежал из комнаты в ванную, опорожняя содержимое желудка в унитаз, захлебываясь слезами, наворачивающимися на глаза от мощной рвоты. Полиция скоро приедет за мной. Был он мертв или нет, его друзья видели, что произошло. Я знал, что они расскажут обо мне — не может быть, чтобы они не сказали. Кто я такой, всего лишь какой-то ботаник-математик, который сидел в конце класса, и однажды напал на их друга… И даже если полиция не поймала меня сразу, я знал, что они это сделают. Они содрали бы с меня кожу живьем и, вероятно, поступили бы гораздо хуже, чем я поступил с Сухёном, но могу ли я винить их? Я хотел того же; мести. Но каким-то образом это обернулось вот этим дерьмом, и месть уже не была такой сладкой на вкус. Месть имела привкус крови, чая, желчи и вины. Я схватился за стенки унитаза, меня снова вырвало. Я склонился над раковиной и прополоскал рот чуть теплой водой. Я посмотрел на себя в зеркало. Мои глаза преследовали воспоминания о смерти; взгляд был твердым и холодным. Я стал позором для моей семьи, для моих друзей, для всех, и особенно для моего отца. Он должен был отречься от меня, как и от Ары, за исключением того, что я сделал нечто гораздо худшее, чем она. Может быть, он даже убил бы меня, но я усмехнулся, думая, что это не так уж и плохо. Я отвернулся от зеркала, не желая больше смотреть на себя. В животе было тяжело, а мышцы дрожали, когда я шел из ванной на кухню, зная, что, скорее всего, найду там Реука. Я вошел в комнату и увидел Реука у плиты, что-то помешивавшего в кастрюле. Он всегда готовил для нас, когда мы были младше. Он напевал и постукивал ногой, когда готовил — верные признаки того, что он нервничает и испытывает стресс. Он был хорошим певцом, но был настолько застенчив, что пел вслух, когда поблизости находились другие люди, только если он чувствовал себя очень напряженным. Он сказал мне, что напевание успокаивало его и позволяло думать, потому что оно блокировало ненужные мысли, заползающие в его голову. Я неуклюже проковылял немного ближе к кухне, половина моего тела все еще была скрыта за дверным косяком. Реук оживился от звука моих шагов и обернулся, заметив меня. Я дернул губами, пытаясь улыбнуться, но все, что у меня получилось, это слегка неловко дернуть губами. Он положил лопатку и подошел ко мне, схватил меня за запястье и втащил в кухню с улыбкой, успокаивающей, но сдержанной. — Посиди со мной. Я готовлю тебе поесть, — сказал он, подтягивая меня к стулу и усаживая. Он вернулся к плите и продолжал говорить, пока готовил. — Я только что понял, что мы не ели вместе целую вечность, из-за учёбы и всего такого. Мы были так заняты все время со всеми эти проектами и домашними заданиями… Но я знаю, нам обоим это нравится, это напоминает мне о том, когда мы были младше, и я пек нам блины по воскресеньям утром, когда ты ночевал у меня, помнишь? Реук всё бормотал, не останавливаясь и давая мне понять, что не скоро перестанет говорить. — А помнишь, как я готовил кексы? Всякий раз, когда мы их ели, мы делали это так быстро, что моя мама ругала нас, говоря, что у нас будет несварение желудка, но мы никогда ее не слушали. Хотя мне больше всего нравились конфеты с шоколадной крошкой. Я очень скучаю по тем дням, когда мы были детьми и ты не отдалялся от меня, как сейчас. Раньше мы были очень близки, и я помню, ты рассказывал мне все, даже если я иногда не хотел этого слышать. Но сейчас всё совсем иначе, — разглагольствовал он, громкость его голоса резко возросла, и я мог бы поклясться, что услышал намек на агрессию в его голосе. Он помешал содержимое в кастрюле. — И мы постоянно тусовались вместе и знали всё друг о друге. Помнишь? Тогда мы на самом деле знали, что происходит в головах друг друга. Но я думаю, что теперь я не знаю, что у тебя в голове… — Реук, — попытался я, но он не слушал. — …потому что сейчас ты только и делаешь, что проводишь время с Хичолем и… — Вуки… — Иногда с тобой трудно даже связаться, потому что ты всегда ведешь себя так таинственно и отчужденно, а я просто не… — Реук! — крикнул я, наконец прервав его тираду. Реук вздохнул и замедлил помешивание, металлическая ложка больше не стучала о стенки кастрюли, бормоча себе под нос «прости». Мы оба были в стрессе, и я знал, что большая часть гнева Рёука исходила из его страха перед тем, что произошло что-то действительно серьезное — что-то, что он не мог исправить своими словами и похлопыванием по спине, и он был прав. У него были все основания быть напуганным. Я скрестил руки на столе и опустил голову, опираясь на руки, желая на мгновение абстрагироваться от всего происходящего. Реук и я не разговаривали, пока он заканчивал готовить, между нами повисла напряженная тишина. Через несколько минут Реук подошел к столу и поставил на стол миску. — Ты не должен так сидеть, это вредно для спины, — сказал он. Я хмыкнул в ответ и поднял голову, глядя на тыквенный суп. — Прости, он из консервов. Я снова хмыкнул, но не пошевелился. Вместо этого я просто сгорбился и уставился на еду, которая выглядела до смешного неаппетитной. Реук всегда любил готовить, и я знал, как он расстраивался, когда я отказывался есть то, что он мне дал. Он сел рядом со мной, и я посмотрел на него; себе еду он не приготовил. Ему всегда нравилось готовить еду для других, но не для себя. Я хотел бы посмеяться над его привычкой, но не мог найти в себе силы сделать это. Я не хотел расстраивать его больше, чем уже расстроил, поэтому я поднес ложку ко рту и стал есть суп, даже несмотря на то, что мой желудок неприятно сжался. Я съел четверть супа, прежде чем положить ложку. — Пожалуйста, расскажи мне, что случилось, — умолял Реук, его глаза расширились от беспокойства. Я ничего не сказал, просто сидел и чувствовал, как вина и тревога нарастают до огромных размеров. — Кю, — уговаривал он своим мягким и заботливым голосом. Я резко вдохнул и сел, слова сначала застряли у меня в горле. Я кашлянул и посмотрел на деревянный стол, сложив руки на коленях. — Что мне делать, Вуки? Я действительно облажался, и я имею в виду, что я очень-очень облажался, — сказал я, задыхаясь от своих слов. Реук ничего не сказал, поэтому я поднял голову и увидел, что он смотрит на меня с нейтральным выражением лица. Он кивнул головой, призывая меня продолжать, и я тут же опустил взгляд. — Я правда не хотел бить его так сильно, но я просто… потерял контроль, — выдавил я, обхватив голову руками. Я в панике дернул себя за волосы и опустил голову, оглядываясь по сторонам, — И… и я не мог остановиться, поэтому я просто подобрал то, что было рядом со мной, — мои руки дико размахивали, когда я пытался объяснить, даже не пытаясь сохранять спокойствие, — но я серьезно, я не хотел, не хотел причинять ему такую боль. Ты должен поверить мне, Вуки! Это просто случилось, и я не знал, что делать, я просто хотел, чтобы он почувствовал то же, что и Тэй, понимаешь? Мой голос надрывался с каждым словом, слезы наворачивались на глаза, жгучие и капающие. — Я просто хотел немного отомстить ему, но теперь, блять, теперь все пошло по пизде, Реук. Для меня всё кончено. Я, вероятно, закончу тем, что попаду в тюрьму, и… И я просто, я просто не могу оказаться в тюрьме. Я должен быть Чо Кюхёном, адвокатом, а не заключенным. Я должен сажать людей в тюрьму, а не позволять людям сажать в тюрьму меня. Я не хотел смотреть на Реука, но мне просто нужно было увидеть, как он воспримет это. Мне нужно было знать, будет ли он вечно ненавидеть меня за то, что я сделал. Я поднял голову и посмотрел на него сквозь челку, и замер, увидев его. Его плечи были напряжены, а лицо было белым, как у привидения, и на его лице был ужас. — Ккк… — попытался он, не выдав ничего внятного. — Пожалуйста, Реук, ты же понимаешь, верно? Что я не хотел, и все это… блядь, это был несчастный случай, ты же веришь мне? Он молчал, и я почувствовал, как по моему позвоночнику пробежало холодное осознание. Прямо сейчас я должен потерять Реука из-за того, что рассказал ему обо всём. Дорогой, милый Реук, который был опорой в моей жизни, единственной константой, единственным человеком в моей жизни, которому я когда-либо мог доверять. Он помолчал с минуту, а потом подал какие-то признаки жизни, сел немного прямее и уставился на меня со страхом в глазах. Мой лучший друг боялся меня, и это ранило меня сильнее, чем миллион ножей. — О ком ты говоришь? — спросил он мягко, но его голос был грубым и искаженным. Я провел руками вверх и вниз по бедрам, пытаясь стереть липкий пот с ладоней. — Сухён. Рёук кивнул и постарался не слишком волноваться. — Это тот, с которым у Сонмина были проблемы? — Да, это он. Реук поджал губы и дернул бровями. — И почему? — спросил он, как будто боялся услышать ответ, — Из-за Тэя? — Д-да. — Я думал, что вы не были близки. — Это правда, мы не были близки, н-но тебя в тот день там не было. Ты не видел, как Сухён высунул Тэя из окна, как гребаное животное. Ты не видел страха в его глазах, как он звал на помощь. Если бы ты только видел, как Тэй смотрел на меня, Вук. Он как будто умолял меня спасти его, но я ничего не мог для него сделать — нет, я ничего не сделал. Я мог бы спасти его, но я решил не делать этого, и теперь он мертв и… И это вина Сухёна, и я просто хотел, чтобы он… Я не знаю, чего я хотел. — Так ты сделал это из мести или чтобы перестать чувствовать свою вину? — спросил Реук с резкостью в голосе, — Тебя действительно так заботил Тэй или ты просто пытался очистить свою совесть? — Нет! Сухён заслужил то, что получил. То, что он сделал, было неправильно, — крикнул я. — И то, что ты сделал, было не лучше! — возразил он. Я хлопнул ладонями по столу и встал. — Думаешь, я этого не знаю? — я стоял там, тяжело дыша, сжав руки в кулаки, — Ты думаешь, я, блять, этого не знаю? — сказал я дрожащим и слабым голосом. Я снова сел и растворился в очередном раунде рыданий. Вот только на этот раз Реук не положил руку мне на спину. Он просто сидел и смотрел, как будто я был просто случайным незнакомцем. — Но ведь Сухён всё ещё… жив? — прошептал он. Я покачал головой: — Не знаю. Я не знаю, что с ним случилось, я просто убежал. — Тебя кто-нибудь видел? — Да, там были его друзья. Реук закрыл лицо руками. — Черт, Кю. — Что мне делать, Вуки? — я плакал, надеясь, что если кто и сможет мне помочь, так это он, — А если приедет полиция? Что мне сказать? Реук уставился на меня с болезненным выражением лица. — Не знаю, Кю. Я действительно не знаю. Но ты должен пообещать быть честным, хорошо? Просто… подумай, прежде чем говорить. Я согласно кивнул. — Я боюсь, — захныкал я. — Я знаю, — Реук глубоко вздохнул и встал со стула, подойдя ко мне. Он встал позади меня и положил руки мне на плечо, ободряюще сжимая. — Я рядом, хорошо? Я всхлипнул и потянулся, накрывая его руку своей. — Спасибо большое. Реук натянуто улыбнулся. — Эй, для чего нужны лучшие друзья? Ты справишься с этим, Кю. Знаешь, он может быть в порядке, может быть, он просто потерял сознание. — Ага, — я вытер нос рукавом, — Да, возможно. Я ещё раз потер нос и повернулся к Реуку с благодарной улыбкой и отодвинул стул. Я расправил складки на рубашке и какое-то время неловко стоял, оценивая ситуацию. Реук не ненавидел меня, за что я был благодарен больше, чем когда-либо, но я знал, что теперь он настороженно относится ко мне. Но мог ли я винить его? Я ведь сказал ему, что потенциально мог кого-то убить, и в целом он воспринял это лучше, чем я мог надеяться. Я потер затылок, пытаясь сообразить, что будет дальше. Должен ли я остаться? Хотел бы он, чтобы я ушел? Учитывая, что Реук был сильно потрясен всем этим, я подумал, что ради него я должен уйти, чтобы он мог оправиться от шока. Я просто надеялся, что он узнает только то, что я ему рассказал. Мне пришлось опустить подробности о том, что сначала я бил Сухёна битой, и о том, как он умолял меня остановиться, потому что тогда Реук действительно подумал бы, что я монстр — всего лишь оболочка того человека, которого он знал. Но вот кем я был сейчас; раковина с такой же поверхностью, просто ожидающая, пока в нее заползет другой краб-отшельник. — Мне нужно идти. Рёук тер пальцами воротник рубашки, выглядя раздавленным. — Ты можешь остаться, если хочешь. Я имею в виду… учитывая то, в каком ты был состоянии, когда пришел сюда, ты думаешь, что с тобой всё будет в порядке? Я глубоко вздохнул и кивнул. — Со мной всё будет в порядке. Я не могу прятаться здесь вечно. — А твои родители? — спросил он, — Что ты им скажешь? Я уставился на свои пальцы ног и почувствовал, как на мои плечи давит еще один груз. — Я скажу им правду, если это понадобится. Реук открыл было рот, чтобы что-то сказать, но остановился на полпути, неодобрительно опустив уголки губ. — Просто, — сказал он, делая паузу, чтобы правильно сказать, — Позвони мне потом, ладно? Я положил руку ему на плечо и притянул его, чтобы обнять, жаждая ощущения человеческой близости. Тепло его рук вокруг меня было похоже на мягкое одеяло, под которым я мог бы спрятаться и забыться. Я отстранился и в последний раз улыбнулся ему, прежде чем уйти домой.***
Я не хотел видеть отца на случай, если он снова захочет на меня накинуться, но мне нужно было побыть одному, где-нибудь в знакомом месте, где я мог бы думать. Я шаркал ногами по асфальту подо мной, опустив голову и следя за своими ногами, шаг за шагом. Простота движения вперёд поразила меня странным образом. Потому что, хотя все и обернулось так, я все равно шел, потому что должен был. Я не мог остановиться и понюхать розы, потому что не знал, как это сделать. Единственное, что я умел делать, это идти и идти по прямой. Я свернул за угол и наткнулся на парк, в котором играл, когда был ребенком. Воспоминания вспыхнули перед моими глазами, когда я огляделся, вспомнив, как я качался на тех самых красных качелях, которые стояли на песке. Я вспомнил, как Ара помогала мне качаться, когда я был маленьким, но как только я стал старше, мы всегда дрались, пытаясь наперегонки добраться до качелей. Трава, которая раньше была мягкой, теперь стала жесткой и коричневой, наполненной палками, орехами, стеклом и другим мусором. Я хотел вернуться в то время, когда мне все давалось так легко, и единственное, за что мне приходилось бороться, это место на качелях, а не первое место в школьном рейтинге. Мне очень хотелось вспомнить, каково это — не волноваться — быть свободным и счастливым, без всякого стресса. В то время, когда я не мог даже помыслить о смерти и не беспокоился о ней. Я подошел ближе к парку, провел рукой по коре большого дуба, который шелушился, оставляя мертвую кору на траве внизу. Я вздрогнул, когда порезал палец о кору, выругался себе под нос и поднес руку к лицу, чтобы хорошенько осмотреть ее. Внезапно из глубины моей груди поднялся первобытный гнев, и я потерял контроль над своими действиями. Все, что я хотел сделать, это причинить себе боль, выпустить свой гнев, чтобы начать уже нормально дышать. Я завел локоть за плечо и ударил изо всех сил, врезавшись костяшками пальцев в кору дерева. Удар моего кулака только еще больше разозлил меня, и я бил по дереву снова и снова, пока мои суставы не стали кровоточить, а кора не отвалилась от ударов. Я тяжело дышал, моя грудь быстро вздымалась и опускалась от гнева, который я не мог успокоить. Я взглянул в сторону и увидел маленького ребенка, смотрящего на меня широко раскрытыми глазами с выражением чистого шока и замешательства. Он обратился к матери за советом, спрашивая, что со мной не так. Мать бросила на меня настороженный взгляд и, подняв ребенка, ушла, оставив меня наедине с моим окровавленным кулаком. Мне хотелось размахивать кулаками и красить стены кровью. Я повернулся лицом к дереву, но на этот раз прислонился к нему, издав глухой смех. Я, конечно, больше не был ребенком, но мне не хватило зрелости, чтобы стать взрослым. Еще не взрослый, но уже и не ребенок, а просто человек, пытающийся идти по жизни. Я глубоко вздохнул и уставился на треснувшую кору, куда бил мой кулак, просто смотрел; не думая, потому что мысли были подобны яду. Я покачал головой и повернулся, покидая парк, наконец, направляясь домой.***
Я осторожно открыл дверь, не желая привлекать внимание отца, чтобы он снова не накричал на меня. К счастью, никто, похоже, не заметил, как я вхожу в дом, поэтому я на цыпочках прокрался в ванную, щелкнув дверью, захлопнувшейся за мной. Я посмотрел на свои суставы, которые теперь горели и болели, кожа на среднем и указательном пальцах лопнула. Я крутил краны раковины до тех пор, пока не полилась теплая вода, а затем замедлил поток до струйки, проводя ею по разбитым костяшкам и шипя от боли. Я смыл грязь и осторожно выковырял осколки коры, закусив губу, чтобы отвлечься. Я смыл кровь и, согнувшись, открыл шкаф и стал искать бинт, чтобы перевязать руку. Я схватил белую повязку левой рукой и стал пытаться забинтовать правую, проклиная себя за то, что повредил руку до такой степени, что даже не мог ею нормально пользоваться. Как я мог пойти в школу в таком виде? Я прижал повязку к щеке, чтобы она не расползлась, и вытащил металлическую клипсу, закрепив повязку. Я осторожно пошевелил пальцами; я не думал, что они сломаны, просто опухли. Я пошёл в свою комнату, к счастью, не видя никаких признаков родителей. Я запер дверь своей спальни и рухнул на кровать, сбросив куртку, и чувствуя, как удобный матрац прогибается подо мной. Я уставился на крышу, не зная, что и думать. Я чувствовал, что должен был что-то сделать, но не знал, что. Мол, я не должен просто продолжать свою жизнь, как она есть, потому что она так резко изменилась за считанные мгновения, но я не знал, что еще делать, кроме как продолжать делать то, что я всегда делал. Казалось, что прошел миллион лет; сюрреалистическое чувство эхом прокатилось по мне. Так много изменилось, но так мало, потому что мир продолжал вращаться, а люди продолжали умирать, рождались дети, люди расходились, снова сходились, ненавидели, любили и жили. Я перевернулся на бок и схватил подушку, прижимая ее к себе, ища утешения. Я хотел позвонить Хичолю и сказать ему, что хочу, чтобы он пришёл ко мне, чтобы он просто был рядом со мной, но он вел себя как придурок и игнорировал меня. К тому же, я ведь рассказал ему про Сонмина… Вероятно, это было ошибкой, не знаю… Я хотел позвонить Реуку, но знал, что ему нужно время, чтобы всё обдумать. А, если подумать, больше у меня действительно никого не было. Конечно, за всю жизнь у меня были друзья, но, кроме Реука, я ни к кому из них не чувствовал привязанности. Больше не было никого, с кем я мог бы поделиться своими мыслями и кто мог бы просто выслушать меня, и сказать мне, что всё будет в порядке. Это был первый раз, когда я почувствовал, как всё одиночество этого мира резко ложится на мои плечи, как черная чума, которая зудела и жгла каждый дюйм счастья, который она забирала. Я был совсем один.