О сигаретах и смоле

      — Ты слушаешь меня, Кюхён?       — Ага-ага.       — Это важно, — вздохнул мой адвокат.       Мои родители, хотя они и не явились — как я догадался, потому что мой отец не позволил моей маме увидеться со мной, — решили нанять мне адвоката в надежде снять с меня обвинения. Они думали, что назначенный судом представитель не в состоянии позаботиться обо мне, так что теперь этот парень был здесь, пытаясь объяснить мне, в каком положении я оказался.       — Они обвиняют тебя в нападении второй степени, употреблении наркотиков, и, к счастью, обвинения в хранении наркотиков очень незначительны, учитывая, что у тебя нашли не так много порошка. Тесты на кокаин оказались чистыми, но у тебя всё равно будут проблемы из-за употребления марихуаны. Мы также можем настаивать на самообороне, учитывая, что он ударил тебя первым. А вот насчёт кокаина… Твой друг, который, как ты утверждал, дал его тебе, похоже, мало что знал об этом…       Я просто хотел уйти. Меня раздражал весь этот адвокатский жаргон. Я хотел домой. Полиция сообщила мне, что я могу оставаться под домашним арестом до суда, не забывая тонко угрожать мне, чтобы я не сбежал, потому что, если я это сделаю, у меня будет вдвое больше неприятностей. Конечно, я хотел спать в своей постели. Хотя я и не хотел видеть отца, но решил, что уйти отсюда было бы идеально, если бы я мог просто запереться в своей комнате.       — Кюхён!       Вздрогнув, я моргнул и снова посмотрел на своего адвоката, который с презрением смотрел на меня поверх своих очков для чтения, висевших на его клювовидном носу. Честно говоря, я думал, что в качестве библиотекаря он выглядел бы лучше. Он издал долгий, протяжный вздох и постучал ручкой по лежащим передо мной бумагам с кучей информации, которую я даже не мог понять.       — Это серьезно, — предупредил он.       — Я знаю.       Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.       — Ты же понимаешь, что можешь попасть в колонию для несовершеннолетних? На три месяца, если повезет. Мы работаем над тем, чтобы всё ограничилось общественными работами и группой по управлению гневом, учитывая, что в твоих записях указано, что ты прилежный и трудолюбивый ученик. Плюс мы учли действия потерпевших. Если нам повезет, родители Сухёна, возможно, захотят снять обвинения, но я, честно говоря, в этом очень сомневаюсь.       Я кивнул.       — Сам Сухён до сих пор не проснулся, поэтому… Его родители будут решать, как далеко они хотят зайти. Ты помнишь, что тебе нужно сделать?       Я принялся загибать пальцы, отвечая:       — Выглядеть раскаявшимся и сожалеющим, притворяться грустным, не сердиться, уважать судью и позволять говорить Вам, когда это возможно.       Он кивнул.       — Хорошо. Значит, ты чему-то научился.       — Послушайте, — сказал я, наклоняясь вперед и складывая руки над столом, — На суде я буду слишком взволнован и не смогу удержать в голове столько информации. Вы же и так знаете, что Вам нужно делать, а мне нужно просто заткнуться и помалкивать, когда к Вам обращаются, верно? Я не пытаюсь быть невежливым, но наш разговор кажется пустой тратой времени.       — Да уж, — пробормотал он себе под нос.       Думаю, можно с уверенностью сказать, что мы не совсем поладили. С того момента, как он вошел в дверь, я понял, что он ненавидит детей. Это было заметно по тому, как он усмехнулся, увидев меня, и по тому, что он выглядел так, словно почуял что-то особенно отвратительное из мусорного бака.       — И что? Могу я уже уйти отсюда?       Он махнул рукой в знак согласия.       — Как хочешь. Главное — запомни дату суда и не забудь свои бумаги.       — Двадцать третье декабря, одиннадцать утра, ровно через две недели, — процитировал я.       Он кивнул и одарил меня натянутой улыбкой, прежде чем я ушел. Офицер полиции, ожидавший в передней части комнаты, провел меня к входу в участок, где мои родители ждали, чтобы забрать меня. После того, как я получил разрешение на родительскую опеку до суда, мой отец неохотно согласился забрать меня из участка, но, вероятно, ему было неловко иметь такого сына, как я, которого задержала полиция еще до того, как ему исполнилось восемнадцать. К счастью, из-за того, что я был несовершеннолетним, не было никаких новостей, где бы моя личность была указана на первой полосе.       Я держал голову опущенной, пока шел к выходу, и страх рос внутри моего живота. Когда мы вошли в главный зал ожидания, я огляделся и увидел, что отец и мама стоят, скрестив руки на груди, и папа выглядит совершенно разъяренным. Я сглотнул от страха, а офицер обменялся с отцом несколькими любезностями, объяснив ему правила моей опеки до суда.       Я посмотрел на маму и сразу понял, что с отцом дела обстоят очень нехорошо — нет, даже просто ужасно. Отец повернулся и схватил меня за предплечье, таща меня за собой и заставляя шипеть от боли. Вероятно, после такого у меня останется синяк. Он вытащил меня наружу и распахнул дверцу своей машины, толкнув меня внутрь, заставив споткнуться. Я выругался себе под нос и потер руку, пристегнув ремень безопасности и настороженно наблюдая за отцом.       Моя мама время от времени бросала на меня испуганные взгляды, как будто точно знала, что он запланировал для меня. Мы ехали домой молча, но я не смел оторвать глаз от затылка отца. Я боялся, что он просто сорвется на полпути, развернется и устроит мне ад, но он ничего не сказал. Однако это только еще больше меня забеспокоило.       Мои руки начали трястись, и мне пришлось сесть на них, чтобы успокоить их, давление нарастало из-за того, что я не знал, что он собирается сделать со мной. Я не знал, как он отреагирует на то, что я натворил.       Мы подьехали к нашему дому, и я судорожно вздохнул. Отец и мама вышли из машины, а я не мог сдвинуться с места. Я был слишком напуган, не зная, что у него на уме. Казалось, он заметил, что я не собираюсь выходить из машины, и его губы недовольно дернулись. Он распахнул дверцу машины и схватил меня за воротник, и я быстро расстегнул ремень безопасности, чтобы он меня не задушил.       Отец втянул меня в дом, его хватка сжалась на моем воротнике, заставив меня немного закашляться. Моя мама плелась позади, подняв руки, как будто хотела что-то сделать, но не знала что. Когда мы вошли внутрь, она закрыла дверь и встала позади моего отца, который всё ещё сжимал рукой мою рубашку. Он толкнул меня спиной к стене, и у меня перехватило дыхание.       Я сделал небольшой шаг вперед, но отец уже поднял руку и ударил меня ладонью по щеке. Моя голова дернулась от сильного удара, и я немного потерял равновесие. Однако, прежде чем я снова смог нормально встать, его ладонь снова ударила меня, и на этот раз я закричал от боли, держась за щеку и глядя на него снизу вверх, слезы жгли глаза от резкого удара по моей щеке. Моя мама теперь держала его за руку, шепча, чтобы он остановился, потому что это ничего не решит.       — Кюхён, милый, иди в свою комнату, — мягко сказала она, посылая мне ободряющую улыбку.       Мой отец развернулся к ней и выпрямил спину, возвышаясь над мамой.       — Никуда он не пойдёт! Он опозорил нашу семью, он получит по заслугам, — прошипел он, обращая на меня свои полные ярости глаза.       Моя мама продолжала держать его за руку, отказываясь отпускать.       — Кюхён, иди, — настаивала она, почти умоляя меня убраться оттуда, пока он не сделал чего-нибудь похуже.       Я послушался её и помчался вверх по лестнице, захлопнув за собой дверь и щелкнув замком. Я стоял там, задыхаясь, моя рука всё ещё лежала на дверной ручке. Я позволил себе на мгновение прийти в себя, затем сделал несколько шагов назад от двери, прислушиваясь к спорам внизу. Я знал, что мой отец будет орать на мою мать, и я знал, что она ничего не скажет; по-прежнему. Она никогда не сопротивлялась ему, но опять же, возможно, это было мудро, я не знаю.       Он просто продолжал кричать, а потом я услышал звук удара и крик боли. Я хотел спуститься туда и помочь маме — я действительно хотел, но я был слишком напуган тем, что отец сделает со мной, когда он в таком состоянии. Я знал, что он никогда не будет так суров с моей матерью, как со мной. Так что, вместо того, чтобы помочь, я попятился назад, пока мои колени не коснулись кровати, и я соскользнул на пол, прислонившись спиной к кровати.       Я свернулся калачиком и закрыл уши, заткнув их большими пальцами, чтобы не слышать; чтобы я мог притвориться, что всё в порядке и мой отец не бьет мою маму внизу.

***

      Примерно через десять минут крики стихли, но моей маме потребовалось еще пятнадцать минут, чтобы перестать плакать. Мне хотелось броситься к ней, обнять и сказать, что всё в порядке, но это ничего не решит. Потому что, если честно, всё было не в порядке, как бы мне ни нравилось притворяться, что всё в порядке. Всё рушилось, и это было ужасно.       В конце концов я встал и немного размял мышцы, потому что от лежания калачиком у меня болела спина и копчик.       Мне нужно было кое-что уточнить у Хичоля — например, кем был этот Ли Хёкдже, и ещё я хотел спросить о том, что он сказал полиции. И главное — что это за «особые обстоятельства»?       Я шарил по карманам в поисках телефона, который они конфисковали у меня при аресте, но вернули прямо перед тем, как мне разрешили вернуться домой. Как только я собирался написать Хичолю и спросить, что происходит, вспыхнуло щекочущее чувство паранойи, и я остановил себя, чтобы ничего не набирать.       Мой телефон был у них почти два дня — что, если они засунули в него жучок? Что, если они следили за всем, что я говорил и делал?       Мое дыхание участилось при этой мысли, и я очень быстро выбросил из головы идею писать сообщения. Может быть, я просто был слишком чувствителен, но я не хотел рисковать.       И ещё, совсем немного, мне просто нужно было услышать его голос.       Я прикусил губу и снова сел на кровать, обдумывая варианты. Я не мог выйти из дома, но Хичоль мог прийти ко мне, верно? Ну, наверное, это тоже было против правил, но мне нужно было кое-что прояснить, чтобы разобраться в происходящем. Мне нужно было немного расслабления и покоя, и только знание правды могло принести мне эту безопасность и душевный покой.       Я набрал номер Хичоля и подождал, пока он возьмет трубку. Прошло семь гудков, прежде чем он решился ответить.       — Что? — отрезал он, — Ты же знаешь, я ненавижу говорить по телефону.       — Ты можешь прийти ко мне? — быстро спросил я, боясь, что он повесит трубку прежде, чем я успею спросить.       С его стороны наступило короткое молчание, прежде чем он вздохнул:       -Да.       Я вздохнул с облегчением.       — Когда придешь — не подходи к парадному входу; подойди с правой стороны дома. Там моя спальня.       Хичоль хмыкнул и повесил трубку, оставив меня слушать гудки.       Я подождал целых десять минут, прежде чем открыть окно и приготовиться к спуску. В детстве я часто так делал, когда приходил Реук. Раньше мы любили так щекотать себе нервы — получая острые ощущения оттого, что забирались в дом и выходили из него через окно.       Я схватился за выступающий подоконник и опустился вниз, чувствуя, как мои ноги приземляются на коробку системы отопления в ванной. Я немного споткнулся и удержал равновесие, прежде чем отпустить уступ и развернуться, спрыгнув с системы отопления на траву, чувствуя, как мои ноги щиплет от удара.       Я немного попрыгал вверх и вниз, пытаясь избавиться от боли в подушечках стопы от неудачного приземления. Я так давно не делал ничего подобного, что приземлился очень неловко. Я прислонился к кирпичной стене и уставился на забор, ожидая, когда придет Хичоль. Через несколько минут мне пришло сообщение.       — Я не перепрыгну через твой чертов забор.       Я раздраженно закатил глаза и посмотрел на забор, который едва доставал до моей головы. На самом деле было не так уж сложно перелезть, так как там торчали болты, на которые можно было встать ногами, а потом перепрыгнуть. Но, опять же, это был нежный цветок — Ким Хичоль, а Хичоль не любил лазить по заборам и вообще делать что-либо в таком духе.       Я буркнул себе под нос и направился к забору. Я уперся одной ногой в торчавший гвоздь, крепко схватился и подтянулся, вздрогнув, когда гвоздь впился в мою босую ногу. Я корил себя за то, что не надел обувь, но опять же, я не думал, что мне придется перелезать через забор. Конечно, я должен был подумать об этом заранее; в конце концов, это был Хичоль. Я скрестил руки на вершине забора и уставился на Хичоля, который стоял там, положив одну руку на бедра, а другой сжимая телефон.       — Я не перелезу, — повторил он, с отвращением скривив губы и глядя на забор.       Вероятно, он не хотел пачкать свои хорошенькие ручки.       — Ну, я не могу выйти, — сказал я ему, терпеливо глядя на него сверху вниз и неторопливо постукивая пальцами по забору.       Мой адвокат сказал мне, что одним из правил нахождения под домашним арестом было то, что я не должен выходить из дома и бродить по округе, если только мне не нужно идти в школу. Кроме того, я просто хотел увидеть, как Хичоль попытается перелезть через забор.       — Так что либо перелезай, либо иди домой.       Рот Хичоля открылся.       — Я не пойду домой. Ты хоть представляешь, как я вспотел, идя сюда? — рявкнул он, поднимая челку и указывая на свой влажный лоб, — Ты это видишь?       Я немного наклонился вперед и, протянув руку, шлепнул его прямо в середину лба. Хичоль отступил назад, выглядя ужасно обиженным и расстроенным.       — Давай быстрее, у меня нога болит, — потребовал я.       — Ты ведь понимаешь, что твой забор грязный, да?       — Ты ведь понимаешь, что мне плевать? — передразнил я, уставившись на него со скучающим выражением лица.       — Кюхён! — заскулил он, глядя на меня своими большими щенячьими глазами. — Я не хочу лезть…       Я пожал плечами и спрыгнул вниз, опершись на забор и подтянув ногу до пояса, осматривая рану на ноге и немного ругаясь себе под нос. Стук в забор напугал меня, и я отскочил от него, снова поставив ногу на траву. Хичоль стучал в забор, пытаясь привлечь мое внимание.       — Эй! Чо Кюхён, клянусь Богом…       Я весело ухмыльнулся, когда Хичоль бормотал мне проклятия через забор. Я скрестил руки на груди и отступил назад, задаваясь вопросом, действительно ли мне придется выйти самому и занести его в свадебном стиле на руках в свой дом.       Хичоль перестал стучать по забору.       — Ладно, — проворчал он.       — Что ладно? — спросил я в недоумении.       Рука Хичоля ухватилась за верхнюю часть забора.       — Я имею в виду, ладно, я перелезу.       Я замер от удивления, наблюдая, как Хичоль подтягивается, выглядя встревоженным и слегка напряженным, и осторожно поднимается над забором, не торопясь, чтобы убедиться, что его одежда не испачкается и не порвëтся.       Он перепрыгнул через меня и оказался на боку, его губы скривились, а взгляд был хмурым.       Он провел руками по своей рубашке, разглаживая складки, прежде чем посмотреть на меня.       — Прекрати это… — сказал он, указывая на меня, — Хватит так смотреть.       Я даже не понял, что таращусь. Однако я захлопнул челюсть и несколько раз моргнул, чувствуя себя странно тронутым тем, что Хичоль ради меня перелез через забор.       — Итак, — начал он, оглядывая меня с ног до головы, — Почему ты хотел, чтобы я пришел?       Я подошел к стене своего дома и сел на траву, прислонившись спиной к крашеным кирпичам.       — Я просто хотел спросить у тебя кое-что о допросе и всё такое. Просто я хочу, чтобы всё прояснилось до того, как я пойду в суд, наверное, — сказал я, похлопывая по траве рядом с собой, призывая его сесть.       — Значит будет суд? — спросил он, разглядывая траву так, словно это был таракан посреди узкого коридора.       Я посмеялся над его нежеланием садиться на траву.       — Будет. Ваше Высочество желает присесть? — усмехнулся я, скрестив ноги и похлопав себя по бедру.       Глаз Хичоля дернулся. Он уставился на меня с поджатыми губами, но в конце концов подошел ко мне и посмотрел сверху вниз.       — Я сяду, но только потому, что устал, ясно? Мне потребовалось пятнадцать чертовых минут, чтобы добраться сюда.       Я посмеялся над ним, и он сел ко мне на колени. Я обвил руками его талию, не задумываясь, прижимая его к своей груди. Это было так правильно и естественно… Только держа его вот так, я понял, насколько Хичоль на самом деле был хрупким.       Если бы вы когда-нибудь услышали, как он говорит, вы бы подумали, что он огромный с большущими мышцами и пистолетом в заднем кармане, но он был действительно хрупким и очень изящным. Эта мысль заставила меня улыбнуться.       — По-видимому, ты сказал полицейскому, что был со мной и каким-то другим парнем, Хёк-что-то, — размышлял я, положив подбородок на плечо Хичоля.       Хичоль играл с моими пальцами, сгибая их назад, а затем отпуская, заставляя их хлопать себя по животу.       — О, это настоящее имя Ынхёка.       — Почему у него вымышленное имя?       — Хëкдже… У него много неприятностей. Что ж, ты его видел, так что можешь себе это представить. Поэтому, время от времени, он просто меняет себе имя, так как это спасает его от разоблачения со стороны копов и тому подобного всякий раз, когда кто-то пытается его сдать.       Я что-то понимающе промычал, бормоча «Это имеет смысл» в шею Хичоля. Он слегка вздрогнул от прикосновения моего дыхания.       Я дразняще сжал его бок, и он подпрыгнул у меня на коленях, отбивая мою руку.       — Меня интересует еще кое-что.       Хичоль снова наклонился ко мне, расслабляясь.       — Что?       — Когда я разговаривал с этим парнем, офицером Кимом, он сказал, что они не будут привлекать тебя к ответственности за сокрытие информации из-за каких-то особых обстоятельств или чего-то в этом роде.       Я почувствовал, как он отстранился от меня, его спина выпрямилась, а мышцы напряглись.       — Он это сказал? — двусмысленно спросил он, глядя перед собой, словно пытаясь игнорировать моё присутствие.       — Что это такое? Обстоятельства, которые он имел в виду?       Он ничего не сказал. Вместо этого он играл пальцами с краем своих красных узких джинсов. Я вздохнул и покачал головой. Попытка получить ответы от Хичоля была похожа на попытку открыть запертую дверь, не имея ключа.       — Ладно, неважно, расслабься, — гораздо легче было заставить Хичоля говорить, когда он был в состоянии алкогольного опьянения, так что я решил просто сменить тему, — Так… Теперь ты в порядке? Может ты не знаешь, но ты выглядел очень подавлено.       — В порядке, — просто сказал он, избегая зрительного контакта, явно пытаясь не говорить на эту конкретную тему. Тем не менее, почти каждая тема, касающаяся Хичоля, была неприемлемой. Хотя казалось, что его печаль и ситуация с полицией шли рука об руку, судя по тому, как он реагировал на обе темы.       Наступило долгое молчание, прежде чем Хичоль спросил:       — Так какой диагноз, док? Что они собираются с тобой делать?       — Ну, знаешь, сначала будет суд, а потом… Думаю, всё действительно зависит от того, что произойдет. Но мой адвокат говорил что-то насчёт тюрьмы для несовершеннолетних.       — Серьёзно, тюрьма?       — Да. Он сказал: «три месяца, если повезет». Но Сухëн ударил меня первым, так что я могу получить некоторые послабления — если в суде сочтут это самообороной. Но, поскольку я использовал биту и все такое…       — Вот дерьмо…       — А знаешь, что ещё хуже? Мне ещё нужно ходить в школу. Я должен быть очаровательным образцовым учеником следующие две недели, — проворчал я, ковыряя траву слева от себя.       Я ненавидел мысль о том, что мне придется вернуться к прежнему себе. Просыпайся, иди в школу, учись, спи. Это было так… монотонно и бессмысленно. Мне не к чему было стремиться — у меня не было мечты, и уж точно я не хотел быть юристом. Так ради чего я работал до смерти, ради счастья моего отца?       Раньше я так старался для кого-то, кому было все равно, кто бил меня и даже мою маму. И теперь, когда мне предъявили обвинения, это всегда будет в моих записях. Разумные люди не нанимали преступников. Я имею в виду, если бы я управлял бизнесом, преступник был бы последним человеком, которого я хотел бы нанять. Так что мое будущее исчезло, вот так.       Зачем я вообще жил? Я задавал себе этот вопрос тысячи раз с тех пор, как был ребёнком.       «Почему я живу — есть ли цель?». Но по сей день у меня всё ещё не было ответа.       Я жил, но не потому, что хотел. Я просто жил, потому что был слишком труслив, чтобы умереть. Пустая сущность, бездушная, без причины и цели, просто… существующая, потому что я родился, вот и всё. Люди тратили всю свою жизнь, пытаясь во всём этом разобраться. Они искали эту причину, что-то, что придало бы смысл их жизни, но на самом деле ничего не было, и они проводили всю свою жизнь в поисках чего-то, чего даже не существовало. Мне было их жалко, правда. Если бы у людей действительно хватало мужества убить себя, их бы осталось немного.       У моей жизни не было цели, как и у жизни Хичоля или, скажем, Сухëна. Не было никакой причины, чтобы всё произошло именно так — это просто произошло. Причины, цель, карма; ни что из них не имело значения.       Что-то случается, что-то идет не так, но мы идем дальше.       — Эй, Хичоль, — сказал я, задумчиво глядя в небо, — Как ты думаешь, Сухён получил то, что заслужил?       Хичоль взял меня за руку и я переплел его пальцы с моими.       — Да, ты поступил правильно, Кю. Око за око, зуб за зуб.       — Но Тэй мёртв, а Сухëн — нет.       Хичоль повернулся и вытянул шею так, чтобы посмотреть мне в глаза.       — Может быть, жить с угрызениями совести хуже, чем умереть, — пробормотал он, сжав губы в жесткую линию и нахмурив брови, как будто ему на ладонь рухнула вся мирская грязь и застряла под ногтями.       Он знал.       — Иногда жить тяжелее.