***
Я не мог найти причину, чтобы встать с постели. У меня не было мотивации что-либо делать. Я задавался вопросом, на что была похожа депрессия; холодно, одиноко и больно. Я вздрогнул, когда дверь загремела, заставив меня подпрыгнуть и удариться головой о стену позади меня. Мои глаза немного слезились, и я успокаивающе потер затылок, глядя на дверь. — Кюхён! Я вздохнул. Это снова был мой отец, и сейчас мне было наплевать на него. — Уроки начнутся через двадцать минут. Ты успеешь, если выйдешь прямо сейчас. Я закатил глаза, хотя он ничего не видел, и подтянул колени к груди, упершись в них подбородком. Наступила тишина, и я думал, что он ушёл, пока он снова не заговорил, но на этот раз его голос был намного мягче. — Иди в школу, — сказал он, дверь приглушила его голос, но теперь в его голосе не было никакой резкости. Он как будто пытался убедить меня, а не кричать на меня. Я уставился на дверь в полном замешательстве, сцепив руки, гадая, не было ли это какой-то уловкой, чтобы выманить меня. — Кюхён, — попытался он снова, его голос все еще был мягок. Я ничего не ответил, и через мгновение он вздохнул и ушел, ничего не сказав. Я мог ошибаться, но мне показалось, что на мгновение ему стало всё равно. У меня не было времени подумать об этом, так как зазвонил мой телефон. Я посмотрел на экран и нахмурился в замешательстве, увидев имя моей сестры, Чо Ара, мигающее на экране. Мы не разговаривали почти два года. Я принял звонок и поднес трубку к уху, неуверенно произнеся: — Алло? — Кюхён, — выдохнула она, — Прошло много времени… — Д-да, — я встал с кровати и начал ходить взад и вперед по комнате, чувствуя себя немного нервным, когда разговаривал с ней. — Слушай, я слышала о том, что скоро суд. Мама позвонила мне прошлой ночью и рассказала мне всё, так что я просто… Я захотела позвонить, понимаешь? Я просто хотела узнать, как дела, как ты? Я улыбнулся знакомому голосу сестры и, наконец, понял, как сильно скучаю по ней и хочу, чтобы она снова вернулась домой. — Пока всё в порядке. Думаю, после суда всё узнаю, как пойдут дела, но… пока все в порядке. — А как папа? Я вздохнул: — Как всегда… — Послушай, Кюхён, после того, как все эти судебные дела закончатся, можешь переехать ко мне, если захочешь. Не уверена, что папа пустит тебя домой, — уныло сказала Ара. — Да, я подумаю об этом, — мы оба замолчали на мгновение, и неловкость между нами росла, — Ну, эмм, как поживает твоя скрипка? — Хорошо, — чирикнула она, — Я делаю то, что хочу… Кю, ты же понимаешь, что ты тоже так можешь. Я фыркнул. Опять начинается одно и то же… — Серьезно, — произнесла она, — Мы оба знаем, что ты не хочешь быть адвокатом. Тебе не обязательно делать так, как говорит папа, ты просто будешь несчастным. Я вспомнил, как Реук говорил мне то же самое. Вокруг меня было столько людей, говорящих мне, что я должен делать это, я не должен делать это, я должен действовать так, а не так… У меня кружилась голова от гнева. Я не хотел подчиняться ни чьим приказам, но все так стремились их отдавать. Я сам знал, что мне не нужно делать то, что говорит отец, но так было проще. Пытаться исполнить свои собственные мечты было труднее, чем исполнять чужие, потому что если бы у меня ничего не вышло — это была бы настоящая трагедия. Вся моя жизнь рухнула бы и сгорела, потому что я вложил бы в свою мечту все, что у меня было бы. Так что так было проще, но я не смогу стать юристом в любом случае после всего произошедшего. Какой здравомыслящий человек нанял бы преступника для своей защиты? — Я знаю, — отрезал я, — Извини, но мне нужно идти. Я повесил трубку прежде, чем она успела ответить. Мое раздражение и гнев снова вспыхнули, и мне захотелось что-нибудь побить, а лучше — кого-нибудь. Я больше не мог сдерживать свои эмоции, да и не чувствовал в этом необходимости. Я не оправдал ожиданий своих родителей. Я всех разочаровал. Я больше не был милым маленьким мальчиком-почетным учеником, которым я был раньше, и который возглавлял рейтинг учеников в своей школе. Я не следовал правилам, прогуливал занятия, даже мог не поступить в университет. Теперь я был… Я был… Никем.***
Говорят, что за всем плохим всегда следует что-то хорошее, и что за каждой дождевой тучей приходит радуга и солнечный свет… или что-то в этом роде. Но когда я стоял перед зеркалом, поправляя галстук и готовясь к суду, эти слова казались бессмысленными. Подобные слова предназначались только для тех, кто переживал расставание, разрыв отношений, измену и тому подобное. Но их жизнь будет продолжаться, и появится их прекрасная радуга. Но для меня это было бы не так. Меня ничего не ждало. Моя мама подошла ко мне сзади и развернула меня. Она потянула мой галстук и поправила его, поправила воротник и отряхнула мою рубашку, убедившись, что всё в порядке. Она улыбнулась мне и отряхнула мне плечи, пытаясь казаться сильной, но по легкому покраснению её глаз и нахмуренным бровям я мог сказать, что она была совсем не спокойна. — Пора идти, — прошептала она, будто не желая произносить эти слова вслух. Я кивнул и последовал за ней, мои шаги казались тяжёлыми; мои ноги с трудом двигались вперёд. Моя мама открыла для меня дверцу машины и положила руку мне на спину, когда я пригнулся и сел позади отца. Он посмотрел на меня через зеркало, но через несколько мгновений снова отвёл взгляд, завел машину и начал отъезжать. Я смотрел в окно, чувствуя ностальгию, наблюдая, как знакомый район остаётся позади. Это было место, где я провел свои подростковые годы и, вполне возможно, место, в которое я больше не вернусь. Мы приехали в суд раньше, чем требовалось. Я беспокоился о том, что люди будут фотографировать меня, но мой адвокат сказал мне, что, поскольку я несовершеннолетний, они не могут публиковать фотографии. Хотя я заставил своих родителей надеть шляпы, чтобы скрыть свои личности. Я знал, что мой отец вообще не хотел быть здесь, и если бы его сфотографировали и опубликовали, кто знает, как бы он отреагировал. Хотя, как обычно, он, скорее всего, сорвал бы злость на мне. Я поднялся по цементным ступеням ко входу в мраморное здание, опустив голову. Мама шла впереди, а отец плелся сзади. Раздвижные двери открылись для нас, и мы вошли в величественное здание. Полы были блестящими и выглядели так, будто на них можно поскользнуться. Журнальные столики и черные кожаные диваны были разбросаны по вестибюлю, а несколько мужчин и женщин в деловой одежде сидели и потягивали напитки или читали какие-то бумаги. Я чувствовал себя совершенно неуместно в своем слегка великоватом костюме и поношенных туфлях. Моя мама подошла к стойке администратора и немного поболтала с ней, узнав номер зала суда и как туда добраться. Она вернулась и схватила меня за руку, идя в ногу со мной. В обычных обстоятельствах я мог бы чувствовать себя смущенным, но сейчас мне нужно было максимальное утешение. Мы бродили по коридорам, пока не достигли двух больших темных деревянных дверей с надписью «зал суда 7» золотыми буквами. Я огляделся и увидел своего адвоката, сидящего на скамейке всего в нескольких метрах от меня. Он тоже заметил меня и встал, улыбаясь моей семье. Он пожал руки моему отцу и матери, потом повернулся ко мне. — Я хотел бы поговорить, прежде чем мы войдем, — сказал он, глядя на меня поверх очков-полумесяцев. Я сухо кивнул и последовал за ним, пока мы не оказались за пределами слышимости моих родителей. — Ты помнишь всё, что я тебе говорил? — Да-да. Раскаивайся, не улыбайся, говори правду и не проявляй неуважения, — процитировал я, услышав эти слова больше раз, чем мог сосчитать. — И позволь мне говорить, если они специально не спросят тебя, — проинструктировал он, — Мы настаиваем на самообороне, но это может быть немного сложно, учитывая, что у тебя было оружие, а у него нет. Но я рассчитываю, что тебя посадят на срок от трех до шести месяцев, не больше. Внезапно я почувствовал, как в моей груди нарастает гораздо большее волнение. Тревога, которая ранее дремала, проснулась и ударила меня в полную силу, заставив мое сердце биться чаще, а руки дрожать. И тогда, в тот момент, меня действительно поразило то, что может мне грозить. Я уже знал, каковы могут быть последствия, но когда я был дома, в безопасности в своей постели, яне воспринимал это всерьёз. Я мог попасть в тюрьму. Я потер руки и покрутил большими пальцами, совершенно напуганный тем, что будет происходить в зале суда. — Пора идти, — сказал мой адвокат, глядя на часы, с большим черным портфелем в руке, в котором хранилась судьба моего будущего. Оставалось только надеяться, что этот адвокат чертовски хорош. Зал суда был точно таким же, как я видел по телевизору. Там были скамьи, выстроенные в ряд, затем небольшая площадка, отгороженная спереди, для судьи, подсудимого, потерпевшего и присяжных. Я последовал за своим адвокатом, миновал ворота, копируя его поклон судье, затем стороне обвинения. Я опустил голову и смотрел только в пол, не желая видеть семью Сухёна. Они, наверное, ненавидели меня больше, чем кого-либо ещё в этом мире, но мог ли я винить их? Родители всегда бросались на защиту своих детей, не задавая вопросов. Но мне было интересно, что бы они подумали, если бы узнали все о том, что Сухён делал с людьми, которые ему не нравились. Черт, может быть, они даже знали и потворствовали этому; может быть, они были такими же, как он. Я сидел рядом со своим адвокатом на скамейке и смотрел, как он достает различные файлы и документы, все с этикетками и пометками, сделанными поверх них. Я подергивал ногами, пытаясь избавиться от бушующего адреналина в моих венах. Это была ситуация «выиграй или проиграй», и если я хотел иметь достойную жизнь в будущем, я должен был выиграть. Я взглянул в сторону семьи Сухёна, глядя на их адвоката и человека, сидевшего рядом, который, как я предположил, был отцом Сухёна. Поскольку Сухён всё ещё не очнулся, они не могли получить от него официального заявления, но и не могли ждать. Насколько они знали, он мог никогда не проснуться. Судья ударил молотком, заставив всех, кто наблюдал за судом, замолчать. Я хотел оглянуться и найти своих родителей в толпе, но не мог, потому что боялся того, что они думают обо мне. — Подсудимый, встать, — приказал судья своим монотонным голосом. Я встал, шатаясь, и скрестил руки перед собой. — Имя. — Чо Кюхён, — мой адвокат толкнул меня ногой под столом, — сэр. Он кивнул и поиграл со своими очками, просматривая какие-то документы на своем столе. — Пожалуйста, садитесь. Он сделал то же самое с другой стороны, и когда мистер Чхве встал, он посмотрел на меня. Его взгляд заставил меня почувствовать себя так, словно меня ударили раскаленным ножом, и мой желудок болезненно скрутило. Я быстро отвел взгляд и опустил голову, глядя на свои колени. Остальная часть судебного заседания прошла как в тумане — обменялись тысячами слов, смысл которых я едва мог понять. — Обвинения против моего клиента… -Самооборона… — Возражение! У меня кружилась голова, и всё, что я хотел сделать, это отползти и сделать вид, что меня не существует. По указанию моего адвоката, я говорил только тогда, когда со мной разговаривали. Самое большее, что мне нужно было сделать, это рассказать свою версию истории, в то время как адвокат другой стороны выпытывал у меня информацию, пытаясь заставить меня оступиться и сказать какую-нибудь глупость. Мне пришлось сжать кулаки по бокам, чтобы не схватить его за воротник. Суд подходил к концу, и мой адвокат выглядел взволнованным, и я сразу понял, что шансы на то, что я получу какие-то поблажки, были очень малы. Я даже не мог мечтать о том, чтобы не попасть в тюрьму. Даже если бы я попал в тюрьму для несовершеннолетних и был бы там одним из самых взрослых, я всё равно был бы в ужасе. Жюри попросили проголосовать, и я умоляюще посмотрел на них, надеясь, что кто-нибудь сжалится надо мной. — Присяжные приняли решение? — спросил судья, глядя на них. Посередине стояла женщина, вся в черном. — Присяжные признают подсудимого… — я затаил дыхание, — виновным. Дыхание, которое я сдерживал, вырвалось наружу, и мои плечи беспомощно опустились. — Я согласен с присяжными. Чо Кюхён будет приговорен к шести месяцам заключения в колонии для несовершеннолетних и будет участвовать в общественных работах, а также обязательной терапии по управлению гневом. Он ударил молотком, сигнализируя об окончании судебного процесса. — Вот и всё. Я действительно не знал, что я должен был чувствовать, но когда он выносил мне приговор, я ничего не чувствовал. Я уже смирился с жизнью в небытии. Неужели это случилось? Была ли моя жизнь такой ничтожной? Неужели так просто одной фразой можно лишить кого-то будущего? Я не хотел двигаться. Я не хотел никого видеть. Я хотел побыть один — я хотел вернуться домой. Но вы никогда не сможете получить то, что хотите. Ко мне подошли двое офицеров и сковали мне руки за спиной, я всё ещё был в оцепенении, и все это казалось сюрреалистичным. Как будто я застрял в каком-то другом измерении, как будто я просто наблюдал за этим с экрана. Но металлические наручники, впившиеся в мои запястья, говорили об обратном. Я даже не мог смотреть на своих родителей. Одна нога за другой, я выполз наружу, сел в машину, уставился на свои наручники; все пронеслось как в кино. Мелькание, выцветшие сцены, разговоры, ничего. — Выйти из машины, — приказал офицер. Я позволил им провести меня к тому, что я принял за административный офис. Один офицер подошел к столу, а другой держался за мой бицепс, слегка впиваясь пальцами. Я стоял, осматривая окрестности. Я выглянул в окно и увидел высокие заборы с колючей проволокой наверху, высохшую траву и красивые предупреждающие знаки, расклеенные вокруг. Я слышал, как дама назвала номер моей комнаты, 57. Офицер расширил глаза. — Он с Итуком? Я думал, что Тук не должен жить в одной комнате с другими заключёнными… Она нервно пожала плечами, и я сглотнул. Если они звали его таким прозвищем и все его знали, значит, он уже давно здесь. Офицер потер затылок, затем повернулся ко мне, подзывая к себе. Он провел меня по коридорам, и по мере того, как я продвигался дальше по зданию, стены уже не были заманчиво выкрашены, а на полу не было удобного ковра. Все было уродливой смесью серого и желтого, как будто они пытались внести в это место какой-то цвет, но вместо этого только делали здание более отвратительным. Мы прошли мимо нескольких камер, некоторые из которых были пусты, в других люди смотрели на меня так, словно я был куском мяса, брошенным в логово льва. Я смотрел на номера над камерами, пока мы не дошли до моей, номер 57. Охранник отпер дверь и впустил меня внутрь. В комнате был небольшой металлический туалет, выцветший зеленый стол со стулом и двухъярусная кровать с левой стороны. На нижней полке сидел мужчина и читал книгу, скрестив ноги. — Тук, это твой новый сокамерник. Итук сел и секунду смотрел на меня, его брови были опущены в легком раздражении. У него были прямые светло-песочные волосы, идеально зачесанные набок. Я заметил, что у него на щеке появилась небольшая ямочка, когда он улыбнулся нам, и на мгновение подумал, что он не так плох, как я ожидал. Но мои мысли изменились, когда он посмотрел мне в глаза, и я увидел что-то холодное, мертвое и застывшее в том, как он смотрел на меня. От его взгляда мурашки побежали по моему позвоночнику. Он протянул руку и так мило улыбнулся, что это напугало меня до чертиков. — Итук, — сказал он ровным и сладким голосом. Я взял его за руку и поклонился — я даже не был уверен, был ли он старше меня, но что-то в этой ситуации заставило меня подумать, что я должен поклониться ему. — Я Кюхён. Он оглядел меня с ног до головы, оценивая. — За что ты здесь? — Покушение на убийство и хранение наркотиков, — ответил я так быстро, что даже сам удивился. — Да неужели? — сказал он, ухмыляясь. Он был ниже меня ростом, но я чувствовал себя насекомым. Офицер позади меня вздохнул. — Тук, веди себя прилично. И, новенький, вот твоя одежда. Он бросил мне пару оранжевых брюк и подходящую оранжевую рубашку и джемпер. Итук похлопал меня по шее и ухмыльнулся. — Переодевайся, хорошо? Я здесь о тебе позабочусь. Это будут долгие шесть месяцев…