Сказ о чёрной маске и начале Российской империи

Наступил май, который в этом году оказался на удивление тёплым и даже жарким. Весь день в воздухе витала некая тяжесть и духота, люди ходили сонные и вялые. Даже Пётр Алексеевич не устраивал потешных сражений. Вместо этого он круглые сутки сидел у Лефорта, иногда выходя на Яузу, чтобы искупаться. Привычные Кукуйские гулянки стали проводиться реже — люди и так еле двигались. Тихо везде было, непривычно. И в душе тихо, от Софки давно никаких вестей не поступало, значит и в Москве народ чувствует себя сухим и полуживым. Во всём мире, в каждом человеке — тихо. Но не подозревал царевич, что в такой тишине была одна душа, не находящая себе покоя... Алексашка. Вот уже месяц Алексашка себе места не находил. Когда дрались в лесу со стрельцами сердце так и рвалось от страха за Петра. Почему-то Сашке с каждым днём было всё сложнее оставаться спокойным, он будто стал таким же осторожным как сам Пётр. Никому не доверял, все приказы об охране Преображенского сам перепроверял тайком, вдруг что упустили? И с каждым днём Александр Данилович всё яснее понимал, что скоро сойдёт с ума, сидя каждый вечер у изголовья кровати Петра и стараясь себя убедить... "– Я просто волнуюсь за жизнь друга, он мне как брат, вот я и стремлюсь его оберегать, простое беспокойство из-за Софки, туманного всадника, прочих недругов и ничего более..." Каждый день Сашка ходил такой как обычно: хитрый взгляд (то и дело цепляющийся за Петра), улыбка неугомонной бестии всё так же сияет на довольной роже. Но вечером, когда Пётр засыпал, Алексашка сникал, глаза тускнели будто увядшие васильки. Так он мог просидеть час иль два, потом голова начинала падать на грудь и он ложился спать с таким же несчастным видом. Всё было бы ничего — мысли, они ведь только в голове. Но Сашка знал как много может сказать за человека один лишь взгляд и старался за собой следить. Каждый день начинал становиться адом для Алексашки, который всегда любил свою жизнь такой, какая она есть. Каждая Кукуйская гулянка от простого пьянства переходила в слежку за Анхен Монс, а слежку сопровождали судорожные мысли: "– Перестань на неё так смотреть, а? Не твоё дело что там у них происходит!" Но он не мог прекратить следить, теперь и Анна стала объектом всевозможных подозрений. Мало ли, каким путём могут яд подсунуть? Один только Франц Яковлевич остался в глазах Меншикова надёжным человеком и верным другом Петра. И вот, когда от жары стала идти кругом голова, Сашка отчаялся хоть как-то прекратить весь произвол, творящийся у него в голове. Когда есть дело — мысли отходят на задний план, а тут лежишь где-нибудь в тени и маешься. Пётр Алексашку никуда не посылает, жалеет, вестимо, по такой-то жаре. Но вот Сашке, несмотря на всё его стремление быть постоянно подле МинХерца, это не в радость... В один из таких жарких дней Алексашка решил сам для себя понять одну простую на первый взгляд вещь. Почему он засматривается на Петра? Почему вдруг слово "любовь" стало как-то ближе? Ведь ему, Сашке, всегда казались нелепыми и смешными россказни какого-нибудь несчастного влюблённого иноземца о святой любви, а теперь у него самого сердце бешено колотится от одних только "мыслей". Пётр сидит под деревом на берегу Яузы, Лефорт рассказывает об иноземном кораблестроении. Алексашка сидит тут же, но рассказ Франца его мало интересует... Царевич достаёт трубку и вполне умело её раскуривает. Самые простые движения рук непроизвольно притягивают взгляд Сашки и тот, отвлекаясь от своих дум, незаметно переводит взгляд, стараясь не поворачивать голову. Вроде бы Пётр просто курит, но именно в такие моменты Алексашке почему-то хорошо, в голове становится пусто и спокойно. В конце-концов он перестал отрицать происходящее. Он любит. Пусть это грех, пусть теперь ему будет труднее жить с этим чувством, но он любит и ничего с этим поделать не может, да и не хочет. Впервые в жизни Сашке так плохо и хорошо одновременно. И тогда он понял, что любит Петра не потому что он царевич, не по какой-либо другой причине, связанной с царством. Он его любит и ценит за те простые вещи, которые тот так необыкновенно делает... Ведь как МинХерц смеётся, говорит, да даже курит! Всё это у него как-то по-особенному, так, как может только он. Но ведь это грех! Такое даже допускать в голову свою дурную нельзя! Алексашке редко когда становилось по-настоящему страшно, но теперь его страшили собственные мысли и рассуждения.