Огни на поле

      Я положил его в ванну, Мафую ни разу не открыл глаз, лишь по дергающимся от дыхания бокам я понимал, что он еще жив. Аккуратно я стал промывать раны. Я знал, что ему больно в любом случае, но все равно весь сжимался и отдергивал руку, когда он внезапно начинал скулить.       Он весь был в укусах и царапинах, кровь из раны на шее непрестанно сочилась, как я ее ни зажимал, ухо было разорвано. Я не видел самой драки, но я понимал, что он действительно был готов умереть. И умирает!       Я аккуратно достал его из ванны и попытался усадить, чтобы хоть как-нибудь забинтовать, но лапы у него все время расползались, он то и дело заваливался. Кое-как я смог прислонить его тушу к колену, положив его мордочку на свое плечо. Только я поднял руки, чтобы начать его бинтовать, как его тело отяжелело и возросло — он стал человеком. С замирающим сердцем я приподнял его голову. Он очнулся! Слабо мутным взглядом смотрел перед собой, со свистом дышал, но был в сознании.       Я прислонил голову к нему и слегка потерся. Нельзя было плакать, но я так боялся, что понял, что он сейчас почувствует, как моя грудь судорожно сокращается.       — Прости… Прости, что так долго… не прощал тебя и мучил, — я обхватил его руками.       — Рицука, — я не видел его лица, но мне кажется, что он улыбался.       Теперь его раны были еще более жуткими. От уха осталась какая-то изуродованная половина, а от крови, которая продолжала идти из шеи, моя одежда пропиталась и все настойчивее пахла железом. Как умел, я замотал его бинтами и марлей, он все время молчал, даже, когда было слишком больно, а я понимал, что у такого криворукого, как я, этого было не избежать.       Я взял его на руки и понес в комнату, он уткнулся мне в окровавленный ворот и затих. Лишь когда я попытался его переложить на диван, он заволновался и отчаянно обхватил меня дрожащими руками.       — Тебе же неудобно, — от того, как он хватался, мне стало еще хуже, он всю неделю точно так же хватался за меня, но я его игнорировал       — Не надо.       Я откинулся на спинку дивана. Мафую, как мог, пристроился, свернувшись у меня на груди. Мне были видны его ноги и хвост и царапины на них, которые я не стал сейчас обрабатывать, потому что они были слишком незначительными в сравнении с тем, что творилось с его горлом. Он весь дрожал, даже несмотря на то, что я его укрыл, дышал, казалось, редко, наверное, от боли.       Он то дремал, то ненадолго приходил в себя и тут же испуганно начинал ластиться ко мне, словно я мог уйти от него, пока он спал.       Сам не замечая, я стал что-то напевать. То ли несвязные звуки, то ли давно забытая колыбельная, то ли для своего спокойствия, то ли для покоя Мафую.       К ночи у него начался жар, я ощущал, как он на моих же руках тает. Я был в панике: что делать?! В городе не было даже ветклиники, в которую в отчаянии я даже осмелился бы отнести кицунэ, люди неизвестно как отнесутся к Мафую, который в этом состоянии обращался то в лису, то в человека и не мог спрятать ушей и хвоста. Он так умрет у меня, я не вынесу этого, я виноват в этом! Я был жаден и горд!       Единственное, что мне оставалось обратиться за помощью к его семье. Я отдам все: жизнь, душу, судьбу — пусть только спасут его. Я не знал, как их найти и где, но лучше хотя бы попытаться, чем смотреть и слышать, как он в беспамятстве начинает звать меня.       Быстро одев его, я аккуратно взял его. От страха он выказал легкое сопротивление, но успокоился, стоило мне позвать его и поднести свое лицо к нему.       В темноте, словно у самого был бредовый жар, я вошел в лес и вслепую пошел вглубь. То ли от ухудшения, то ли от обилия запахов Мафую занервничал сильнее: стал поскуливать, перебирать руками и впиваться когтями в меня. Я вновь стал мычать песню, которая в горле провела у меня весь день.       Руки отваливались от веса Сато, мне было страшно, но останавливаться я боялся, словно от этого могла потеряться последняя надежда. Но отчаяние все сильнее охватывало меня. Мне начинало казаться, что я зря вышел ночью в лес, что останься мы дома и состояние Мафую непременно стало бы лучше, что я загубил его именно своими истерическими действиями.       — Прошу, кто-нибудь… Айко, Джанко, Харуко, господин Сато! — тихо, дрожа от холода и страха проговорил я. — Я отдам все, чем интересен!       В этот момент из-за дерева вышли четыре лисицы с горящими, казалось, живыми огнями глазами. В самом крупном я угадал Сато Фубуки.