Цугцванг

                    Организацией спального места для Микасы Леви решает заняться с раннего утра. Когда, выйдя в гостиную, видит её, скрюченную на полу в спальном мешке. Она, конечно, не стеклянная, и не в таких условиях спать приходилось, но впереди целый год, это будет слишком жестоко. Стараясь не шуметь, Леви выходит на улицу, тихо прикрыв за собой скрипнувшую дверь. Надо смазать.       Вода в колодце ледяная, дыхание невольно перехватывает, когда по спине и груди ползут капли. Фыркнув, Леви ерошит намокшие волосы и глубоко вдыхает смолянистый воздух. Хорошо здесь, этого не отнять. Лес обступает со всех сторон, туман стелется между корней, солнце только-только начало вставать, и с веток капает. Набрав полное ведро воды, Леви осторожно несёт его в дом и, едва открыв дверь, сталкивается с Микасой. Вода плещет на пол и на её босые ноги.       — Простите. — Микаса моментально отскакивает, словно ошпарилась.       Леви ничего не говорит. Молча заносит ведро и возвращается с тряпкой. Микасы уже нет — плещется во дворе. Надо место под нужник найти, в старый заходить противно.       Чайник уже шумит на плите, когда Микаса возвращается. Волосы всклокочены, щёки раскраснелись, глаза горят. Она ловко сворачивает спальный мешок, оглядывается, раздумывая, куда его деть.       — Здесь есть чердак, — говорит Леви, заставляя вздрогнуть всем телом. Серьёзно, она слишком напряжена для такого замечательного утра. И смотрит снова настороженно.       — Чердак, — повторяет Леви, поднимая глаза к потолку. — Может, найдём там что-нибудь, чтобы соорудить тебе кровать. Если нет, придётся в город ехать.       До города пять часов, то ещё удовольствие: просто так туда-сюда кататься.       — Садись завтракать, — зовёт он, исподлобья наблюдая за ней. Так и стоит посреди комнаты, с мешком в руках. Растерянная. Запихнув начинающее расти раздражение как можно глубже, Леви повторяет: — Аккерман, садись есть. Потом изучим чердак.       — Да, капитан, — тут же откликается она, кладя мешок в кресло. Неловко опускается на стул, избегает на него смотреть, нервно теребит кончик шарфа — когда только повязать успела? Хрен с ней, с тряпкой, если ей так спокойнее, пусть будет.       — Послушай, — начинает он, нарезая холодное мясо на ровные тонкие кусочки, — тебе надо успокоиться. Я серьёзно — иначе никаких нервов на этот год не хватит. Моих, между прочим, тоже.       Микаса кивает, пряча лицо под упавшими волосами. Раздражение поднимается резко, как пена у пива, и выплёскивается в короткое:       — Перестань.       — А? — Микаса резко вскидывает голову, широко распахивает глаза.       — Перестань шарахаться от меня и ждать подвоха. Если тебе так будет проще: это приказ.       Да уж, слово «приказ» явно было нелишним: Микаса моментально подбирается, выпрямляет спину и наконец смотрит на него с привычной уверенностью. Идеальный солдат, у которого субординация и подчинение в крови. Леви думает, что так будет проще, гораздо проще — он командует, она выполняет. Ему точно проще станет.       — Поедим и полезем на чердак. Потом выберем место для нужника, надо выкопать яму. Копать будем по очереди. Поняла?       — Так точно! — звонко отвечает Микаса. Леви едва заметно морщится — с этим уже перебор.       Доедают в молчании, и если он спокойно жуёт, размышляя о сегодняшнем дне, то Микаса ест быстро, яростно елозя ножом по тарелке. Закончив, резко поднимается, ставит тарелку в раковину и начинает её мыть. Словно сидеть с ним за одним столом — та ещё пытка. Хотя кто знает, вдруг так и есть?..       На чердаке пахнет пылью, клубы паутины мохнатой паклей свисают с низких балок. Микаса подпирает потолок макушкой, постоянно бьётся плечами, маневрируя между залежей хлама. Сквозь грязное окошко едва-едва пробивается свет. Вещей тут много: книги, поломанные стулья, коробки с какими-то тряпками. Даже трёхногая лошадка и санки есть. Леви изучает всё бегло, скользя глазами по вещам, когда за спиной грохочет, и раздаётся приглушенное цыканье.       — Лыжи, — говорит Микаса в ответ на его взгляд. И правда — уронила лыжи, прислонённые к стене.       — Как думаете, кто здесь жил? — спрашивает она спустя время.       — Люди. Обычные люди.       — А куда они потом делись?       — Умерли. — Леви пожимает плечами. — Или переехали. А это, кажется, нам подойдёт.       Он тянет торчащий из-под ковра угол, чихает от клубов пыли, поднявшейся в воздух. Раскладная кровать с матрасом внутри. Немного подтянуть шурупы, и можно пользоваться. Больше на чердаке делать нечего. Чтобы спуститься, надо протиснуться мимо Микасы, которая, кажется, решила здесь пустить корни. Леви приподнимает брови, косится на лестницу, и Микаса, спохватившись, начинает спускаться первой.       — Думаю, там осталось много интересного, — замечает она, когда чердак закрыт, а лестница убрана.       — Изучай в свободное от работы время. А сейчас бери лопату и пойдём выбирать место.       Леви выходит вместе с кроватью — надо её разобрать, починить и отмыть. В доме уже полно пыли, а на очереди ещё чистка камина.       Вроде бы простое дело: выбрать место для нужника. Оказывается, не так-то это и просто. Надо, чтобы и от дома было недалеко, и вонь не залетала. Микаса краснеет, слушая его рассуждения, словно справлять естественные надобности выше её достоинства. Столько лет в армии, откуда такая стыдливость? Или это опять из-за него? Список неловкостей, связанных с их уединением, постепенно растёт и ширится. Отойдя от дуба, под которым стоит дом, пару десятков шагов, Леви щурится, прикидывая расстояние, и с силой вгоняет лопату в землю.       — Здесь.       — Почему здесь?       — Вид хороший.       С видом здесь то же самое, что и везде — лес и лес. Но Леви хочется хоть немного её встряхнуть. Бесполезно. Микаса смотрит на него, потом на лес, склоняет голову на бок, пытаясь понять — шутит или нет. Тяжело вздохнув, он смиряется и роняет устало:       — Копай. Как устанешь — позовёшь, сменю.       — А какая должна быть глубина?       — Ну, — Леви выразительно смотрит на неё, — прикинь, сколько дерьма может уместиться в одном человеке за год, и удвой.       Микаса багровеет, опуская глаза, и с остервенением вгрызается в землю лопатой. Опутанный травой и корешками ком отлетает в сторону. Нашла из чего разводить трагедию: это у неё ещё расстройства желудка не было, вот будет весело, если придётся есть одну фасоль несколько дней подряд.       Он успевает починить и помыть кровать и выбить матрас, когда вспоминает про Микасу. Солнце парит так, что воздух гудит. Майка прилипла к телу, с волос постоянно капает. По ощущениям время обеда. Сухой стук лопаты совсем недавно стих, и Леви думает, сейчас самое время сменить Микасу. Набирает полведра воды и идёт за дом, поражённо замирает, глядя на огромную кучу и яму за ней. Глубина в ней такая, что Микаса, устало прислонившаяся к стенке, полностью скрывается из виду.       — Ты решила прорыть тоннель в Митрас? — Леви присаживается на корточки и заглядывает в яму. Микаса грязная, на щеке тёмные полосы, на лбу тоже, волосы припорошены землёй. И смотрит она с вызовом, спасибо, что хоть молчит.       — Надеюсь, такой глубины достаточно, капитан? — спрашивает нахально. Вместо ответа Леви берёт ведро и выливает ей на голову всю воду до капли. От короткого визга закладывает уши. Микаса выскакивает из ямы, дрожа от возмущения. И, может, холода — вода всё-таки из колодца.       — За то, что не выполнила приказ, — поясняет Леви, скрещивая руки на груди. — Я сказал — копаем по очереди. Решила доказать, что самая умная? На кой чёрт нам такая яма? Или ты надеешься утопить меня в ней перед отъездом?       — Может быть, — огрызается Микаса, выжимая волосы. Удивительным образом она стала даже грязнее, чем была. И глаза мрачно блестят, обещая расправу. Не сейчас, но когда-нибудь она ему это припомнит, Леви в этом даже не сомневается.       — Отдохни, попытаться меня убить всегда успеешь.       Осмотрев кучу перед ямой, Леви прикидывает, за сколько перетаскает её в старый нужник, чтобы засыпать, и куда девать остальное. Микаса хватает ведро, шумно дыша носом, и гордо проходит мимо, топая, как стадо титанов. Упрямства в ней всегда было не занимать, но Леви в упор не понимает причин для её злости на весь мир и на него лично. Он никаких указов не писал, а то, что покорно им следует — так за это надо благодарить Эрвина, упокой небеса его душу. Пока она отмывается у колодца, он успевает перетащить несколько вёдер земли. Красная и вроде бы чистая, Микаса угрюмо наблюдает, как он подходит, зачерпывает воду и жадно пьёт, не обращая внимание на то, что вода льётся через край и течёт по груди.       — Остыла? — спрашивает, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Тогда давай перетащим нужник и засыплем старую яму до конца. Потом обед. Согласна?       — Зачем вы меня спрашиваете? Как будто моё мнение вас интересует.       Да что б тебя! Леви закатывает глаза и молит о терпении. Огромном, безграничном терпении. Ущипнув себя за переносицу, он укоризненно смотрит на Микасу.       — Если ты хочешь провести так всё отмерянное нам время, советую сразу уйти в лес и построить там шалаш. Прекрати срывать на мне свою злость, я тебе не враг.       Открыв было рот, чтобы начать возражать, Микаса звонко его захлопывает, а в следующую секунду тихо и смущённо говорит:       — Простите.       Это настолько неожиданно, что Леви на миг теряется. Нехотя отвечает:       — Ты тоже прости. За то, что облил.       Шаткий мир восстановлен к общему удовольствию. Остаток дня они проводят, занимаясь каждый своим делом: Микаса обустраивает свой угол в гостиной, у окна. Прибивает верёвку и вешает простыню, отсекая кровать от остального дома. Леви разбирает запасы и составляет список того, что есть, а потом садится чистить картошку. Готовить в любом случае придётся, на одних консервах не протянешь, а мясо из замка скоро закончится.       — Нам надо сходить на охоту, — заговаривает он, зажигая керосиновую лампу. В доме темно, оглушительно трещат сверчки за окном, шелестит ветер, путаясь в кроне дуба над крышей.       — Сейчас август, — зачем-то говорит Микаса.       — И что? В августе нельзя охотиться?       — Нет. Грибы уже должны пойти. Неплохо бы их засушить.       — По грибы после дождя пойдём.       — Вы не против? — Она удивляется так искренне, что он не может не удивиться в ответ:       — Почему я должен возражать?       — Не знаю. Собирание грибов — не офицерское дело.       Точно. Они же тут капитан и подчинённый, а не просто двое человек, застрявших в лесу.       — Моё дело — обеспечить питанием личный состав, Аккерман. Так что за грибами пойдём вдвоём. На охоту, если есть желание, можешь одна сходить.       — Почему так?       — Я не знаю, разбираешься ты в грибах, или нет. Себе в этом плане доверяю больше. Заодно, если что, и тебя научу.       На её лице пляшут мягкие тени, сглаживая черты. Залегают под глазами, делая их глубже, дрожат над верхней губой, когда она говорит. Леви думает, что у неё может быть приятный голос, когда звучит так: тихо и неторопливо.       Следующие несколько дней проходят в постоянных делах, которых до сих пор слишком много. Прочистив оба камина, Леви с час отмокает в лохани за домом, выскребая золу из-под ногтей. Дом теперь приемлемо чист, а вчера на ужин была пара фазанов. Микаса принесла их с невозмутимым видом, но, наблюдая из окна, как она ощипывает их на крыльце, Леви физически ощущал её самодовольство.       Дела заканчиваются через неделю, и, проснувшись утром, Леви не сразу понимает причину смутной тревоги, свербящей в затылке. Всю ночь шелестел дождь, и от приоткрытого окна тянет влагой, травой и землёй. До осени осталось немного времени, надо заготавливать дрова, и тревога тут же стихает — работа не закончилась, её всё ещё достаточно.       Он научился практически бесшумно заваривать чай — Микаса спит чутко, и Леви невольно придумывает игру: не разбуди до завтрака. Пока вышло только один раз, все остальные она подрывалась с кровати, едва он выходил из спальни. Порой Леви задумывается: хранит ли она под подушкой нож на случай, если ему придёт в голову подойти посреди ночи. Подобных мыслей в голове нет, а вот вечное сопение Микасы и угрюмые взгляды в его сторону медленно, но верно доводят до белого каления. Она продолжает ненавидеть весь мир, избрав единственную цель, на которую можно выплеснуть эту ненависть — его.       Дождь снова начинает стучать по крыше, и от чувства, что некуда спешить и вообще можно не выходить из дома, разве что по нужде, хочется задержаться в постели. Нежиться Леви не привык. Причина, которая могла заставить его лежать дольше необходимого всегда была одна: болезнь. Зима или лето, снег или шторм, без разницы — в шесть утра он всегда на ногах. Режим, выработанный за годы, просто так не сломать, поэтому сейчас, отбросив странную мысль, Леви садится, опускает ноги на прохладный пол и ведёт головой из стороны в сторону, заставляя кровь бежать быстрее. Умывается водой из таза, стоящего на комоде, бреется, придирчиво осматривая щёки и шею, и одевается, думая, что, возможно, Микаса просыпается задолго до того, как он выходит.       Она и сейчас уже проснулась. Дышит часто за своей простынёй, но вставать не спешит. Леви ставит чайник, достаёт плошку с маслом и плоские лепешки, попутно подумав, что пора учиться печь хоть какой-нибудь хлеб, но Микаса не встаёт. Продолжает лежать, и дыхание болезненное, отрывистое.       — Аккерман, — тихо зовёт Леви, но она не откликается. Встревоженный, он подходит, сдвигает простыню в сторону и смотрит на неё, скрюченную в запятую под одеялом.       — Что случилось?       — Всё в порядке, — напряжённо отвечает Микаса, не поворачиваясь и не шевелясь.       — Скажи, что случилось, тогда я смогу помочь, — настаивает Леви. Осторожно касается тыльной стороной ладони лба — тёплый, не горячий. Попутно вспоминает содержимое аптечки, которую собрала Ханджи.       — Всё в порядке, — повторяет Микаса, подтягивая ноги ближе к животу.       — У тебя болит живот? Съела что-то не то? Подожди, посмотрю, может, у нас есть какая-нибудь микстура от расстройства.       — Не надо. Не поможет.       — Почему? Перестань говорить загадками. Что с тобой?       Микаса молчит и вдруг утыкается лицом в подушку и неразборчиво бормочет:       — У меня эти дни.       — Какие? — не сразу доходит до Леви. А когда доходит, кровь приливает к щекам. О женской физиологии ему известно мало, но азы сложно не выучить, находясь в разнополой армии. Только он почему-то никогда не думал, что у Микасы тоже могут быть… эти дни. Она для него всегда была идеальным механизмом, бесполым. Но выходит, тоже девушка со всеми вытекающими, в прямом смысле слова, последствиями.       — Как я могу помочь? — кашлянув, спрашивает он. — Может, есть какие-нибудь таблетки?       — Грелка, — голос Микасы звучит ещё глубже. Её красное ухо полыхает огнём. Леви рад, что она не смотрит — сам не знает, куда деть глаза. Никогда не задумывался, как именно проходит это время. Да и было бы над чем задумываться. А тут реальность, не слишком приглядная, к слову.       — Хорошо. — Он рад чем-нибудь себя занять, а не стоять столбом над кроватью, теряясь от неловкости. Наполнив кожаную грелку кипятком, протягивает её Микасе — она даже не повернулась, берёт наощупь, выставив руку из-под одеяла.       — Если что-то надо, — начинает Леви, задёргивая простыню.       — Спасибо, — выдыхает Микаса. Слышно, как плещется в грелке вода, шуршит одежда. При мысли о том, куда именно приложит грелку Микаса, Леви окончательно теряется и выходит на крыльцо.       Видеть Микасу беспомощной странно. Весь день она лежит тихо, как мышка, только два раза выходит из дома. В его сторону не смотрит, но Леви и сам не стремится завязать разговор, не желая лишний раз смущать. Только молча приносит чай и ставит рядом с её кроватью. На следующий день неловкость разрастается до размеров огромного шара, готового лопнуть при первом прикосновении. Микаса снова бодра, только бледна чуть сильнее обычного. А на заднем дворе, на верёвке, сушатся многочисленные тряпки, о назначении которых Леви не желал бы знать до конца жизни.       — Пойдём в лес сегодня? — спрашивает он утром. Кто её знает, может, опять ляжет в постель?       — Пойдём, — отвечает Микаса, пряча глаза.                     Если позор измерять в камнях, Микасу засыпало с головой. Она напрочь забыла о лунном цикле, слишком зациклившись на мыслях о том, что казалось более важным. Спасибо Ханджи, что положила достаточно тканей, которые сперва показались простыми тряпками для вытирания пыли. Разбирая их, Микаса ещё подумала — это явно для Леви. Оказалось, для неё. В первый день всегда боль такая, словно внутрь вставили нож и постоянно проворачивают его, превращая низ живота в кровавую кашу. Обычно в этот день она брала отгул, благо, в замке никто не спрашивал причин. А тут, прямо при капитане… От стыда хочется провалиться сквозь землю.       Она глубоко уважает его, спокойно может доверить свою жизнь, но говорить на подобные темы… Даже в самом страшном сне не привиделось бы подобное. Всё-таки капитан Леви мужчина, ему ни к чему знать постыдные тайны женского организма. Даже с Армином и Эреном Микаса никогда не обсуждала ничего такого, да что там даже с ними — с девушками об этом тоже никогда не говорила. Хотя в женской казарме особо не скроешься, и Саша, распахнув глаза, может часами рассказывать, как тяжело проходят эти дни, Микаса всегда отмалчивалась. Как теперь на него смотреть? С его природной брезгливостью и стремлением к чистоте Микаса чувствует себя грязной. А это только первый месяц, впереди ещё одиннадцать, надо привыкать, но это невыносимо. Казалось, хуже, чем, когда он заговорил о нужнике и его объёме, быть не могло, однако ей удалось пробить очередное дно.       За прошедшие дни капитан не стал ближе и понятней, напротив, всё постоянно усложняется. Особенно тяжело вечерами. Можно было бы насладиться тишиной, сверчками и мирным ночным лесом. Полюбоваться звёздами или просто бродить вокруг дома, дыша насыщенным ароматами воздухом. Только не с капитаном. Точно не с ним. Микасе остро не хватает Эрена и Армина, мысли постоянно возвращаются к ним, и сердце точит обида: друзьям явно проще, чем ей. Чем они заняты вечерами? Вспоминают ли о ней или забыли, погрузившись в попытки построить отношения? Это особенно обидно — понимать, что они вдруг пошли дальше, а её оставили позади, не оглянувшись. Микасу редко тяготило одиночество, она не стремилась завязывать близкие знакомства, Эрена и Армина было достаточно, чтобы чувствовать себя целой. И нужной. Здесь она никому не нужна.       Капитан ведёт себя так, словно её не существует. Смотрит сквозь, почти не разговаривает, а если говорит, то скупо и по делу. Лучше бы действительно заставили жить с Жаном, с ним хотя бы было весело. Днём нет времени скучать, но, укладываясь спать, Микаса особенно остро ощущает себя потерянной. Нет цели, не к чему стремиться, некого оберегать и не за кого тревожиться. Ей начали сниться сны, неприятные, тревожные. Тёмные лабиринты, в которых она блуждает, не находя выхода; пустые комнаты, покрытые пылью; сырые подземелья, погружённые во тьму. Она блуждает в них снова и снова, погружаясь в отчаяние, и утром всё чаще чувствует себя вымотанной.       Всякий раз, когда Леви просыпается, она готовится выдержать новый день, пережить его и вычеркнуть, приблизив свободу. Злится на его спокойствие и равнодушие, на то, как он порой говорит о предстоящей зиме и делах, что надо переделать к её приходу, в то время как она думает только об одном: сбежать как можно дальше. Исчезнуть, чтобы никто не нашёл. Понимает, что это мечты, но только они поддерживают, позволяя двигаться дальше.       Когда Леви предлагает пойти за грибами, так буднично и обычно, внутри всё протестует и вопит. Он делает вид, что ничего не произошло, а Микаса чувствует, как горький комок разрастается в горле, не позволяя его проглотить. Она устала, отчаянно хочет, чтобы Армин обнял и сказал, что всё будет хорошо. Чтобы Эрен улыбнулся, заверив, что она самая сильная и обязательно со всем справится. Но вместо поддержки Микаса получает скупой взгляд и предложение сходить за грибами. Конечно же, чтобы запастись на зиму, словно они чёртовы белки. В носу щиплет, от жалости к себе хочется разрыдаться, но Микаса держится, спокойно собираясь и выходя из дома.       Они медленно бредут по мокрому лесу. Порой останавливаются, Леви шевелит концом длинной палки листву и иногда присаживается, собирая грибы и монотонно рассказывая, как отличить съедобные от несъедобных. Микаса же с каждым шагом чувствует себя всё несчастней. Тишина обступает, шаги звучат приглушённо, с веток постоянно капает, и кажется, словно они остались одни во всём мире. Словно до конца жизни ей придётся жить рядом с капитаном, и никакого счастья впереди нет и не будет. Запнувшись о корень, она зло пинает его, ударяется сильнее, и боль проходит от пальцев вверх, вспыхивая ослепительной вспышкой в голове. Всхлипнув, Микаса падает на колени, и сдерживаемые слёзы брызжут из глаз, пугая своей внезапностью.       — Аккерман?       Она не может поднять глаза, не может произнести ни слова, только качает головой, отчаянно всхлипывая. Горечь, одиночество, обида на несправедливость рвутся из неё вместе с жалкими рыданиями. Микаса ненавидит плакать, она практически не умеет это делать, но сейчас не может остановиться.       — Аккерман, — тише говорит Леви. Присаживается рядом, пытается поймать взгляд. — Микаса, что случилось?       — Уйдите, — выталкивает она через икоту. — Уйдите, пожалуйста!       Он подчиняется не сразу. Нехотя отходит на несколько шагов, теряется из виду за стволами. Колени быстро намокают от влажной земли, но Микаса не замечает, выплакивая всё, что накопилось за эти дни, разбиваясь на сотню крохотных осколков. А после, затихнув, долго сидит, давясь дыханием, чувствуя себя абсолютно пустой. Голова гудит, щёки покалывает, и вид у неё, наверное, тот ещё. Новая порция камней падает на плечи — к позору прибавилась истерика на пустом месте. Что теперь подумает о ней капитан? Окончательно перестанет уважать?       — Успокоилась? — Он выходит из-за дерева, за которым, видимо, всё это время стоял. Решившись, Микаса поднимает на него глаза, ища недовольство или раздражение. Но там только настороженность.       — Да, — кивает Микаса, поднимаясь и отряхивая колени. — Простите.       — Слишком часто извиняешься, — замечает Леви. — Если хочешь, можем вернуться.       — Нет, я в порядке, — поспешно отвечает она. Ну вот, уже начал считать размазнёй.       — Хорошо, если так, — тихо говорит он, отворачиваясь, но она слышит. Поджимает губы, решив, что обязательно докажет, что по-прежнему сильная.       — Я говорю тебе не бояться, но ты всё равно боишься. — Они бредут по лесу, но грибы почему-то никто не ищет. — Что мне сказать, чтобы ты успокоилась?       — Я спокойна.       — Я вижу. — Он бросает на неё короткий взгляд, в котором чудится насмешка. Интересно, вообще шутить умеет? — Я не умею копаться в чужих мозгах. Тем более в женских.       — Считаете, если я женщина, то думаю как-то по-другому?       — Не знаю. Может быть. А может, я ошибаюсь, но в любом случае не узнаю этого, если ты не скажешь.       — Я справлюсь со всем сама.       — Как скажешь.       — Я прекрасно со всем справляюсь!       — Заметно.       — Капитан Леви! — Микаса останавливается, топает ногой, привлекая внимание, сжимает кулаки. — Прекратите считать меня ребёнком!       — Кто сказал, что я считаю? — Он тоже останавливается. Опирается о палку, смотрит серьёзно. — Ты — отличный солдат, Аккерман. Надежда Разведкорпуса. И я не шучу, когда говорю это. Ты лучшая в выпуске и со временем станешь лучше меня. Я не считал тебя ребёнком, даже когда впервые увидел. Но ты боишься, и я не могу понять, чего именно. И раз уж решила разбираться самостоятельно, прошу, сделай это поскорее.       Он уходит, оставляя стоять, и успевает отойти достаточно далеко, прежде чем Микаса, опомнившись, не срывается с места, догоняя. Это самый длинный разговор, что случился между ними за эти дни, и, вспоминая его, Микаса гоняет слова по кругу, пропуская через себя, пробуя на вкус. Чего она боится? С удивлением понимает, что не капитана. Стать ненужной друзьям. С самого начала испугалась именно этого — что разлука разведёт их слишком далеко друг от друга. Ей необходимо знать, что у них всё в порядке. И что они не забыли её. На следующий день Микаса пишет два больших письма, собираясь отдать, когда Ханджи приедет брать кровь. Она будет писать им постоянно, даже если почту можно будет передавать один раз в месяц. Пусть они знают — она рядом.       Леви никак не комментирует письма, но Микаса становится спокойней, что радует. По крайней мере реже смотрит загнанным зверьком. Первый месяц подходит к концу под аккомпанемент дождя и скрип ручки, и Леви наивно надеется, что самое сложное уже позади.