Цугцванг

                    Ханджи приезжает в начале сентября. Когда на дороге показывается повозка, запряжённая двумя лошадьми, Леви всеми силами старается сохранить невозмутимый вид, хотя сердце так и выскакивает из груди. Прошедший месяц — самый изматывающий в его жизни, и какая-то крохотная часть души мечтает, что всё закончится. Король отменил идиотский приказ, Ханджи отбила лучших солдат человечества, произошло нападение титанов, и Разведкорпусу нужны все силы… Но Ханджи рушит надежды на корню. Размахивая рукой, она передаёт поводья Моблиту и кричит:       — Готовы сдавать кровь? Первый раз самый волнующий!       Леви стискивает зубы, косится на побледневшую Микасу, понимая: тоже надеялась. В её глазах даже слёзы блестят. Кажется.       — Микаса, танцуй!       Спрыгнув на землю, Ханджи вытаскивает из повозки мешок, запускает в него руку и показывает несколько писем.       — Это мне? — Микаса сияет, недоверчиво смотрит на конверты.       — Тебе. Саша, Жан, Армин и Эрен. Держи.       Прижав письма к груди, Микаса кивает и стремительно скрывается за домом. Умчалась читать.       — Тебе ничего нет, — разводит руками Ханджи.       — Как будто я ждал, — иронично отвечает Леви. Кто бы ему мог писать, и, главное, зачем?       — Как вы тут?       Пока Моблит привязывает лошадей и достаёт саквояж с инструментами, они сидят на ступеньках. Леви соскучился по нормальному, человеческому общению, когда не ждёшь подвоха каждую секунду и не пытаешься подбирать слова, чтобы не взорвать бомбу, в которую порой превращается Микаса. Мог бы построить её, приказать заткнуться, но так дело не пойдёт. Им надо искать точки соприкосновения, потому что, как оказалось, в параллели жить не получается никак.       — Сложно, как и предполагал. — Леви несдержанно вздыхает, глядя на лес.       — А с женщинами всегда так. — Ханджи легонько толкает его плечом. Подмигивает и вдруг кричит: — Да, Моблит?       — Что? — он подходит и смотрит с усталым подозрением.       — Просто ответь «да».       — Хорошо, — смиряется он, — да.       — Вот видишь? Чаще говори да, может, станет проще.       Смерив её долгим взглядом, Леви качает головой. С трудом может представить, что должно произойти, чтобы с Микасой стало проще. Чтобы она, мать твою, расслабилась наконец и начала просто жить. Он словно по тонкому льду ступает: тот хрустит под ногами, разбегаясь на сотни трещин, держит пока, но никогда не знаешь, какой шаг станет последним. То молчаливая и угрюмая, то задумчивая, погружённая в себя. То смотрит волком, то вообще глаза прячет. Будь рядом больше людей, как раньше, Леви бы вообще внимания не обращал на эти перепады. Но на мили вокруг никого нет, и гадание на кофейной гуще её настроения — вынужденная необходимость.       — Ладно, пойдём в дом. Возьму у вас кровь, выпьем чая и домой. Вы у нас последние, с раннего утра в дороге. Надо же, вы так эту проблему решили… — Ханджи смотрит на кровать, видневшуюся за простынёй. — Ты тут спишь?       — Микаса. Сама предложила, я не стал отказываться.       — Леви, — закатывает глаза Ханджи. — Серьёзно? Девушке вообще-то необходимо личное пространство.       — Мне оно тоже необходимо, — огрызается он, чувствуя лёгкий укол вины. Возможно, в этом заключается причина постоянной нервозности Микасы? В невозможности уединиться? Они же постоянно в одной комнате топчутся.       — Пересели её, — отрезает Ханджи, подходя к столу и рассеянно проводя по нему пальцем. — Это приказ, — уточняет на всякий случай.       — Понял, — вздыхает Леви, садясь на стул и подкатывая рукав рубашки. Пока Моблит накладывает жгут, они молчат, но, когда Леви начинает сжимать и разжимать кулак, а под кожей проступают вены, Ханджи снова начинает говорить. Небо, как же он всё-таки соскучился по разговорам! Ханджи пересказывает новости, а у него под рёбрами печёт от желания бросить всё и вернуться.       — И что ты надеешься увидеть? — спрашивает Леви, глядя на заполненную кровью пробирку, которую Ханджи осторожно закрывает пробкой и укладывает в ряд к другим таким же, подписанным.       — Пока ничего, — беспечно отвечает она. — Рано ещё.       — Могу на год вперёд кровь сдать, всё равно ничего не изменится.       — Охотно в это верю. Но протокол есть протокол. Сказано: раз в месяц, значит, раз в месяц.       — И как там остальные? — невольно интересуется он.       — О, Райнер и Имир недавно подрались в обличье титанов. Имир оторвала ему руку, а он выбил ей глаз. Кстати, Райнер спит на чердаке.       — У нас на чердаке спят пауки.       — До сих пор? — в шутку ужасается Ханджи. — И ты не навёл там порядок?!       — Времени не было, — пожимает плечами Леви, возвращая рукав на место.       — Армин и Энни слишком сильно друг друга смущаются. Мне кажется, они даже не разговаривают толком. А Эрен и Хистория…       — Уже освоились, — говорит вошедшая в дом Микаса. Глаза сухие, но блестят слишком ярко, Леви успел изучить этот взгляд — предвестник бури. Но буря обходит стороной. Микаса садится рядом и выставляет руку.       — В смысле «освоились»? — не понимает Леви.       — В смысле, что они почти пара, — говорит Ханджи, деловито меняя шприц. — Ну, до постели ещё не дошло, но думаю, они у нас будут первыми.       При слове «постель» к щекам Леви невольно приливает кровь. Он косится на побледневшую Микасу, уверенный: подумали об одном и том же. Что эксперимент может и не быть провальным. И что они могут до этой самой постели когда-нибудь добраться. Бред да и только.       — А Леви хочет тебе что-то сказать, да, Леви? — пропевает Ханджи, беря кровь.       Микаса испуганно подбирается. После разговоров о постели не лучший момент, чтобы сказать, но когда его кто-то спрашивал?..       — Переезжай в спальню, — сухо говорит Леви, с неприязнью глядя на её кровать.       — Зачем? — просевшим голосом спрашивает Микаса. Её глаза распахиваются и становятся круглыми, как две монеты.       — Потому что это правильно, — отрезает Ханджи, пригвождая взглядом. Леви и не думал возражать.       — Правильно? — слабо повторяет Микаса, и кажется, что её глаза прямо сейчас выпадут на стол.       — Ну да, — невозмутимо говорит Ханджи, заканчивая манипуляции и наполняя пробирку. — Тебе будет гораздо удобнее там, чем посреди комнаты за простынёй. И Леви это будет полезно.       — Полезно? — шепчет Микаса, и с её лица сходят все краски. Даже губы теряют цвет.       — Эй, ты в порядке? — Ханджи наконец замечает её состояние. — Перед глазами не плывут точки, в ушах не шумит? Только не говори, что сейчас упадёшь в обморок! Моблит, где у нас нашатырь? Никогда бы не подумала, что ты так нежно относишься к забору крови. Даже странно.       — Н-нет, я в порядке. — Микаса пытается сглотнуть, свободной рукой бешено теребит кончик шарфа. — Просто новость о переезде в спальню…       — Я сказала Леви, что это приказ, так что не переживай, он не передумает.       — Приказ. Не передумает, — тупо повторяет Микаса, глядя на стол. Подбородок начинает дрожать, но она держится из последних сил.       — Не думала, что тебя так огорчит новость о собственной комнате, — задумчиво тянет Ханджи. — Если ты так расстроилась, может, я погорячилась…       — Нет, — перебивает Леви. — Я согласен, пусть переезжает. Давно пора было это сделать.       — Но вы же… вы же говорили, что мы будем жить, как соседи… — лепечет Микаса, начиная дрожать.       — Чем тот факт, что мы поменяемся местами, перечёркивает мои слова? — недовольно спрашивает Леви, но вдруг распахивает глаза и недоверчиво смотрит на неё. — Ты что, решила, что я останусь в спальне?       — Нет? — Микаса смотрит с отчаянной надеждой, а ему вдруг становится смешно. Не выдержав, Леви фыркает и качает головой.       — Бестолочь. Каких только дурных мыслей нет в твоей голове.       — А может и не дурных, а? — подмигивает Ханджи. — Раз они уже появились, может…       — Не может! — отрезают оба одновременно. Смутившись, Леви поднимается и отходит к плите. Все эти разговоры… нарочно не придумаешь. Порой Ханджи совершенно не понимает, когда надо вовремя заткнуться.       Следующий час, пока они пьют чай, Микаса пишет письма и добавляет к уже написанным. Провожать повозку выходят вдвоём. Леви смотрит с непередаваемым чувством, как она скрывается за поворотом, будто что-то родное и привычное вновь отобрали.       — Ладно, — тяжело вздыхает он. — Иди, перетаскивай свои вещи в спальню. Только учти, половина комода моя.       — Простите, — вдруг говорит Микаса.       — За что?       — За то, что подумала, будто вы, вот так, по приказу…       Леви закатывает глаза, молча входит в дом. Серьёзно, один мусор в голове. Но может, теперь станет проще. Пусть хоть ненамного, но станет проще, пожалуйста.                     В середине сентября ещё тепло, чтобы можно было мыться на улице. Но после того, как Леви переехал в гостиную, возникла новая проблема: лохань стоит аккурат за окном, и Микаса не может избавиться от мысли, что он увидит, как она купается. Хотя если бы захотел, давно бы увидел, но сейчас мысль жужжит назойливой мухой, вынуждая таскать лохань с места на место, пытаясь определить, откуда её не будет видно. На другой стороне за домом слышен мерный стук топора, но Микаса всё равно предупреждает звонко:       — Я мыться!       Блаженно прикрыв глаза, она позволяет себе пару-тройку минут чистого наслаждения от горячей воды и нескольких капель пихтового масла. Нервы стали крепче после переезда. Осознание того, что можно просто закрыть дверь и остаться наедине с собой, благотворно на них повлияло. Прежде Микаса даже не думала, что это так сильно её напрягает. Вроде бы жизнь в казарме приучила спать с другими в одном помещении. А на вылазках и вовсе приходилось всем отрядом ночевать вповалку. Тут, однако, другое. С Леви Микаса просыпалась, с ним же засыпала — ночью он всё равно ходил мимо неё по нужде или налить воды. Это дико нервировало. Сейчас стало гораздо проще, и часть страхов, которые она сама не сознавала, отпала сама собой.       Сентябрьское солнце греет влажную распаренную кожу, над головой шелестят листья, стук топора дарит ощущение безопасности. Микаса вспоминает письма друзей и улыбается: не забыли. Это тоже успокоило — понимание, что всё-таки не одна, что это временная разлука, и когда-нибудь она закончится. Лёгкий ветерок треплет высыхающие волосы, медленно остывает вода, и волоски на руках начинают вставать дыбом. Микаса не сразу понимает, что это не от холода. Открывает глаза и с коротким визгом дёргает рукой — по ней ползла оса. Оса взлетает, заставляя инстинктивно отшатнуться. Но за ней появляется ещё одна, и ещё… Вскоре над бадьёй летает с десяток ос, и выглядят они крайне неприятно. Размахивая руками, Микаса встаёт во весь рост, вскрикивает, чувствуя укус в лопатку. Осы атакуют, уворачиваясь от её ладоней. Ноги скользят по дну бадьи, Микаса почти на ощупь выбирается из неё, заработав ещё пару укусов.       — Отстаньте от меня! Кыш!       — Что случилось? — из-за угла появляется Леви с топором в руке. В секунду оценив ситуацию, хватает висящее на ветке полотенце, заворачивает в него Микасу и забрасывает на плечо. Несколько шагов, и они в безопасности дома.       — Укусили? — спрашивает он, глядя на несколько бурых вздувшихся пятен на плечах и ногах. — Ты зачем бадью двигала? Я же специально место выбрал, дальше гнездо земляных ос.       — Не могли раньше сказать? — Микаса пытается плотнее завернуться в кое-как завязанное полотенце, но оно предательски соскальзывает. Укусы болезненно пульсируют, поэтому мысли о стыдливости отступают на второй план.       — Вообще-то я говорил, — сухо говорит Леви, возясь в ящике с лекарствами. — Но кто бы меня слушал?       — Я бы запомнила.       — Ну да. — Он выпрямляется, держа баночку с мазью. Обойдя за спину, перекидывает длинные волосы через плечо и приглушённо цокает.       — Что вы там?.. Что вы?.. — Микаса задыхается от возмущения вперемешку с запоздалым смущением, когда он начинает мазать укусы. Не обращая внимание на слабые попытки увернуться, стягивает полотенце до поясницы. Укусов слишком много, спину печёт, но ещё печёт щёки и шею от прикосновений чужих пальцев. От неловкости хочется провалиться под пол.       — Держи, — мазь ложится в ладонь. — Иди, помажь остальное. — Леви тяжело вздыхает. — Придётся подождать, чтобы осы успокоились, а потом вернуть лохань на место.       Микаса стремительно скрывается в спальне и, закрыв дверь, легонько бьётся о неё затылком. Только что поняла, что капитан, вообще-то, видел её полностью голой. Новая груда камней накрывает, придавливая к земле. Стоит начать вести список позора. Когда она выходит, Леви уже нет — вернулся к дровам. И вечером он не говорит ни слова о случившемся. Микаса смотрит на него из-под ресниц: на безмятежном лице ни одной эмоции. Леви отворачивается к плите, когда она замечает красный укус чуть ниже линии роста волос.       — Капитан, — зовёт тихо. — А вы сами-то помазались?       — А? — он оборачивается через плечо.       — На шее, — Микаса зачем то тычет пальцем, — вас тоже укусили.       — Да? — Леви осторожно накрывает укус ладонью, удивлённо говорит: — Точно. А я думаю: что болит? Решил, что это голова хочет взорваться от твоих выходок.       — Ну конечно, — ворчит Микаса, уходя в спальню и возвращаясь с мазью. — Стойте и не шевелитесь.       — Я сам могу.       — Поздно.       Она теряет решимость, набрав мазь на пальцы. Касается, почти не дыша, боясь неосторожно причинить боль. Вспоминает, как мазал он — бережно, почти невесомо.       — Вас надо постричь, — замечает она, закончив. — Волосы отросли.       — Надо, — внезапно соглашается Леви. — Ты умеешь?       — Конечно. — Радуясь, что может помочь, Микаса моментально заряжается энтузиазмом. — Я много раз стригла Армина и Эрена.       — Так себе рекомендация. Лучше в город съезжу на следующей неделе.       — Серьёзно? Настолько мне не доверяете? — это неожиданно обидно. Микаса скрещивает руки под грудью и ждёт, не двигаясь с места.       — Я тебе жизнь свою доверяю, бестолочь, — устало вздыхает Леви, смиряясь. — Давай завтра, чтобы потом сразу помыться.       При слове «помыться» Микасу бросает в жар. Дневной позор всплывает со дна. Этот стыд будет с ней до конца жизни.                     Леви отлично понимает причину её смущения. Хотя ему было не до разглядываний, на зрительную память никогда прежде не жаловался. Фигура у Микасы… красивая. В детстве на голых женщин насмотрелся, так что знает, что и как должно выглядеть. Микаса молодая, подтянутая, натренированная. И грудь у неё высокая, круглая. Треугольник чёрных волос между ног выделяется ярко на белой коже. Интересно, они у неё там такие же мягкие, или жёсткие, как у него?       Один раз мелькнув, эта мысль уходит и больше не возвращается. Проверять нет никакого желания, да и будь это желание, возможности бы не было. Поэтому Леви спокойно позволяет себе забыть, как выглядит Микаса без одежды. Женщина и женщина, голая и голая.       Стрижёт она и правда хорошо, только немного короче, чем он привык, но это даже к лучшему — не придётся в следующем месяце просить. Леви удовлетворённо кивает своему отражению, вертя головой из стороны в сторону. Ловит в зеркале напряженный взгляд Микасы и искренне говорит:       — Спасибо.       Она сияет, как начищенный медный чайник. Доброе слово и кошке приятно. Леви говорит себе, что надо чаще её хвалить, было бы только за что.       Они решают поохотиться на что-то серьёзнее фазанов, когда понимают, что птица уже встала поперёк горла. Ханджи привезла овощи и новые консервы, но разнообразие не помешает. Да и развлечение тоже. Луком пользоваться не умеет ни Леви, ни Микаса, поэтому останавливаются на охотничьих ножах.       — Надо бы научиться ставить силки, — замечает Микаса. Она уже несколько раз говорила об этом, но Леви не хочет признаваться, что не умеет.       — Надо — ставь, — привычно отвечает он. Она ведь тоже не умеет, но упрямо это скрывает за тоже привычным ответом:       — У вас получится лучше.       Разговор бессмысленный, но в последнее время именно такими наполнены дни. Микаса больше не дрожит листом на ветру, стала проще что ли. Но после приезда Ханджи молчание напрягает сильнее, постоянно хочется чем-то его заполнить. Так и появляются пустые диалоги, после которых слова на время вообще пересыхают в горле.       Кабана загоняют спустя три часа блуждания по лесу. Далеко по-прежнему не заходили, смысла нет, поэтому бродят по знакомым уже местам, одновременно застывают, заметив кабана. Просчёт в плане виден сразу: кто-то должен загнать его, а кто-то — убить. При этом не забывать, что убить могут и тебя: кабан зверь непредсказуемый и опасный. Возможно, идея о силках и кроликах не такая уж и плохая. Леви открывает рот, собираясь озвучить свои сомнения, но Микаса уже огибает деревья, бесшумной тенью обходя кабана. Леви ничего не остаётся, кроме как обхватить нож крепче. Вереща, кабан мчится на него, низко склонив голову. В последний момент Леви плавно уходит в сторону и вонзает нож по рукоять. Пробежав несколько метров, кабан падает и слабо подрагивает копытами.       — Могла бы предупредить, — укоряет он, подходя к нему и пиная ногой.       — Но вы же меня поняли. — Микаса тяжело дышит, радостно улыбаясь.       На это Леви ничего не отвечает. Поджимает губы, качает головой. Кажется, после этого года придётся заново вбивать субординацию в её черепушку. Правила постепенно выветриваются из неё, ещё немного, и вовсе уважать перестанет, а там и до панибратства не далеко…       Разделывать кабана долго и муторно. По локоть в крови, Леви аккуратно вытаскивает печень, сердце, старается не повредить желчный пузырь, чтобы не испортить всё мясо. Пот течёт градом, повисает на прядях волос, капает на нос. Леви вытирает его тыльной стороной ладони, размазывая по лицу вместе с кровью. Избавившись от внутренностей, нужных и не нужных, он обречённо смотрит на распластанную тушу, прикидывая, сколько ещё с ней возиться, когда из дома выходит Микаса. Приложив руку козырьком, спрашивает:       — Хотите пить?       Леви хочет пить, есть, лечь и проснуться с готовым ужином на столе, а не вот это вот всё. Но он лишь кивает, начиная прорезать сухожилия. Только сейчас вспомнил, что надо было дать туше стечь, а потом браться за разделку. Микаса подходит к нему с ведром, слишком добродушно улыбаясь. Подвох Леви чувствует в ту секунду, когда вода окатывает его с головы до ног. От холода перехватывает дыхание. Встряхнувшись, Леви возмущённо смотрит на Микасу, а она, не сдерживаясь, ехидно говорит:       — Зато теперь вы гораздо чище.       Он смотрит на нахалку, давясь возмущением. Уже не лето, стоять в насквозь мокрой рубашке холодно, ещё и ветер не самый приятный. А переодеваться сейчас нет смысла. Кажется, Микаса тоже это понимает, потому что округляет губы в идеальную «о» и смущённо говорит:       — Простите.       — Брысь отсюда, — отрезает Леви и мысленно закатывает глаза. «Брысь», нашёл что сказать. Почему не «пошла вон», почему не «упала — отжалась» в конце концов?! Но она так сильно была похожа на нашкодившего котёнка, что слова вырвались до того, как он успел подумать и проанализировать. Возвращаясь к кабану, Леви качает головой в такт своим мыслям и сам не замечает, как начал улыбаться. Ладно, она отомстила, он заслужил.