Цугцванг

      После отъезда Ханджи Микаса становится тихой и задумчивой. Не надо быть гением, чтобы понять причину её настроения. В доме находиться слишком тяжело — раздражают и тоскливые, едва слышные вздохи, и взгляд, упёршийся в одну точку. Леви уходит в лес и бродит там до заката, набирая полную грудь осенних запахов и прочищая голову. Листва шелестит под ногами, пахнет грибами, влажной корой и близким морозом. Редкая возможность остаться наедине с лесом, жаль, что раньше ею не пользовался.       Подсвеченные окна дома постоянно мелькают между стволов, а здесь тихо своей, особенной тишиной, когда до весны стихли сверчки и ночные птицы, а зверью слишком сыро, чтобы бродить по ночам. Над головой вспыхивают звёзды, освещая путь, когда Леви возвращается. Смотрит на Микасу, свернувшуюся в кресле клубком, закатывает глаза и идёт к столу — ужинать. Ест, моет посуду, наливает чай, открывает книгу… А она по-прежнему сидит, не двигаясь, смотрит в затухающий камин.       — Хватит, — не выдерживает Леви, заставляя её вздрогнуть.       — Хватит что? — спрашивает Микаса, не сводя глаз с углей.       — Сама знаешь. Хватит вздыхать из-за Йегера. Ты с самого начала знала, что так будет.       — Не знала.       — Знала.       — Нет.       — Микаса… — тянет Леви устало, потирая переносицу.       — Вы когда-нибудь любили? — она оборачивается так резко, что волосы хлещут по щеке и закрывают половину лица.       — При чём здесь я?       — Не любили. А я любила. И люблю.       — Уверена? — Леви вдруг становится интересно. Отложив книгу, он подпирает щёку ладонью. — И что в твоём понимании значит любить?       — Любить — это когда без раздумий можешь отдать жизнь за другого.       — Надо же. Не знал, что в Разведкорпусе все такие любвеобильные. Весь Парадиз любим. Это уже оргия получается.       — Вы знаете, что я не это имею в виду.       — А что тогда?       — Это значит жертвовать своими интересами ради любимого. И быть рядом, пока в этом есть необходимость, и… Что вы так смотрите?!       — Продолжай. Считай, это зачёт на знание устава и клятвы Разведкорпуса, хотя ты пропустила часть про «посвятить своё сердце», но думаю, это подразумевалось.       Микаса пыхтит, как закипающий чайник, зло щурит глаза и выплёвывает:       — Глупо спорить о любви с тем, кто никогда не любил!       — Твои слова, конечно же, очень меня расстроили, — иронизирует Леви и, дав понять, что разговор наскучил, открывает книгу.       Продолжая демонстративно громко сопеть, Микаса какое-то время прожигает его взглядом, а потом внезапно срывается с места, подходит к столу и выдёргивает книгу из руки.       — Что вы там постоянно читаете?       Леви медленно и со вкусом убивает её взглядом, но она не замечает. Удивлённо поднимает брови и читает название:       — Старик и море. О чём она?       — Из названия, конечно, не понятно. — Леви одним движением вырывает книгу, захлопывает её и складывает руки поверх обложки.       — Вы любите море?       — Нет. Но есть много вещей, которые я не люблю, и одна из них — когда подчинённые переходят границы дозволенного, Аккерман.       До Микасы начинает доходить. Густо покраснев, она делает шаг назад, опускает глаза и покаянно говорит:       — Простите, капитан.       — Совсем страх потеряла, — бормочет Леви вполголоса. Опираясь о стол, поднимается и сурово говорит: — Если хочешь, чтобы всё оставалось по-прежнему, не размывай эти границы. Их будет слишком сложно восстановить, когда мы вернёмся к нормальной жизни.       В тишине спящего дома Леви долго думает и над своими словами, и над поведением Микасы. Но больше размышляет над тем, что новости об Эрене и Хистории удивили его не меньше, чем её. В груди поселился неприятный холодок, как тревожное обещание, когда не знаешь причины, хочешь до неё докопаться, но не получается. Он начал привыкать к Микасе, что само по себе лишнее. Начал зачем-то её узнавать, хотя с самого начала сказал себе: между ними ничего не изменится. Но что-то меняется, незаметно и неотвратимо, и Леви надеется, что сможет контролировать это что-то. Будет контролировать, пока есть возможность. Из них двоих хотя бы у одного должен оставаться трезвый рассудок.       Он следит за Микасой, боясь, как бы не сделала какую-нибудь глупость. Например, не бросилась искать дом Эрена и Хистории. Или не сбежала. Но она притихла, как мышь, которую накрыли веником. Не спорит, почти не разговаривает, вся в своих мыслях. Переваривает новости или страдает по потерянной любви, что не любовь вовсе — неважно. Её поведение напрягает. Лежит тяжестью на груди, сгущает воздух в предчувствии неминуемой грозы.       Гроза разражается спустя несколько дней. Самая настоящая, поздняя, с громом, молнией и проливным дождём, который, в отличие от летнего, наверняка будет лить, пока не выльется над их домом весь до последней капли. Они надёжно укрыты под сенью дуба, но всё равно с каждым ударом грома кажется, что стены содрогаются, а крышу вот-вот унесёт ветром. Закутавшись в плащ, Леви выскакивает из дома, возвращается с полными руками дров, с грохотом сбрасывает их на пол и ёжится, дуя на замёрзшие руки.       — Сейчас согреетесь! — радостно говорит Микаса. Щёки раскраснелись, она довольно улыбается, по дому плывёт аромат корицы, гвоздики и апельсинов. Последнюю посылку от Ханджи она разбирала сама, Леви не стал даже заглядывать, поэтому сейчас с подозрением принюхивается.       — Садитесь в кресло, я сейчас.       Настороженно поглядывая в её сторону, Леви послушно садится, вытягивает ноги к огню и на время забывает обо всём, начиная просыхать — промок, кажется, до трусов. В руку толкается горячая кружка. Микаса садится рядом и замирает в ожидании.       — Что это за дрянь? — морщится Леви.       — Тёплое вино с пряностями. Саша рассказывала, у них так в холода отогревались.       — Это она рецепт написала?       — Да. И прислала смесь пряностей. Попробуйте. И согреетесь, и не заболеете.       — Я не пью. — Леви встаёт — налить себе нормальный чай.       — Не бойтесь, я вас не отравлю, — обиженно говорит Микаса, делая небольшой глоток. Жмурится, добавляя: — Очень вкусно.       — Верю, что вкусно. Просто не пью.       — Совсем?       — Совсем. — Он отворачивается, колдуя над плитой. Насыпает заварку, аккуратно льёт горячую воду, а когда оборачивается, тяжело вздыхает — смотрела всё это время. — Алкоголь — это пропуск в душу, Аккерман.       — Вы туда никого не пускаете, да?       — И тебе не советую. — Вернувшись, Леви смотрит в кресло, замечая на нём мокрое пятно. Стаскивает подушку на пол и садится, подпирая его спиной. Подтянув колено к груди, ставит сверху свой чай и не шевелится, хотя чувствует пристальный взгляд. Не дождавшись ответа, Микаса шумно отпивает вино и вдруг садится рядом, прихватив подушку со своего кресла. Молчит долго — Леви успевает понадеяться, что скоро пойдёт спать, но вместо этого она начинает говорить, не сводя глаз с огня:       — Я правда люблю Эрена. Всю жизнь любила. И он любил меня, но оказалось, — Микаса тихо икает, — что только как сестру. Может… может, я тоже люблю его, как брата? Как вы считаете?       — Аккерман, — серьёзно спрашивает Леви, осторожно разворачивая её за плечо, — скажи честно, сколько ты выпила? Не поверю, что просто так решила пооткровенничать перед сном. Признавайся, сколько.       — Ну-у, — тянет Микаса, задумчиво покачивая полупустую кружку в руке, — кажется немного. Да это вино совсем не крепкое! Вкусное, сладкое, и… — Она тонко вздыхает и смотрит прямо в глаза: — Вы правда не хотите?       Не дожидаясь ответа, она опрокидывает остатки вина в себя и вдруг заваливается вперёд. Леви едва успевает ухватить за плечи, когда её ладонь оказывается прямо между его ногами. Со звериной ловкостью Микаса хватает полную кружку, стоящую с другой стороны кресла, и также ловко выпрямляется. Садится, как ни в чём не бывало, успевает сделать большой глоток, прежде чем Леви хватает кружку поверх её пальцев и пытается вырвать. Микаса упрямо тянет её на себя. Молчаливая борьба заканчивается его поражением: вино выплёскивается на штаны, отвлекая. Отряхнув их, Леви смиряется и обречённо откидывается на кресло, закатывая глаза.       — Эрен меня не любит, — глубокомысленно заявляет Микаса, помолчав. — Меня вообще сложно любить. Я себя тоже не люблю.       Пауза повисает между ними. Ждёт Микаса ответа, или нет — Леви не знает, что сказать. Ведь и он себя не любит.       — Что мне делать, капитан? — жалобно спрашивает Микаса.       — Не у того совета просишь, — сухо отвечает он.       Допивают в молчании: он — чай, она — вино. Кружка с тихим стуком опускается на пол. По углям пробегают багряные всполохи, гроза ушла, грохочет где-то в стороне, но дождь и не думает стихать.       «Вот, оказывается, что у двадцатилетних девушек в голове», — думает Леви. Большинству людей хочется любить и быть любимыми, как он мог об этом забыть? Тоже ведь любил когда-то. Правда, только как брата и сестру, но любил. И Эрвина, наверное, любил, как друга. Леви перебирает в памяти лица тех, кого потерял, отделяя тех, от кого сердце колет особенно остро. Оказывается, оно у него большое, сердце-то. На многих реагирует.       А ещё Леви солгал — море он любит. Но книгу постоянно читает не поэтому. И не потому, что она у него одна. Просто она об одиночестве и несбывшихся мечтах, а это единственное, что Леви понимает, как никто другой.       Беззвучно вздохнув, он собирается встать, когда на плечо опускается голова. Микаса сонно ёрзает, устраиваясь удобнее, и прижимается к его боку. Леви поражённо смотрит на её макушку и уже собирается оттолкнуть, когда она съезжает ниже и кладёт голову ему на колено. Нахалка. Лицо полностью скрыто за волосами, остро торчит плечо, свитер собрался мягкими складками на талии, обозначив её плавный изгиб. Леви качает головой, аккуратно просовывает руку под шею, вторую под колени и поднимается, стараясь не разбудить и не вызывать ещё один монолог о том, кто и кого любит или должен любить.       Он укладывает её на кровать в спальне, укрывает, раздумывая смотрит на потухший камин, но не зажигает — решил, что лучше пусть поспит без него. Утром спасибо скажет.                     Микасе снится вода. Она течёт из трещин в скале, прозрачная, манящая, но никак не дотянуться, как ни старайся. Фонтаны, колодцы, ручьи — вода окружает, горло сжимается, язык прилип к нёбу. Проснувшись, Микаса понимает, что жажда никуда не делась, наоборот, в реальности она ещё сильнее. А ещё в висках стучит, голова тяжелая, а вчерашний вечер скрыт в тумане с привкусом апельсина. Спасибо Саше она потом обязательно скажет. Хорошее такое спасибо, с чувством. И согрелась, и расслабилась, и забылась…       Забылась. Микаса резко садится, с растущим ужасом вспоминая обрывки вчерашнего вечера. Дерзкие разговоры о любви, жалкие разговоры о любви, жалость к себе… Вспоминается с трудом, смутно, оттого ещё хуже. Что она вчера наговорила?       Прижав холодную ладонь к полыхающему лбу, Микаса глухо стонет. Жаль, нельзя зажмуриться, свернуться в клубок под одеялом, а потом выглянуть наружу — и всё приснилось.       За окном серо. Капает с крыши, но дождь прошёл. Начался новый день, в котором надо смотреть капитану в глаза, умирая от очередного приступа стыда. Надо что-то с этим делать, серьёзно. Микаса в жизни столько не стыдилась, сколько за последние два с половиной месяца.       — Ты жива, пьянчужка? — доносится голос из-за двери. Ну, конечно, Леви давно встал. Свежий, гладко выбритый, в чистой одежде, он смотрит на неё, помятую, с незнакомой добродушной усмешкой в глубине светлых глаз.       — Вроде жива, — бормочет Микаса и плетётся к кувшину с водой. Под насмешливым взглядом жадно пьёт. Плевать. Пусть хоть три наряда вне очереди влепит, пока не напьётся, не остановится. Хотя, Микаса фыркает про себя, ничего он ей здесь не сделает. Как вчера сказал? Не размывать границы? Они размываются без их участия, под гнётом обстоятельств.       — Как голова?       — Откуда вы знаете, что она должна болеть, если сами не пьёте? — Микаса вытирает рот тыльной стороной ладони.       — Чтобы в чём-то разбираться, не обязательно иметь в этом опыт, — сухо отвечает Леви. — Умывайся и приводи себя в порядок, смотреть больно.       — Какая разница, как я выгляжу, — вздыхает Микаса, чувствуя знакомый приступ жалости к себе. Никакая вино не панацея. И больно по-прежнему. Нет, Эрен не предал, ведь клятв никаких не давал, она сама себе всё придумала. Просто прежний страх одиночества возвращается. Эрен уже с Хисторией, скоро Армин сойдётся с Энни, а она что? Исподлобья косится на Леви — тот жарит бекон, рядом лежат яйца. От одного запаха тошнота подкатывает к горлу. И это с ним надо пару создать?       Нет, он не страшный, не глупый и уж точно не слабый. Если смотреть со стороны, идеальный партнёр для неё. Но только если смотреть со стороны. Для Микасы Леви — скала, при одном виде на которую хочется развернуться и уйти. Потому что, во-первых, не покорить, во-вторых, покорять не хочется.       На стол опускается тарелка с яичницей и хрустящим беконом. Микаса тянется к нему машинально, но тут же получает по руке — Леви шлёпает по ней, не изменившись в лице.       — В порядок себя приведи, потом за стол садись.              Скучно и однообразно — так Микаса может описать последующие дни. Заняться нечем, Леви постоянно уходит в лес, на вопросы, что там делает, раз возвращается с пустыми руками, лаконично отвечает: тренируюсь. У Микасы к тренировкам простой подход: пара десятков кругов вокруг дома, привычный комплекс упражнений на растяжку и поддержание мышц в тонусе. Что там делает капитан, раз занимается отдельно, даже представлять страшно. Микаса размышляет над этим, когда Леви в очередной раз скрывается в лесу. Понимает вдруг, что ни разу не видела его тренировок. Тех, что только для себя, не на показ, не когда учил других.       Любопытство не порок, это она твердит себе, крадучись пробираясь между стволов, бесшумно ступая по ковру из разноцветных листьев. Ярко-синее небо мелькает в просветах, солнце уже не греет, но, подсвечивая листья, превращает лес в полыхающий костёр. Залюбовавшись, Микаса останавливается, задирает голову — так давно не смотрела наверх! От красоты захватывает дух, грудь распирает, хочется расставить руки и кружиться, кричать от нахлынувшего восторга. Она бы так и сделала, но вспоминает о цели и воровато оглядывается: вдруг Леви стоит неподалёку, смотрит скептично. Нет, вокруг пусто, тихо.       Проходит немало времени, прежде чем что-то меняется. Ритмичное дыхание сперва едва слышно, но вскоре становится громче. Микаса выглядывает из-за дерева и тут же прячется обратно: нашла. Снова выглядывает, лишь поняв, что Леви не заметил.       Куртка висит на ближайшем кусте, её хозяин в майке с длинными серыми рукавами кружит по небольшой утоптанной поляне. Солнце отражается на лезвии ножа в руке. Никаких соперников, чучел, груш — Леви сражается с невидимкой, перетекая из стойки в стойку, отражая невидимые удары, пригибаясь, делая подсечки. Подпрыгивает на ровном месте, бьёт с разворотом по воздуху. Волосы облепили лоб, лицо раскраснелось, подмышками, на спине и груди темнеют пятна пота. Кажется, к ногам приделаны пружины, в руках суставов в три раза больше — настолько они подвижны. Мышцы на спине и плечах в постоянном движении. Забыв, как дышать, Микаса смотрит, завороженная грацией смертельно опасного хищника. За этим можно следить бесконечно, про себя повторяя каждое движение, представляя, смогла бы повторить. Выпад, прыжок, Леви отталкивается носком ноги от ближайшего дерева, перелетает через поляну и вдруг оказывается прямо перед носом Микасы. От неожиданности она отшатывается, спотыкается о корень и повисает в воздухе — крепкая ладонь ложится на спину, удерживая и не давая упасть.       — Давно ты здесь? — спрашивает Леви. Дыхание сбилось, грудь тяжело поднимается и опадает, изо рта вырываются едва заметные облачка пара. Пар поднимается и от тела. Леви похож на уменьшенную версию титана, стремительно залечивающего полученные повреждения.       — Недавно пришла, — говорит Микаса. Смотрит на него во все глаза: кажется, черты лица заострились, скулы проступили резче, а глаза стали ярче. Опомнившись, она выпрямляется, и Леви моментально отступает на шаг. Небрежным движением загоняет меч в ножны в сапоге.       — Что-то случилось?       — Нет, просто захотелось посмотреть, чем вы занимаетесь. — Её охватывает неожиданная робость. Леви показывает очередную новую грань, и та вспыхивает на солнце, ослепляя.       — И как? — он смотрит из-под чёлки, смотрит так, словно ответ действительно имеет значение.       — Красиво, — признаёт Микаса. — Научите?       — Нет, — отрезает Леви, снимая куртку с куста и набрасывая на плечи. — Пойдём, скоро темнеть начнёт.       — Почему нет? — она идёт за ним, стараясь шагать в ногу.       — Тебе это ни к чему.       — А вам зачем?       — Я никого не просил, жизнь заставила.       — Меня, может, тоже заставит, — упрямится Микаса и едва не влетает в спину, когда Леви резко останавливается.       От его взгляда внутри всё переворачивается и падает вниз. Он не примеряется, не оценивает, просто смотрит.       — Не нужно тебе это, — тихо и предельно серьёзно говорит Леви. — Просто поверь.       — Но…       — И не спорь.       Он уходит вперёд, Микаса следом, задыхаясь от обиды и возмущения. Почему нет-то? Неужели нельзя нормально объяснить?!       — Как я стану лучше вас, если не умею так драться? — кричит ему в спину, когда впереди показывается дом. Солнце уже село, осенние сумерки опускаются быстро, превращая его в чёрное пятно.       — Чтобы стать лучшей не обязательно овладеть всеми моими навыками. — Леви подходит к колодцу и бросает в него ведро. Медленно поднимает, фыркает, умываясь, и только потом заканчивает: — Достаточно иметь мозги. Сила есть — ума не надо — это не про сильнейших.       Кто только придумал называть их так, «сильнейшие», Микаса не знает. Люди часто вешают ярлыки на тех, с кем не могут сравниться и кого не могут понять. Леви давно свыкся, а Микасе до сих пор нужно подтверждать, доказывать, расти над собой. Но сейчас, глядя на него, она понимает, что это ни к чему. Она уже там, на вершине. А он ещё выше, однако есть ли смысл забираться к нему?       Гораздо позже, лежа в постели, Микаса вспоминает тренировку, и кожа покрывается мурашками. Неожиданная гордость за Леви удивляет. Он ей никто, и всё-таки внутри, в груди, тепло от того, что именно она рядом.