Цугцванг

                    Как давно у Микасы не было возможности остановиться и просто посмотреть, как тихо падают листья, обнажая бледно-голубое небо! Кажется, она может смотреть на это вечно, замечая, как с каждым днём лес редеет. Здесь тихо, очень тихо и умиротворяюще. Возможность собраться с мыслями, взглянуть на себя со стороны, прислушаться к собственным желаниям: когда вообще у Микасы такое было? Ради Эрена она пошла в Разведкорпус, от Армина заразилась любовью к морю, а чего хотела сама — понятия не имела. Это страшно — осознать, сколько времени было потеряно в угоду чужим желаниям и чужим стремлениям. Невольно слова капитана о страхе узнать, что ты потерял, обретают особенный смысл. Только у неё ещё есть шанс всё исправить и поступать, согласно своим желаниям.       Сейчас, например, она просто сидит на крыльце, закутавшись в плащ, греет руки об чашку с чаем и смотрит, как падают листья. Просто. Падают. Листья. Ничего лишнего, непрерывный цикл жизни и смерти. Где-то за углом шуршит этими самыми листьями Леви, его они не радуют — раздражают. Говорит, слишком муторно их убирать, а двор уже весь засыпан ими и желудями, которые порой впиваются в ступни, когда выскакиваешь из дома в лёгкой обуви.       Перед крыльцом уже лежит большая куча, так и манит рухнуть в неё и задохнуться от сладковатой прелости. Микаса представляет, как капитан валяется в листьях, и улыбается. Почему он не хочет остановиться и посмотреть, как красиво? Обязательно надо что-то делать, хорошо хоть её не заставляет.       — Аккерман!       Микаса закатывает глаза: накаркала. Нехотя отставляет кружку, поправляет плащ и неторопливо обходит дом. Прежде бежала бы со всех ног, замирая от страха и предвкушения. Леви стоит на крыше, под ней — сброшенные сверху жёлтые листья.       — Подвинь лестницу.       Лестница стоит в нескольких метрах, до которых дойти, конечно, слишком сложно. О чём Микаса тут же сообщает:       — Почему не можете сами дойти? Обязательно было меня звать?       — Ты хочешь обсудить мой приказ? — Леви вскидывает бровь. — Серьёзно, Аккерман?       — Нет, — бурчит она, направляясь к лестнице. Ну правда, так хорошо сидела, зачем отвлёк на такую ерунду?       — Тут черепица дряхлая, — внезапно сходит до пояснений Леви. — Боюсь, что проломлю, придётся крышу латать.       За мелкую вспышку неповиновения моментально становится стыдно. Может, капитан на это и рассчитывал? Хотя нет, самодовольным не выглядит. Сбрасывает на землю грабли, надевает куртку и осторожно наступает на верхнюю ступеньку. Микаса машинально хватается за лестницу, хоть та и не шатается. Леви, как назло, не спешит, спускается неторопливо. Очередной желудь под ногами, красивый, как с картинки, привлекает гораздо больше внимания, чем фигура капитана на лестнице. Микаса рассматривает его с таким пристальным интересом, что не сразу понимает что не так. Прямо перед глазами капитанская спина, Леви вдруг оказался заперт в кольце её рук. Глубоко вздохнув, он разворачивается, оказываясь вровень с ней.       Снова слишком близко, глаза в глаза. Можно пересчитать каждую тёмно-синюю крапинку, их слишком мало, Микаса успела насчитать пять. У капитана внезапно очень красивые глаза, взгляд глубокий, серьёзный. Зрачки равномерно сужаются и расширяются в такт с сердцем. Микаса успевает запомнить всё, даже длинные прямые ресницы, даже едва заметную морщинку, успевшую проложить свой путь между бровей — он часто хмурится.       — Аккерман, — тихо, полувопросительно говорит Леви, и Микаса, опомнившись, убирает руки и делает два шага назад. — Бери грабли и сметай листья.       Его голос звучит по-новому. Мягко и спокойно. Чтобы отвлечься от жара, опалившего тело, Микаса спешно хватает грабли и начинает скрести по земле, задевая пожухлую траву и вырывая комки. Внезапно чужая ладонь опускается на рукоять, дёргает на себя.       — Лучше за керосином сходи, проку будет больше.       — Нет, я помогу, — отвечает Микаса, дёргая грабли на себя.       — Нежнее помогай тогда, а то ямы появятся.       Микаса смотрит через плечо и забывает все слова, что хотела сказать. Сразу в глаза смотрит, смущается, но не отворачивается — слишком явно получится. Он всё ещё держит грабли, оттого и стоит так близко. Он вообще в последнее время постоянно оказывается близко, она только сейчас поняла. Это что-то значит, или просто привык к ней и не обращает внимание?.. Леви с явной неохотой разжимает пальцы и некоторое время наблюдает за работой — не поверил, что она послушается. У Микасы от его взгляда кожа зудит, не слишком приятное чувство.       Спустя час в небо поднимаются синие столбы дыма, воздух наполняется запахом горящей листвы, слишком сильно напомнивший о доме. Почти забытый, он щекочет изнутри лёгкой ностальгией. В городах зелени мало, а вот там, где Микаса жила с родителями, осень пахла кострами.                     Дожди теперь ледяные, заметно похолодало, ветер завывает в каминных трубах. Лишний раз выходить из дома не хочется, но и сидеть в четырёх стенах слишком изматывает. Приняв решение, Леви одевается теплее, проверяет нож в сапоге и уходит под удивлённое:       — Вы куда?       — На тренировку, — отвечает он, поправляя застёжку плаща.       — Может, не надо? Опять заболеете.       Леви качает головой — с чего вдруг возникла такая забота об его здоровье? Даже если снова простынет, вылечится быстро, а вот форму терять не стоит. Если он не может выйти под дождь, потому что не хочется, грош ему цена, как солдату. Микасу бы тоже стоило с собой вытащить, но ладно, пусть сидит в тепле. Нечего ей из-за его прихоти потом кашлять. Была бы поставлена задача, даже вопрос об этом не возник — вылетела бы пулей из дома, как миленькая.       Ветер хлещет по щекам, и те моментально дубеют. Руки слушаются плохо, пальцы замёрзли, и вообще идея уйти вопреки всему уже не кажется здравой. Но Леви, упрямо стиснув зубы, сперва делает несколько кругов по знакомым тропинкам, только согреться не получается, наоборот, становится холоднее. Земля под ногами чавкает, кроны деревьев уже не защищают от дождя. Из чистого упрямства Леви делает несколько выпадов, но сегодня призрачный противник не появляется — тоже, наверное, замёрз. Смирившись, Леви решает вернуться, и дождь, будто только этого и ждал, припускает сильнее. Ледяные иглы хлещут по спине, в сапогах хлюпает, в носу скоро будет тоже. Даже зубы начинают клацать.       Микаса встречает взглядом, в котором он наверняка нашёл бы смех, если бы были силы его искать. Леви развешивает плащ на просушку над камином, рядом ставит сапоги и скрывается за простынёй, переодеваясь в сухое. Всё равно согреться не получается, его колотит, в глазах печёт. Кажется, в этот раз лёгкой простудой не обойдётся. Надо бы набрать воды и отлежаться в тепле, но мысль о беганье с вёдрами из двора в дом и обратно пробирает ознобом.       — Заболели, — констатирует Микаса, когда он отказывается от ужина — аппетита нет. Даже сил на споры нет, поэтому Леви просто вяло кивает, констатируя очевидное. Завтра уже надо встать на ноги, но сейчас он и рукой пошевелить не может. Микаса встаёт из-за стола, тянется к нему и кладёт прохладную ладонь на лоб. Озабоченно хмурится: — У вас жар.       Это Леви тоже прекрасно чувствует: изнутри печёт, кажется, что он может дышать огнём, было бы желание. Микаса уже шебуршит в аптечке. Прикрыв глаза, Леви морщится — под веками печёт. Хреново.       — Держите, — в руку толкается небольшой пузырёк. Леви смотрит на него, но название плывёт перед глазами. Давно так стремительно не заболевал, какой-то час под дождём уложил в койку. Отвинтив пробку, Леви пьёт, надеясь, что это быстро поможет: не хватало ещё, чтобы Микаса на самом деле над ним сидела, ни к чему ей такая обуза.       — Эй, вы что, всё выпили? — Микаса выдёргивает бутылочку, мотыляет в воздухе. — Его надо по чайной ложке каждый час принимать, написано же!       — Значит, мне скоро полегчает, — сипло отвечает Леви. В пот бросает резко, рубашка прилипает к телу, виски покрываются каплями. Шуму в голове Леви не сразу придаёт значение, поглощённый мыслями о том, что надо встать, дойти до постели и рухнуть на неё. Сердце колотится в груди, картинка плывёт перед глазами. Осторожно поднявшись, Леви цепляется за стол — его ведёт в сторону, пол под ногами шатается.       — Надо помыться, — говорит Леви, с удивлением прислушиваясь к заплетающемуся языку. Горячая вода приведёт в чувство, он в этом уверен, поэтому решительно, как ему кажется, направляется к двери, но та почему-то не хочет приближаться. Зато пол начинает вращаться быстрее. Покачнувшись, Леви почти падает на Микасу, мигом оказавшуюся рядом. Она крепко обнимает его за торс, закидывает руку на плечо.       — Что ты делаешь? — бормочет Леви, задирая голову и пытаясь разглядеть выражение её лица в полумраке.       — Веду вас к кровати. — Кажется, она поджала губы, упрямая. Делает вид, что всё равно, а беспокоится. О нём давно никто не беспокоился, это очень приятное чувство — быть кому-то нужным. Пусть даже на уровне заботы сиделка-пациент.       — Мне надо помыться, — упрямо повторяет он, мотая головой. Волосы падают на глаза, пот заливает их, капает на пол. — Я слишком грязный, чтобы ложиться спать.       — Ага, — покладисто отвечает Микаса, сажая его на кровать. — Вы же раньше грязным никогда не спали.       — Раньше — это другое, — не согласен Леви. — Раньше я был… — Мысли разбегаются, он уже забыл, что хотел сказать. Цепляет одну из фраз в голове за хвост и тянет на себя. — Слишком много было грязи вокруг, — говорит вдруг совсем не то, что собирался. — Постоянно хочется отмыться.       — Капитан, вы же знаете, что настойка была крепкой, да? — ласково спрашивает Микаса. Леви отрицательно качает головой, силится что-то произнести, но выходит невнятное мычание.       — Вы пьяный, — со странным довольством говорит Микаса.       — Нет. — Он никогда не напивался, вообще пил за всю жизнь немного, пальцев хватит, чтобы посчитать. Что посчитать — эта мысль тоже растворяется в тумане. — Я сейчас немного полежу и пройдёт.       — Ага, — радостно отвечает Микаса, помогая ему лечь. — Всё пройдёт, надо только полежать.       Нет, когда ложится, становится хуже. Потолок вращается с бешеной силой, к горлу подступает тошнота. Леви шумно дышит широко раскрытым ртом, но облегчение не приходит. Вцепившись в матрас, он медленно садится и обхватывает голову руками.       — Ложитесь. — Микаса появляется перед ним, упирает руки в бока.       — Не хочу. — Леви пытается покачать головой, но тут же хватается за неё с приглушённым стоном. Плохо настолько, что хочется сдохнуть. Пьяный? Это вот так выглядит? Зачем тогда люди пьют?       — Ладно, — смиряется Микаса, — я нагрею воду. Но если захотите спать, ложитесь.       — Не захочу. — Надо подумать, как вернуть ясность мозгам. Надо, но не хочется. Слишком сложно. Когда-то Фарлан уговорил выпить бутылку вина, вот сейчас он бы посмеялся над его состоянием! Леви приглушенно фыркает, отчётливо слыша его голос в голове. Микаса входит в дом с полным ведром воды, холодный воздух залетает в открытую дверь, заставляя ёжиться. В висках продолжает пульсировать, приятного мало.       Думать о чём-то конкретном не выходит. Картинки кружатся в голове, обрывки давних разговоров звучат то приглушённо, то громко. Леви затыкает уши, но они продолжают звучать, только теперь к ним присоединяется гул крови в ушах.       — Капитан. — Микаса внезапно появляется прямо перед глазами. Не сразу доходит, что она встала на колено, чтобы быть вровень с ним.       — Зачем люди пьют? — риторически спрашивает Леви, пытаясь сфокусировать на ней взгляд. — Просто это… так бессмысленно.       — Многие пьют, чтобы забыться.       — Забыться? Тогда откуда эти голоса в голове?       — Вы слышите голоса?       — И слышу, и вижу. — Леви глухо стонет, хочет закрыть глаза, но не может — тогда всё продолжает вращаться быстрее, только не снаружи, а уже внутри. Приходится смотреть на пол под ногами, держаться якорем за собственные голые ступни. Почему голые? Когда успел снять носки? Леви задумчиво шевелит пальцами, тихо фыркает: смешные. Микаса снова бродит по дому, но сил поднять глаза и посмотреть нет.       — Вставайте, — говорит она со вздохом. Тянет за плечо, помогая. Леви покорно поднимается, продолжая смотреть на ноги. Тело не слушается, мышцы вялые, словно ему не принадлежат. Когда Микаса начинает снимать свитер, он покорно поднимает руки, но стоит ей коснуться пуговиц на рубашке, как Леви решительно отталкивает руку, при этом отшатываясь и едва не падая обратно на кровать.       — Ты чего задумала? — спрашивает непослушным языком. Тот разбух и стал в два раза больше, других причин для невнятной речи Леви не видит.       — Вы будете мыться в одежде?       — Я же не идиот. Кто будет мыться в одежде?       — Тогда дайте вас раздеть.       — Зачем? — он умудряется наконец поймать её взгляд, щурится с подозрением.       — Вы сами не сможете, — терпеливо отвечает Микаса.       — Бред, — глубокомысленно заявляет Леви, начиная расстёгивать пуговицы. Непослушные пальцы скользят по груди, постоянно соскальзывают. В конце концов он смиренно выдыхает: — Ладно, раздевай.       Он позволяет снять рубашку и чувствует, как кровь приливает к щекам, когда Микаса решительно дёргает за ремень. Воздух тяжелеет, дышать становится трудно. Её руки на его штанах смущают. Леви отводит их в стороны, цедит тяжело:       — Дальше я сам. Отвернись.       Словно только этого и ждала, Микаса отворачивается и терпеливо ждёт, пока он сражается сперва со штанинами, потом с трусами. Вцепляется в край бадьи, но проходит три жалких попытки закинуть ногу, прежде чем он наконец погружается в воду. Кто сказал, что горячая вода поможет? Тело вспыхивает жаром, сердце подскакивает под кадык. Но Леви упорно мылит голову, жалея, что вообще согласился на эту авантюру. Или это была его идея? Микаса совсем близко: меняет постельное бельё, заправляет подушку в наволочку.       — Вы как? — спрашивает тихо. Как-как, хреново. Душно, мокро, голова тяжелая, тело непослушное. На всё это Леви жалуется вслух, поняв лишь, когда Микаса с насмешкой отвечает:       — А я сразу говорила, что надо было поспать. — И нахально добавляет: — Пьянчужка.       — Эй! — Леви возмущённо смотрит на неё. — Слова подбирай.       — Пьянчужка как он есть, — продолжает Микаса, расправляя перед ним простыню. — Надеюсь, сами выбраться сможете.       — Бесстрашная, — устало вздыхает Леви. — Или бессмертная.       — Что вы мне сделаете? Убьёте? За помощь?       — И наглая, — добавляет он, поднимаясь. Микаса моментально отворачивается и для надёжности закрывает глаза.       — Нет бы спасибо сказать, — ворчит она, неловко закутывая в простыню.       — Спасибо, — выдыхает Леви, ложась и вытягиваясь на кровати. Микаса укрывает, а он вяло думает, что воду надо вылить. Блаженная тишина наполняет сознание. Довольно вздохнув, Леви закрывает глаза и засыпает.       Просыпается на рассвете, снова липкий и потный, зато жар прошёл, как не бывало. Вчерашний вечер помнится кусками, но Леви абсолютно уверен, что не сделал ничего из того, за что было бы стыдно. Дико хочется пить, и первым делом он собирается добраться до стола с кувшином, когда замечает кружку с водой, стоящую у постели. Микаса позаботилась. Не думая, Леви тянется за кружкой, но замирает на полпути, когда доходит — под одеялом он голый. Открытие пронзает, подобно молнии. Как мог позволить себе подобное? Простыня задёрнута, в доме тихо, Микаса ещё спит. Леви пытается восстановить события вчерашнего вечера, одеваясь, но те зияют чёрными провалами в памяти. Скверно. Уверенность, что ничего не натворил, медленно тает.       Когда Микаса выходит из комнаты, Леви успевает побриться и привести себя в порядок, только тревога не отпускает. Он настороженно смотрит на неё: руки взлетают к груди, нервно теребят шарф. Руки на его штанах. Почему именно это он вспомнил, и почему она вообще расстёгивала его ремень?       — Вам полегчало? — Микаса спрашивает с искренней заботой, которой явно бы не было, соверши они что-то неприличное.       — Да, — он кивает. Тревога всё ещё внутри, сидит и подтачивает. Но спрашивать подробности вечера Леви не станет под страхом смерти. По крупицам он восстанавливает пробелы весь день, постепенно расслабляясь: Микаса помогла. На неё и прежде можно было положиться, но возня с ним, напившимся и больным, не входит в обязанности солдата перед командиром. Поэтому вечером, тепло одевшись и выйдя на крыльцо, Леви думает, что стоит её поблагодарить. Над головой впервые за много дней чистое небо. Звёзды кажутся особенно яркими и близкими.       Тихий скрип двери за спиной заставляет обернуться — закутанная в плед, Микаса выходит и становится рядом.       — Спасибо, — говорит он, глядя прямо в глаза. — За помощь.       — Не за что, — приглушенно бормочет в шарф Микаса. Её силуэт чётко выделяется на фоне открытой двери, длинная тень пересекается с его тенью. — Зайдите в дом, только выздоровели, замёрзнете же.       — Не перегибай, — хмыкает Леви, поднимая глаза к небу. — Дай на звёзды полюбоваться.       — Такие яркие, — выдыхает она, становясь плечом к плечу. Леви и правда немного продрог, но от тепла её тела согревается. Оно обволакивает, и грудь наполняется чем-то непривычным, воздушным, и он не хочет находить этому объяснение. Просто стоит, смотрит вверх и думает, что много лет не любовался звёздами с кем-то, всегда один.