Цугцванг

                    В привычный день Ханджи не приезжает. Микаса и Леви ждут до позднего вечера, оба молчат, поглощённые тревогой: что могло случиться? Даже тихий треск пламени в камине не успокаивает, а, наоборот, бьёт по нервам. Леви сидит в кресле с книгой, но Микаса видит — не читает, просто смотрит на текст. Она и сама как на иголках. Вертится в соседнем кресле, никак не может устроиться уютнее под пледом. В конце концов она не выдерживает первой. Разрывает гнетущее молчание, полное общих страхов:       — Думаете, с ними что-то случилось?       — Нет, — моментально отвечает Леви. Самого распирает от мыслей, голова пухнет: предположений много, одно другого лучше. Что-то могло случиться в дороге; Ханджи или Моблит заболели; отменили указ, в конце концов… Но в этом случае Ханджи уже давно была бы здесь.       — Это же Ханджи, — говорит он, поддерживая не только Микасу, но и себя. — Она отличный воин, вокруг мир, нападать некому. Просто отложила поездку.       — Если она не приедет и завтра, что будем делать? — Микаса склоняет голову набок, и дух невольно перехватывает от игры теней на его лице.       — Ждать, — коротко отвечает Леви. — Несколько дней подождём, если ничего не изменится, поедем к Райнеру и Имир, они ближе всех. Задержать Ханджи могло что угодно. Не удивлюсь, если ей привезли какого-нибудь нового титана, и теперь она чистит ему зубы и целует в задницу.       Микаса невольно улыбается, вспоминая, как стремительно Ханджи теряет волю, когда речь заходит о титанах. В словах Леви много правды, они успокаивают: в самом деле, что могло случиться?       — Капитан, — спрашивает она после паузы, — вы умеете играть в шахматы?       — Умею, а что? — он наконец закрывает книгу, устав делать вид, что читает.       — Я нашла вчера на чердаке шахматы, — Микаса вдруг смущается. Но с другой стороны, чем им ещё заниматься вечерами? Тут и днём-то работы не густо, а вечерами совсем тоска. От безделья в голову лезут ненужные мысли, например, о том, какой Леви красивый. Как раньше не замечала? Это нечестно: иметь такую внешность и такой рост… Хотя рост вообще не главное, особенно для того, кого знаешь столько лет, что давно перестал обращать на него внимание.       — Предлагаешь сыграть? — он приподнимает бровь. — Сама-то умеешь?       — Армин научил. — Сперва вопрос уязвляет: ну не совсем же она глупая, чтобы элементарных вещей не знать. Но новый ответ гасит вспыхнувшее было возмущение.       — Меня Эрвин научил. Через год после того, как я попал в Разведкорпус.       — А как вы туда попали? — забыв о шахматах и смущении, Микаса вспыхивает любопытством. О прошлом Леви почти ничего не известно. Из всех, кто служил тогда, в живых только Ханджи осталась, да и у Микасы не было особого желания что-то узнавать. Знает лишь то, что Леви жил в Подземном городе, а теперь жуть как любопытно: как смог выбраться, ведь оттуда почти никто не выходит на поверхность.       — Попался на глаза Эрвину не в то время и не в том месте, — криво, одному себе понятно ухмыляется Леви.       — Он вам помог поступить в Разведкорпус? — спрашивает Микаса осторожно, боясь спугнуть новую порцию откровенности.       — Можно и так сказать, — Леви смотрит на огонь, пламя отражается в глазах. — Я был слишком взрослым для кадета, все говорили, что учить поздно. Но он поверил и взял. Впрочем, — он снова ухмыляется своим мыслям, а у Микасы дыхание перехватывает: скупая улыбка на лице Леви слишком редка, чтобы не пытаться её запомнить, — меня не надо было учить. Оказалось, что я знаю и умею гораздо больше, чем многие, кто прослужил в корпусе несколько лет.       От другого это прозвучало бы пустым бахвальством, но не от Леви. Микаса знает: он не врёт. Просто спокойно констатирует факт.       — Вы сразу подружились с командором?       — Нет. — Последняя тень улыбки исчезает, в голосе звучит глубокая, тщательно скрываемая печаль. — Сперва я хотел его убить. А потом поверил.       — Нам всем его не хватает, — тихо говорит Микаса, кутаясь в плед. Тени в углах собираются в смутные фигуры.       — Да, — тянет Леви, поднимаясь. — Уже поздно, я спать. Если хочешь сиди.       Он умывается в тазу, шебуршит одеждой за простынёй, шуршит одеялом. Тихо поскрипывает кровать, когда он ложится. Микаса задерживает дыхание, набираясь решимости, и говорит через несколько быстрых ударов сердца:       — Капитан… — дождавшись приглушённого мычания, тихо говорит: — Спокойной ночи.       Леви молчит так долго, что она уже отчаивается получить ответ. Прячет вспыхнувшие щёки в шарф, когда слышит ровное:       — Спокойной ночи, Аккерман.       Ханджи появляется спустя два дня, когда тревога достигает пика. Леви и Микаса как раз обсуждают будущие поиски, когда появляется знакомая повозка.       — Соскучились?       — Было бы по ком скучать, — отвечает Леви, но Микаса отлично видит, что он пытается скрыть облегчение. Они стоят на крыльце — выскочили, едва услышали ржание. Серое небо нависает низко-низко, в любой момент может пойти дождь.       — Армин и Энни уговорили остаться на ночь, а вышло — на три дня, — беспечно машет рукой Ханджи. — Они неплохо устроились, кстати.       — Неплохо в смысле «вместе»? — слабым голосом спрашивает Микаса.       — Ну нет, до этого ещё далеко. Они такие забавные в попытках скрыть симпатию. Переглядывания, случайные прикосновения, робкие улыбки… Просто прелесть!       — Смотрю, ты вовсю развлекаешься, — говорит Леви, качая головой.       — А что ещё остаётся делать? Эрен и Хистория уже перешли на стадию поцелуев, а эти только и делают, что краснеют.       — Я сейчас тоже покраснею. От холода. — Леви первым заходит в дом.       — У вас, я смотрю, всё без изменений? — Ханджи поигрывает бровями. Микаса хотела бы ответить твёрдо, но дело в том, что постепенно начинает в этом сомневаться. С капитаном спокойно и иногда странно. Этих чувств точно не было ещё месяц назад, но теперь она твёрдо знает, что на скупую улыбку могла бы любоваться часами, и в глаза смотреть слишком тяжело. Всегда отвечала прямым взглядом, теперь отворачивается при каждой удобной возможности. Внутри происходит что-то странное и, кажется, неотвратимое.       — Капитан напился! — выпаливает вместо ответа.       — Кто? Леви?! Ни за что не поверю!       — Нечего было крепкие лекарства присылать, — отвечает Леви из дома. Прекрасно слышал их разговор, и этот факт заставляет покраснеть: вроде ничего не сказала, а словно душу наизнанку вывернула.       — Леви, не говори, что ты всё выпил! Вам той настойки на год должно было хватить! — ужасается Ханджи и вместе с тем смотрит с восхищением. Леви бормочет что-то невнятное, отворачиваясь. — И что, — она пихает Микасу в бок, — какой он, когда пьяный?       — Нормальный, — отрезает Леви. Микаса переглядывается с Ханджи и медленно качает головой, улыбаясь. Щекотка в животе заставляет повернуться к нему и дерзко посмотреть в глаза.       — Ладно, в следующий раз ещё привезу. — Ханджи выкладывает на стол пистолет, смотрит на Леви. — Зимой в лесу может быть небезопасно.       Вошедший в дом Моблит помимо привычного саквояжа приносит ружьё и коробку с патронами. Леви серьёзно кивает — до зимы ещё месяц, а завывание волков по ночам уже можно расслышать. Пока редко и недолго, но к холодам всё может измениться. Надо бы проверить амбар, посмотреть, чтобы подкоп к лошадям не сделали.       — А что у Райнера и Имир? — спрашивает Микаса, протягивая руку для забора крови.       — Крушить всё вокруг перестали, и на этом спасибо. Общаются сквозь зубы, зато хоть разговаривать начали. Не представляю, как вообще эти три месяца прожили. Сложно с ними. Но… тем интереснее будет, если они влюбятся друг в друга. Просто любовь и ненависть в классической обёртке!       — Ты романов перечитала, — сумрачно говорит Леви. Они с Микасой не ругаются, даже общий язык нашли. Ближе стали, это заметно невооруженным взглядом. Вечерами играют в шахматы, днём теперь больше в доме, постоянно на виду друг у друга. Это уже не раздражает. Личного пространства Леви достаточно, а после длительного молчания поговорить всегда приятно. Они вообще стали часто разговаривать. В основном о повседневном, реже о прошлом, никогда о будущем. Леви ловит себя на мысли, что ему нравится именно «здесь и сейчас»: слишком давно все перемены в жизни были связаны с чьей-то смертью, а тут её нет. Пожалуй, он на самом деле слишком надолго застрял в привычном. Может, стоит открыть одну из книг, что Микаса притащила с чердака…       С отъезда Ханджи проходит ещё несколько дней, тихих, разбавленных прозрачным светом уходящей осени. Листья опали, лес теперь просматривается гораздо лучше. По утрам Микаса уходит бегать, в обед Леви выбирается тренироваться, и она всё чаще приходит посмотреть. Поначалу Леви возражает — говорит, что просто бессмысленно мёрзнет, тогда как он тренируется. Но потом смиряется: в самом деле, что ей делать одной, скучно ведь.       Очередная тренировка в самом разгаре, когда краем глаза Леви замечает, что Микаса за ним повторяет. Пригнуться, отразить невидимый удар, сделать подсечку, прогнуться в спине назад… Поняв, что он заметил, она мигом останавливается и смело смотрит, вздёрнув подбородок.       — Иди сюда, — смиряется он. — Иди, буду учить.       — Правда? — она вспыхивает ярко, даже глаза сияют. Загорается изнутри, пока подходит и становится в стойку. Первые удары отражает играючи — явно долго тренировалась тайком. С соперником из плоти и крови тренироваться легче, да и Леви откровенно соскучился по спаррингам. С Микасой непросто, это он понимает спустя несколько минут, за которые смог её достать лишь пару раз. Это подстёгивает, наполняет азартом. Леви видит схожее чувство в её глазах, и кровь нагревается, быстрее бежит по венам. Она соперник если не равный, то точно схожий по уровню. Титанов они давно наравне убивают, но это что-то новое, особенное.       Когда тренировка подходит к концу, у обоих даже дыхание не сбилось, только пот глаза заливает и пар валит от тела.       — Молодец, — скупо хвалит Леви, хотя знает — она гораздо больше, чем просто молодец. Она прекрасна в бою и отлично это знает. Что мешает прямо об этом сказать? Многолетняя привычка не тратить слова попусту, даже если похвала заслужена.       — Спасибо, — искренне отвечает Микаса. Прекрасно всё поняла, от этого в груди становится тепло. Им не нужно лишних слов, когда и так ясно невысказанное.       — В следующий раз попробуем тренировку с ножом. Не настоящим, конечно, — добавляет он, заметив недоверчивый взгляд.       — Вы сказали «в следующий раз». Вы будете со мной тренироваться?       — Ты не оставила мне выбора, Аккерман, — вздыхает Леви, делая вид, что очень этим недоволен. Но видит хитрющие глаза и на этот раз вздыхает искренне: раскусила. Ему самому так гораздо интереснее. Под рассуждения Микасы об ужине они практически дошли до дома, но Леви вдруг вскидывает руку, заставляя остановиться.       — Слышишь? — спрашивает почти беззвучно. Поначалу нет, но вскоре Микаса различает рычание. Вопросительно поднимает брови и не на шутку пугается: Леви побледнел, зрачки стали крохотными точками. Сердце срывается одновременно с его коротким криком:       — Беги в дом!       Микаса бросается с места, он мчится следом. Рычание становится громче, уже слышно тяжелое дыхание и топот.       — Стрелять умеешь? — на ходу, отрывисто бросает Леви.       — Нет.       — В дом, живо!       Микаса обгоняет его, но вдруг спотыкается на ровном месте: ноги заплетаются, земля резко приближается — едва успев, Микаса приземляется на выставленные руки.       — Аккерман! — Леви останавливается, пробежав несколько шагов по инерции.       — Бегите за ружьём! — кричит она, понимая, что они теряют драгоценные секунды. Леви принимает решение в мгновение: бросает нож и мчится к дому так, что в лёгких печёт. Врывается внутрь, не думая, что бросил Микасу одну. Понимает: без ружья выходить на медведя-шатуна бессмысленно. Против обычного, впрочем, тоже. Мозг работает чётко, только руки почему-то дрожат, когда он вытаскивает охотничьи патроны из коробки и заряжает ружьё. Короткий крик режет по нервам. Леви выскакивает из дома под грохот бешено колотящегося сердца, оценивает обстановку: Микаса кружит вокруг вставшего на задние лапы медведя, ещё немного, тот нападёт и пиши пропало.       — В сторону! — рявкает Леви, не сомневаясь, что Микаса послушается. Она даже не оглядывается: падает на землю, перекатывается и закрывает голову руками, когда он спускает курок. Оба выстрела бьют точно в сердце. Сделав несколько шагов, медведь падает на землю рядом с Микасой. Мгновение, Леви оказывается перед ней. Опускается на колено, тянет за плечо:       — Ты как? Аккерман, цела? Микаса?       Она заторможено садится: глаза распахнуты, взгляд бешеный. Смотрит на тело медведя, переводит глаза на Леви и вдруг порывисто его обнимает. Опешив, он обнимает в ответ, неловко поглаживает по спине, волосам, шепчет:       — Уже всё. Он мёртв, Микаса. Уже всё.       Она кивает, но не отпускает, наоборот: обнимает за шею так крепко, что дышать больно. И крупно дрожит. Леви чувствует себя деревянным и неуклюжим: в последний раз его обнимала Изабель, но у той всегда были проблемы с личными границами, дай пообнимать, то его, то Фарлана. Микаса горячая, дышит шумно в его шею. И волосы у неё мягкие на ощупь, Леви не заметил, как начал перебирать их бездумно. Она испугалась, не железная ведь. Одно дело против титана идти с полным вооружением, другое — на медведя с голыми руками. Она могла погибнуть — доходит до Леви с запозданием. От этого понимания перехватывает дух, и Леви невольно обнимает крепче, прижимается щекой к виску. Безостановочно гладит по спине, и руки вспотели от пережитого ужаса. То, что это не пот, он понимает не сразу. Железистый запах бьёт в ноздри. На улице стемнело, Леви подносит руку к лицу, с ужасом замечая, что она в крови.       — Ты ранена? — он отстраняет её от себя: в темноте лицо выглядит мелово-белым.       — Кажется, — кивает она. Время для утешений прошло. Микаса снова собрана. Поднимается одновременно с Леви, немного пошатывается, но отказывается от помощи. С опаской смотрит на медведя.       — Завтра решим, куда деть, за ночь с ним ничего не случится, — решает за обоих Леви. Не решает даже: просто говорит, чтобы что-то сказать. И так понятно, что сегодня никто не будет разделывать тушу и закапывать в лесу.       В доме темно, камин потух с обеда. Усадив Микасу на стул, Леви зажигает лампу, ставит на стол, возится с камином и постоянно озирается на Микасу, но та не двигается, сидит прямо, смотрит в одну точку. Сильно испугалась. Он ставит греться воду, достаёт аптечку, возвращается к Микасе и тянется к её куртке. Покорно позволив себя раздеть, Микаса вздрагивает лишь когда он начинает задирать свитер — рукав разодран и пропитан кровью.       — Надо перевязать, — мягко говорит он, надеясь, что она не станет сопротивляться. Микаса кивает, поднимает руки, морщится от боли.       Всё правое плечо разодрано в клочья. Четыре полосы от когтей вспороли кожу на сантиметр, не меньше. В одном из порезов, если присмотреться, можно увидеть кость.       — Не смертельно, — констатирует Леви, хотя дыхание перехватывает, стоит представить, как ей больно. Пусть многие считают Аккерманов сделанными из стали, он отлично знает, что боль чувствуется также, только раны заживают быстрее. И ему больно смотреть на рану, и одновременно гордость за Микасу на то, что молчит, не жалуется, только крепче сжимает зубы, когда он начинает осторожно смывать кровь. Надо что-то сказать, ободряющее, воодушевляющее, но Леви не может найти слов. Самого до сих пор слегка потряхивает, стоит представить, что мог не успеть. И тихая-мирная жизнь «без потерь» стала бы новым витком личного ада, в котором терять близких людей — привычное дело.       — Раны не слишком глубокие, — говорит он тихо, а у самого внутренности поджимаются при виде разошедшейся в стороны кожи. — Скоро заживут.       Тут он не лукавит, заживут за несколько дней, хотя у других месяц бы зарастало.       — Надо зашить, — говорит ровно, а сам сжимается, представляя, что будет дырявить и без того искалеченное тело.       — Не обязательно, — отвечает она, прикрыв глаза. Над губой блестит пот, лицо посерело, видно, что больно. И уважение от этого растёт пропорционально жалости, которую Леви никак не должен испытывать по отношению к солдату.       — Обязательно, — отрезает он. В шрамах ничего страшного нет, но видеть их на коже Микасы не хочется. — Потерпишь? — спрашивает тихо и неожиданно робко. Во рту пересыхает, даже руки дрожать начинают на её судорожный кивок.       — Не бойтесь, — тихо говорит Микаса, плотно сжимая губы. Леви хотел бы рассмеяться, только не может. В этой девушке столько мужества, сколько не в каждом мужчине найдётся. Зашивать Леви умеет. Штопать дыры на одежде. А тут другое. И игла входит иначе, преодолевая упругое сопротивление кожи. Хочется, чтобы стежки вышли аккуратными, как пришитый подворотничок на парадной форме. И он старается, добавив свет в керосиновую лампу. От напряжения пот струится по вискам, хотя руки больше не дрожат. Сосредоточившись, Леви зашивает порез за порезом, выдыхает, когда заканчивает, и слышит тихий ответный выдох.       — Устала? — глупый вопрос. Конечно да. Едва на ногах держится, вон, как шатает. Не дождавшись ответа, Леви помогает встать и доводит до кровати. Бережно укладывает, укрывает одеялом, бросает короткое «спи» и выходит, оставив дверь приоткрытой.       День, внезапно ставший сумасшедшим, наконец подходит к концу. Хочется сбросить его с себя, провалиться в глубокий сон. Но Леви спит поверхностно, постоянно вздрагивает, просыпаясь и чутко прислушиваясь к тишине. На рассвете, не выдержав, подходит к двери, заглядывает — на первый взгляд Микаса просто спит, но в неверном свете утра видно, как она дрожит под одеялом. Худшие опасения подтверждаются, когда Леви подходит и касается лба: она горячая, как печка. То ли заражение началось, то ли организм так борется, вывод один — температура у Микасы зашкаливает. И никаких лекарств, чтобы помочь, нет. Если инфекцию не остановить, она сгорит напрочь.       — Микаса, — зовёт Леви тихо, но она не слышит. Беззвучно хватает воздух приоткрытым ртом, комкает простыни, вертясь, как уж на сковороде.       В Подземном городе никогда не было лекарств, все спасались подручными средствами. И первое, что приходит на ум: обтереть водой с уксусом. Вода холодная, то, что надо. Уксуса Леви плещет щедро, берёт чистые тряпки, останавливается перед спальней, переводит дух. Тихо ставит на пол таз, зажигает лампу, садится и снимает одеяло.       — Микаса, мне надо сбить жар, — говорит скорее себе — она точно не услышит. Осторожно снимает с неё штаны и носки, оставляя в нижнем белье. Смотрит на перевязанную рану — бинты пожелтели от сукровицы, но, благо, крови почти нет. Щадя её скромность, даже если Микаса потом ничего не вспомнит, Леви накрывает от груди до бёдер одеялом и начинает бережно водить по телу тряпкой, смоченной в уксусе. По вискам — кожа над губой блестит, дыхание обжигает ладонь; по шее, к запястьям — они у неё тонкие, вены под прозрачной кожей выступают чётко; по ключицам — хочется водить по ним бесконечно; по ногам к ямкам под коленями — ноги длинные, бесконечные просто. Леви вспоминает, как также обтирал Изабель, пока Фарлан носился по Подземному городу в поисках хоть какой-нибудь микстуры. Это было просто. А ещё страшно: боязнь, что она умрёт, точила изнутри. Здесь всё иначе. Микасе не грозит смертельная опасность, по крайней мере, хочется в это верить.       Она горячая, но живая, а ещё — Аккерман, значит, скоро встанет на ноги. Перевернув на живот, Леви убирает волосы с шеи, касается прохладной тканью, ведёт к лопаткам. Те выпирают мягкими полукружьями, и позвоночник между ними — ровная впадина, уходящая под одеяло. Икры, щиколотки, которые можно обхватить одной рукой. Кожа белая, жар медленно начинает спадать. В очередной раз повернув Микасу на спину, Леви кладёт на лоб ткань и устало выдыхает. Смотрит в окно — уже рассвело. Встаёт, чтобы уйти, но Микаса внезапно хватает за запястье. Взгляд ещё путаный, но вполне осмысленный.       — Останьтесь, — шепчет она хрипло.       — Пить хочешь? — первым делом спрашивает Леви. Микаса кивает, и, когда он приподнимает за плечи, жадно пьёт, и вода скатывается по подбородку к груди. Дождавшись, пока напьётся, Леви аккуратно вытирает её, помогает лечь обратно и тщательно укрывает.       — Когда проснёшься, перебинтую, — говорит устало. Глаза закрываются сами собой, но она попросила остаться, так что… Леви садится на пол, прислоняется к кровати и касается лба невесомо, едва дотрагиваясь до кожи. — Спи, — говорит, а сам смотрит, как послушно закрываются глаза, и дыхание постепенно становится ровным.                     Микаса просыпается с тяжелой головой и сумасшедшей пульсацией в правом плече. События вчерашнего дня всплывают калейдоскопом. Распахнув глаза, она перестаёт дышать: Леви сидит на полу, совсем близко, положив голову на кровать, крепко спит. Волосы упали на лоб. Микаса тянется, чтобы убрать их, и в этот момент Леви открывает глаза. Её рука так и застывает на середине, а взгляд жжёт душу насквозь.       — Живая? — хрипло шепчет Леви, выпрямляясь и растирая шею.       — Вроде да, — отвечает она, скрывая смущение. Она почти голая под одеялом, но знает, что капитан помогал и не преследовал никаких низменных целей. Хотя откуда им взяться, когда она полыхала от жара? Слабость разлита по телу патокой, рука болит и пульсирует.       — Тебя надо перевязать.       — А вам надо нормально поспать.       — Сперва перевяжу, потом посплю, — качает он головой, с усилием поднимаясь. Вскоре до Микасы доносятся звуки закипающей воды. Хлопает дверь — Леви вернулся из нужника. Плещет вода в тазу — умывается. Она успела изучить звуки утра до малейшей детали, сейчас те звучат слишком по-домашнему. Уютно. Когда он заходит, как всегда свежий, выбритый, в чистой одежде, она смущённо придерживает одеяло на груди, чувствуя себя донельзя грязной.       Леви не облегчает задачу, напротив: касается плеча до крайности осторожно, словно боится обжечься. Бережно разматывает бинты, облегчённо выдыхает. Микаса скашивает глаза, смотрит на аккуратно зашитые раны. Задыхается, когда он обрабатывает их, едва касаясь.       — Инфекция ушла. Или мне просто хочется верить, что это так. Подождём до обеда, посмотрим. Ты вообще как?       — Не очень, — честно признаётся Микаса. Слабо улыбается: — Но бывало и хуже.       Леви в ответ просто кивает. Закончив бинтовать, уходит и, судя по звукам, занимается завтраком, только Микасе бы сейчас кусок в горло не полез. Но она покорно съедает одно яйцо всмятку: Леви принёс поднос прямо в постель.       — Идите спать, — говорит, чувствуя, как опять начинают закрываться глаза. — Я в порядке, правда.       Он смотрит с сомнением. Касается лба, проверяя температуру, и вдруг пересекается взглядом. Одёргивает руку, кивает и выходит. Микаса удобнее устраивается под одеялом и, несмотря на слабость и паршивое состояние, улыбается, засыпая.