Цугцванг

                    Глаза слипаются, но прежде чем лечь спать, Леви бросает в ведро с холодной водой Микасин шарф. Хотя пятна крови с него навряд ли получится полностью свести, попытаться стоит. Разодранный когтями медведя плащ идёт туда же — потом зашьётся. А вот свитер без сожалений уходит в мусор. На кухне вообще дикий срач: стоит плошка с водой и уксусом, валяются тряпки. На чистом упрямстве Леви наводит порядок и только тогда позволяет себе лечь. День начался, но за окном пасмурно, и сон накрывает тяжелым одеялом.       Думал, что будет спать чутко, но просыпается только к вечеру, от шорохов и шипения на кухне. Голова тяжелая, Леви с силой трёт глаза, садится, прислушиваясь к новой порции шипения. Кто бы сомневался: Микаса сидит за столом, закутанная в простыню, и одной рукой пытается обработать рану. Смотрит на него с отчаянием, недовольная собой поджимает губы — наверняка надеялась справиться сама, а потом с гордостью заявить, что не нуждается в помощи. Леви мог бы укорить, но только качает головой, подходя к столу. Микаса даже узел на бинтах не смогла развязать.       — В следующий раз ножом попробуй, — советует Леви и, не дожидаясь разрешения, тянет туго затянутые концы узла. — Если повезёт — не вспорешь швы.       — Я могу сама, — упрямо говорит она. Отворачивается, и пальцы, удерживающие простыню на груди, сжимаются в кулак.       — Нет, не можешь. И знаешь это. — Виток за витком, бинт разматывается, обнажая рану. Порезы немного воспалены, лёгкое покраснение тянется вдоль каждого. Сукровица успела стать коркой, но, когда бинты сняты, снова начинает сочиться. Крови нет.       — Не люблю быть обузой. — Микаса по-прежнему на него не смотрит. Вздрагивает, когда кожи касается кусочек бинта, смоченный в перекиси.       — Кто-то сказал, что ты обуза? — хмуро отвечает Леви, глядя исподлобья. — Посмотри на меня и ответь. — Она вскидывает подбородок, смотрит в потолок. — Микаса!       Взгляд впивается моментально, острый. Бьёт прямо в сердце, когда Леви замечает тщательно сдерживаемые слёзы.       — Ты не обуза, — говорит он с расстановкой. — Никогда не была и никогда не будешь.       За разговором он даже не понимает, как успел закончить перевязку. Аккуратно завязывает бинты и прячет обнажённое плечо под простынёй, осторожно возвращая её на место. Микаса тихо всхлипывает, берёт себя в руки, но выходит всё равно жалобно:       — Я даже одеться сама не могу.       — Зачем одеваться? В доме тепло, сиди пока та… — Леви осекается, замечая пунцовые щёки. И лишь тогда до него доходит — она не может выйти на мороз по нужде. Внезапно и сам смущается. Говорит сбивчиво: — Я мог бы… я помогу обуться, завернёшься в плед. Или, если хочешь, у нас есть ведро.       — Не надо ведро! — испуганно выпаливает Микаса.       — Пойдём, обую. Нет, сиди, давай сперва носки наденем.       Микасе неловко, но и ему тоже. Когда надевает шерстяные носки, старается лишний раз не касаться кожи, но пальцы всё равно задевают выпирающие косточки на щиколотках. Простыня распахивается больше, чем необходимо, открывая ногу по колено. Сколько бы он раз уже не видел их голыми, каждый как первый. Ладони зудят от желания провести по икрам вверх. Раздражённый на себя, Леви просовывает ноги в ботинки и быстро шнурует. Сердце гулко стучит, чуждые желания смущают. Набросив на плечи Микасы плед, Леви сдавленно кашляет.       — Сама дойдёшь, или помочь?       — Дойду.       — Точно?       — Точно.       Но он всё равно провожает её взглядом, пока в нужнике не закрывается дверь. Мороз окреп, шкура медведя покрылась инеем. Леви успел про него забыть, но надо что-то делать, не бросать же тушу до весны. Обблюются потом, убирая. Когда Микаса выходит, он уже стоит над медведем, прикидывая, как проще перетащить его на длинный брезентовый плащ. Потом уволочит в лес подальше, копать не будет: кто-то да съест.       Микаса подходит к нему, открывает рот, но Леви перебивает:       — Даже не думай. Да, с твоей помощью было бы проще, но ты же не считаешь, что я сам не могу справиться?       Доходит, кажется. Микаса привыкла помогать везде и во всём, только не ему — Эрену. А Леви привык быть один, и тоже везде и во всём. Хотя порой помощь неоценима, лезть под руку при каждой удобной возможности — раздражающая привычка, которую Леви принял в Микасе не сразу. Сейчас, глядя на неё, понимает и другое: она всегда оставалась в тени. Даже если это было не так, считала себя второй, и помощь была единственным, что позволяло напомнить о себе и своём существовании.       — Иди в дом. Ты слишком легко одета. И не пытайся сама разуться. Я лучше потом полы вытру, чем буду снова тебя зашивать.       К удивлению, Микаса не спорит. Ждёт его, придвинув стул почти к двери, поджав ноги, чтобы не запачкать полы. Леви, заметив это, лишь глаза закатывает. Разувает её, вспоминает, что оба не ели со вчерашнего дня. За всеми событиями аппетит заснул.       Пока он разогревает консервы и варит кукурузную кашу, Микаса сидит рядом — отказалась греться у камина.       — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Леви, не сводя глаз с плиты.       — Хорошо.       — Не ври.       Тяжелый вздох вызывает улыбку, которую Леви не пытается сдержать: знает, что Микаса не увидит.       — Не очень. Рука болит. Шевелить почти не могу. Но жара нет.       — Завтра будет лучше, чем сегодня.       Теперь фыркает Микаса, тихо, но отчётливо. Конечно, он сказал очевидную вещь, но это всегда помогало самому смириться с тем, что скорость выздоровления от тебя не зависит. После ужина она предлагает сыграть в шахматы, и поначалу Леви не видит причин отказываться. Только первый же её ход путает мысли, потому что простыня сползает набок, обнажая ключицу. Пока перевязывал, не смотрел, а теперь не может глаз отвести. Тонкая, изящная… Скорее бы высох шарф, и Микаса снова замоталась им по самые уши. Леви заставляет себя сосредоточиться на партии, с трудом завершает её, отдавая победу. Отказывается от второй, ссылаясь на усталость, пусть сна ни в одном глазу. На пожелание спокойной ночи отвечает машинально, не задумываясь, но почти сразу по телу дрожь проходит: почему в «доброе утро» нет ничего, кроме привычного приветствия, а «спокойной ночи» скрывает в себе множество оттенков чего-то неизведанного? Над этим стоит подумать, только Леви не хочет.                     Микаса никогда ещё не была в таком отчаянии от собственной беспомощности. Сколько бы Леви ни уверял, что всё нормально, оба понимают, что это не так. Каждый раз, когда он опускается перед ней на колени и помогает надеть носки и обуться, ей становится жарко, потому что это неправильно. Она слабо помнит, как он ухаживал за ней, но, глядя на его руки, не может забыть чуткие прикосновения к разгорячённой коже. Не ждала такого отношения к себе, хоть и давно уже поняла: внутри у Леви гораздо больше, чем снаружи. Всего больше. Такта, уважения чужих границ, нежелания их переступать. Собственные мысли первых дней в доме теперь заставляют полыхать от стыда. Как могла подумать, что он может переступить черту, захочет лечь с ней в одну постель по приказу? Леви не такой и никогда таким не был. Он ведёт себя с ней уважительно, но, понимает Микаса с внезапной грустью, так вёл бы себя с любой на её месте.       Она не хочет быть любой. А какой хочет — сама пока не знает. Может, особенной? Но зачем? Каково это — быть особенным для кого-то? Эрен был для неё особенным, но Микаса хочет не так. Без чувства долга, просто из-за чувств… Стоп. Микаса с силой трёт переносицу, жмурится, напуганная собственными мыслями. Она что, хочет чувств от Леви? Серьёзно? Прислушавшись к себе, обречённо отвечает: да. Хочет, чтобы он смотрел на неё по-особенному, так же, как смотрит она. Каждый пойманный взгляд вызывает шевеление в животе, приятную лёгкость. Как могла раньше не замечать его? Воздух в доме густеет, дышать им всё сложнее. Ворох новых эмоций смущает, надо учиться с ними жить. С тоской Микаса понимает, что Леви не чувствует подобного. Хотя почему нет? Они ведь могут хотя бы попытаться.       Микасу бросает в жар: только что подумала об отношениях?! С Леви?! Она украдкой смотрит на него: читает новую книгу, хмурясь. Взгляд скользит по строкам, а губы слегка приоткрылись. Именно они приковывают внимание, заставляют сердце биться с перебоями. Жар приливает к щекам, Микаса опускает глаза и вспыхивает сильнее, глядя на ключицы, виднеющиеся в вырезе серого свитера толстой вязки. По сравнению с тканью они кажутся хрупкими, хочется коснуться кончиками пальцев. Окончательно смутившись, Микаса отворачивается, пытается вернуться к чтению: выбрала книгу наугад, оказалось, что это любовный роман. Читать его тяжело: мозг моментально генерирует каждую сцену, заставляет представлять себя на месте главной героини и Леви — главным героем. Нет, ей сейчас совершенно не до чтения. Всё внимание приковано к Леви толстыми цепями, не разрубить. Он как всегда гладко выбрит, волосы обрамляют лицо мягкими прядями. Микаса вдруг чувствует себя грязной. После ранения прошло два дня, кожа зудит, волосы слиплись сосульками.       — Капитан, — зовёт тихо. Леви моментально поднимает глаза, едва заметно дёргает подбородком, призывая продолжать. — Простите, — мигом смущается Микаса. Сложно, сложно смотреть в глаза, а не на губы.       — Что ещё? — устало вздыхает он.       — Мне надо помыться, — бормочет она, теребя юбку. Руку поднимать по-прежнему больно, чтобы надеть свитер приходиться изловчиться, но с брюками сама бы точно не справилась.       — Я всё думал: когда скажешь. — Леви откладывает книгу и встаёт. — Нагрею воды.       Микаса низко опускает голову, волосы скрывают покрасневшее лицо. Нет, стоило подождать, пока рука заживёт — понимает, когда приходит время раздеваться. Леви гремит кастрюлями на кухне, а Микаса стоит в растерянности перед бадьёй и в пятый раз пытается расстегнуть лифчик левой рукой. Не выходит. Но не мыться же в одежде! Прикусив губу, Микаса готова разрыдаться от отчаяния. Несколько долгих выдохов, но сердце всё равно стучит слишком быстро, когда, решившись, она зовёт Леви.       — Что случилось? — спрашивает он из-за простыни.       Крепко зажмурившись, Микаса лепечет:       — Помогите, пожалуйста.       Он заглядывает за простыню и слабо краснеет: Микаса стоит в одном белье, прикрывая грудь руками.       — С чем? — тихо спрашивает он, не спеша подходить.       — Я не могу расстегнуть лифчик. — Хуже уже не будет, от стыда хочется провалиться под пол и пролежать в подвале до весны. Микаса поворачивается спиной, мурашки бегут по коже, когда Леви подходит. Он горячий, дыхание согревает спину. Сердце грохочет в горле, мешая вздохнуть.       — Кхм, — приглушённо кашляет Леви. — И как это расстёгивать?       — Там крючки, — слабым голосом говорит Микаса и вздрагивает всем телом, чувствуя касание пальцев. Леви возится с крючками, явно стараясь не трогать её лишний раз, но выходит только хуже — пальцы скользят по спине, когда он просовывает их под резинку. Наконец крючки поддаются, и Микаса крепче прижимает лифчик к груди.       — Что-то ещё? — спрашивает Леви хрипло. Микаса мотает головой, и он уходит слишком быстро, наверняка возмущённый просьбой.       — Руку не мочи, — говорит, когда она опускается в воду.       Микаса полыхает от стыда, но больше — от горячей волны, прошившей тело от его прикосновений. Кажется, на спине огромный ожог.       Помывшись, она надевает трусы и кутается в простыню, понимая, что больше ни за что не попросит помочь с лифчиком, придётся пока ходить без него. Когда она садится за стол, продрогшая — волосы мокрые — Леви мажет взглядом, и Микаса готова поклясться, что он заметил отсутствие детали одежды. Важной, как оказалось, детали. Соски отчётливо выделяются, но если прикрыть грудь руками, только внимание привлечёт.       — Как рука? — спрашивает Леви, опуская взгляд в тарелку.       — Вчера было хуже, — невольно улыбается Микаса, возвращая его фразу. Они пересекаются взглядами, новая волна тепла проходит под кожей и оседает в груди.       — Хорошо, — ровно отвечает Леви, возвращаясь к еде. Добавляет спустя время: — Скоро может пойти снег.       — Правда? — Микаса загорается — снег обожает, жаль, видит его очень редко — в центре Парадиза климат мягкий.       — Я могу ошибаться, конечно, но мне кажется, что да. — Леви елозит ножом по тарелке, разрезая картошку на аккуратные кусочки.       — Люблю снег. Он всё преображает, превращает в сказку.       Леви пристально смотрит на неё, но ничего не говорит. Посуду моют вдвоём. Точнее, моет Леви, а Микаса осторожно вытирает. Они стоят близко, почти плечом к плечу, так было не счесть сколько раз, но сейчас иначе. Домыв чашку, Леви тянется к верхней полке, чтобы поставить её, привстаёт на носочки, но Микаса опережает — становится за спиной, забирает чашку из рук и ставит на полку, невольно прижавшись в нему грудью. Чашка давно стоит, и они тоже — застыли, не двигаются. Леви плавно опускает руку, и Микаса отступает на шаг. Разворачивается и слишком быстро садится в кресло, хватает книгу, открывает на первой попавшей странице. И очень надеется, что Леви спишет красноту на щеках на жар от камина.       Но Леви не спешит подходить. Так и стоит перед раковиной, крепко держится за столешницу. Но вот выдыхает, начинает заваривать чай, и Микаса постепенно успокаивается. Подумаешь, прижалась к нему. Не специально же. А кожу печёт так, словно не было между ними слоёв одежды. Даже грудь приятно ноет. Украдкой Микаса касается её, но тут же одёргивает руку, испуганно смотрит на Леви — не заметил.       Позже, устроившись под одеялом, она снова дотрагивается до груди, сердце колотится напуганной птахой. Прикрыв глаза, Микаса представляет, что это рука Леви, и низ живота опаляет жаром. Она просовывает руку под ночную рубашку, гладит, задевая сосок, по телу пробегают приятные волны. Никогда прежде себя не трогала, даже подумать о таком не могла. Внизу всё сладко тянет и слабо пульсирует. Не думая, что делает, Микаса сгибает ноги в коленях и кладёт ладонь туда, где прежде касалась только когда мылась. Пульсация отдаётся в ладонь, под пальцами влажно. Часто дыша, Микаса осторожно гладит себя и невольно выдыхает, задев какую-то чувствительную точку. Выдыхает снова, повторяя движение. Глаза закрываются, думать о том, что это пальцы капитана волнующе до головокружения. Больной рукой Микаса осторожно гладит грудь, гладит себя внизу, находя нужный ритм. Наслаждение бьёт короткими вспышками, мышцы бёдер словно перестали ей принадлежать. Хочется развести ноги шире, приподняться навстречу чему-то неведомому, и она делает это, стараясь дышать тише. Сладко, сладко, сладко. Под крепко зажмуренными веками Леви. Его губы приоткрыты, глаза распахнуты. Внутренности скручивает в тугой узел, Микаса гладит себя быстрее, перекатывает сосок между пальцами и вдруг резко выгибается в дугу. Её словно вышвыривает из тела. Удовольствие острое, почти болезненное, медленно отступает. Растянувшись на кровати, Микаса часто дышит, потрясённо смотрит в потолок, пытаясь понять, что только что произошло.       Конечно, о сексе знает — о нём в казармах только ленивый не говорил. Знает, что это не обязательно может быть приятно, но чаще всего именно так. То, что она только что сделала, тоже можно считать сексом? О таком девушки не говорили, но это не значит, что не делали. Её тело способно на подобные вещи, просто потрясающе!       Леви шумит водой в раковине, наверное, моет свою кружку после чая. Бросив быстрый взгляд на дверь, Микаса возвращает рубашку на место, стирает выступивший над губой пот. Правильно так поступать: представлять капитана в такой момент? Она словно сделала что-то скандальное, только об этом никто не узнает. А раз не узнает, кто запретит? Рука снова тянется вниз: Микаса говорит себе, что надо проверить, всегда ли может быть так хорошо? Просто проверить, в этом нет ничего страшного.                     Леви был бы рад заснуть. Мечтает о сне, как о чуде, которое никак не приходит. Последние несколько дней напрочь сбили режим, а в голове слишком тесно от мыслей, которым нет оправдания. Микаса словно на прочность проверяет, с каждым днём что-то новое, не расслабишься, сколько ни пытайся. От одного только взгляда на её полуобнажённое тело ему как под дых бьют, сердце не на месте. Руки так и чешутся прикоснуться, хотя бы ненароком. Нельзя. Сегодня заставила возиться с лифчиком, и всё это время Леви смотрел на плечо и шею и представлял, как поцелует. Едва заденет губами.       Она красивая, как раньше не замечал? Глаз не отвести. К женской красоте всегда был равнодушен, но тут не пройдёшь мимо. Память угодливо подбрасывает образ полностью обнажённой Микасы: когда от ос спасалась. Значения тогда не придал, теперь жалеет, что не рассмотрел как следует. К практически постоянному теплу внизу живота почти привык, но сегодня, когда она прижалась к спине своей грудью, ничем не скованной, его током прошибло. Вся кровь резко хлынула в пах, пришлось упереться в раковину, чтобы не заметила. Леви чувствовал мягкость её груди и мог поклясться, что даже соски почувствовал. Кровь загрохотала в ушах, если бы Микаса хоть слово сказала, он бы не услышал.       Время, когда утренний стояк был нормой и часто можно было проснуться в собственной сперме, давно прошло. Леви всегда считал, что быть зависимым от секса глупо. Непродуктивно. Отвлекает от главного. Жить без желания легко, когда ты не знаешь, чего лишен. И вот теперь оказалось, что есть у него желание, такое сильное, что противостоять практически невозможно. Жаль, нельзя приказать телу не реагировать: Леви пытался, не вышло. Оно теперь живёт своей жизнью, будто насмехается, что столько лет игнорировал.       Леви ворочается на кровати, пытаясь найти удобное место, раздражённо вздыхает: опять встал. И что с ним прикажете делать? Если так дальше продолжится, проще сразу в петлю. Скорее бы Микаса выздоровела и начала носить нормальную одежду и обходиться без его помощи. Он не какое-то там похотливое животное, чтобы на девушек бросаться, никогда не был таким. Но при виде обнаженных Микасиных ног начинают трястись пальцы. Точно издевается, даже если ненароком.       Раздражённо выдохнув, Леви смотрит на топорщащий штаны член и смиряется. Дрочил когда-то по молодости, не без этого. Потом надобность отпала. Такое чувство, что Микаса его в прошлое вернула, лет так на двадцать назад. Не самое неприятное чувство, — признаёт, обхватывая себя влажной от слюны ладонью. Сразу крепко, быстро, в забытом, но привычном темпе. Под плотно сомкнутыми глазами Микаса. Такая, как сегодня была. Стоит спиной, в одном белье, невероятная просто. Кожа гладкая, горячая. Хочется прижаться к ней всем телом, обвить руками. Как она сегодня к нему прижалась или как обнимала, когда от медведя спаслась. Леви ускоряется — слишком долго терпел, нет смысла растягивать удовольствие. Кусает подушку, кончая в ладонь. Быстро, остро, ярко. Облегчённо выдыхает. Поправляет одеяло, поднимается, идёт к раковине и тщательно моет руку. Понимает — где был один раз, будут остальные. Но лучше сбрасывать напряжение так, чем смотреть голодным зверем на невинную девушку. Хоть опыта у самого нет, желание попробовать меньше не становится.       Наутро Микаса прячет взгляд, смотрит так странно, что между лопаток холодеет: вдруг что-то слышала? Он вроде был достаточно тихим, но мало ли. Если слышала, страшно представить, что теперь о нём думает. Сам в её сторону старается не смотреть, боится увидеть подтверждение страхам. Руку осматривает бегло, бинтует, ни разу не коснувшись. И Микаса притихшая, только сердце стучит наверняка громко — он видит, как сокращается вена на шее. Провести бы по ней вверх, к подбородку, коснуться губ подушечкой большого пальца… Леви завязывает узел, тихо говорит «готово» и идёт к двери. Нахрен отсюда, мозги проветрить.       По лесу бродит долго, только далеко не уходит — постоянно держит дом на виду. Мало ли, Микаса сейчас отпор дать не сможет. От кого будет отбиваться Леви не решил, но на всякий случай так и ходит кругами. Холодная снежинка падает на нос, Леви поднимает глаза — пошёл снег. Что там Микаса говорила? Волшебство? Маленькое, от него не зависящее, но хочется подарить. Поэтому Леви ждёт, пока земля не станет белой, и только тогда возвращается в дом.       — Там снег пошёл.       Это едва ли не первые слова, сказанные за день, но они разбивают, наконец, висящее напряжение, и то со звоном осыпается под ноги. Микаса вскакивает с кресла, глаза горят.       — Пойдём, — говорит Леви и берёт её ботинки. Она привычно садится на стул, вытягивает ноги, но сейчас ему не до них — хочется, чтобы увидела. Хочется посмотреть, как вспыхнет изнутри радостью. Вдвоём они выходят наружу, Микаса вытягивает руку, ловит снежинки на ладонь.       — Волшебство? — спрашивает Леви.       — Волшебство, — соглашается она.                     Снег идёт следующие два дня, отрезая от внешнего мира, словно они и до этого не были отрезаны. Каждый день Леви выходит чистить снег перед домом, Микаса, как на верёвочке, тянется следом. Стоит обычно на крыльце с двумя кружками горячего чая, словно само собой разумеется — приглядывать за ним и ухаживать. Леви чувствует, что начал привыкать, хоть это и неправильно. Они вернутся обратно, и всё тоже вернётся.       Нет, обречённо понимает он, махая лопатой. Не после того, как третью ночь подряд передёргивает на Микасу. Даже ждать этих ночей стал, долбанный извращенец. Микаса ведёт себя странно, Леви постоянно чувствует на себе её взгляд, но каждый раз, когда смотрит, она резко отводит глаза. Надо поговорить начистоту, но где эта чистота, Леви понятия не имеет. О чём говорить? Спросить напрямую, слышит ли она, что он делает ночью? Судя по всему, да, другого объяснения у Леви нет и быть не может, только если… Нет, это слишком отдаёт бредом, приправленным пошлыми картинками из его головы. Но просто если представить, хоть на секунду, что это может быть правдой… Не стоило представлять: сердце моментально увеличивается вдвое и становится горячим.       — Зажило! — сообщает Микаса на следующее утро, демонстративно поднимая и опуская руку. Она наконец опять выглядит как прежде, даже брюки надела. Вот только Леви как прежде на неё смотреть не может, как бы ни хотелось. И острые ключицы, и тонкую талию, и ошеломляющий изгиб бёдер видит прекрасно. И грудь в мешковатом свитере выделяется слишком провокационно.       — Вот видишь, — давит он из себя. Нет, рад, конечно, что выздоровела. Только своим мыслям не рад. Надеялся, что уйдут, когда Микаса поправится, но только хуже стало. Она сегодня слишком активная: много говорит, много двигается, её так много, что дышать тяжело.       — Капитан! — говорит она к обеду и вдруг хватает его за руку. — Пойдём гулять.       Леви смотрит на её пальцы, лежащие в его ладони: каждая мышца напряжена до предела — так сильно хочется её сжать. Опомнившись, Микаса отпускает, смущённо теребит свитер — шарф так и не надела, глупая.       — Пойдём, — отвечает он. Причин отказываться нет, да и самому хочется пройтись с ней по заснеженному лесу. — Только недалеко, — добавляет зачем-то. Навряд ли им попадётся ещё один медведь-шатун, и так с прежним джек-пот сорвали. Но Леви совершенно точно не хочет снова спасать Микасу от лап диких зверей. Вообще спасать не хочется, пусть будет жива и здорова.       Снег успел нападать на ступени — замечает Леви, вздыхая. Выскочившая вперёд Микаса ожидаемо поскальзывается, размахивает руками, он едва успевает поймать, потянув за куртку. Второй рукой обвивает талию, ставит ровно.       — Осторожно, — говорит приглушённо — голос сел. Микаса кивает и медленно оборачивается. Его рука до сих пор на ней, Леви стоит на ступеньку выше, глаза в глаза, вровень. Взгляд мечется по лицу, Микаса отвечает таким же: ищущим. Леви приходит в себя первым. Отпускает и спускается. — Идём.       До первых деревьев идут в молчании, Леви впереди на пару шагов.       — Капитан! — звонко кричит Микаса. Едва он оборачивается, как получает в грудь плотным снежком.       — Что это было? — приподнимает он бровь.       — Хотела проверить, как с подвижностью суставов. — Микаса улыбается во весь рот, лепя второй снежок. Склонив голову набок, Леви следит за ней, до конца не верит, что осмелится бросить во второй раз. Осмелилась.       — Микаса, — ласково спрашивает он, наклоняясь за снегом, — ты что творишь?       — Хочу победить вас в снежной битве! — заявляет она и, не давая опомниться, кидает снежок. Тот разбивается на лбу. Взвизгнув, Микаса бросается к деревьям, но Леви успевает выпустить пару снежков в спину и чуть ниже, точно по пятой точке.       Его охватывает азарт: отдавать победу какой-то соплячке? Да ни за что! Правда, потом придётся пригрозить, что если кому-то расскажет, как он носился по лесу и играл в снежки, задушит.       Короткий зимний день клонится к вечеру, небо сереет, но в лесу светло от снега. Микаса мелькает между деревьев, бросает снежок, прячется. Леви не двигается, никакой суеты. Рядом лежит с десяток слепленных снежков, готовых к бою. Он ждёт, пока она не подойдёт ближе. Предсказуемая. Слыша шумное дыхание совсем близко, Леви довольно улыбается и сдвигается в сторону. Микаса выскакивает из-за дерева, удивлённо смотрит на пустое место и падает в сугроб — Леви, подкравшись со спины, сделал подсечку. Но Микаса, падая, успевает потянуть за собой. Рухнув на неё, Леви не даёт перевести дух: хватает пригоршни снега и мажет ими лицо. Микаса визжит, вырываясь.       — Ладно, — тяжело дыша, говорит Леви, — я выиграл.       — Нечестно, — говорит она, но улыбается. Глаза полыхают, щёки раскраснелись, тонкие прядки волос прилипли к вискам. Зря он её растёр, заболеет ещё.       — Честно, — отвечает он, плавными движениями убирая снег со щёк. Не сразу доходит, что всё ещё лежит сверху и надо бы встать. Рука замирает у её виска, и как бы ни желал, Леви не может её убрать. Говорит себе, что таким образом отогревает её лицо, хотя у самого руки холодные. Скорее, они отогреваются от тепла её тела. Леви смотрит в глаза, думает, что если она сейчас его не остановит, произойдёт непоправимое. Вместо этого она опускает ресницы и приоткрывает губы. Сердце подскакивает к горлу, пропадают все звуки, кроме его бешеного стука. Леви склоняется к ней, до сих пор не веря, что делает это, чувствует горячее дыхание на губах, смешивает его со своим, сбитым напрочь. И сам закрывает глаза, чтобы насладиться каждым мгновением с особенной остротой. Почти касается губ, когда до слуха доносится далёкий вой. Отрезвляющий. Волки слишком далеко, чтобы представлять опасность, но и он зашёл слишком далеко. Поднимается, думает — не послышался ли разочарованный вздох? Микаса встаёт рядом, интенсивно отряхивается от снега.       — Надо возвращаться, — говорит она тихо.       — Надо, — в тон отвечает Леви.       Они, мать твою, только что чуть не поцеловались. Кто бы сказал несколько месяцев назад, не поверил бы. Может, ещё и по роже бы вмазал. А сейчас хочется вмазать себе. Или схватить Микасу, притянуть и всё-таки поцеловать. Друг на друга они не смотрят. Сбивают снег с обуви перед крыльцом, поднимаются, раздеваются в полной тишине.       — Я разведу камин, — первой заговаривает Микаса и, не дождавшись ответа, проходит в гостиную.       — Я займусь ужином. — Леви просто надо хоть что-то сказать. Что-то нормальное, привычное.       — Давайте завтра приготовим грибы. Надо их замочить на ночь. Завтра как раз Ханджи приедет.       — Хорошо. Я спущусь в погреб.       Разговор ни о чём, и Леви понимает, что так будет ещё какое-то время. Надо это пережить. А пока, прислонившись к полке в погребе лбом, он думает, что земля перевернулась, теперь ходить по небу. И не сказать, что это сильно расстраивает.