Цугцванг

                    В доме так тихо, что слышно, как шебаршат под крышей мыши. Одинокий сверчок поёт над камином. Леви никогда ещё не зашивал дыру на носке так долго и так тщательно, будто от этого его жизнь зависит, не меньше. Микаса сидит в кресле, поджав ноги, смотрит в книгу, но за полчаса не перевернула ни одной страницы. Шею печёт, Леви не может перестать думать о том, что случилось в лесу, даже губы покалывает. Сердце давно не на месте. Если бы поцеловал, стало бы проще? Едва ли. Но в недосказанности, повисшей между ними, вечно не проживёшь.       — Иди спать, — говорит он тихо, и Микаса, словно только этого и ждала, шустро поднимается, откладывает книгу и скрывается в спальне. Даже спокойной ночи не пожелала. Хотя это было бы слишком: оба прекрасно понимают, что никакого покоя сегодня не будет.       Чувства пришли незаметно и вдруг распёрли изнутри грудную клетку. Леви трёт грудь, но тепло не проходит. Он перед этим всем совершенно беспомощен, это пугает. Привык полагаться на себя самого, сейчас, выходит, и на себя не положиться. Будто в неопределённости завис, под ногами зыбкое нечто вместо привычной твёрдой земли.       Микаса хотела, чтобы он её поцеловал, в этом нет никаких сомнений. Одного этого должно быть достаточно, чтобы отмести все сомнения в правильности происходящего. Если бы это так работало… Леви всю жизнь избегал отношений и лишних привязанностей, но последние всё равно находили, отрывали от сердца по куску, не спрашивая. Он банально боится нырять с головой в водоём, в котором не видно дна. Инстинкт самосохранения вопит о том, что надо бежать, загвоздка лишь в том, что бежать некуда. Уже загнал себя в ловушку, куда бы ни сбежал, чувства останутся. Надолго или нет — другой вопрос.       Непривычно быть зависимым от другого человека, но он им стал. Весь вечер смотрел на Микасу и думал: если бы она улыбнулась, сказала хоть что-то, на душе стало бы легче. Но она молчала, и Леви злился на себя, ел изнутри, понимая, что всё испортил. Как будет завтра, послезавтра, как жить теперь — впервые мысли о будущем тревожат. Леви боится сделать ещё хуже, боится так сильно, что ладони становятся ледяными. А как всё исправить не знает. Остаётся надеяться, что приезд Ханджи хоть немного разрядит обстановку.       Утром становится проще: оба ждут Ханджи и говорят только о ней. Но, когда перескакивают к обсуждению остальных пар, неловкость возвращается.       — Как вы думаете, Армин любит Энни? — спрашивает Микаса, отворачиваясь к окну. Леви режет грибы, собирается потушить их в сметане, которую наверняка привезёт Ханджи. — Или Эрен… Он любит Хисторию?..       — Почему спрашиваешь? — прекрасно знает почему. Только у него не любовь к Микасе. А что — пока не знает. Не любил никогда, понятия не имеет, каково это.       — Ханджи говорила, они уже… они уже… — она удушливо краснеет, сбивается.       «Мы тоже почти «уже», — думает Леви, зная, что у Микасы в голове та же мысль бьётся.       — Есть ещё Имир и Райнер, — напоминает он, возвращаясь к более привычному. Не думал, что скажет это, но эта пара должна сражаться за свою свободу до последнего хотя бы потому, что это оправдает его собственное нежелание связывать себя отношениями.       — Думаете, у них всё по-прежнему? — Микаса резко поворачивается. Луч солнца отражается в серых глазах, делая их глубокими настолько, что дыхание перехватывает.       Леви молчит. Ничего он уже не думает. Эта способность атрофировалась напрочь. Нож завис над забытыми грибами.       — Не знаю, — отвечает, поняв, что молчание слишком затянулось. Нож снова мерно стучит по доске, сердце тоже стучит, только не мерно, а быстро-быстро.       — Капитан, — зовёт Микаса, и сердце замирает, ожидая вопроса. — Как вы считаете, а мы… а у нас… вы бы…       — Нет, — отвечает он слишком быстро. Решается посмотреть в глаза, вздрагивает от обиды, заполнившей их. — Не знаю, — признаётся тихо, опуская взгляд на гриб. Упирает кончик ножа в доску, рассеянно крутит его в руке. — Не знаю, Микаса. Не уверен, что нам это нужно.       — Как можно быть в этом уверенным, если не попробуешь? — почти шепчет она. От звука её голоса спина мурашками покрывается. Леви пристально смотрит на неё. Горло пересохло, голос звучит сипло:       — Ты понимаешь, что именно хочешь попробовать?       — Да. — Её щёки ярко вспыхивают, краснота расходится по шее. — Хочу попробовать, каково это — быть с кем-то в отношениях.       — Это не только за ручку держаться, Микаса. — Голова идёт кругом от того, что они вообще об этом говорят. Вот так, просто, на залитой солнцем кухне говорят о том, что вслух произносить стыдно.       — Понимаю, — серьёзно отвечает она.       — Если у нас… — Леви сглатывает — «нас» уже звучит интимно. — Если у нас будут отношения, всё будет по-настоящему, понимаешь?       — Д-да, — кивает неуверенно, теребит юбку, шныряет взглядом по столу.       — Или так, или никак, поэтому подумай хорошенько.       Она не отвечает — голос Ханджи, приглушённый, так не вовремя! Леви не собирается тащить Микасу в постель при первой возможности, но понимает, что не хочет, как говорит Микаса, пробовать. Хочет чтобы раз и навсегда. Нет желания быть тренировочным полигоном, слишком много для него значит слово «близость». Мик бы сейчас поржал, что ягодка не для этого зрела, и может, был бы прав. Звучит наивно для взрослого мужика, но Леви не хочет отдавать себя всего целиком, ничего не получив взамен. Нет, «попробовать» — это не для него. Это должно быть обоюдное решение, принятое не на эмоциях и гормонах. Хотя и тех, и других в нём сейчас хоть отбавляй.       — Эй, Аккерманы! — Ханджи распахивает дверь, наполняя дом свежим морозным воздухом. — Чего не встречаете? Или я вам помешала? — она поигрывает бровями, глядя на всё ещё красную Микасу.       — Отвлекла, — ровно отвечает Леви, продолжая резать грибы. Смотрит из-под чёлки: — Сметану привезла?       — И это всё, что ты хочешь мне сказать после целого месяца разлуки? Микаса, как ты живёшь с этим сухарём?       — Она со мной не живёт, — отрезает Леви и застывает: вообще-то живёт, и Ханджи имела в виду вовсе не то, о чём он подумал. — Не обращай внимания, — отмахивается от её удивлённого взгляда.       — Не буду, — хмыкает Ханджи. — Моблит, ну что там? Примёрз к телеге? Тут Леви сметану требует!       — Останетесь? Мы грибы потушить хотели.       — Нет, надо до вечера в замок попасть. И так дороги замело, не проехать. Пришлось сани делать, а это, знаешь ли, не так просто.       — Что, даже чаю не выпьете?       — Чай как раз давай. Я тут много чего к чаю привезла. И не только. — Ханджи смотрит на Микасу и вдруг тянет её за руку в спальню. Приподняв бровь, Леви наблюдает за ними с нехорошим предчувствием. Что там она привезла такого, о чём ему знать не надо? Возвращаются быстро: Ханджи довольная, Микаса пунцовая. Кажется, у неё прямо сейчас носом кровь пойдёт.       Пока Моблит раскладывает инструменты, Микаса расставляет чашки, насыпает чай, и Леви начинает неторопливо разливать кипяток.       — У вас такая идиллия, прямо как у Армина и Энни, — мечтательно тянет Ханджи. Кипяток плюхает на стол. — Они друг за другом едва ли не договаривают фразы, ни дать, ни взять — одно целое.       — Значит, Армин и Энни уже совсем-совсем вместе? — тонким голосом спрашивает Микаса. Только не краснеет теперь — бледнеет, бросая быстрый взгляд на Леви.       — Ага, — радостно говорит Ханджи. — И у Эрена с Хисторией также. Смысла брать у них кровь уже нет. Теперь до лета буду только продукты завозить, да новости с письмами.       В письмах друзья особо не распространялись об отношениях. Точнее, поначалу писали, а теперь только рассказывают, что интересного случилось. Предатели. Могли бы и поделиться. Микаса угрюмо смотрит на свои руки, пока Леви с лёгкостью читает её мысли. Он ведь тоже эти письма читал, она разрешила.       — Выходит, не зря нас именно так распределили, — продолжает Микаса. Леви закатывает глаза. Заметив это, Ханджи поигрывает бровями.       Они ещё недолго обмениваются новостями. Точнее, говорит Ханджи, пока Моблит проводит забор.       — Ладно, засиделись мы. День короткий, надо успеть до темноты. — Ханджи хлопает себя по коленям, поднимается. — Кстати, у Райнера и Имир поменялся состав крови, начали появляться гормоны счастья.       Если бы Леви не сидел, он бы упал, точно. Смотрит на Ханджи, а та, как ни в чём не бывало выдаёт:       — У одного из вас тоже поменялись.       — У кого?! — одновременно спрашивают Леви и Микаса. Переглядываются и слабо краснеют.       — Не скажу. — Подмигнув, Ханджи тащит за собой Моблита, кричит на пороге: — Не скучайте!       — Почему вы не сказали им, что гормоны повысились у обоих? — тихо спрашивает Моблит, отвязывая лошадь.       — Потому что так было бы не интересно, — широко улыбается Ханджи, забираясь в сани.                     Леви новость никак не комментирует. Он так запутался и устал вариться в мыслях и сомнениях, что просто отворачивается, бросает грибы на сковороду и начинает меланхолично их помешивать. Если поменялось у кого-то одного, значит, это он, без вариантов. Тем более здравым звучит его предложение подойти к созданию отношений более серьёзно. Конечно, прошёл месяц, за это время многое могло измениться, так что… Стоп. Прошёл месяц. Это старые анализы. Выходит, он уже тогда что-то начал чувствовать? Начал, понимает, смиряясь. Только сам не замечал.       На движение за спиной реагирует моментально: каждая мышца напрягается, когда Микаса подходит ближе.       — Это была моя кровь, — говорит она тихо. — Точнее, я уверена, что моя, потому что уже тогда вы мне… начали нравиться.       Он поворачивает голову, непрерывно мешая грибы. За шкворчанием её голос звучит почти неслышно, Леви кажется, что ослышался. Неожиданное признание согревает. Печёт так, что пальцу больно. Указательному на правой — на него только что упала капля раскалённого масла. Зашипев, Леви взмахивает рукой, но не успевает донести до таза с водой: Микаса хватает и засовывает палец в рот. Испуганно распахивает глаза, поняв, что сделала, да так и замирает с его пальцем.       — Что ты творишь? — Леви уверен, что сказал это возмущенно, только прозвучало робко. Микаса отпускает его так же быстро, как схватила. Палец остывает в воде, а у Леви остыть никак не получается. Губы, сомкнувшиеся вокруг пальца, заставили кровь привычно уже хлынуть вниз. Даже холодная вода не помогает.       — Вы мне нравитесь, — повторяет Микаса за спиной. — И я вам тоже. Поэтому… — она замолкает, собираясь с духом, и выпаливает на одном дыхании: — Я согласна на ваше условие. Давайте встречаться. Серьёзно. По-настоящему.       Леви знает, что должен что-то ответить, но может только кивнуть, дав понять, что услышал и понял. И вроде как ответил тоже. Согласием.       Что теперь? Поговорить поговорили, даже слова правильные сказали, но недосказанность осталась. Они едят, погружённые в свои мысли, схожие — что делать дальше? Всё-таки, если бы вчера поцеловал, может, сейчас было бы проще. Как сделать так, чтобы поцелуй вышел естественным? Леви смотрит на Микасу, замечает сметану в уголке рта, тянется и осторожно стирает большим пальцем. Под изумлённым взглядом, под оглушительный грохот сердца облизывает палец. Понимает, что сделал, не сразу. Микаса опускает глаза, Леви видит — улыбается. И зачем-то сам улыбается в ответ.       — Знаете, — говорит Микаса, — мне кажется, что встречаться очень приятно.       Пока да, с этим не поспоришь. День в самом разгаре, есть на что отвлечься — почистить крышу от снега, наколоть дров. Микаса в это время возится в погребе, раскладывает продукты, выбрасывает пропавшее. Потом варит суп, пока Леви уходит на тренировку. В этот раз за ним не пошла, в голове достаточно мыслей, которые стоит обдумать в одиночестве. Ему тоже хочется подумать, но, как назло, не о чем. Словно издеваясь, все рассуждения вылетели из головы. Только один вопрос тревожит: как её поцеловать.       Поцелуи всегда вызывали брезгливость: что приятного в обмене слюнями? Но они же бывают разные, не обязательно тереться друг о друга языками. Даже если бы они были не в лесу, а в замке, за советом Леви бы ни к кому не пошёл. Поцелуй — простое касание губ губами, тогда почему внутри всё переворачивается, когда думает об этом? Тренировка не идёт, Леви не может собраться, в конце концов просто ограничивается пробежкой: это сама по себе нагрузка, если сойти с протоптанной тропы и бежать по глубокому снегу. Возвращается обратно мокрый, довольный собой и, наконец, с пустой головой. Микаса, судя по виду, тоже успокоилась — дела отвлекли. Она такая уютная в длинном светло-сером платье, со слегка растрёпанными волосами, что в груди щемит. Хочется обнять и просто слушать биение сердца.       Эта нежность, несвойственная ему, охватывает от макушки до кончиков пальцев на ногах. Пока моет руки, заглядывает в кастрюлю, узнать, какой суп она приготовила, нежность наполняет каждую клетку, ещё немного, и он просто лопнет.       — Как тренировка? — буднично спрашивает Микаса.       — Нормально, — так же привычно отвечает Леви. Сотню раз слышал вопрос, но именно поэтому становится ещё уютнее. Они могли бы так жить, почему нет. Не в глуши, конечно, но чтобы именно так: он приходил бы туда, где его ждут. Каждый день в череде долгих лет.       — Вы прочитали уже три новых книги, — замечает она, беря в руки ту, что лежит сверху. — Понравилось?       — Узнавать новое оказалось интересно. — Он приглушённо хмыкает.       — А я говорила! Впереди у нас всегда больше, чем позади, главное — постоянно двигаться.       — Двигаться можно и назад.       — Зачем? — Микаса пожимает плечами. — Ту дорогу мы уже прошли, а что там, за поворотом, не знаем.       — В философы заделалась?       — От Армина набралась, — улыбается она, размахивая письмом, которое достала из кармана.       — Это он тебе так своё благословление дал? — Леви приподнимает бровь. Интересные друзья у неё, ничего не скажешь. — А Эрен что написал?       — Чтобы поступала так, как решит сердце.       Что-то в её голосе заставляет повернуться. Микаса смотрит со слишком знакомой решимостью, как смотрит всегда на то, что сделать необходимо, даже если не хочется. В три шага пересекает гостиную, подходит, кладёт ладони на щёки и вжимается губами в губы. С такой силой, что становится больно. Отпускает почти сразу, тяжело дышит. Леви осторожно проводит кончиком языка по верхней губе внутри — поцарапался о зубы.       — Вот, — зачем-то говорит Микаса.       — Что «вот»?       — Мы поцеловались и теперь точно встречаемся. Вы не сможете сказать, что это не по-настоящему.       — Я и не собирался это говорить, — отвечает он, не чувствуя внутри и капли вчерашнего восторга. В лесу всё было совсем по-другому. Микаса тоже не выглядит особенно довольной, впрочем, смущения в ней тоже не наблюдается. Выполнила неприятную работу и выдохнула. Леви тоже выдыхает. Поцелуи явно не для них, не зря столько лет не пытался даже. Странно, не то чтобы слишком приятно, хотя сердце колотится, но скорее от неожиданного порыва, чем от переполняющих его чувств.       — Давай поужинаем и сыграем, — предлагает Леви. Напряжения между ними как не бывало, будто всё вернулось в прежнее русло.       — Только обещайте, что не будете поддаваться.       — Микаса, — вздыхает он, — во-первых, давай уже на ты и по имени. Во-вторых, я давно тебе не поддаюсь.       — На ты? — она с сомнением смотрит на него. — Я попробую.       — Пробуй, — хмыкает он. Вот уж великая проблема: по имени назвать. Он же называет, причём, давно уже, и ничего.       Пока Микаса расставляет фигуры, он моет посуду, неторопливо перебирая события сегодняшнего дня. Время вокруг них словно ускорилось, пришло в движение: всё произошло слишком быстро, пока разложить по полочкам не получается. Там сплошной сумбур: лес, почти-поцелуй, разговоры об отношениях, Ханджи со своими словами, Микаса, поцеловавшая его… Леви хочет остановиться, перевести дух, систематизировать всё. И выстроить стратегию дальнейшего поведения, пусть никогда стратегом не был. Размеренные движения губки по тарелке, размеренный стук сердца, которое замирает и падает в желудок от тихого:       — Леви.       Волосы на затылке становятся дыбом, знакомая щекотка пробегает по внутренностям. Вот оно, то неуловимое чувство восторга, от которого хочется взлететь.       — Леви, всё готово. Только ва… тебя жду.                     Микаса не проверяет его на прочность: скорее, проверяет себя. Смакует его имя, перекатывает на языке, смотрит на напряженную спину. Не ждал, что так быстро выполнит его просьбу. Образ капитана тает, растворяясь в полумраке дома. Микаса смотрит на мужчину, который по странной прихоти судьбы теперь… её?       Поцелуй вышел спонтанным, от того и неловким. Но она ни о чём не жалеет. Это было странно, зато теперь Микаса точно знает, что губы у Леви мягкие. И она очень хочет повторить, только позже. Для начала перевести бы дух, решить, что будет дальше. Леви сказал утром, что готов только на серьёзные отношения, она согласилась почти без раздумий. Сомнений и сейчас нет, хотя представлять себя в одной постели с капи… с Леви сложно. Практически невозможно. Но когда это её трудности пугали?       Он садится напротив, ставит рядом с ней кружку с чаем — тот пахнет малиной из Сашиных запасов. Берёт две пешки, прячет за спину, протягивает сжатые кулаки. Хитро посмотрев на него, Микаса кладёт ладонь на правый. Видит, как напрягаются его мышцы и думает, что касаться его приятно. Леви медленно раскрывает второй кулак, показывая чёрную пешку.       — Я хожу первая, — улыбается Микаса, выпрямляясь.       После потрясений последних суток эта игра бальзамом проходится по душе. Уютно, тихо, привычно. Изредка Микаса поглядывает на Леви, не в глаза, нет: на шею, на ключицы, иногда мелькающие в вырезе свитера. На пальцы, длинные, чуткие. Думает: неужели все тайные фантазии могут сбыться? До дрожи пугается, понимая, что могут и сбудутся. Разве не на это она согласилась?.. Сейчас Леви не пугает, но барьер между ними всё ещё стоит, и одним обращением по имени и неловким поцелуем его не убрать.       — Задумалась? — спрашивает Леви, съев её коня.       — Немного, — смущается Микаса. — Скажите, когда я начала вам нравиться?       Леви медлит с ответом, Микаса с удивлением и восторгом смотрит, как на скулах загораются розовые пятна.       — Не знаю, — говорит наконец. — Правда не знаю. А ты когда поняла?       — Наверное, когда в первый раз увидела вашу тренировку, — тянет она задумчиво. Но правда в том, что тоже не может точно сказать. — Или нет. Если у кого-то из нас анализ изменился, значит, это произошло месяц назад. Сколько ни думаю, что тогда происходило, вспомнить точно не могу. Если вы не знаете, когда я начала вам нравиться, откуда так уверены, что это был ваш анализ?       Ответа нет. Леви допускает, что мог начать заглядываться на Микасу месяц назад, но припомнить, как это было, не может. К тому же, повышение гормонов счастья могло быть незначительным, не то, что сейчас. Когда Ханджи сделает анализ сегодняшней крови, наверное, задохнётся от счастья.       Они говорят о чувствах спокойно, как о свершившемся факте. Не от того, что просто приняли и смирились, понимает Леви. Просто до сих пор не переварили. Микаса прежняя, сидит напротив, ничего в ней не поменялось. Он тот же, что был вчера утром, месяц, год назад.       Ощущение, что мир вокруг завертелся, а они стоят в самом центре и не двигаются, накатывает ночью. Как отдача после особенно жаркого сражения: резко, до потемнения в глазах. Леви судорожно выдыхает, дрожь проходит по телу. Так спокойно рассуждал, когда и как она ему понравилась. Позволил себя поцеловать. Выдвинул требования об отношениях… Весь день действовал по инерции: ходил, говорил, думал даже. По сути же пребывал в ступоре со вчерашнего вечера. Словно включился защитный механизм, позволивший пережить сегодняшний день не только без потерь, но и завершить его с приобретением.       Подвешенность между ними никуда не делась. Каждый шаг приведёт или к победе, или к поражению, может, от того так не хочется эти самые шаги делать.