Цугцванг

                    Беспокойство просыпается вместе с Леви и первыми лучами солнца. Занудно дребезжит на одной ноте, свербит в затылке. Как себя вести дальше, Леви не представляет. Вчерашний день остался в прошлом, а будущее неясно. Он хочет вести себя, как прежде, но мысли скачут с одного на другое, когда Микаса выходит из спальни. Смущённо улыбается, хрипло говорит:       — Доброе утро.       Леви думает: это хочет слышать всю жизнь? Прислушивается к себе, но там тихо. Наверное, да. Хочет видеть её после сна, завтракать вместе. Обсуждать будущий день. Или что там люди делают, когда начинают жить друг с другом? Смелые разговоры о чувствах тоже остались во вчера, сегодня между ними сплошная неловкость, скрываемая так тщательно, что сложно не заметить. Микаса постоянно приглаживает волосы, нервными, рваными движениями накладывает на тарелку омлет. Это начинает раздражать. Вздохнув, Леви хватает тонкое запястье, смотрит сверху вниз:       — Успокойся. Я не собираюсь тебя съесть.       — Знаю, — выдыхает она, только не расслабляется, наоборот, напрягается ещё больше. Медленно и аккуратно ставит сковородку на плиту, садится напротив, смотрит на омлет с таким видом, будто он её личный враг.       — Микаса, — зовёт Леви тихо, — что не так?       Она энергично трясёт головой, бодро, звонко отвечает:       — Всё так, капитан!       Леви едва заметно морщится. Ощущение, что они пришли к тому, с чего начинали, вызывает тоскливое жжение в груди. Ему хочется коснуться её. Убрать растрепавшиеся волосы за ухо, но Леви понимает, что этот невинный жест вызовет в ней новую волну страхов. Видимо, она как следует обдумала его предложение и решила, что это не для неё. Терпеливо дождавшись, пока доест, Леви сам убирает её тарелку в раковину, прислоняется к ней и скрещивает лодыжки и руки на груди.       — Ты передумала? — спрашивает ровно. Ненавидит недосказанность, а тут они на одних только недосказанностях и живут.       — Нет, — отвечает Микаса, глядя в глаза со знакомым упрямством. — Вы мне нравитесь. Я хочу, чтобы у нас были серьёзные отношения.        — Поэтому выглядишь так, будто сбежать решила. — Леви вздыхает, смотрит на свои носки. Серые, тёплые. Шевелит большим пальцем на ноге, продолжает, не поднимая глаз: — Вчера мы слишком поспешили.       — Думаете? — с сомнением тянет Микаса.       — Уверен. — Леви смотрит на неё, хмыкает про себя, замечая облегчение, написанное на лице огромными буквами. — Если люди нравятся друг другу, это не означает, что они непременно должны быть вместе.       — Вы так спокойно об этом говорите…       — А должен кричать?       Снаружи он спокоен, зато внутри ураган. Слова даются непросто, сердце колотится. Чувства к Микасе не то, о чём он мечтал. Въевшиеся на подкорку правила, годы контроля, годы, проведённые вместе в качестве капитана и солдата мешают позволить себе большее. Даже если сильно хочется. А Леви хочется, пусть толком не понимает, чего именно. За руку её взять, тепло почувствовать. Обнять. Мышцы деревенеют, стоит представить.       — Там опять снег идёт, — замечает Микаса.       — Опять к нужнику через сугробы ходить будем. — Леви рад оставить на время неловкую тему. Но она, издеваясь, висит в воздухе, в каждом нечаянно столкнувшемся взгляде.       — Я расчищу дорожку, — шустро выпаливает Микаса. Он бы сам рад свалить отсюда куда подальше, только лень жопу морозить. Надо придумать себе задание и отвлечься от того, как манят ключицы и хочется коснуться их губами. Желаний стало много, они буквально не умещаются внутри, рвутся наружу.       Пока Микаса размахивает лопатой, Леви листает кулинарную книгу: от нечего делать решил научиться готовить. Не самый бесполезный навык на будущее. Когда-нибудь придётся жить одному, без офицерской столовой, и кормить себя любимого дерьмом не хочется. За четыре месяца от разогревания консервов, жарки картошки и мяса он постепенно перешёл к сложным блюдам. Раньше до грибов в сметане никогда бы не додумался, бросил бы на сковородку и забыл.       Хочется приготовить что-то особенное. Повязав фартук и убрав волосы под платок, Леви рассыпает по столу муку, разводит в тёплом молоке дрожжи и начинает замешивать тесто. Когда раскрасневшаяся от мороза Микаса возвращается, оно почти готово. Повесив куртку на крючок, Микаса подходит и с нескрываемым интересом смотрит на пальцы Леви, мнущие и растягивающие тесто.       — Что это будет? — спрашивает, оторвавшись с явным трудом.       — Пирожки. — Леви наблюдает за её реакцией: — С абрикосовым вареньем.       — Правда?! — восклицает Микаса и вдруг перегибается через стол и звонко целует в щёку. — Обожаю абрикосовое варенье!       Она уже выпрямилась, выглядит так, будто ничего не произошло. Леви невольно трёт щёку, оставляя на щеке белые полосы. Как углём ткнули, печёт.       — И что это было? — спрашивает он.       — Благодарность, — пожимает плечами Микаса. — А что, нельзя?       Леви отвечает не сразу. Снова начинает месить тесто, бурчит, скрывая смущение:       — Можно.       Вот так, выходит, можно: просто взять и поцеловать. Без повода. Или придумать повод, как придумала она…       На стол со стуком опускается баночка с вареньем — пока думал, Микаса успела слазить в погреб. Подперев щёку ладонью, она смотрит на него, и от этого взгляда неуютно. Словно кожу лоскутами сдирает. Хочется всё бросить и, наконец, самому поцеловать.       — Почему вы выбрали именно абрикосовое? — подтянув ногу к груди, Микаса обвивает её руками. — Там много разного.       — Люблю абрикосы, — признаётся Леви, начиная разделять тесто на равные кусочки.       — Я тоже. И вишню.       — Вишня кислая.       — Вам просто нормальная не попадалась.       — Хочешь сказать, я плохо искал? — Леви моет руки, открывает банку с вареньем, достаёт противень. Духовка уже прогрелась, на каждый кругляшек теста опускается янтарная капля варенья.       — Уверена. — Микаса кладёт щёку на колено. — Мы часто бродили по рынку с Армином и Эреном, иногда просто так. Мне нравилось смотреть на фрукты и овощи на прилавках. Всё такое яркое, разнообразное.       Леви вспоминает, как они с Фарланом и Изабель впервые попали на рынок на поверхности. Тогда от красок голова кружилась. Изабель носилась между прилавков, то вереща от счастья, то замирая от восхищения. После их гибели Леви долго избегал рынков, как избегал всего, что могло напомнить о потере. Потом привык, смирился, оброс лишним слоем кожи и теперь рынки посещает с определённой целью, не глядя по сторонам.       — Когда вернёмся, сходим на рынок, покажешь, как надо выбирать вишню.       Микаса смотрит недоверчиво.       — Что? — тут же спрашивает Леви. — Не хочешь со мной идти — не пойдём. Я не настаиваю.       — Хочу, — говорит она тихо. — Просто представила, как мы вдвоём идём куда-то. Непривычно.       — Мы четыре месяца вдвоём живём. Вот где непривычно.       Леви защипывает последний пирожок, добавляет его к остальным и ставит противень в духовку.       — И вы на кухне — это тоже поначалу было непривычно.       — Твою стряпню даже мой желудок не всегда принимает. — Леви снимает платок и начинает убирать со стола.       — Я хорошо готовлю.       — По меркам кого? — провоцирует специально, ведь на самом деле Микаса готовит неплохо. Просто Леви понял, что в лёгких спорах с Микасой есть своя прелесть.       — Да ну вас, — надувается Микаса, решительно придвигая к себе варенье. Леви хочет напомнить, что вчера просил перейти на ты, но думает, что это может подождать. Вместо этого смотрит, как она слизывает варенье с ложечки, смотрит, загипнотизированный неторопливыми движениями губ. Они влажно блестят, приковывая к себе. Сердце начинает стучать глухо, с перебоями, когда Леви склоняется к ней и, не дыша, обхватывает губами нижнюю. Она сладкая, и варенье тут совершенно ни при чём. Пол под ногами шатается, в ушах шумит. Не давая себе остановиться, Леви повторяет то же самое с верхней губой, слегка тянет на себя, словно хочет слизать всё варенье. Микаса запрокидывает голову, чтобы ему было удобнее. Леви касается её щеки и закрывает, наконец, глаза. У неё нежная кожа, гладкая, покрытая лёгким пушком. И губы нежные. Поцелуи лёгкие, и внутри от них тоже легко, до мурашек. Микаса тянется к нему, привставая на стуле, и тот опасно шатается. Беззвучно ахнув, она заваливается на Леви и утыкается лбом в его живот. Леви моментально хватает её за плечи и выпрямляет. Несколько мгновений они просто смотрят друг на друга, на щеках алеет румянец.       — Что это было? — спрашивает Микаса. Уголки рта дрожат от сдерживаемой улыбки.       — Варенье, — словно в оправдание говорит Леви. Не выдержав, улыбается первым, понимая — она вернула его вопрос. Дыхание сбивается, когда кончик языка проходится по нижней губе.       Аромат выпечки щекочет ноздри, оба одновременно поворачиваются к духовке. Момент растворился, оставив после себя звон и лёгкое покалывание на сердце. Каждый раз, сталкиваясь взглядами, они улыбаются, вспоминая поцелуй. Но больше никаких попыток приблизиться друг к другу не делают: того, что происходит, более чем достаточно для счастья.       На следующее утро Микаса, выйдя из спальни, первым делом подходит к Леви и коротко целует в губы. Глядя в изумлённые глаза, с улыбкой говорит:       — Доброе утро.       И, как ни в чём не бывало, идёт умываться. Леви касается губ кончиками пальцев, хмыкает и качает головой — смелая нахалка. Когда Микаса возвращается и как ни в чём не бывало смотрит на него, Леви отвечает спокойным взглядом, будто ничего особенного не случилось.                     Микаса поняла одно: ей нравится его провоцировать. Наблюдать за смущением, непривычным на обычно невозмутимом лице. Когда он краснеет, внутри распускается что-то новое: осознание власти над сильным, уверенным в себе мужчиной. Эта власть пьянит и кружит голову, порой Микасе кажется, что она не имеет права ею пользоваться. Но, когда простой поцелуй (на который решалась полночи и утро) вызывает очаровательный румянец на скулах, хочется повторить его снова, лишь бы опять увидеть потрясённый, растерянный взгляд.       Ночью бушевала метель. Ветер по-волчьи выл в каминной трубе, но внутри было тепло, уютно, и чувство, что они одни, отрезаны от мира, больше не пугало, напротив, вызывало трепет. Природа как специально связывала их вместе, не давая сбежать или передумать. В своём решении быть с Леви Микаса уверена, особенно после новостей от Ханджи и писем друзей. Она должна попробовать, ведь иначе никогда не узнает, от чего отказывается. И пугающий прежде, а теперь во многом ставший слишком близким капитан притягивает магнитом. Тщеславие в Микасе отсутствует, но осознание того, что именно она вызвала в нём симпатию, льстит. Леви оказался не незыблемой скалой, а человеком из плоти и крови. Живым человеком. За время, проведённое с ним, она почувствовала себя живее, чем за годы с Эреном и Армином. Он её видит. Это непривычно. Смущает и придаёт сил.       Теперь Микаса стала чаще смотреться в зеркало. Придирчиво разглядывает отросшие волосы, замечает, как изменился взгляд. Мягче стал, что ли? Даже улыбаться стала чаще, без причины, просто потому что хочется.       Ей нравится Леви, это правда. Но Микаса до сих пор не может разобраться, что конкретно прячется за этой формулировкой. Боевые навыки? Ими, конечно, сложно не восхищаться, но Микаса привыкла, опыт Леви — констатация факта. Рассудительность? Раньше она путала её с равнодушием и чёрствостью, но тоже давно поняла, что ошибается. Холодная голова и сдержанность в любой ситуации? Тоже мимо — было время, когда его редкие, но меткие вспышки гнева выдавались за вспыльчивость и принимались за чистую монету, однако Микаса давно поняла, что Леви расчётлив во всём, даже словами не разбрасывается понапрасну, предпочитая молчать и анализировать. Тогда что?! Надежность. Да он всегда был надёжен: доверить спину и жизнь можно без раздумий.       Нет, Леви нравится не за набор качеств, а за перемены, которые происходят с ней при его участии, пусть и не активном. Микаса впервые со смерти родителей вспомнила, что может быть слабой. Что слабой быть не стыдно. Он слушает и слышит её, какую бы чушь, по собственному мнению, не несла. Терпеливо учит и так же терпеливо терпит промахи, не выставляя тупицей, даже если называет порой криворукой. А ещё смотрит иногда так, что Микаса невольно хочет прикрыться, или, напротив, выставить себя на показ, потому что никто, никто никогда так на неё не смотрел. Как на женщину.       Леви вытаскивает её из кокона, медленно, но верно. Она всегда знала, что мир огромен и разнообразен, но именно здесь, в удалённом от шумной привычной жизни доме, Микаса начала видеть, насколько он велик. Видеть, что мир — это не только леса, поля и горы, это чувства, которых себя лишала годами, чувства, распирающие изнутри. Когда меняешься не ради кого-то — ради себя. Когда начинаешь себя ценить, при этом зная, что, если оступишься, рядом будет человек, который поддержит.       Быт не пугал никогда: Микаса и прежде с лёгкостью бралась за любую работу. До Разведкорпуса многое пришлось пережить и перепробовать, грязной работы она до сих пор не чурается, хоть теперь, став одной из лучших, став элитой, давно не стояла в нарядах по кухне или казарме. Но то, с какой лёгкостью к быту относится Леви, покоряет. Эрен бы помог, но сделал так, что пришлось переделывать. Армин растянул бы работу на часы, попутно отвлекая разговорами. Леви просто берёт и делает.       Нет, в слове «нравится» слишком мало оттенков того, что она чувствует на самом деле, но в то же время мало того, что может перевести чувства из «нравится» во «влюблена».       После бури во дворе рухнуло дерево. Перегородило дорогу к нужнику, пришлось перелезать через ствол. Дерево молодое, не слишком ветвистое, но проваливаться по колено в снег, чтобы добраться, не самое приятное дело. Об этом Микаса сообщает, вернувшись и отряхивая плечи от снега — метель прошла, теперь он падает мягкими хлопьями. Кто там говорил про волшебство? Ещё немного, и она начнёт его проклинать: слишком часто приходится чистить дорожку.       — Грейся.        Леви поднимается с кресла и идёт к двери.       — Вы куда?       — А что, не ясно? — он оборачивается, запахивая куртку. — Надо сдвинуть дерево, потом попилим и наколем. Как раз дрова заканчиваются.       У них дров на месяц хватит, но если снег продолжится, запас не помешает. Микаса глотает осевшее на языке предложение помочь — помнит, как возмутился, что усомнилась в его силах. Захочет — сам попросит. Не просит. Возвращается мокрый, но довольный собой.       — Убрал. Завтра вдвоём оттащим подальше от дома, чтобы рубить сподручнее было.       Вдвоём. Это тоже нравится — он говорит, когда нужна помощь, она этому только учится. А к вечеру понимает, что надо было пойти и помочь, несмотря на возражения. Леви сидит на стуле и украдкой потирает спину. Так же украдкой морщится, осторожно поворачиваясь всем корпусом.       — Вы потянули спину, — констатирует Микаса, укоризненно качая головой. Он не спорит, но и не отвечает, упрямо отворачиваясь.       — Вам нужен массаж.       — Только не говори, что умеешь его правильно делать.       То, что Леви не спорит, уже победа — значит, почти согласился. Микаса пожимает плечами, откусывая булочку и прихватывая губами вытекшее варенье. Ловит его пристальный взгляд, моментально отскочивший в сторону.       — Не умею. Но видела, как делала мама. Папа часто спину срывал, когда работал в лесу.       — Видела. Отлично. Значит, у меня есть надежда, что ты хотя бы хуже не сделаешь.       — Раздевайтесь, — отрезает она, запихивая остаток булочки в рот и подходя к аптечке. Выпечка Леви удалась на славу, но Микаса не хвалит. Впрочем, то, что она уничтожила уже десяток, говорит громче любых слов.       Без разговоров Леви снимает свитер, майку и ложится на кровать, вытягивая руки вдоль туловища. Настороженно наблюдает, как она перебирает баночки, выданные Ханджи, подходит и вдруг садится сверху, чуть выше колен.       — Если бы сразу позвали помочь, этого бы не случилось.       — Если не заметила, я справился сам.       — Заметила, — отвечает Микаса, растирая руки, чтобы согрелись. Берёт густую мазь, сильно пахнущую камфорой, и плюхает её на поясницу. Леви вздрагивает от неожиданности, но ничего не говорит. Молчит, пока она медленно поглаживает кожу, пока начинает разминать, растирать, разгоняя кровь и втирая мазь.       — Иногда, когда спина у папы болела особенно сильно, я ходила по ней. Могу походить по вам.       — И сколько тебе тогда было лет?       — Не помню. Кажется, пять. Или шесть.       — Спасибо, но мне ещё пригодится позвоночник.       Леви говорит приглушённо. Порой сдавленно выдыхает, когда она давит на особенно чувствительную точку.       — Считаете меня настолько тяжелой?       Он смотрит через плечо, смеряет изучающим взглядом, оглашает вердикт:       — На перышко ты не похожа.       Микаса беззвучно усмехается и ведёт руками от позвоночника к рёбрам. Незаметно пересчитывает их, делая вид, что просто гладит. Возвращается к пояснице. Бёдра у Леви узкие, косые мышцы — камень. Если бы Микаса умела, предложила бы разминать каждый вечер: слишком приятно касаться горячей кожи.       Леви молчит и лежит так тихо, что Микаса постепенно увлекается, водя ладонями по спине. По широким плечам, по мышцам, перекатывающимся под пальцами. На лопатках и плечах следы от ремней УПМ, под лопатками тоже след, пересекает спину. Не задумываясь, Микаса водит по ним, поблекшим за время, проведённое здесь.       — Микаса, — приглушённо говорит Леви, — мне кажется, уже хватит.       — Нет, — тут же возражает она, возвращаясь к пояснице. — Надо, чтобы мазь впиталась как следует.       А она изучила каждый миллиметр его спины, переходя от сильных нажатий к слабым, почти нежным.       Леви утыкается лицом в подушку, дышит чаще, по шее разливается краснота. Не задумываясь, Микаса чертит глубокую линию ладонью от поясницы до шейных позвонков, едва задевая кончиками пальцев волосы.       — Микаса. — Голос Леви приглушён подушкой и отдаёт отчаянием. — Прошу, хватит.       Увлеклась. Дала понять, что ей это нравится. Теперь он решит, что она слишком спешит, и будет прав.       — Завтра ничего болеть не будет, — говорит с нарочитой лёгкостью, соскальзывая с его ног. Всё это время старалась не смотреть на зад, обтянутый брюками, но взгляд предательски падает ниже поясницы и задерживается там. Надолго задерживается. Кто бы мог подумать, что мужской зад может быть притягательным?       — Я поставлю чайник, одевайтесь и присоединяйтесь.       Леви неразборчиво мычит, по-прежнему не отнимая лица от подушки. Глухо говорит:       — Сейчас полежу немного и приду.       — А может…       — Мне с сахаром.       Леви ей нравится, но понять его порой невозможно. И что-то подсказывает Микасе, что прямые разговоры о чувствах закончились, едва начавшись. Потому что невозможно просто говорить о сложном.