|
Огни. Камеры. Действие. Ну, на самом деле. Свет разбит. Камер нет. И Кевину очень трудно играть. Все еще. — Что за пауза, дорогой? — кричит из центра зала Эбби Уинфилд, главный режиссер и выдающийся специалист по мотивационной речи. Она ходит взад-вперед по проходам, прислушиваясь к акустике — или ее отсутствию, благодаря нынешнему застою. — Извини, ничего, — отвечает Кевин, сдерживая вздох. Другие ученики бездельничают вокруг сцены и кулис с разной степенью терпения и ждут момента, когда смогут представить свои части. Разминки, какими бы необходимыми они ни были, чертовски утомительны для большинства из них. Он не возражает против долгих вокальных упражнений, которые они все выполняют, или почти-нелепых-развлекательных игр, в которые они играют в начале каждого дня. Конкретно бесконечные монологи разъедают Кевина. Когда-то, давным-давно, это была его любимая часть разминки: эта возможность выбрать свою собственную часть пьесы и в одиночку передать слова, мысли, жизнь самого текста на сцене... Во многих отношениях такое упражнение именно то, ради чего создан Кевин. Неутолимая жажда внимания скребется в сознании Кевина, и все, что Кевин может сделать, это не стиснуть зубы от разочарования. — Со дня на день, Дэй, — язвит один из первокурсников, Джек, справа от Кевина. Он прислоняется к опоре барной стойки. Джереми Нокс рядом с ним закатывает глаза: — Хлоп-хлоп, — он имитирует медленный хлопок. — Как оригинально, придурок. — Заткнись, золотой мальчик, — бормочет Джек. Джереми улыбается, умиротворяя очарованием. Кевин игнорирует их и обращает свое внимание на сцену. Ему не нужно смотреть еще раз, чтобы понять, что тот, кого он действительно хочет увидеть, отсутствует. Эндрю имеет печально известную привычку пробираться на занятия, наблюдать за Кевином с заднего ряда, слушать лекции. Они никогда не признавались друг другу в этой рутине, но Эндрю точно так же знал о неутолимом желании Кевина увидеть друг друга в это время, независимо от того, сколько метров их разделяло. Но сегодня все иначе. Сегодня пятница, и хотя у Эндрю в это время нет занятий (он изменил свое расписание именно по этой причине — не то чтобы он когда-либо признавался в этом вслух), Кевин знает, что Эндрю не придет. Со студенческого центра прошло всего пару дней, и хотя Кевин постоянно ощущал присутствие Эндрю на уроке философии, который они разделяют, или глаза, наблюдающие за ним в холлах, ни один из них не подавил собственную гордость, чтобы растопить лед первым. Боже, он скучает по этому мужчине. Кажется, в сотый раз за день он прочищает горло. Со дня на день. Со дня на день. И он начинает:Любимых убивают все,
Уинфилд поднимает руку и он сдерживает вздоха: — Громче, — командует она, — и дикция. Сформулируй, пожалуйста. С самого верха. Дыхание.Любимых убивают все,
Услышат пусть о том,
Один с мучением на лице,
Иной же - став льстецом.
Он ненавидит словесную иронию. Он ненавидит смысл всего этого, всю претенциозность, жалость ситуации, которую она подразумевает. Но, Боже мой, он чувствую ее на своем языке — горькую и дерзкую, как кровь.Трус - в поцелуе; тот, кто смел,
Пронзит стальным клинком!
Кевин скорее чувствует, чем видит устремленные на него взгляды, когда говорит. Ужасный монолог, как быстро он хочет его закончить. Уинфилд продолжает ходить взад-вперед по проходу, время от времени поднимая руку в жесте "громче", чтобы увеличить громкость. Он подчиняется, все это время внутренне кипя. Не на нее, не на свою аудиторию, своих друзей, а на самого себя. На собственную тень. На ту, что следует за ним постоянно; на эту злую, болезненную, бездонную тень, которая не перестает напоминать ему о том, кто он есть. Ты хочешь слишком много. Но. Он продолжает разминку, и по мере того, как он это делает, воспоминания, которые он так старается подавить, — по крайней мере, на этот мучительный момент — вырываются наружу. Эндрю отвергает его снова и снова. Эндрю тянется к нему, держит его, спасает его от собственных опасных демонов Кевина. Эндрю говорит Нет, а руки шепчут Останься. Ты можешь целовать кого хочешь, но ты мой, ты мой, никто не тронет то, что принадлежит мне. Все твои слова убивают то, что ты любишь, — произносит Кевин глазами. Мое прекрасное создание противоречия. Мы обнажены на алтаре театра. Слова - его природа, его истина. Он никогда не чувствовал себя таким пустым. Он запинается в своей речи, и Уинфилд наклоняет голову, чтобы прервать его. Еще одна строчка, еще одна строфа, конец. Тридцать секунд до свободы.Тот любит долго, этот - нет,
Продаст иль купит тот,
Убив, не дрогнет в тишине,
А кто-то слезы льет.
Руки Эндрю в его волосах, на его талии, на его груди. Зверь, испытывающий отвращение к прикосновениям, но такой чертовски тактильный. Слезы Кевина, его собственный водопад правды. Мы созданы из воспоминаний. Еще одна рука, еще одно воспоминание, сжимающее его за грудь. Он не принадлежит Эндрю. Мы обнажены, мы обнажены, мы обнажены. Любимых убивают все -(Я мертв? Я мертв? Разве ты еще не убил меня?)
Но казнь их всех не ждет.
Хлопок. Вздох. Поклон. (На самом деле он не кланяется.) Уинфилд делает пометку в блокноте, который она приобрела в неизвестном месте, и благодарит его. Уходя из центра сцены, он видит Джека с неразборчивым выражением лица, наблюдающего за ним со своего места. — Уайльд? — спрашивает Джек, когда Кевин проходит мимо. — Какая ирония. Привкус крови остается, пока он пережидает оставшуюся часть разминки.II
Мальчик на балконе слушает, взгляд его мрачнеет. Он может видеть гнев, боль. Он слышит это в каждом горьком слове.Любимых убивают все
Значит, я занимаюсь не своим делом, думает он. Он задается вопросом, почему этот человек так зол. Он задается вопросом, как никто другой не может видеть того, что так невероятно очевидно. — Тебя здесь быть не должно, — говорит голос, и мальчик усмехается. — Пришел снова ударить меня? — спрашивает Нил. Он не отводит взгляда от Кевина, говорящего внизу. — Эти занятия закрыты для посетителей, — продолжает голос. — Я не думаю, что они оценят, что ты пробрался сюда. Нил пожимает плечами: — Забавно. Ты когда-нибудь следовал собственным советам? Эндрю Миньярд впивается взглядом в затылок Нила: — О, лисёнок, — протягивает он. — Ты не представляешь, как часто я им следую. Нил знал, что это произойдет. Прошло всего несколько дней, но он знал, что охотник учуял его запах. Khorosho. Хорошо. В конце концов, таков был план. Наконец, Нил отрывает глаза от сцены и поворачивается лицом к блондину. Он морщит нос при виде черного костюм-тройки Эндрю, — безупречной претенциозности: — Ты трезв, — говорит он без всякой на то необходимости. — Хм. Правильно. Я всегда трезвый. Хочешь получить приз за это? — Эндрю скрещивает руки и прислоняется к портьерам, отделяющим выход. Его голос звучит выше, более гнусаво, когда он говорит: — Десять очков Слизерину. Нил проводит языком по зубам: — Слизерин? Как ты посмел сделать такое предположение. Я мог бы быть наглым гриффиндорцем. Голоса актеров продолжают разноситься по залу под ними. Эндрю поднимает бровь, но наблюдает за Нилом в течение тихой паузы. — Ну, — бормочет он. — Ты уж точно не из Рэйвенкло. — Ты тоже, — парирует Нил. — Оу? И почему это, лисёнок? Нил на мгновение задумывается, прежде чем шагнуть вперед, достаточно близко, чтобы он мог протянуть руку и коснуться Эндрю, если бы попытался: — Потому что рейвенкловец был бы достаточно мудр для того, чтобы не быть наркоманом, — тихо говорит он. Мускул на челюсти Эндрю напрягается, но это является единственным признаком того, что он хоть как-то отреагировал на слова: — Мудрость не имеет ничего общего с обстоятельствами, — говорит Эндрю. — попробуй разгадать эту загадку, лис. Нил склоняет голову набок: — Я уже. И меня зовут Нил, — говорит он, — Можешь звать меня этим именем, а не названием тупого животного. Эндрю колебается, прежде чем мрачно усмехнуться: — О, ты действительно медлительный, не так ли? Умный, но медленный, — Нил ждет, не зная, к чему клонит Эндрю. — Лиса не глупа. На самом деле они одни из самых хитрых хищников. Взгляд Эндрю задерживается на ожогах на щеке Нила, и последнему приходится подавлять дрожь, пробегающую по спине. Как и Кевин, Эндрю не относится к ранам ни с жалостью, ни с отвращением. Это больше похоже на: знание; понимание. Я тебя вижу. — Я зову тебя тем, кто ты есть, — почти шепчет Эндрю. Это поражает Нила, как землетрясение, — не той ложью, которую ты мне говоришь. Нил старается, чтобы его дыхание оставалось ровным. Пока что его план нисходил ровной прямой. Но как придерживаться ее, насколько быстро по ней бежать? — Какая ложь? — Позор, — цокает Эндрю. — Я не очень люблю лжецов. — Я не врал тебе, — говорит Нил. — Я вообще ничего тебе не говорил. Эндрю перевел взгляд мимо Нила на сцену внизу. Он не знает, на что именно смотрит Эндрю, но может предположить. Они оба пришли за одним и тем же. — Ничего, — повторяет Эндрю. Его глаза снова находят глаза Нила. — Почему он? — Он? Эндрю закатывает глаза: — А теперь ты прикидываешься дураком. Не становись актером, дорогой. Это тебе не пойдет. Он. Скажи мне его имя. Я хочу услышать это из твоих уст. В груди Нила пробежала легкая дрожь. Ему кажется, что он танцует с Эндрю опасный вальс слов и замаскированных обвинений. Это похоже на танец болеро в одном из многочисленных бальных залов Дяди. — Кевин, — говорит Нил, и звук его имени похож на молитву, сорвавшуюся с уст грешника. — Это то, что ты хочешь услышать? Кевин Дэй? — он пытается не обращать внимания на биение собственного сердца, такого явно живого и виноватого. Охотник так скоро уловил этот новый запах? Другой след, удовлетворяющий его жажду крови? Эндрю медленно кивает: — Ты хочешь его? — Прошу прощения? — при выключенном заднем свете и всей этой суматохе внизу их никто не слышит и не видит, но Нил чувствует себя совершенно беззащитным. Если ты видишь меня, вижу ли я тебя? Если я знаю тебя, знаешь ли ты меня? — На самом деле это простой вопрос. Ты не можешь быть таким слабоумным. — Он… — Нил качает головой, но сам не знает, на что именно. — Он не мой. — Это не то, о чем я спрашиваю. Эта часть идет не по плану. — Это то, — настаивает Нил. Он сглатывает. — Он не мой, чтобы хотеть его. На что Эндрю смеется. Звук отрывистый, как заевшая пластинка. — Что ж, Нил, — плевать на имя, — Ты интереснее, чем кажешься. Но ты избегаешь ответа, который мы оба знаем, и я хочу знать почему. — Какое тебе дело? — требует Нил. Он ожидал других вопросов, возможно, каких-то угроз. Не о Кевине. Не так скоро. — Если ты думаешь, что я представляю какую-то угрозу… — О да, — перебивает Эндрю, — думаю, да. Но вот интересно, кому? Самому себе? — Чего ты хочешь от меня? Тебе нужна еще одна книга, чтобы снова избить меня? — Нил скрещивает руки, его мысли лихорадочно крутятся. Он вбирает в себя как можно больше визуальных подсказок об Эндрю, собирая воедино пазлы рассказов Эндрю, пока тот подбирает слова. — Нет, — прямо говорит Эндрю, — я ничего не хочу. — Мы ходим кругами, — стонет Нил. — Очевидно, что хочешь, ты сам это сказал… — Bist du eine Bedrohung? — спрашивает Эндрю, и Нилу требуется больше самоконтроля, чем обычно, чтобы скрыть реакцию на немецкие слова. — Прошу прощения? — произносит он по-английски. — Я думаю, ты услышал меня, — продолжает Эндрю по-немецки. — И я думаю, что понял. Нил смотрит, потупив взгляд; слишком упрямый, чтобы сдаться. — Позор, — зевает Эндрю, возвращаясь к английскому. — Весь мир — это сцена или что-то в этом роде, не так ли? — Если ты так говоришь, — Нил поворачивает голову и его глаза находят Кевина, который сейчас на сцене внизу выполняет дыхательную гимнастику с остальными. Он не поднимает глаз, даже когда Эндрю подходит ближе, почти оттесняя его плечом в сторону, когда они оба смотрят вниз на одну и ту же цель. — Ты ценишь то, чем обладаешь? — спрашивает Нил. Он прекрасно осознает, что играет со зверем, но он никогда не являлся тем, кто сдерживает свои мысли. Все еще глядя вперед, не сводя глаз с ничего не подозревающего слона в комнате, Эндрю бормочет: — Я ничем не обладаю. Его голова дергается, как будто он сдерживается, прежде чем добавить: — Люди — это не вещи, и ими, черт возьми, нельзя владеть. Ты осознаешь собственную ложь или тебе просто все равно? – недоумевает Нил. — Значит, он не твой? — Нил спрашивает вслух. Он с удивлением гадает, когда зверь отступит и оторвет ему голову. Он был бы рад этому. Пальцы Эндрю сжимают перила балкона: — Есть идеи, да? — У меня всегда есть идеи, — серьезно говорит Нил. Он отмечает уклонение от вопроса. — Весь вопрос в том, как заставить людей прислушаться к ним. — Могу заверить тебя: я к ним не прислушиваюсь. — Ага, особенно к собственным, — возможно, впервые с тех пор, как год назад дядя застал Нила роющимся в его сейфе с оружием, Нил изо всех сил пытался подавить растущее под яростным взглядом Эндрю беспокойство. Он наслаждался этим чувством. — Что? — спрашивает он, изображая уверенность, которой он хотел бы обладать. — Неужели никто никогда не разоблачал твое лицемерие? — Лицемерие? — Эндрю выплевывает, как будто само существование этого слова оскорбляет его. — Да, лицемерие, — Нил закатывает глаза, чтобы скрыть зудящую ухмылку. Кевин сам по себе стремителен, но Эндрю только через несколько минут становится почти до боли предсказуем. Это прекрасно. — Ты продолжаешь вести себя так, будто тебе все равно, но каждая мелочь, которую ты делаешь, говорит об обратном. Жаль, что Кевин не понимает, как сильно ты о нем заботишься. В глазах Эндрю вспыхивает огонек, и Нил понимает, что другой мужчина наслаждается этой непостоянной игрой. С резким, мазохистским, но тем не менее удовольствием. О да, Нил находит это просто прекрасным. — Ты его не знаешь, — выдавливает Эндрю сквозь зубы. И ты не знаешь меня, — остается недосказанным. Нил задается вопросом, обычная ли такая реакция для блондина, хотя он может сделать обоснованное предположение в обратном направлении. Нил не особо задумывался о жестоком обращении с его внутренностями, когда впервые столкнулся с Эндрю. В конце концов, реакция Эндрю была частью плана Нила (не сам удар, как таковой, а любая подобная реакция подтверждала Нилу его собственные подозрения); план, о котором блондин до сих пор не подозревает. Кроме того, Нил испытал гораздо, гораздо худшее обращение по гораздо, гораздо меньшим причинам. Хотя было довольно мило видеть, как Кевин волнуется из-за Нила. Если Нилу повезет, возможно, Эндрю ударит его еще раз, и у Кевина появится еще одна причина лебезить перед Нилом. — А я хотел бы, — честно говорит Нил. — Но, более того, я хотел бы узнать и тебя. Эндрю делает несколько вдохов и его глаза снова устремляются на сцену. Явное недоверие могло бы соперничать с битым стеклом: — Почему? Почему? Хороший вопрос. Старый отпечаток утюга на груди Нила задается тем же вопросом. Поблекшие шрамы от прошедшей пули повторяют вопрос. Почему? Почему он нуждается в чем-то настолько проблемном? Дядя бы насмехался над положением Нила. Но дядя мертв, так что это не имеет значения, не так ли? — Потому что знать кого-то, — говорит Нил, — значит быть познанным в ответ. Рот Эндрю сжимается: — И что нужно знать о тебе? — Ничего, — уверяет его Нил. Такая ложь, такой трепет. — Обо мне ничего не нужно знать, потому что я всегда был никем. — Тогда зачем ты здесь? — рычит Эндрю. — Фокс не предназначен для Никого. Нил перевел взгляд на балкон. Огонь Эндрю может вызвать привыкание, если Нил не будет осторожен. Нил испытывает искушение сгореть, как мотылек в пламени: — Когда я впервые попал сюда, — говорит Нил, — это было против моей воли. Мой дядя считал, что я должен продолжить свое образование в безопасности. Для улучшения семейной компании. Он делает паузу, сдерживая дикую ухмылку. О, порыв Обмана. — Здешние студенты, я слежу за ними. — О, действительно? — если бы сарказм мог резать кожу, Нил истек бы кровью. — Да, — говорит невозмутимо он. — И самое забавное: я был удивлен, обнаружив, что за мной следят в ответ, — еще одна пауза, но Эндрю молчит. — Все это время я оглядывался через плечо, ожидая следующей пули. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что если бы мне причинили вред, то это означало бы, что ты уже мертв. Эндрю фыркнул. Его пальцы снова слегка сжимаются на перилах, костяшки пальцев белеют: — Возможно, я ошибался, — говорит он. — Если ты думаешь, что я прикрываю твою спину, то ты действительно сумасшедший. — Не прикрываешь мою спину, — отвечает Нил, — а следишь за всеми остальными из-за меня. Тебя прочесть легче, чем ты думаешь. — Неужели? — ожог сильный, а Нил даже не смотрит. Может быть, он все-таки проклятый человек. — И сколько же ты прочитал обо мне? Динь-динь-динь. — Достаточно, — все. Информационный бюллетень так же четко запечатлен в сознании Нила, как если бы он физически все еще читал его. — Достаточно, чтобы знать, что ты, вероятно, самый опасный человек в этой школе. И ты не позволишь никому, кого считаешь угрозой, разгуливать подолгу. Нил слышит смех Эндрю, но он недобрый: — Но это не новость, лисёнок. Меня называют Монстром с того самого дня, как я впервые ступил на территорию этого кампуса. — Ты не монстр, — легко отмахивается Нил. — Есть разница между этим и Законом. Воздух рядом с Нилом замедляется, предупреждая его о том, что Эндрю полностью примерз. Да, наркоман. Я знаю кто ты такой. Я не врал об этом. Но… знаешь ли ты меня? Нил наблюдает, как Кевин исчезает за занавесом на сцене, весь в гневе и контролируемом хаосе. Великолепный. Мгновение спустя он выходит с чем-то похожим на моток свернутой веревки, какой-то подпоркой. Нил спрашивает: — Он не знает о тебе, не так ли? — Нет, — это признание дается нелегко. Но после напряженного, безмолвного момента единственный слог, кажется, почти сорвался с губ Эндрю. Он также не ожидал, что я узнаю об этом, понимает Нил. Сюрприз, придурок. — Что ты ему говорил? – недоумевает Нил. — Уверен, что не лгал все это время? — эта мысль, как с удивлением обнаруживает Нил, искренне его огорчает. Он не ожидал, что так привяжется к Кевину и так обеспокоится состоянием его сердца. — Он знает, что не знает всего, — решительно говорит Эндрю. Нил усмехается, весь такой дерзкий и решительный: — Наш собственный Сократ, а? — Он знает то, что ему нужно знать, — выплевывает Эндрю. Затем, чуть тише, добавляет. — У него достаточно опыта. Хватит на всю жизнь. Его не нужно втягивать ни во что другое, — удивительно, но Нил кивает. Это звучит правдиво. Нил знал Кевина всего несколько недель, но если бы с ним хоть что-нибудь произошло, Нилу казалось, что он убил бы себя или кого-то другого. Или и то, и другое. Что является частью проблемы. У Нила есть миссия, и Кевину невозможно будет остаться неповрежденным, если она планирует увенчается успехом. Он задается вопросом, осознает ли Эндрю степень того, кто такой Нил; и если да, то почему Эндрю до сих пор его не убил? Не то что бы он жалуется на то, что жив, конечно. — Я хочу защитить его так же сильно, как и ты, — решительно говорит Нил Эндрю. — Я знаю, что ты мне не доверяешь, но… — А почему я должен? — спрашивает Эндрю. — Человек, который носит свои шрамы как вызов и отказывается говорить что-либо, кроме лжи? Я лучше рискну с плебеями. Они бесполезны, но, по крайней мере, они безобидны. — Эндрю, если бы я действительно представлял угрозу, — говорит Нил приглушенным голосом, — ты бы не позволили мне зайти так далеко. О, этот танец, который мы разыгрываем, интересный, не правда ли? Всегда помним о пальцах ног друг друга, но не знаем, в каком направлении двигаться. Эндрю вдыхает через нос и выдыхает, прежде чем ответить: — Кто сказал, что ты зашел хоть куда-нибудь? — Я все еще стою здесь, не так ли? И хотя ты ведешь себя так, будто мое существование оскорбляет тебя… — Нил прищелкивает языком, снова обретая смелость, — ты ничем не лучше меня. — И как же так, — Эндрю снова становится монотонным, он говорит только то, что, как он знает, возымеет на него эффект. — Хорошие актеры узнают хороших актеров, — шепчет Нил, — а мы оба всего лишь игроки. Эндрю продолжил смотреть на Кевина с пустым лицом и пылающим сердцем, когда Нил ушел с балкона.|||
Эндрю нужно сделать звонок. Прошло всего пару часов с тех пор, как он столкнулся с Нилом, но он знает, что чем раньше он покончит с этим, тем лучше. Он смотрит на телефон в руке, сердце колотится. Как обычно, в студенческом центре бурлит деятельность, достаточно громкая, чтобы скрыть все, что он скажет. Это безопаснее, чем красться и рисковать попасть в ловушку. Уборщица центральной секции пристально смотрит на распростертого на стуле Эндрю, ноги которого в саржевых одеяниях неприятно вытянуты на столе. Он неприятно усмехается ей. Но внутри его разума идет война. Эндрю нужно сделать звонок, и он не может заставить себя набрать номер. Потому что что-то невероятно неправильно, и его интуиция подсказывает ему, что проблема не там, где она должна быть. Эндрю не считает себя самоубийцей. Больше нет. Но он не может заставить себя сделать свою работу, единственное, что потенциально сохраняет ему жизнь. Просто в лисе с острым языком есть что-то такое, что заставляет Эндрю идти против каждой секунды обучения, которое он прошел. Ты обожаешь тайну. Но как долго? Когда эта тайна станет известна? Он не доверяет Нилу. Но не по тем причинам, которые можно было бы ожидать. Приходит сообщение. Он читает слова, потом читает их снова. Вздыхает.