***
Когда он вернулся в их с Джимом квартиру, Кори логично рассудил, что вопросы по типу «ты спишь?» или задушевные «извини» надо засунуть до поры до времени себе в задницу. Извиниться он всегда успеет, Джим всегда успеет его извинить, и у них опять сложится нечто... во всяком случае, это нечто уже не враждебно настроенное. Может, утром, если тот будет в духе для этого, или хотя бы жив для этого, или хотя бы рад видеть своего кем-бы-там-Кори-ни-был-для-него настолько, что Джим сможет выслушать его, Кори расскажет, как сегодня ночью ловил такси, и как его отвергал почти что каждый проезжавший мимо ублюдок. Доехать он доехал, благо, не на своих двух, ибо после того, как часы пробьют второй час ночи, их волшебное свойство перемещать своего хозяина из одной локации на другую точно так же по волшебству пропадает. Если Джим спросит, в чем, мол, проблема, чтобы не выучиться на права, тем более что он уже конь здоровый, давно в юридическом праве ответить за себя, ему пора бы уже сесть и за руль и облегчить себе страдания, Кори ответит, что теперь об этом думает как можно чаще. Ублюдки на трассе не стоят того, чтобы их ловить и морозить зад. Возможно, он выглядел как маньяк, когда сел рядом с кроватью и просто смотрел на спящего Джима. Для верности все же принюхался, вспоминая Скарлетт о том, что он-таки мог нажраться и уснуть. Ведет носом раз, ведет носом другой — ничего подозрительного в итоге не улавливает. Более того, когда Джим спит, его странным образом не слышно. Как будто бы он боится дышать. Или не хочет этого. Но он дышит, Кори наблюдает это по вздымающейся груди товарища. Он кладет свою уже начавшую казаться тяжелой голову на ту часть джимовой подушки, которая не занята его собственной головой. В такой позе Кори если не уснет, то во всяком случае может подумать. О предстоящем дне, о первой репетиции со Слипнот. Еще раньше он начал думать о том, чтобы чутка сменить имидж. Волосы покрасить, например. Дреды заплести. Денег подзаработает, так, может, все-таки пойдет учиться на права. Если у него с этими перцами все сложится как можно удачно, то ему определенно будет нужно что-то под жопу, но это «что-то под жопу» тоже ведь денег стоит. Еще можно подумать о том, где можно будет озолотиться, при этом не повреждая себе психику. Но это вечный вопрос; им каждый наверняка взрослый задается. Если Кори придется рассказать про Скарлетт, то он ответит, что хуй бы знал, что это за женщина. Чего точно не скажет, это то, что она, видимо, его судьба. Потому что в судьбу если не веришь, то точно ее боишься. Кори привык теперь не бояться, брать только то, что полагается, иногда просто так получается, что иметь хочется немногим больше, чем полагается. Нормальное человеческое свойство — в чем-то нуждаться, испытывать потребность. — Ебаный ж ты... — приветливо и лучезарно изрекся Джим, когда Кори по-прежнему преданно ошивался у края кровати, часы уже отмерили восьмой час утра. — Ты ж говорил не ждать тебя. Я и не ждал. Это как раз то, о чем Кори не хочет разговаривать. Ему вообще не нравится обсасывать свои косяки, он пытается свести все к тому, чтобы о них никто не вспоминал. Проблема в том, что заставить себя забыть свои проебы очень сложно, многие из них Кори до сих пор носит с собой. Он помнит больше, чем хочет. — Я кофе тебе сделал, — глухо бормочет Кори, пытаясь выглядеть так, будто бы ему глубоко начхать на эту справедливую ремарку Джима. — Спасибо, — и Кори мог бы удовлетвориться этим «спасибо», если бы в этом «спасибо» не просквозило горечью; ну, дуешься ты — и что теперь? Мужик, так не пойдет. Тем не менее Джим — терпила, раз не силится лишний раз напомнить Кори о том, чтобы тот подвинул свою жопу на троне и попросил прощения. И правильно. Это раздражает Кори. Джим умеет молчать тогда, когда от него хотят, чтобы он молчал. Кори даже вслух ничего требовать не надо. Ей-богу, с такой воле к подчинению у Кори уже едет крыша; никогда не было, чтобы кто-то шел на это сам. Кори привык молчать по указке, а теперь и он может вертеть этой указкой как хочет. Джим делает глотки осторожно, моргает часто, смаргивая то, что осталось ото сна. Кори наблюдает, проводя языком по губам, вчитываясь в каждую деталь. Ему приходится жить с этим, бесконечным изучением любой мелочи. Иногда человек своими действиями скажет больше, чем хочет или может, и язык нашего тела, пожалуй, — самая коварная вещь. Когда ты думаешь, что ты хозяин-барин тут, это вовсе не так. Тишина давит на нервы, у Кори уже скоро мозги в жижу превратятся, так ему хочется что-то сделать. Сделать, не сказать, хотя им есть, что стоило бы обсудить, уж о предметах возможного разговора Кори позаботился этой ночью, один хуй сон никак не приходил. Когда Кори говорит, что не хозяин своему делу, то это, скорее, только в критической ситуации. Когда ситуация благоприятная, он волен делать так, как чувствует, как надо было бы сделать. Именно чувствует, здесь думать нельзя. Именно поэтому он начал осторожно, почти и вовсе ненавязчиво поглаживать бедро Джима, беззастенчиво залезая под ткань одеяла. Прямой контакт с кожей — это всегда действенный вынос мозга, твой разум воспринимает только этот импульс. И если эта рука оказалась на оживающем члене Джима, то он сам тут не при чем. — Ты чего там удумал? — хриплым ото сна голосом спросил Джим. — Чем бы это ни было, перестань. — А ты будто сам не знаешь, что это. Харе строить из себя целку. — Кори, прекрати, я серьезно, — Джим звучит уже иначе; Кори впервые слышит этот тон. Кори остановился, даже убрал руку, но это только для того, чтобы посмотреть, что будет дальше. Не хочется признавать, что он наложил кирпичей от одного только изменения поведения Джима. Он его не видел таким. Он знал, что когда-нибудь придется увидеть, как у того сорвет платину, но если бы этот момент настал, он бы вовремя мог смыться, думал Кори. Так вот и не смылся. Язык как будто присох к нёбу. Или ему так хочется, молчком чтобы, хоть раз в жизни. Кори пока не решил, но жопой чует — запахло жареным. Джим присел на кровати, по пояс все еще закрытый простыней. Кори сделал вид, будто бы ему вообще фиолетово, что сквозь ткань просвечивает естество Джима, очевидно недовольное тем, что его хозяин решил оборвать весь кайф на корню. В этом они с Кори сошлись. И хотя улыбка ползла на лицо Кори, он все же для верности прикрыл рот ладонью, потому что если он получит пиздюлей не от абы кого, а от Джима, человека, с которым он еще и живет, это вот будет не очень красиво. Еще меньше красивого будет в том, чтобы быть выставленным за порог. Кори знает красоты Де-Мойна, и то, каким пустым бывает город при свете дня, и невообразимым образом приобретает масштабы мегаполиса уже ночью. Но в их широтах довольно холодно, ночевать на улице крайне тяжело, а он не молодеет, наоборот, вместе с ним слабнет и вся та иммунная система, все дела. — Кор, зачем ты здесь, скажи мне? — тихо спросил Джим, может, вообще рассчитывая на то, что Кори это не услышит, прекратит выпучивать глаза и просто развернется, но хуй там плавал. — Я пришел извиниться, — в критических ситуациях умение подобрать нужное слово у Кори посасывает, будем честны, но это все же ближе к правде, то, что он попытался сделать вместо того, чтобы сказать. — За что? — тупо спросил Джим. — Ничего ведь и не произошло. — Если б ничего не произошло, то меня бы и совесть тогда не ебала, — честно подметил Кори, голос подрагивал. — Просто скажи мне, что прощаешь меня, и все. — Прямо прощеное воскресенье, ты посмотри, — Джим усмехнулся. — И ты меня прости, золотце. — Сегодня суббота. — Неужели? — Джим театрально положил ладонь себе на лицо и вымученно вздохнул. — Вот-те на... суббота у него, блядь. Завтра попросишь прощения тогда, дела какие... — Мне уйти? — раздраженно спросил Кори. — Ночью ты звучал уверенно. О том, что тебя можно не ждать. Где это сейчас? — Я и не должен был сюда приходить, раз на то пошло. К ней нельзя было, а на улице я не хочу. Не хочу начинать заново, знаешь, — ядовито прошипел Кори последнее предложение. Кори залез на кровать рядом с Джимом, тот мрачнел с каждой уходящей секундой. Кори не думал, что доживет до того, что увидит Джима таким. Из них двоих доля ебанутости пришлась главным образом на него, и слава богу, думал, что есть кто-то, кто сможет сказать ему попридержать коней, пока пиздец не накрыл всех медным тазом. И эта слепая надежда в итоге вылилась в то, что Кори вообще не до конца осознавал то, что перед ним, как бы, человек. И что с человеком нельзя было обращаться так. Блядь, он вообще не привык видеть кого-то помимо себя. Себя-то он знает, со своей ебанцой живет едва ли не третий десяток, остальные для него — лица, тени, дырки, в конце концов. Остальные просто выполняют функции, он же с этим миром взаимодействует напрямую. И ведь одно дело когда тебе приходится со всеми этими людьми иметь что-то общее, даже разговаривать с ними, делить прошлое и будущее. Совсем другое — это осознавать, что им приходится жить ровно так же. Тебя видят тенью ровно так же, как ты думаешь, что вокруг тебя одни тени и оболочки. — И ты приполз ко мне. Ни к Джоэлу, ни к Шону, ко мне. — Думай и называй это как хочешь, но я все еще здесь, — ответил Кори твердо, думая, что он уже достаточно уязвился за сегодня, его стене пиздец, а ведь ему всего-то нужно было поговорить, и как ведь это сложно — говорить, ибо тебе приходится не просто языком молоть, но еще и хотя бы приблизиться к тому, чтобы исповедоваться, как бы тупо ни звучало. — Если я, как ты говоришь, приполз к тебе, то была причина, так? Ты сам сказал, что это не жалость была, и я тебе поверил. Если это не так, не держи меня здесь. Я, чтоб ты знал, терпеть не могу ебаную жалость. — А я терпеть не могу, когда мной пользуются, — рука Джима, державшая кофе, дрожит; Кори сдержался, чтобы не накрыть ее своей — тогда тот точно взорвется. — Ты хотя бы не водишь своих баб сюда. И на том спасибо. — И не собирался, — честно ответил Кори. — Я не хочу тебя подводить. И заметь, не подвел. — Контракт со Слипнот, Кори. Когда ты успел его подписать? Будто не ты мне говорил, что к этим болезным ты ни ногой. — Так и ты не спешил в отказах чувакам из Дедфронт. Мы квиты, брат. — Вообще-то, я хотел тебе сказать, но застал тебя с ней, и мне хотелось скорее шмальнуть себя, чем что-то тебе говорить. Мы взрослые люди, Кори, это так, а ты тем более мне ничего не должен, но я совру, если скажу, что совсем ничего от тебя не жду. Кори тут же обрел возможность разговаривать: — Сообщаю последние новости: мы с тобой не встречаемся, так что не трахать что бы то ни было ты с меня спросить не можешь. Это все равно что насильно вытолкнуть рыбу из воды, она задыхается, а садюга, который это сделал, в итоге даже сожрать ее не планирует. Вот она и подыхает на суше брюхом кверху. Я не хочу оказаться брюхом кверху еще раз, Джим, мне своя свобода далась таким трудом, ты даже представить не можешь. Никто не может ограничивать меня в ней, а если попытается, я церемониться больше не стану. Поэтому не проси с меня того, что тебе кажется, что тебе могли бы дать. Ну, сам подумай: ты бы разве на все пошел, если бы я тебя попросил? И это не из разряда «иди прыгни», а ты еще потом спросишь, как высоко тебе надо прыгнуть. — Кори, ты преувеличиваешь. — А ты преуменьшаешь. И вообще, не сбивай с мысли, — с нотой раздражения буркнул Кори, перебивая Джима; впрочем, если тот бы еще что-то сказал, Кори бы умер на месте. — Ты сам говоришь, мы взрослые люди. Значит, мы и должны делать то, что считаем, что было бы по-взрослому. Я же считаю, это дает преимущество. Дело вовсе не в том, кто и ради кого и на что пойдет, кто ради кого изойдется на жидчайшее говно, нет. Дело в том, насколько ты готов ради себя размазаться в кашу. Вот я — я готов. Ради себя. Как ни крути, а мы все эгоисты, нам в кайф быть эгоистами, потому что суметь угодить себе — это не просто кайф, это еще кайф от проделанной работы, и, может быть, ты еще даже не понял этого. Мне мать говорила, что жизнь еще научит. У нее своя школа. Вот я и учусь. — Если трахаться с женщиной тебе все еще кажется взрослым и поучительным, то я тогда даже спорить с тобой не буду. Кори закатил глаза: — Она просто оказалась рядом, ок? Мог бы и присоединиться, если так. — К превеликому сожалению, я моногамен, — пожевал губу Джим, после рассмеялся: — Вот видел бы ты свое лицо сейчас, а? — Я с тобой тут дурею, — выдохнул Кори, позволяя себе улыбнуться. — Нет, это мне с тобой пиздец придет скоро. Кори хотел сказать, это точно. К лучшему или к худшему, слово так и не обрело формы, с языка не слетело. Кори не знает, насколько смех Джима можно счесть за «да» в ответ на немое «извини», которое, Кори знает, придется произнести еще не раз, если он вообще сумел хотя бы подразумевать его в своей недавней речи. С ним невозможно не посраться, это вот всякий без колебаний подтвердит. Джим вообще молчит, Кори может только думать о том, что в этой голове происходит. Если ничего, то это плохо. Или это ничего где-то даже Кори на руку сыграет, тут смотря какое оно, это ничего. Если с этим ничего можно ужиться, то Кори уживется. — Так что Слипнот-то? Тебе по башке никто не надавал, за твои-то приколы с хочу-не-хочу? — Джим избрал верное время для того, чтобы задавать вопросы; это как раз примерно то, что стоило бы обсудить, мусолить тему виноватых и ангельских невинных Кори совсем не нравится в любом случае. — А что рассказывать? Я встретился с, как его... с Шоном. Я ему сказал, что мне понравилась их поделка. Я решил сделать вид, прям важнецкий такой вид, чтобы они поняли, что я еще, бля, ого. Лучше не найдут, это точно. Но штука в чем. Я на подпевках буду до тех пор, пока эта груда мышц не отдаст стойку мне. У них есть вокалист, в общем, и вообще, я тупой и слепой, если сразу не заметил, что они, оказывается, для нас еще и открывали. А на что вы рассчитываете, мужики, дери вас в три дыры? Я редко когда был трезв, перед выходом особенно. — Значит, за башку твою я могу лишний раз не переживать? — Джим отставил полупустую кружку на тумбочку, откинувшись головой на спинку. — А ты за свою переживать начни. Я тебе Дедфронт так просто не спущу. Чего Кори вслух не скажет, это того, что даже не в Дедфронт дело. То есть, в них, но больше в себе. В себе, который если получает, то делает все, чтобы не дать этому уйти. С неодушевленными предметами легче: про них если забыл, то потом находишь, может, пыльные и повидавшие некоторое дерьмо, но зато точно знаешь, что с ними ничего не случится без твоего ведома. С людьми не так просто. У людей есть тенденция уходить. Иногда прямохождение — это угроза. Если это бог так распорядился, или еще там кто, Ахурамазда, например, создал свой этот стеклянный шар, пустил к нему Ахримана, тот поковырял-поковырял, продырявил — и пиздец, вот вам, пожалуйста, хаос первозданный, то значит, он себе обеспечил шоу. А Кори не нравится быть актером такого театра. А ведь, если так подумать, Ахриман впустил в мир своего агента. Масла в огонь подливает факт того, что этим самым агентом, который умертвил Гайомарта, сделал воду соленой, тучи черными, а все остальное живое — порочным, была именно женщина. Зороастрийский миф о сотворении мира вызывает нежелательный ассоцииативный ряд. — Слушай, я не собирался оставлять Стоун Саур, если ты об этом. Мне искренне нравилось то, что мы делали. И я думал, ты думаешь так же. Случилось то, что случилось. Если бы Джим знал о том, что оставить Стоун Саур — это еще полбеды, то жить было бы легче.***
— Ну, что там у тебя, мелкий? В другой ситуации, если бы Кори назвали мелким, он бы вызвал этого кого-то выйти погулять. И потом бы он еще посмотрел, кто из этого вернулся бы живым. Сейчас от этого зависит жизнь. Нормальная жизнь. И вообще, Шон, как ему сказали, он всегда такой, он тут самый старый и самый главный. Работодатель, еб твою мать. Какое-то сосущее у него начальство, но что поделаешь, это тебе не в маркете коробки таскать. И тем более с серьезным видом продавать фаллоимитаторы заикающимся девчонкам. Им простить можно. Кому нельзя, так это таким же заикающимся мальчонкам. Тем не менее, он занимается этим уже почти месяц, вроде прижился. Джим успел оборжать это дело, но сказал, почесывая подбородок, что работа — это работа. Охуеть мудрость. Кори до сих пор не в курсе, помирились они или нет. Если Джим — да, то пусть хотя бы посвятит Кори в это. — Кофе, босс, — Кори бы в жизни не подумал, что будет таскать мужикам-начальникам кофе, но мало того таскать, еще и бегать за ним. — Я тут текстик один, в общем, набросал. Хочу, чтоб ты посмотрел. И они, — указывает пальцем в сторону двух крупных фигур Писать что-то для Слипнот — это не однохуйственно, что и Стоун Саур. Если Стоун Саур жевали сопли, как выразился гитарист, одна из крупных фигур, Мик, вроде (как в Мотли Крю, только...), то здесь такое не катит. И Кори даже не против, что не катит, в конце концов он не железный, ему есть о чем поговорить с народом. О чем кричать народу. И если народу это не понравится, значит идет этот народ на хуй. Это впечатляющий полет воли и тем более мысли, после двух смен в Эмпориуме подряд. Он подвалил к Джои, барабанщику, пытаясь рассказать, что ему как раз в одну из этих злополучных ночей выдалось продать одному очень заинтригованному юноше эротический фильм, в котором парень главным образом занимается экспериментальным, на секунду, непотребством, будучи при этом кроссдрессером. И Джои, может, и дальше бы слушал эту увлекательную историю, может, его бы глубоко тронуло то, что покупатель раскраснелся как помидор и чуть было не отлетел в стратосферу после того, как Кори пробил товар, если бы сам Кори не предположил, что Джои может быть такое интересно. Показав Кори средний палец, тот развернулся и тупо свалил. Когда Кори спросил, что он такого сказал, на него посмотрели как на дебила. Вот Джим бы стопудово оценил... Вот не хватает этой палки двухметровой здесь. Они видятся только тогда, когда Кори возвращается на квартиру переночевать, и то теперь не всегда. Если он тут таскает кофе для дядьки, который может ему пиздячик навешать за его язык и все остальное, то Джим — он вообще должен кайфовать. Ему явно лучше, чем Кори. Самое дебильное, пожалуй, то, что оба заплели дреды. Кори-таки причем покрасился, хоть что-то качественно новое в его в жизни. И она идет, как бы, своим чередом, только Кори ни черта этим не доволен. — Годится, — отрезал Шон и большим словом не удостоил. «Ми Инсайд» была написана, в общем-то, случайно. Не всякий творец назовет свое творчество просто случайным, он прежде пизданет что-то красивое, типа, вдохновение его озарило, будто бы душу пронзило, все такое. Кори тут скрывать нечего: он сидел на толчке, он был слегка пьян и не слегка разозлен, ему просто нужно было выговориться. Само собой, лист бумаги как-то сам по себе оказался под рукой, а вместе с ним нарисовалась еще и ручка. Когда Кори счел текст относительно готовым, он подумал, вот оно. Этим парням точно пойдет. Если не пойдет, тогда они тупые. Вообще, когда он написал ее, он по пробуждении охуел с того, что в итоге мерзкими ошметками вышло из его головы. Если описывать, а тем более кратко описывать, о чем она, то посыл таков — люди пидорасы. Многие песни, даже не его толком сочинения и не им тем более исполняемые, как раз именно про это. И на кой стыдиться этого, в грудь себя бить и заверять, что туда была вложена душа, вся боль и все страдания? Люди — пидорасы, этим всем сказано. На этом держится все на свете. Любая религия не может быть религией, если в ней нет пидорасов. Даже священные трактаты, уж поверьте, были написаны пером пидорасов. — Так вот, Тейлор, — потирает ладони Пол, который у них на басу, и который бесит пока что меньше всех остальных возможно еще потому, что смотрит на вещи проще, да и приятно с такими людьми дело иметь, — или я могу называть тебя Кори? Будем считать, что могу. Добро пожаловать! — протягивает руку, Кори жмет лапищу и этим скрепляет весь пиздец, который его ждет в окружении данных господ. Пить пиво и жевать пиццу с ними гораздо приятнее, чем репетировать, если честно. Во всяком случае, это не так сложно. Всяко невыносимо слушать, как их вокалист Андерс пытается что-то блеять в микрофон, такое хуй кто слушать станет. И ведь кто-то реально считает, что он на что-то годен. Мужик, может, хороший, но его место явно не здесь. Хорошо, что Кори занят тщательным пережевыванием пиццы, иначе бы он давно раскрыл пасть — и не остановить. Они с Колсефни до этого и так перебрались диалогом, от которого Кори чуть по шее не получил: — Ты на телку похож, мужик. — Зато они мне дают хотя бы. Может, ему тоже дают, но Кори этого уточнять уже не стал. — Мы — семья, и ты теперь тоже в ней, — миролюбиво сказал Джои, улыбаясь так, будто не он разбрасывался факами за неосторожные наблюдения. — Тебе пиздец, если ты когда-нибудь предашь эту семью, — спокойно отрезал Мик, отпивая глоток от своего чая, и у Кори пробежались сотни мурашек по коже. — Да понял я, понял, — отмахнулся Кори. У меня от вашей доброты зубы стучат начинают, хотелось бы ему ответить. Здесь бы хотелось добавить, что все тут по-своему стремные. Это близко не та атмосфера, эта грань между хаосом миром, которая была в Стоун Саур. Кори чувствует себя чужаком, ему не рады на новой территории. Точно так же и он не рад находиться на новой территории, но законы выживания всегда стояли на голову выше человека. Кори чувствует, да даже видит, что тут все, откровенно говоря, с ебанцой. Именно она их вместе лбами и столкнула, не иначе. Он примерно это надеялся сказать, когда в какой-то момент оказался рядом с Миком, закидывая ему руку на плечо и гортанно смеясь, вместе с этим еще и вдрабадан пьяным: — Вот, сука... есть в вас этот. Огонь! Вы, простите за французский, пардоне муа... е-ба-ну-ты-е! Достаточно членораздельно, а? Я ж хочу сказать, бля, хочу... не, так не пойдет, — мотнув башкой, Кори поднял ввысь бокал, призывая народ чокнуться. Хоть бы кто-нибудь понял, что он сейчас чувствует. И когда Кори говорит про чувства, он имеет в виду это граничащее с эйфорией, ну просто крышесносное ощущение полета. Оно совершенно ебанутое, о нем не напишешь в книге, о нем не расскажешь, во всяком случае, не опишешь так, что тебя после этого не сочтут больным на голову. Это что-то, превышающее лимит человеческого, кажется, человек вообще едва ли способен понимать и осознавать, тем более испытывать хотя бы треть от этого. Такое познаешь только сейчас. Такого можно не познать никогда. — Теперь, когда я вместе с вами, мы точно поимеем всех. В жопу. И без смазки. Как угодно, раком или передом, главное, что они о нас еще узнают! Я не хочу рассусоливать, потому что если начну, то точно потом будете соскребать мои мозги со стен, потому что я сказану такого, тут матерь божья. Дева Мария, бля. Не спасет вас никто. После бурных оваций Кори рассудил, что лавочку пора сворачивать. Ему неудобно звонить Джиму и просить забрать его, но и ногами он тоже туда не доползет. Доползти... доползти, особенно в своем буквальном смысле, звучит теперь не так стремно. Если он действительно доползет, это будет финиш. Для того, чтобы стартануть, надо сначала финишировать, вот в чем дело. Иногда начать с конца здорово помогает. Он рвано попрощался с парнями, Шон в итоге забрал текст, признал напоследок, что ты, Кори, парень хороший, хотя и ебанутый, не в обиду, разумеется. Пожал руку, Кори в итоге охуел с того, сколько в этой руке все-таки силы, но спасибом все же отделался. Спасибо, что вытерпели меня. В японском языке, например, такую хуйню сказать означает быть вежливым. Тебе приходится извиняться за то, что ты стучишь в дверь, за то, что заходишь за порог. Тебе приходится благодарить за то, что тебе дали это сделать. Менталитет в Америке работает далеко не так, тут никого подобное не ебет. Тут живут одним днем, тут хуй поймешь, откуда рванет. Америке не хватает организованности. И почему никто об этом не думает? А если думает, почему молчит? Вопросы культуры почему-то всегда засовывают глубоко в зад, а ведь иногда их решение, причем рациональное, воздействует на людей с такой силой, что ты толком не сразу даже осознаешь это. Мик и Пол вызвались помочь, когда Кори не сумел совладать со своим телом, оно стало таким грузным, таким не своим, но голос один хуй принадлежал себе: — Я сам. Спокойно, братья, все сам... я смогу. Он стер себе все колени, на него пялились люди, пошел дождь, на нем потрепанная скрипучая кожанка и в голове смутное представление о том, что будет завтра. Ему впервые было не плевать на то, что на него смотрят вне сцены. Он воспринял это как еще одно шоу, попытку продемонстрировать это шоу. Толпа собиралась такая, что можно было бы уже просить с нее деньги — они так выпучивают свои глаза, будто наблюдают иноземное создание. Кори думал, он все еще с Альфа Центавра, но если они продолжают так лупить, значит, это не совсем так. Домой он не попал. Во всяком случае, не попытался попасть, ибо ноги — в кровищу, сам он не способен на конструктивный диалог. Ну и пускай. Он может подождать под дверью, а до утра еще очень далеко. И он так смешно выглядит сейчас, с его лица слезла вся худо-бедно нанесенная штукатурка, волосы выбились из пучка. И ведь Шон еще полагает, что клоун — это он. Нет, далеко не так. Он даже не рыжий... Вяло подолбившись кулаком в дверь, Кори прижался щекой к ней. Это не очень безопасно, в его-то положении: если она откроется, его может здорово так откинуть. Но ему хочется, чтобы за ней оказался кто-то живой, кто-то, кто не он сам. По подъезду навряд ли будет кто-то шариться, потому что вся скотобаза ночная давно шляется по улице, ей нет дела до мужика, который себя почти не помнит и не желает вспоминать, который желает, чтобы его помнили. Чтобы его впустили. Джим никогда не разочаровывает его: — Вот так пришествие Христа... Четвертому Риму все-таки быть, смутно полагает Кори, когда Джим затаскивает его вовнутрь. Если он еще не случился, ему начинает казаться, когда с него стягивают кожанку (или то, что от нее осталось), значит, его нужно учудить. Что-то такое он пытается сказать Джиму, но он, упрямая скотина, не говорит с ним ни о чем. Не хочет говорить, видимо. Даже в ванной, поливая Кори водой из душа, намыливая волосы, ни о чем не говорит. Будто не может сказать. — Я пр-р-рошу пр-р-рощения... Кори просит не прощения, он просит милости. Он приполз на коленях, и теперь он просит о милости. — Бог простит. А я не могу. Кори хочет ответить ему, что он пиздит с три короба, только непонятно, зачем он это делает. Эти слова как-то плохо вяжутся с действиями его рук, например. Когда они водят по груди, ненастойчиво, почти вовсе не ощутимо, когда почесывают волосы, например. Кори не понимает, что говорит и что думает, думает ли он так вообще или говорит так, как надо сказать, но получается это: — Выеби меня. Никаких растянутых согласных. Никаких членений. Странно-сухое, утвердительно-требовательное, отчаянное «дай мне!». Причем парадоксальное, фантасмагоричное «дай», ведь в такой ситуации скорее он даст, чем ему, об этом подумает любой здравомыслящий человек, но не Кори. Кори воспринимает все в совершенно иной парадигме, где дать — это и взять, где взять — значит взять. Здесь нет равновеликих сил, здесь ничто не дополняет другое. Здесь переизбыток, бесконечное «дай». Никто ебать никого в итоге не собирается. Джим сидел рядом с ним на кровати, Кори тянул клешни к его бесконечно-длинным рукам. Те, хоть тот и не выказывал сопротивления, будто бы отдалялись, либо уже были дальше, чем надо было. Это бесило — не иметь возможности осязать то, что хочется. В принципе не получить то, что хочется. А Джим вообще здесь? — Скотина ты такая... ненавижу, бля. Ты вообще здесь? Ты со мной? Джейми? Ему не хочется валяться брюхом кверху. Если он сдох, то почему это так... — Это моя квартира. Поэтому я здесь, — он отвечает в своей отмороженной манере, и Кори стало легче. Кори кажется, что ему рассказывают слишком мало. И дело не в том, что под кроватью могут оказаться монстры, даже баба голая, вообще кто угодно... просто он чувствует, что ему пиздят, но только не вербально. Вербально опасаются. — А еще почему? Он не на шутку пожалел о том, что пошел на уточнения, когда услышал: — Потому что я люблю тебя. И никогда в жизни он не ощулал себя таким трезвым.