take a number, your time has come

            Джиму все время кажется, что ему в этой жизни предпочитают не до конца рассказывать о некоторых из вещей. Если его по детству ненароком приложили головой о кирпичную кладку, то пусть будет так, с кем не случается, не конец света. Просто когда твой мозг наотрез отказывается воззвать к твоей аналитической натуре, жди беды.       ...он вовсе не то планировал, когда засобирался в Калифорнию. К слову, засобирался достаточно спешно, буквально сразу после звонка Кори. Он же поклялся, что в Слипнот ни ногой, да, именно за этим он решительно зарезервировал билет на рейс в Калифорнию, именно за этим он сошел со трапа, чтобы его немедленно повело от резкой смены климата. Все ради того, чтобы отстоять свое «нет». В нем оказалось достаточно упрямства, чтобы с головой нырнуть хуй разбери во что, и не остаться при этом ни с чем. Ему было стыдно звонить матери, говорить ей, что он сейчас в Калифорнии, он потратил на нее последнее, он такой дебил. Он такой влюбленный дебил.       Конечно, он не звонил матери; он это сделает, потому что он обещал быть хорошим сыном, но не сейчас. Сейчас он далек от хорошести, он беден, он слишком влюблен, чтобы думать о последствиях. Поэтому когда он оказывается прижатым к стене одного из номеров одного из мотелей, хер бы знал какого из, он почти не против. Если он будет просто действовать, молчать и получать наслаждение от того, что делает, ничего страшного не случится. Ему было жутко одиноко в Де-Мойне. Ему жутко одиноко сейчас.       Слова Экономаки о том, что он, как ни старайся, а все равно окажется запутанным в сетях, которые наставил Кори, сочатся эхом буквально с каждой щели, и даже язык абсолютно точно и бесповоротно настоящего Кори в его рту не может заткнуть этот голос. Он отвечает на поцелуй рефлекторно, потому что это единственное, что он может сделать в своем-то положении, и не то чтобы сам Кори как-то реагировал на его пассивность — он вовсе не скрывает, что ему нравится вести в этом танце, хотя даже если бы и не нравилось, Джим все равно отдал бразды правления именно в его руки, потому что если бы Джим получил такую власть в свои руки, он бы не знал, что с ней делать. А так гораздо легче, когда есть люди, знающие и умеющие найти применение власти.       Стоит подумать о том, как хорошо и как правильно ощущаются губы Кори на его собственных. Джим думал, что больше этого не испытает, но Кори, похоже, похуй на табу или границы, либо он вообще существует в каком-то своем мире, в одиночку, его не заботит, как и с кем он будет искать себе удовлетворение. Если он видит Джима не больше, чем объект своей случайной идеи, возникшей в голове, то Джим позволит себе наглость стать воплощением этой идеи, если это будет означать, что это сработает — сработает и позволит почувствовать себя желанным.       — Эй, ты, мне кажется, куда-то не туда ушел от меня, — Кори не иначе как обладает рентгеновским зрением, Джим тревожно сглатывает и тяжело дышит, прежде чем мотнуть головой и не ответить ничего, потому что сказать что-то невозможно. — Давай без этой хуйни, ладно? Если хочешь говорить, говори.       Штука в том, что разговаривать Джим уже не хочет. И это по ряду причин: а) Кори пьян; б) с ним бесполезно разговаривать в любом случае; в) он хочет его так, что готов сейчас на что угодно. Если он и выглядит жалко и отчаянно сейчас, а может, безумно, то это вовсе не то, что он может держать под своим контролем. Надолго, по крайней мере. Он опять, уже более решительно, мотает головой и наклоняет свое лицо так, чтобы захватить губы Кори в поцелуе. И тот отвечает с не меньшим пылом, и Джим думает, вот ты и попался, дорогой. А может, это он настолько долго варится во всей этой канители, что надумывает себе какую угодно хуйню, чтобы хоть на мгновение подумать, что он еще может как-то влиять, иметь голос на то, чтобы суметь влиять.       Ему только одного и хочется спросить. Значит ли это все хоть что-нибудь. Он знает за себя, что это имеет значение, но вот за Кори он не в ответе. И хотя говорят, что мы якобы в ответе за тех, кого приручили, на деле оно ни хуя не так. Может, в случае с Джимом афоризм утрачивает свою функцию, свой смысл и даже форму, но он человек настоящего времени, он такой реалист, каким только может себе позволить быть. Кори может в любой момент выскользнуть из его рук, поэтому Джим и не пытается его удержать, потому что если и попробует, тот обязательно ему вскроет артерии, бровью не поведет, потому что Кори так печется о своей независимости, на это порой больно смотреть. Когда он съехал от него, было... Джим не найдет слов, чтобы сказать, как это было. Это было пусто. Это было так же, как было до. Одиноко.       Он не планировал открывать рта, пытаться вывести раззадоренного Кори на диалог, потому что знает, что если тот чем-то занят, это будет сродни самоубийству — каким бы то ни возьми образом отвлечь его. Но то, чем они занимаются, оно подразумевает участие обоих, и Джим должен об этом сказать прежде, чем станет безвольной куклой в бесконечных руках Кори.       — У меня не было секса около года, — он пытается говорить уверенно, потому что если он использует серьезный тон в отношении Кори, тот, вроде, ведется на это, его это запутывает, а Джим, глотая очередной ком тревоги, может ненадолго ухватиться за клочок контроля. — Примерно.       Кори к этому моменту уже успел снять с себя футболку, каким-то образом оголиться, и Джим не может совладать со своим телом, с его конкретными частями, которые тут же отозвались на данную картину. Положительно, причем.       Тот с секунды две смотрит на Джима, у того сердце едва пропускает удары, а потом резко засмеется:       — Серьезно? — глаза расширил так, что Джим не сомневается в том, что тот как минимум хорош в изображении удивления; он бы поверил Кори, не знай он его столько времени, и дело даже не в том, что тот безвременно укатал в Калифорнию, и они друг друга с тех пор в лицо не видели.       Джим не смотрит на него, потому что знает: посмотрит — и больше никогда не сможет остановиться. Ему нужно сохранять себя и свой разум, если Кори этого не делает, если Кори сейчас с ним, но на деле живет свою самую лучшую жизнь в собственной какой-то реальности, плоскости, в чем угодно, то Джим не может.       Кори садится на него, как-то неудобно и почти неловко, почти что прося на это согласия, при этом не произнося ничего вслух, и смотрит как-то завороженно.       — Ты, это, может, руки чуть поднимешь, чтобы я мог...       Джим останавливает его прежде, чем у Кори в мозгу щелкнет, что надо что-то делать с Джимом, который какого-то хуя все еще в одежде. Если бы Кори знал о том, что тот порой настолько охвачен конченой мыслью о том, что он теряет в физической привлекательности, если когда-то умел в ней прибавить и тем более преумножить, что ложится спать порой в трусах и в футболке. Потому что он не может выдержать этого — видеть свое тело, начавшее потихоньку деформироваться, в зеркале. У него просто скулы сводит вместе с остальными внутренностями, когда он просто представляет себе, что светит своим телом перед кем-то другим. Он не может этого даже перед своими глазами, мало чего и мало кого убедит его в том, что трухать тут не с чего.       — Нет? — Джим для верности еще и покачал головой, разлепить губы нет сил, Кори и так поймет, им сейчас можно и без слов, они работают телами. — Ну, нет так нет.       Джим не ждал другой реакции, хотя если бы Кори спросил причину, то он, быть может, вынул язык из жопы, потому что он молчит об этом всем вокруг, но это потому, что никто на самом деле не интересуется. Всем откровенно поебать на то, как чувствует себя двухметровый парень в этом мире, он же с виду внушителен, они думают, что такой горазд в то, чтобы нагнуть кого угодно на расстоянии нескольких метров от себя. Про таких, как он, говорят, что они берут кого угодно и когда угодно, у Джима сил не хватает на то, чтобы возразить. Это неравная схватка; голосов и глаз больше, чем это возможно выносить.       Но Кори точно так не думает. Он вообще склонен к тому, чтобы думать отлично от всех остальных. Хорошо это или плохо... сказать сложно. Когда как. Когда-то переносимо, когда-то отрадно и когда-то жутко больно.       И хотя Джим заартачился в том, чтобы можно было оголить его верхнюю часть, он не стал спорить с тем, что от того, что скрывает за собой нижнюю, следовало бы избавиться. Джим не скрывает того, что в сексе ему нравятся прелюдии, он хоть если и не может в полной мере раствориться в ощущении захватившей эйфории, то хотя бы занять голову тем, что делать дальше. Не по-мужски это — затягивать, когда уже яйца ноют и член просит немедленной фрикции, это кто-то ему сказал, когда они отыграли пару треков еще в составе Атомик Опера. В эту же ночь он трахнул свою первую в жизни девчонку, и не сказать, чтобы он был счастлив: она была практически безучастная, а Джим жутко нервничал. Например, о том, что у него может и не получиться, потому что он думал, что может и не захотеть ее. Он до сих пор грызет себя за то, что взял ее тогда пьяную, но в то же время благодарен ей за то, что дала ему этот достаточно сырой опыт, да и с практической стороны тоже не совсем плохо — он наконец тогда лишился девственности.       Когда она ему сказала, что ему-то париться не о чем, он же рок-звезда, он крутой, и вообще, с ним любая баба захочет, любая даст, какую пожелает видеть у себя в постели, он даже ей поверил. Поэтому взял еще раз, чисто символически, еще потому, что был счастлив услышать нечто подобное. И потом так раз за разом, но уже с разными девками, которые, как и пророчила ему его первая ночная избранница, действительно прыгали к нему в койку, и для этого не нужно было как-то изощряться — просто хоть как-то двигайся на сцене, не прерывай зрительного контакта, высунь язык, закати глаза, покажи им всем, что ты чего-то стоишь и за закрытыми дверьми.       Когда Кори взял у него в рот, Джим понял — ему пизда, потому что это лучше, чем он себе представлял, слишком хорошо, чтобы это случалось с кем-то вроде него. Но Кори вполне реален, его спутанные волосы под пальцами Джима вполне реальны, да и потом, вполне реально даже то, что Джим вот-вот кончит. Ему кажется чрезвычайно важным об этом оповестить, либо предупредить, либо отгородить; он не знает, с каким смыслом Кори это воспроизведет в своей голове.       — Ни хуя подобного, Джеймс, — строго и твердо звучит голос Кори, и Джим на инстинктивном уровне подчиняется ему, хотя думал до этого, что его тело ему не подвластно от слова совсем. — Кончишь тогда, когда я этого захочу. А я этого как раз не хочу.       Джим сглотнул, судорожно кивнув, и Кори оторвался от его члена, чтобы вместо этого приникнуть к разбухшим от почти что непрерывного контакта к губам Джима своими. Джиму почти стыдно стало за то, что он так жадно отвечал на поцелуй, с того, насколько он был голоден до этого. Если его так ведет от поцелуев, кто знает, что и вовсе снесет ему башню.       Ответ находится на самой поверхности. Дело в Кори. Дело в том, что Джим влюблен в Кори.       — Ты дай мне знать, если я сделаю что-то не то. Меня бесит, когда ты изображаешь из себя мученика, — последнюю часть предложения Кори прямо-таки прошипел в ухо Джиму, тот буркнул «ага», и Кори для верности ущипнул его за зад.       С Кори он всегда пробует что-то новое. До Кори он никому не делал минет, хотя думал об этом; до Кори не влюблялся, хотя думал, что что-то похожее было, и он в это свято верил до тех пор, пока она не прыгнула в койку к кому-то другому, экая трагедия. А вот теперь Кори вот-вот возьмет его, и Джим не думал, что кому-нибудь такое позволит. Но вот позволил.       Его препарируют с дотошностью ювелира, будто бы Джим слишком хрупкий, будто бы он распадется на тысячи осколков, если Кори действительно сделает что-то не так. Это как минимум некомфортно, непривычно, странно, в конце концов, в тебе инородная субстанция, твои внутренности щупают вполне себе человеческие пальцы, все это звучит пошло и некрасиво, в этом никогда не было эстетики. Оно не сырое и рваное. Оно отчего-то медленное и, может, даже нежное, потому что Кори осторожничает, потому что Кори не все равно. Кори дает ему время, Джим же считает, что времени давно не осталось.       — Я готов, Кори, — кажется, у него получилось; сказать что-то — получилось.       Кори гладит его шею кончиками пальцев, переспрашивает, и у Джима скручивает органы от того, как он это делает:       — Уверен? — вкрадчиво, Джим даже думает, что нежно.       — Уверен, — он давно на это согласился, давно поднялся по этой ступеньке, терять в сущности нечего, он не такой жалкий, он может сказать, чего хочет, он абсолютно уверен в том, чего хочет. — Бери меня.       Джим почувствовал поцелуй на своем бедре, возможно, так задумывалось тейлорово «спасибо». Мысль о том, чтобы прекратить это, появилась так же внезапно, как мысль о том, что ему это все-таки нужно. Но жизнь дается на раз, его учили, поэтому принимай и наслаждайся тем, что она тебе дает. Джим пытается как может, но хуево оно, честно признаться, получается.       Кори берет его медленно, можно сказать, не делает ничего, кроме слабых поступательных движений. Джим был с мужчинами, черт возьми, он мечтал трахнуть Мика Марса в детстве, у него даже первая купленная пластинка как раз была вторым студийником Мотли Крю, но дело в другом. Трахаться без цели — это все-таки сомнительное удовольствие, это стимуляция, это чтобы спалось ночью лучше. Джима трудно назвать романтиком, у него плохо получается вживаться в эту роль, но он еще в лет четырнадцать думал, что его первый секс будет незабываемым, каким-то чарующим, дух захватывающим. И что он обязательно бы случился с девушкой, которую сильго полюбит. Или с парнем, потому что вопрос своей ориентации был поднят ровно тогда, когда Джим начал исследовать свою сексуальную сторону.       Тем временем Кори был все-таки неумолим. Его руки шарили под футболкой Джима, оглаживая выступающие позвонки. Того вело просто от того, что его трогают. И еще от того, что это делает Кори. Он привык быть в позиции, в которой сейчас Кори, просто тупо брать и не думать, но Кори, кажется, думает. Кори сдерживается, Джим слишком хорошо его знает, чтобы быть уверенным в этом. Он думает — это куда проще, с лицом в подушку, потому что уверенности на то, чтобы смотреть за тем, что происходит сзади него, как раз бы и не нашлось. Достаточно просто для самого себя знать, что это круто. Кровь кипит, адреналин бушует — этого хватит. Поэтому он просит:       — Быстрее.       — Как твоей душе угодно, — Кори принимается разгоняться, Джим не знает что делать, кроме как вцепиться за простынь, которую они абсолютно точно похерят после их импровизированного тет-а-тет фестиваля, но тут же предусмотрено обслуживание номеров, об этом можно не беспокоиться, наверное.       Джим хочет сказать, что его душе угодно немного другое, но если это все, что Кори в данный момент может или, по крайней же мере, готов дать, то Джим проглотит. У него никогда ни по кому так крышу не сносило, у него даже не найдется сопливой истории о том, что у него в классе была девчонка, в которую он был влюблен с первого, носил ей сумку, нес учебники, да и в принципе ничего из того, что он наблюдал по телевизору и иногда даже в жизни, ибо со стороны для тебя все как будто бы сходит со страниц нагламуренной наивной книжонки, у тебя захватывает дыхание — и не от того, что ты искренне переживаешь за героев этой сказочной судьбы; от того, что завидуешь.       А Джим был невидимкой. Он был странным. Долговязый и длинный. С относительно хероватым зрением. Еще и леворукий. Про таких и вовсе говорят, что они не от мира сего. К нему тогда присосались два имени, и отчего-то они звучали даже приятнее его полного: «Джимбо-подай» и «Джимбо-принеси», и Джимбо подавал и приносил, потому что если хочешь выгрызть себе место под солнцем, ты должен пройти через это. Через обслуживание других. На этом большинство рабочих профессий строится, а он еще и всерьез парится об этом, будто бы на свете дел других нет.       «Большой, слепой, немой».       Кори все время говорит, что секс — лучший способ забыться. Джим кивал ему, жуя губу, умом с ним не соглашаясь; тот еще потом что-то говорил, ему всегда есть что сказать, в этом теле невообразимым образом умещается столько, сколько не насобирает за всю свою жизнь ни один прожженный кочевник. Кори не нужно объезжать весь мир, чтобы затем сказать, что где бы ты ни был, везде люди — и все дерьмо.       Они занимаются сексом, но Джим забыться не может. Либо аксиома Кори дала трещину, либо на него она просто не распространяется. Он же вместо этого внезапно думает о том, что когда они закончат, ему некуда будет пойти после этого. Он оттарабанит ночку здесь, пускай, Кори не изувер, но а завтра-то что? Про завтра говорят, что его не настанет. Точнее так говорит Кори, ему концепт несуществующего завтра запал в душу настолько сильно, что он живет этим каноном. А Джим так не умеет. Джим вообще, если посмотреть, не так уж ловко подкован в этой жизни, как Кори.       Кори одним махом выбивает из него все дерьмо. В метафорическом смысле, разумеется. Потому что Кори, хоть грубо и рвано, но начинает дрочить Джиму так, что думать о том, что он оказался в полной жопе, вовсе уже не хочется. У рук Кори, в общем-то, специфическое предназначение — Джим как-то об этом сказал ему, он думал, тот оценит. Кори назвал его пидорасом за это. Джим только подумал о том, чтобы назвать того пидорасом в ответ.       Кори выходит из него прежде, чем Джим успевает опомниться. Внезапное чувство пустоты — оно тоже странное. Он хуеет с того, насколько далеко готов зайти ради того, чтобы удовлетворялись другие. Если он к приближающимся тридцати годам научится делать то же самое, но исключительно ради себя, можно будет сказать, что в этой жизни теперь все по местам. Он слышит голос Кори над своим ухом:       — Твоя очередь, большой парень, — и повторять дважды не нужно; Джим хочет этого давно.       Его первый секс случился сегодня, чего бы ни происходило до этой самой ночи. Кори не станет обнадеживать его идеями о том, что в постель к нему будут стекаться горы женщин и мужчин, потому что это не совсем то, чего Джим в действительности желает. Если Кори не скажет сейчас вообще ничего, это будет хотя бы естественно. Особенно для них.       Но он не оправдывает джимовых надежд на отсутствие разговора, вместо этого Кори ложится рядом с ним, кладет тому на грудь ладонь и поглаживает, и Джим чувствует себя дебилом, потому что через одежду он и не так много от этого ощущения сейчас может взять.       Кори спрашивает, у Джима сердце ухает вниз от этого вопроса:       — Ты в порядке?       У Джима не спрашивают, в порядке ли он. Это от Джима ожидают этого вопроса. Он большой, значит, неуязвимый. За нахмуренными бровями не должно скрываться чего-то глубже строгости, нежнее тоже нельзя.       — Да, — нет!       Это «нет» утопает где-то в нем, рвется наружу, но Джим как может удерживает эту лавину. Потому что если он что-то из рода выскажет Кори, тот не просто не поймет — он распсихуется, и пиши-пропало. В темноте сейчас не разобрать, кто и что чувствует, Джим выдыхает, потому что ему вообще не хочется, чтобы его кто-то видел в том состоянии, которое его сейчас с головой захватывает.       Поэтому он отвлеченно бросает:       — Твоя взяла, Кори. Как всегда.       Кори ничего не ответил. Джим же думает, что зря он это все затеял: знакомство с Кори, Стоун Саур с Кори, теперь секс с Кори. Все заканчивается на одном человеке.       Он отворачивается от него и пытается убедить себя в том, что ему необходим сон.

***

      — Да не стану я надевать на себя это дерьмо! Она мне весь череп к хуям сдавит! — иногда выражаться во всю глотку действительно помогает; какой аспект взрослой жизни ты ни возьми, а методы Кори Тейлора поразительным образом тебе ее упрощают.       Когда Кори притащил его с собой в студию, на Джима тут же набросились Клоун с Джордисоном, им тут же от него что-то понадобилось, никто из них внятно не объяснил, что конкретно, да и вообще, не мальчик уже — разберешься. Времени в обрез. Надо снимать клип. На что клип, хуй знает. Надо сделать пару промо-фотографий. Ничего, через это Джим уже прошел с Дедфронт, но кто ж бы знал, что на него с силой будут натягивать какую-то херню, претендующую на то, чтобы быть маской. Когда Джим говорил про то, что не хочет находиться в этой группе, он не в последнюю очередь брал в расчет ее имидж. Маски, серьезно?       Они знакомы были с Джошем, не то чтобы сильно общались; это не выходило за рамки официоза, потому что то Слипнот открывали для Стоун Саур, то и Кори мирился с тем, чтобы дать зеленый свет парням, уступал нехотя, но ничего бы не скрыло этой искры в глазах, когда Кори наблюдал за ними со стороны. Он курил и просто смотрел, даже не курил — сигара могла просто выскользнуть из его рук, и тот бы не заметил. Джим вот уже тогда понимал, что все обернется иначе, чем Кори пытался его убедить на словах. О том, что альбому Стоун Саур быть. Может, и быть, но точно не сейчас.       — Мужик, мне похуй, слышишь? Натяни на себя уже хоть как-нибудь. Ведешь себя как баба, — сказал Джордисон, зажав в зубах сигарету, и добродушно улыбающийся Пол, появившийся сзади Джима, напугал того до усрачки:       — Шалит, да? Ничего. Он у нас любит покомандовать.       — У меня чуть глаза из орбит не повытекали, — в сердцах признался Джим, он едва ли сюда пришел, ему уже вколачивают в черепную коробку какие-то стандарты и правила, и нет, чтобы просто послушать его, может, он вообще не то, что они ищут, зря только изъебали Кори весь мозг о том, что его бывший бендмейт — это как раз то, что надо.       — То ли еще будет, чел, — хлопнул его по плечу Пол, оставив Джима тупить в одиночестве, ему все равно так и так придется напялить эту ебучую маску, все равно придется выйти со всеми, все равно придется что-то свое показать; по крайней мере Джим надеется, что его навыки в данном случае имеют значение.       В сущности сказать, он не обязан делать ничего из того, о чем его просят. В его силах сейчас выйти за дверь, а там уже решать, как дальше, ибо деньги на обратную дорогу все еще не образовались. Проще сказать, что он сам себе вкручивает хуй в ухо о том, что он кому-то чего-то тут по гроб обязан, но есть одно большущее «но», и из-за этого «но» Джим уже давно позабыл о том, что среди его родного языка затесалось слово «нет».       Он неуклюже несколько раз врезался в парней. Он, по мнению фотографа, чересчур высокий, поэтому с Джимом еще с пять минут возились для того, чтобы подобрать для него правильный ракурс. Для этой цели вечно норовили сдвинуть Джордисона, у того терпению приходил пиздец, Кори только успел Джиму на ухо шепнуть о том, что это скоро закончится. Это ли жест поддержки — Джим пока не сильно не думает, потому что думать мешает одно как минимум серьезное двуногое обстоятельство, да что ж за день такой ебливый:       — Потрогать его хочешь? — в него тычется что-то резиновое, продолговатое, и Джим уже успел выучить, что таким агрегатом владеет только Крис. — Ну, потрогай.       Все парни отличились какой-то ебнутой креативностью. Маски Пола и Джордисона смотрятся цинично и гротескно на фоне крисовой, дреды Кори смотрятся весьма органично, а маска клоуна у Шона до усрачки пугает. Но только его, Джима, обстоятельства неизбежно приперли к тому, чтобы напиздюрить на свою голову носок. Хорошо хоть концепт ношения этих стремных масок сводится к тому, что твоя личность по факту остается инкогнито, иначе если бы мать родная такое увидела, то пиши-пропало.       Он успокаивает себя тем, что еще толком-то не согласился, толком-то с ними не играл, а значит, есть шанс выбраться из этой канавы. Но невежливо не отвечать:       — Ты опух, чел? — вопросом на вопрос тоже невежливо, но здесь самая простейшая этика не проканает, тем более что Крис все равно рассмеялся, и не будь оно все не так жутко, как есть сейчас, Джим бы тоже даванул не просто ухмылку.       — Не, брат, нет, — ответил Крис. — Согласись, идея с масками — это ништяк, да? Ни у кого такого еще не было. Это прорыв. Это взрыв жопы.       — Помнится, до нашего с тобой рождения были некие Зе Резидентс, — подметил Джим, уже рефлекторно потянувшись, чтобы потереть бороду — и даже этого сделать нельзя, плотное вещество сомкнулось на его голове так туго, что ему кажется, что ему остается отнюдь недолго на этом свете. — А так. Да. Наверное.       — Так потрогаешь? — Крис призывно дернул свой нос на маске, Джим возблагодарил ебучую маску за то, что она хотя бы закрывает его лицо; иначе бы эта эмоция полного ахера вошла бы в историю, а Джим не уверен, что оно ему пока надо. — Он тебя не укусит.       На него облокачивается что-то сзади, и поэтому Джим не успевает отшить Криса. Кори не церемонится и деловито спрашивает, абсолютно точно обращаясь к Джиму:       — Не сдох тут? — и чхать он хотел на то, что прерывает сейчас, возможно, самый что ни на есть эпохальный момент, потому что когда Кори Тейлор рядом, тебе нужно подвинуться, неважно, кто ты — Папа Римский или Крис Фен.       — Не сдох, — почти что богобоязненно признал Джим; но он мог бы поклясться, что скоро день настанет, неважно, здесь или за пределами.       — А этому чего? — Кори кивает в сторону Криса, потом догоняет, потому что явно понял, что у Джима сейчас только один ответ на все вопросы, спросив у Криса: — А тебе чего? Совращаешь его?       — Пытаюсь сподвигнуть его к праведному акту, — ответил Крис. — Я ж не просил его свой член потрогать, значит, я все еще праведник, все еще целомудренный.       — Вот если попросишь, то я тебе его оторву, — пригрозил Кори, по-прежнему улыбаясь, но Джим-то понял, что тот вовсе не шутит; в нем достаточно силы на то, чтобы оторвать чей-то хер, вообще Джим боится этой самой силы, которая скрыта в этом достаточно компактном теле, — вместе с яйцами.       — И съешь, — в тон ему парировал Крис. — В одну харю всосешь.       — Всю семью угощу.       Джим посчитал себя лишним, хотя и является, по сути, центром этого дебильного диалога. Здесь столкнулись два равноценных по силе ума, сложно сказать, кто лидирует и кто отстает. У них тут сформировалось что-то свое, давно причем, он не уверен, что впишется в это, сможет это назвать своим тоже. Но Кори теперь так смотрит на него, и Джим думает, что ради него прыгнет в кипящую лаву, если тот очень сильно попросит. Потому что эти вещи закономерны. Естественны почти так же, как дыхание.       — Бывай, старичок, а нам еще есть, чем заняться с мистером Рутом, — Кори вывел Джима из транса спустя какое-то время. — А? Мистер Рут?       — Чего? — тупо переспросил Джим, потому что прожевать полученную информацию вышло не сразу. — Извини, я, это...       — Хер с тобой, живи пока, — Кори отбросил свои дреды в сторону, в его легком шипении слышится неподдельная фрустрация; он хоть и не говорит этого вслух, но и его в равной же степени эта маска заебала. — Пойдем.       Джим за сегодня стал дефиницией охуевшего от жизни человека, потому что Кори грубо схватил его под локоть и потащил в неизвестном направлении, пот со лба капает и застилает в глаза, но хуй знает, может, они уже сами кровоточить начали...       Джим закашлялся по дороге, прикрыв рот, и Кори закатил глаза, выдав раздраженно:       — Да сними ты уже с себя это блядство!       Кори в итоге помог Джиму с тем, чтобы избавиться от этого самого блядства. Джим стоял с минуту, сминая маску в руках, теребя ее, не зная, что с ней делать, она неприятно липкая, вобравшая в себя тучи пота. Кори постоял, потоптал на месте, потом тихо попросил, будто бы как не он вовсе:       — Теперь ты, — прямо на выдохе, скромно. — Помоги снять это.       Джим путался в застежках, дредах, в своих мыслях, относительно слабо раздраженный Кори, повернутый к нему спиной, ситуацию не упрощал, вечно вертелся. Когда материал наконец подался Джиму, тот заключил:        — Вот. Все.       — Спасибо, — Кори потрепал того по щеке, прежде чем забрать маску из его рук.       Не успел Джим выхуеть, Кори выхватить у него из рук его же маску со словами:       — А вот это — это на хуй. Ты все равно в ней как долбон выглядишь, я тебе серьезно.       — А как же я...       — Мы придумаем, — отмахнулся Кори. — Теперь пошли.       — Ты так и не сказал, куда именно мы идем. Мне стремно, — Джим засунул руки в карманы, стараясь напустить как можно больше безразличия в голос.       — Глаза есть у тебя. Увидишь.       — Не был бы так категоричен, — ответил Джим сухо. — Я ж слепой. Наполовину. Я очки ношу.       — В смысле? — Кори остановился, только чтобы посмотреть на Джима, возможно, убедиться, что тот так шутит, разводит его, может, просто наебывает — что угодно...       Но это был не неуместный панч-лайн. Джим кивает:       — Ты не видел просто никогда.       — Теперь хочу, — завороженно ответил Кори. — Ебать, кто ж мог подумать...       — Всему свое время. Я в них как урод выгляжу.       — Твоя правда, — пожал плечами Кори и не сказал потом больше ни слова; Джим вот уже в миллионный раз за сегодня чувствует себя полным отстоем, а день еще и к концу своему не близок.       Они проходили еще минут где-то с десять, холодный ветер задувал прям в ебальник, но Джим не высказывал своего недовольства по этому поводу вслух — на это есть Кори.       — Мы пришли, — объявил Кори энергично, и Джим в очередной раз глаз не лишился.       Музыкальный магазин. Джим таких давно не видел. Не было причин видеть. Он давно не брал в руки гитару, ему было стыдно появляться в местах скопления людей, вовлеченных в это, потому что тогда Джим думал, что с этим все. Пожил себе, вкусил плод — теперь хватит. Он думал, что будет пропадать в гараже вместе со своей крошкой, думал, доведет ее до ума и, быть может, его вообще возьмут в какую-нибудь мастерскую. Но когда рядом появилась трава, оказалось, что ничего из этого ему и даром не надо.       — Что мы тут забыли? — все же не удержался от вопроса.       — А как сам думаешь?       — Хер знает. Мышей ловить?       Кори легонько ткнул его в бок:       — Вот еблан, — Кори показал пальцем на фудкорт через два здания. — Вон там посиди, покумекай. Твой пиздеж мне все кишки размотал.       — Не говори мне, что тебя наше справедливое правительство намерено завербовать, — попытался отшутиться Джим, но когда Кори посмотрел на него убийственным взглядом (о, у него таких сразу несколько), тот вздохнул и пошел в направлении того самого фудкорта.       Что понадобилось Кори в этом самом магазинчике, это бы хрен кто знал. Он говорил, что с гитарой не в ладах, только из раза в раз, а с барабанами еще лет восемь назад нихера не задалось, потому что кто-то сказал ему, что голосить у Кори выходит все же лучше. Джим никогда не слышал, чтобы Кори играл на барабанах, но он абсолютно солидарен с тем, что его инструмент — это его голос.       Он заказал себе кофе на последние крохи, что у него были, потому что подумал, что это неловко — сидеть тут и ожидать чего-то, да и ему все равно нужно было прочистить горло и голову. Джим выложил в этот средний по вкусу американо последние гроши. Провел рукой по лицу.       — Не заскучал тут без меня?       Джиму нет тридцати, и Кори таким темпом поможет ему никогда с такой цифрой не столкнуться.       Джим мотает головой и усмехается, по привычке потянувшись заправить прядь за ухо.       — Бля.       — А я ж говорил, — кивнул Кори, — не надо было отхерачивать патлы. Мне они нравились.       Кори с минуту смотрит на Джима, тот не выдерживает:       — Так что тебе в том магазине понадобилось?       — Посмотри внимательнее, — Кори закатил глаза и кивнул на коробку в своих руках, ростом едва не с него.       — И что это?       — То, чем я тебе башню расколочу, если продолжишь задавать тупые вопросы, — угрожающе буркнул Кори, наигранно нахмурив брови. — Ну посмотри!       — Надеюсь, ты подсовываешь мне не дохлую девку, — изогнул бровь Джим.       — Ну тебя нафиг, — отсмеялся Кори. — Я бы к тебе и живую не подпустил.       Стоило Джиму открыть коробку, он охуел прям там, в очередной раз. Здесь же люди вокруг, еб твою мать!       — Да ты угораешь...       Чертова гитара. У него не было гитары. Он одалживал у своего приятеля в Де-Мойне иногда, тот говорил ему, чтобы тот перестал херней маяться и дал шанс парням, и что бы ни было, у него всегда есть зеленый свет на то, чтобы оставить эту идею. Джим был пьян и непреклонен. А на следующий день позвонил Кори, тоже пьяный и непреклонный, и его переклинило уже по другой причине.       — Кому отсосал? — Джим смотрит на Кори в неверии, переводя взгляд то на гитару, то на него самого; он надеется, что ему показалось, но он увидел, как тот залился румянцем.       — Ничей член я в рот не брал, — возмутился Кори едва не во весь голос, и люди, сидевшие за другими столиками, начали таращиться прям на них. — Ебаный стыд. Пошли отсюда...       Они еле доперли до отеля, потому что Джима распирало от любопытства, от стыда, от неловкости всей ситуации, он чувствовал себя недостойным всего того, что делает Кори; ему кажется, что ему придется отплатить, вдруг Кори вообще после такого с него никогда не слезет? Но что с Джима спрашивать, если у него ни цента? Если придется платить телом, то пусть оно так. Это уже не кажется неподъемной задачей.       — Что ты хочешь взамен за нее? — буркнул Джим, повернутый к нему спиной Кори повесил свое пальто на вешалку. — Это как-то слишком, знаешь...       — Идиотина, — Кори грузно вздохнул, сложив руки на груди. — Думаешь, я совсем не ценю то, что ты для меня делал до этого? Ты... блядь, ты даже мою кошку принял к себе, что там до меня! Я наделал дерьма, я хочу его развеять. Пускай не полностью, потому что рожа тебя твоя все равно выдает, но... я пытаюсь, окей? Как могу пытаюсь.       — Последние деньги просохатил, да?..       — Не считай чужие деньги, вот что, — Кори приблизился к нему, поднявшись на носки, — невежливо это, — и с жаром примкнул к губам Джима, стиснув его лицо в своих ладонях, будто бы боясь, что тот отпрянет, только волю ему дай.       Но Джим не думал отстраняться. Более того, он позволил себе прижать Кори к стенке и в принципе плюнуть на тормоза. Он так благодарен, черт возьми! И Кори так искренен с ним!       — Ты такого никогда не говорил, Кори-и-и-и... — Джим дышит тому в шею, целует, потом еще раз, потом два... — Охуеть... я умер, да? Сдох?       — Ты сам решай, — Кори увернулся, когда Джим в очередной раз пытался поцеловать его в губы. — Но ты мне живой нужен.       Джим тоже думает, что от него живого толка будет побольше хотя бы этой ночью. Но и Кори тоже поблагодарить надо. Пусть и говорит, что не надо, но Джиму — надо. Принципиально надо.       Он опускается на колени, они с Кори едва не сравнялись по ростовке, но это не помешало Джиму начать делать то, к чему сводился весь сегодняшний вечер.       А про завтра они подумают чуть погодя.

***

      У Джима голова кругом идет: у них джем-сешн, с него опять не слезают, ему кажется, что ему сейчас вместе с руками оторвут и член, если он попробует что-то сказать. Росс, продюсер, загонял Кори, тот орал что есть мочи, их разделяют стекло и толпа орущих мужиков. Не так себе представлял Джим работу в группе. Запись альбома Дедфронт проводилась едва не в тишине, ну, не совсем чтобы в ней, но там хотя бы не приходилось держать самого себя за яйца в страхе того, что с ними что-нибудь может случиться.       То ли еще будет, пообещал ему Кори еще утром, и Джим едва не откусил себе собственный язык при мысли о том, что могло бы произойти в действительности. Потому что если сейчас пиздец, то потом тогда что? Хотя оно, быть может, не так все плохо: он только пришел, они не успели толком поперезнакомиться, альбом на носу, может, после... во время тура, если тур будет. Тревога жрет его сейчас, нет гарантии, что не сожрет и позже. Ему бы выйти сейчас, покурить... хоть что-нибудь.       Они записывали Пьюрити. Это песня про девушку в ящике. Крэхан вычитал это на каком-то хоррор-сайте, доложил Кори, тот загорелся. Джима не спросили — просто поставили перед фактом, мол, запиши гитару. Но это в порядке вещей, он же тут новенький, но они его нихера не знают, хотя думают, что им достаточно того, что они уже знают. Но прежде чем приступить к записи, нужно было для начала догнаться, а им как раз было чем. Кори уже с утра успел, Джим опомниться не смог для того, чтоб присоединиться к нему. Когда Крис раз миллионный за все время спрашивает его, все ли в порядке, Джеймс на миллионный раз почти что сдается:       — Да заебись все. Разве может быть иначе.       И смотреть на то, как Кори дерет глотку на «я не могу умереть» тоже достаточно сомнительное удовольствие, но тот находится сейчас в состоянии достаточно специфическом, вряд ли его сколько-нибудь ебет сам факт того, что с него пытаются буквально что выдрать такую ноту, которая не по зубам никакому даже отъявленному гранжеру.       А вот гитара ему уверенности не прибавила. Если ему и удалось отпустить пару нот, в принципе заставить ее издавать звуки, а не неконтролируемый шум, уже хорошо. Ему и слова никто не говорит, он просто делает свое дело, на которое до этого клал огромный хуй, собираясь оставить его в этом же самом положении до конца, надо понимать, своей жизни. Потому что он больше не может. Он вообще хоть когда-нибудь мог? Блядь... да он не больше, чем шут. Он только и делает, что забавляет народ своими косяками, своим видом. Существованием.       О. Шут.       — Точняк, — пробурчал он самому себе, озарившись впервые за несколько дней. — Шут. Точно.       — Кто шут-то? — спросил у него Пол, и Джиму стало жутко неловко с того, что его услышали.       — Да так... перец один. Неважно. Продолжим?       Они запишут эту песню. Джим не даст тревоге раздавить себя.       — А знатно малый орет, — подмечает Мик, и Джим кивает:       — То ли еще будет...

***

      В феврале они наконец свели альбом, ближайшие два месяца успешно пинали болт. Клоун озарился идеей выкупить домен на создание сайта, взяв на себя ответственность за его визуальную составляющую. Джима начинало тошнить от одного только представления о том, что этот мужик задумал. Кори и Крэйг спорили о том, что число сто тридцать три составляет основу еврейской гематрии. Джим никогда не понимал этой хуйни, Кори ему говорил, что так даже проще — не забивать себе голову чем-то подобным. В итоге клавишник согласился с ним. Либо не столько согласился, сколько смирился, такое тоже бывает. Особенно с Кори.       Слова товарища о том, что он может слинять в любой момент, больше не вселяли в Джима уверенность. Чем больше времени проходит, тем дальше он от самого осуществления побега. И если даже побежит, добежать он тупо не сможет, потому что на нем висит ответственность, скоро тур, более того, парни говорят, что они без него как без рук. В прямом смысле. Ибо второго гитариста (второго такого отшибленного) достаточно андеграундной на данном этапе банде найти не получится.       Май начался. Джим все еще здесь. Их тур начнется с того, что их занесет в Миннесоту, потому что Росс решил, что это самый лучший вариант: здесь не такой консервативный народ, в конце концов. Кори хрустит чипсами, сидя рядом с Джимом, и как будто бы чувствует его тревогу:       — Мне тоже стремно, знаешь.       — Я не практиковался, Кори. Я никак не продвинулся. Блядь, да у меня руки дрожат. Я не могу ее...       — Нет. Можешь, — Кори сжал его ладонь в своей. — Вот эти, — он показал на полудремлющих парней, — эти в тебя верят.       Джим горько усмехнулся:       — Ну, а ты?       Кори посмотрел на него с минуту, Джим почувствовал огромное желание его поцеловать, а тот едва не в замедленной съемке засунул себе в руку очередную чипсу — и начал самозабвенно шевелить челюстью.       Джим такой дебил.       А в Миннесоте ебашит дождь. Джои с Крэйгом пытаются совладать с оборудованием, технических работников, которые, собственно, и делают свою копейку на этом, Джордисон шлет на хуй, шипит на них и говорит, чтобы они засунули себе свои кривые культи в задницу. Зачем только нанимали — непонятно. Не только Клоун заправляет цирком, Джои тоже время от времени у руля, и когда он вцепляется зубами в этот самый руль под названием Слипнот, за яйца начинают хвататься все. Даже Кори. Джим же надеется на то, что их абсолютно разные весовые категории сыграют лично ему на руку...       И только Пол остается относительно спокойным. Его не волнует дедовщина, которую учреждает Джои внутри банды. На справедливый вопрос «почему» от Джима Кори шепнул ответ тому на ухо:       — Трахаются они.       Что ж, это многое объясняет.       Но что объясняет практически нихуя, это сам факт того, что ему снова придется выйти на сцену. В блядской маске шута. Нет никакой гарантии, что его не начнет рвать прям там, но она всяко свободнее, чем предыдущее творчество Брэйнарда.       Кори обхватил его сзади, уткнувшись носом в спину; вот он бурчит:       — Готов?       Ему врать бесполезно. Джим сглатывает и сдается:       — Нет.