И подобно Луне половина моего сердца будет навечно влюблена во тьму.
Чонсон отряхивается от невидимой пыли и разглядывает себя в зеркале. Сам себе усмехается, потому что выглядит отлично в новом звании — буквально вчера лично подписывал бумаги о повышении. Ему нравится белая военная форма, стрелки на идеально выглаженных брюках, погоны старшего лейтенанта, УБиКС на запястье, такое же белое, под стать форме. Он шёл к повышению долго, муторной работой, размеренной службой и спорами с семьёй, потому что мама до сих пор против. Выбор карьеры военного в мирное послевоенное время, до чего же смешно звучит. Просто юмористическая зарисовка. Но Пак Чонсон настоял на своём, и сейчас, на своём пороге к тридцатилетию, он может искренне себя поздравить с более-менее высоким званием. В военной академии ему все пророчили успех и не обманули. Он из тех, кого зовут шестерёнкой гигантского механизма — дерётся и отстаивает свою позицию, планирует умереть за идеологию. На таких, как он, система держится. Чонсон хочет системой управлять. Неукротимое желание властвовать и контролировать руководит им самим с самого детства. Белая форма — парадная, для особенных случаев. Сегодня один из таких — городской праздник. Патруль будет выставлен через каждые сто метров для безопасности горожан. Нужны ли такие жёсткие рамки абсолютно мирным гражданам Закрытого Города? Конечно. Без рамок не было бы города, не было бы мира, Пак Чонсон это прекрасно понимает. Этот Город не погряз в похоти и преступлениях только благодаря зоркому глазу Закрытого Правительства, ежедневной проверке верности и устройствам УБиКС. Это идеальная схема существования идеального мира, без единого изъяна. Пак Чонсон приходит в восторг от неё, если честно. — Ты очень красивый в этой форме, — раздаётся за спиной, и Пак оборачивается, встречаясь взглядами со своим сводным братом — Ким Сону. Милый парень улыбается, его глаза превращаются в две щёлочки. Он весь из себя утончённый, изящный, настоящий ребёнок аристократов. Они с Пак Чонсоном словно из разных коробочек пазлов — ничего общего. Волосы Сону с красным оттенком, сочетаются с лисьим разрезом глаз, хитрой и слегка надменной улыбкой. Он носит одежду, которую выбирает для него госпожа: рубашки белые с оборками, классические брюки, туфли на небольшом каблучке. Он весь из себя — идеальное воплощение гражданина Закрытого Города из высшего сословия, и пусть быть военным остаётся престижно, Чонсон скорее ощущает себя мужланом и варваром рядом с таким нежным Сону. — Спасибо, — кивает ему коротко остриженный мужчина. — Собрался куда-то? Пойдёшь на праздник? — Джеюн собирает у себя. Ну, понимаешь, нашу компанию, — мнётся Сону, не решаясь подойти ближе, нарушив личное пространство старшего брата. У них разница в десять лет почти, неудивительно. Пак Чонсону уже двадцать девять, Сону только недавно исполнилось двадцать. Он не видел ни жизни, ни её лишений, ни трудностей. То, что Джеюн собирает у себя их компанию, значит, что Чонсону в ней места нет. Чонсон не принадлежит к высшему сословию по крови, и даже брак его отца с госпожой Ким не смог изменить состав красной жидкости. Есть вещи, которые не претерпевают изменений. Сону — он другой. Всегда будет другим. — Хорошо, — кивает ему Пак. — Я буду недалеко. Напиши мне, если нужно будет забрать. Вы ведь не будете делать ничего плохого? — Разве мы можем, хён? — невинно хлопает глазками Сону, но этот жест не выглядит доброжелательным. Кажется, могут. Пак в принципе краем уха наслышан о том, как именно иногда развлекается высший свет, пока остальные вынуждены усердно учиться и работать. Ох, знали бы об этом люди за стенами Города... Их бы разорвало от злости. Поэтому задача Пак Чонсона эту тайну оберегать. И оберегать свою семью.***
Обувь Ыйджу почему-то издаёт слишком звонкие звуки от соприкосновения с мостовой. Ыйджу морщится, потому что громкие и надоедливые звуки не любит, заткнул бы уши наушниками, как привык, только в далеке видит знакомый силуэт. — Кей! — кричит Бён и машет руками, привлекая к себе внимание. Высокий парень, наконец, оборачивается, улыбается дружелюбно и легонько машет в ответ. Они не виделись четыре месяца. Кей изменился. Это видно по его измученному взгляду и походке, он устал, исхудал, и в целом его тёмно-серый комбинезон сильно контрастирует с бледной кожей и тёмными отросшими волосами. При этом взгляд его кажется... осознаннее и взрослее, будто вместо четырех месяцев между ними была пропасть в минимум четыре года. Ыйджу ёжится от этого взгляда. Он не злой, не раздражительный, он родной и близкий, но тяжёлый. Бён предпочитает с такими взглядами не встречаться, но подходит ближе, потому что это его Кей, каким бы он ни был сейчас. Они обнимаются как старые друзья, и Ыйджу чувствует чужие крепкие мышцы, несмотря на видимую худобу. Должно быть, это результат изнурительных исправительных работ. Порядковый номер на нашивке мозолит глаза. Бён изо всех сил сдерживается, чтобы не оторвать несчастный кусок ткани с цифрами 514. Оно такое назойливое, что Ыйджу кажется, будто он его где-то уже встречал, просто забыл значение. — Как ты? — задаёт обычный вопрос друг, когда они идут вместе по набережной. Шум воды мирно хоронит в себе звуки города, тут тихо и спокойно. Кей дышит полной грудью, и Ыйджу, кажется, тоже, смотря на старшего. — Я в порядке, не переживай. — Прошло четыре месяца... — Да, время летит, — соглашается Кей и даже усмехается, уводя взгляд к водной глади моря. Оно огромное и недосягаемое. Прямо как лучший мир. — Не сожалеешь? Всё ещё? —тихо спрашивает младший, хватая парня за запястье, чтобы привлечь его внимание, но тот даже не оборачивается, так и продолжает пялиться на своё глупое бестолковое море. — Ты же знаешь, что нет. Ыйджу молчит. Между ними висит пауза настолько ощутимая и тяжёлая, будто весь Закрытый Город раздавил гигантский слон, заставил расплющиться как кусок теста. Он всё ещё держит старшего за запястье, тот не сопротивляется. Между ними стена из непонимания, каждый день из четырех месяцев — кирпичиком накладывался на предыдущий. — Я поступил. У меня всё хорошо, ты представляешь? Меня даже приняли в группу ребят с голубой кровью, и я наконец-то чувствую себя на своём месте, — делится Ыйджу, когда они присаживаются вместе на скамейку на берегу. — Они хорошие ребята? Думаю, умные и сообразительные. Не давай себя в обиду, — отвечает ему Кей с лёгкой улыбкой на губах и треплет по волосам. — Пока больше всех мне нравится Ким Сону. У него ещё старший брат есть, он военный. В наше время военных тяжело встретить. — Разве? — удивляется Кей. — Ну да, — кивает младший. — Они, разве что, следят за безопасностью, но я вижу их редко. Есть ли вообще нужда в военных? Мы живём в мирное время. — Может быть, Ыйджу. Ответ Кея уклончивый. Бён думает, что старший не договаривает специально, но в душу лезть не стремится. Кей сидит с ним рядом закрытый на все замки, это бесполезное занятие. — Прости, я забыл, что у тебя другое положение дел... Он снова берёт старшего за руку с максимальной нежностью, гладит большим пальцем по чужому запястью, водит только ему знакомые узоры. — Я преступник. Просто смирись с этим. Военные, которых ты не видишь на улицах, находятся там, чтобы охранять тебя от таких, как я. — Меня не нужно от тебя охранять. Я знаю, что ты не такой, — огрызается Ыйджу, надавливая на чужую кожу ногтем сильнее, оставляя отпечаток, будто делится своей болью от происходящего. — А какой я? — в его взгляде так много и пусто одновременно. — Ты мне завидуешь, Кей? — спрашивает Ыйджу, хотя ответ прекрасно знает. — У меня есть всё, к чему ты стремился тоже: статус студента престижного университета, гордость родителей, я вхож в группу успешных и состоятельных аристократов, с моим мнением считаются, его слушают. Я выпущусь и получу отличную работу, займу свою ячейку в обществе и буду подниматься по карьерной лестнице. Это всё, о чём может мечтать молодой человек. Ты мне завидуешь, Кей? Ответ на поверхности. В этом взгляде, который всё и ничего одновременно. — Да. — Ты врёшь. Ты мне не завидуешь. И не жалеешь, — жёстко перебивает его Бён. — Что у тебя на уме? Чего ты добиваешься? Я правда не понимаю, но хотел бы понять. Кей жмёт плечами. Он правда не знает, что ответить. Как именно нужно ответить Ыйджу, чтобы он понял хотя бы примерно, чтобы хотя бы жалкая морская капля оросила пустыню идеального мира Закрытого Города осознанием и его чувствами. Он касается пальцами нашивки с порядковым номером 514, младший косится на ноготь мизинца, окрашенный чёрным, но ничего не говорит вслух. Это просто перестаёт иметь всякий смысл. Три месяца назад в дверь его дома постучались военные. Три месяца назад Кей расстался с местом, которое называлось домом, попрощался с мамой, которая была ему семьёй и самым дорогим человеком в жизни, прошептал ублюдское: “прощай” своей прежней жизни. Теперь он был от неё свободен. Он был скован по рукам и ногам металлическими наручниками, но был свободен, чёрт возьми, от всего, что так его угнетало. Он был свободен теперь от самого себя и системы с ежедневными бестолковыми ритуалами, в которых никогда не видел смысла. Теперь он был представлен сам себе. Дверь военным открыла его мать. Трое молодых мужчин в чёрных кожаных плащах словно слики на поверхности океана выделялись на фоне их светлого дома. Мама губами едва-едва сказала: “прости”, не сводя взгляда с единственного сына. Её глаза увлажнились от сожаления. Кей сразу понял, зачем пришли военные. Сопротивление было бесполезным и не имело никакого смысла. По жалкому “прости” он понял, кто именно сдал его властям. Чёртова система, которая не прощает ошибок и требует тотального подчинения. Слепая вера во что-то высшее и нужное, безопасное. Настолько слепая, что можешь закрыть глаза, передавая своего ребёнка лейтенанту, представившемуся именем Пак Чонсон. Это был достаточно высокий мужчина с короткой стрижкой, но строгим взглядом, не прощающим, не знающим слов раскаяния и мольбы. Он был подобен хищной птице, и всё в нём кричало страшным словом “долг”. Рядовые солдаты меркли на фоне его харизмы. Говорил только он. — За пособничество в укрывании преступника от властей Юдай Кога лишается статуса полноправного гражданина Закрытого Города, — без ножа режет низким голосом военный. Кей вздрагивает, услышав своё родное имя, данное ему при рождении. Он привык считать, что имя — это личное, определяющее твою личность слово. Ему куда больше по душе родное Кей, чем чужое Юдай Кога, присуждённое системой. Он себя с этим именем никогда не соотносит. Этот кто-то другой. Он — Кей. — Прошу сдать личное устройство УБиКС, оно больше не положено, — требовательно протягивает руку Чонсон. Человек справа от него готовит специальное устройство для снятия браслета, положенного каждому гражданину Закрытого Города. Кей теперь будет свободен от ежедневных клятв в верности. Вопреки ожиданиям, снятие браслета проходит безболезненно. Кей сам не знает, почему ожидал от какого-то браслета чего-то вроде удара током или шипов, вторгающихся в его кожный покров, вырывающих мясо, плоть и кровь вместе с чёрным экраном. — Благодарим за сотрудничество, госпожа. Хорошего вечера, — прощается Пак Чонсон с матерью Кея. Кей не смотрит назад. Он спиной чувствует чужие слёзы и грусть. Парень усмехается и закидывает голову наверх, смотря в белый потолок в холле бывшего дома. На лестничную клетку его выводят в наручниках. Его везут в главное отделение для допроса. Продолжают держать в наручниках, словно он убил кого-то, а не просто помогал другому человеку. Сожалеет ли Кей хотя бы немного о содеянном? О том, что не сдал Николаса властям сразу, как того диктовали инструкции? Почему не рассказал на утро о случившемся? Есть ли хоть капля сожаления у него где-то внутри, ведь вся его старая жизнь больше ему не принадлежит, а мать лишается единственного сына? Кто подаст ей стакан воды в старости? Кто поможет? Кто утешит, пока вся толпа на улице будет тыкать в неё пальцем со словами: “она вырастила предателя!”? Где границы этих сожалений? Где их начало? Почему, чёрт возьми, Кей ничего не чувствует, когда вся его жизнь разваливается кусками прямо на глазах? — Юдай Кога, Вы не слышали наводку? — строго спрашивает Чонсон, отодвигая металлический стул с противным скрежетом. Его ножки противно скрипят по плитке в комнате для допроса, но Кей даже не морщится. Ему всё равно. Он головой не здесь находится, не в помещении с окном для наблюдений, сером и безликом, где стены давят на тебя так, будто ты пустое место, тебе нужно стать частью помещения, мебелью, чтобы чувствовать себя лучше. И Кей становится. Он принимает самое бесстрастное выражение лица и последовательно отвечает на вопросы, запрятав где-то глубоко в себе всё личное, чувственное и живое. — Да. — И Вы узнали по наводке преступника, которого укрыли у себя накануне? — Узнал. — Но не доложили властям. — Испугался. — Правильно, Вы должны были испугаться, — резюмирует лейтенант, усмехаясь. — И испугаться последствий тоже. — Да. Я просто испугался. — Вы жалеете о содеянном? Об укрытии опасного преступника, предательстве Закрытого Правительства? Это был опрометчивый поступок молодого юноши, который оступился. Насколько сильно Вы жалеете? — давит на него Чонсон, надвигаясь, словно коршун, приближаясь всё ближе и не моргая. Темнота, разливающаяся на дне его глаз как мазут, гипнотизирует. Кей говорит то, что не чувствует, но то, что хотят от него слышать. — До смерти жалею. — Правильно. Вам нужно жалеть, чтобы не совершать ошибок в будущем. Вам страшно, Юдай Кога? Вас могут казнить. — Мне страшно. — Значит, в будущем своих ошибок Вы не повторите. “Не убьют”, — проносится в голове Кея. “Жаль”, — проносится в его голове следом. Лейтенант Пак Чонсон в последствии становится старшим лейтенантом. Радуется повышению и сияет как лампочка, его поздравляют все коллеги, а Кей не поздравляет, потому что знает, какой ценой даётся здесь должность. Его мысли занимает Николас, и он искренне надеется, что повышение мужчина получил не за поимку опасного преступника, и что этому психованному всё-таки удалось где-то скрыться. Суд Закрытого Правительства приговаривает Кея к исправительным работам на один год, посчитав его возраст и раскаяние смягчающими обстоятельствами. Устройство УБиКС ему будет возвращено по окончании срока. Кей почему-то надеется, чтобы срок стал пожизненным, но время идёт и никого не щадит. Мысли о Николасе потихоньку стираются трудовыми буднями на благо общества, и о чужих чёрных ногтях и кривой усмешке он вспоминает всё меньше. О прежней жизни старается не думать. А тут вот, встреча со старым другом вроде как. Должен был сработать эффект ностальгии, старые чувства нахлынуть волной, заставить захлебнуться в ворохе сожалений, но Кей всё ещё крепко стоит на суше и... ничего. Вода только в море, на которое смотрит, сидя на чёртовой скамейке. Прикосновения Ыйджу ощущаются странно. Он ведёт подушечками пальцев выше по запястью, переходит на предплечье, а по позвоночнику Кея бегут мурашки. Всё это странно и выбивает его из равновесия. — Давай переспим. И это предложение звучит хуже, чем обвинение, вынесенное военными четыре месяца назад. — Ыйджу? Ты это серьёзно? — Ты всегда мне нравился. И сейчас нравишься. В платоническом смысле. Я бы хотел, чтобы ты был моим первым, Кей, — продолжает напирать Бён. Удивительно, что старший даже руку не вырывает из чужих цепких пальцев, оставляющих следы. Так и сидит. — В тебе говорит интерес и любопытство, — отговаривает его черноволосый парень, качая головой, — но не чувства ко мне. Поверь, ты путаешь. — У меня нет к тебе романтических чувств, — не спорит Ыйджу, смотрит глаза в глаза, закусывая губу, — но я просто хочу лишиться девственности без опасности для себя, с человеком, которому доверяю. — Тогда влюбись, — просит его Кей и гладит свободной от чужих рукой по волосам Бёна. — Это для тебя будет просто. — Почему просто? Я ни разу не влюблялся, — не верит ему тот. — Потому что ты ещё не потерял веру в людей. Ыйджу резко подскакивает с места, наконец, выпуская чужую руку из своей. Старший смотрит на него с непониманием. — Что это было, блять? — О чём ты? — спрашивает его Кей, принимаясь оглядываться по сторонам. Он замечает какое-то движение в кустах неподалёку, но не более того. “Подумаешь, крыса или собака, мало ли,” — не придаёт этому значения он, но Ыйджу, кажется, не верит в рациональность. — Такое ощущение, что за нами следят. — За нами всегда следят. Вспомни, где ты живёшь, — усмехается Кей. — Нет. Мне кажется, я видел человека, — качает головой Бён, продолжая осматривать окрестности. Кей от несчастных кустов отворачивается, как вдруг начинает затылком чувствовать, что кто-то действительно смотрит. И этот взгляд обладает такой силой, что чуть ли не кожу живьём сдирает. Кей знает человека с таким хищным взглядом и бешеной кривой улыбкой. Он носит в ботинке охотничий нож, его ногти покрыты чёрным лаком, а ненависть к гражданам Закрытого Города переходит все границы. Но быть того не может, чтобы спустя четыре месяца им была уготована новая встреча. Николас наверняка убрался подальше, за его территорию, если его так и не поймали. В противном случае он уже давно ждёт казни в тюрьме. Вероятность крайне мала, что ощущение окажется правдивым. Он понимает этот разумной частью себя. Но часть его, отвечающая за инстинкты, сейчас разрывается от крика. Пока Ыйджу не видит, он поворачивается к несчастной растительности и быстро подносит руку к своим глазам, едва шепча: “я прямо здесь, Николас”. Инстинкты кричат, что его услышали.