Помни простую истину — тебя нельзя сломать, если ты уже сломлен.
На Закрытый Город обрушиваются ливни. Дождь идёт каждый день, и даже начинает казаться, будто он пытается содействовать правительству в укрытии того самого несчастного случая со смертельным исходом. В новостных сводках все статьи про найденный труп в парке таинственным образом растворяются вместе с повышенным интересом граждан. Цензура и привычка не распространяться о том, о чём не принято говорить вслух, делает своё дело, и вскоре всё возвращается в норму. Кроме чёртовых дождей, которые продолжают литься с хмурых небес. Спустя неделю Кею начинает казаться, что дождь никогда не закончится, а светлое и ясное небо на самом деле не существует дальше просторов его воображения. Погода снаружи напоминает ему погоду внутри: кажется, что вот-вот накроет; будто бы снесёт гигантским тайфуном, волной, высота которой превзойдёт дом в двадцать этажей, сильным ветром разрушит всё до основания. Затишье перед бурей, момент, когда всё живое готовится и замолкает, только густые тучи давят сверху, как бы напоминая о предстоящей беде. Внутри Кея скоро случится самая настоящая катастрофа. Перекошенное мёртвое лицо часто беспокоит его наяву, появляясь в воспоминаниях с завидной регулярностью. Во сне его поджидают кошмары, и кажется, что у Кея не остаётся ни одного безопасного и спокойного места. Даже в своих мыслях ему чертовски плохо и душно, будто тот изувеченный труп поднимается на ноги с окровавленной влажной травы, хромает, пытаясь сохранить равновесие, подбирается к Кею ближе и, наконец, жёсткой хваткой вцепляется в горло парня, стараясь вонзить свои когти поглубже, добраться до места, где отмеряют пульс, но под кожей. В такие моменты дыхание перехватывает, сердце бьётся быстро-быстро, и воздуха не хватает. Кей не ощущает ничего, кроме бесконечной накрывающей паники. Всё это время его не трогают, оставляя сидеть в комнатке с небольшим окном, которое выходит куда-то на серые угрюмые стены. Кей даже не занимается ничем толком, просто сидит и прокручивает в своей голове одни и те же воспоминания. И думает, что дождь никогда не закончится. В наступившую субботу в дверь стучат, за ней — крепкий темноволосый охранник с книгой в руках. Кею кажется странным, что его руки в перчатках, но он не имеет права задавать неуместные вопросы. Военный суёт книгу осужденному в руки и, видя растерянность на чужом лице, объясняет: — Вам передали. Вы должны сами знать, кто отправитель. Внутри числовые коды какие-то, наверное, информатика. Всего доброго. Присев на кровать, Кей вертит в руках книгу, которая, на удивление, чёрт возьми, даже не серая. Ни одной точки соприкосновения с пасмурным затянутым небом. Твёрдая обложка яркого красного цвета без каких-либо заголовков, перевязана кожаным шнуром, и больше напоминает чей-то блокнот или личный дневник, чем книгу. Кей, если честно, понятия не имеет, кто мог бы ему это прислать, но шнур развязывает и книгу открывает. Внутри — числовые коды, а рядом с ними расшифровки. И всё это выглядит как словарь, только вместо слов сразу предложения, заключённые в числа. Книга оказывается подписанной. 514 — выведено чёрной ручкой на первой странице. Всё это выглядит как злобная шутка, но шутить над Кеем некому. Бён Ыйджу хоть и не может контактировать напрямую, но вполне может отправить запрос на встречу. Мать Кея не объявилась ни разу с момента ареста и даже не присутствовала на суде. Единственным человеком, с которым Кей хоть как-то контактировал вне системных требований за последнее время, был Николас. Но... Процент вероятности подобного исхода ничтожно низок. В конце концов, жив он ещё или уже мёртв, даже этот факт остаётся для Кея загадкой. Он листает книгу весь день, запоминает несколько числовых кодов скорее из интереса, чем из необходимости, и засыпает с ней же в руках. На следующее утро отмечает, что дождь теперь тише и спокойнее. Под его дверь подкидывают письмо. Кей почему-то готов поклясться, что это дело рук того самого охранника, что был тут вчера. Он разглядывает белый конверт без подписей. Абсолютно чистый и идеальный, словно типография находится буквально за дверью его "камеры". Внутри оказывается записка, где тем же самым почерком, что и надпись в книге, написан числовой код. Только теперь у Кея есть ключ к его расшифровке.04535
Кей бросается к книге, листает страницы в надежде отыскать нужный код как можно быстрее и замирает, когда находит. Блокнот в дурацкой красной обложке падает на пол, потому что к парню наконец-то приходит осознание. Ему всё это время не мерещилось, ему не казалось, что за ним следят, наблюдают, что следуют за ним по пятам! Собственное воображение не обманывало, а интуиция сработала идеально. Ведь этим набором из пяти цифр подтверждается факт. Один простой факт: Николас жив, и он, вероятнее всего, на свободе.04535 — думаешь обо мне?
— Ну ты и ублюдок, — раздражённо шипит себе под нос Кей, поднимая с пола несчастную книгу, вины которой в происходящих событиях уж точно нет. Просто это Николас, и он в очередной раз показывает, что поступает так, как ему вздумается. Сначала Кей хочет письмо выбросить. Просто порвать на десятки жалких кусочков и выбросить. Он бы с огромным удовольствием отдал их ветру, чтобы разнёс по округе, но окно не открывается изнутри. Поэтому Кей... терпит. Прячет письмо среди жёлтых старых страничек и усмехается. Человек, который перевернул всю его жизнь вверх дном, заставил примерить тёмно-серый комбинезон исправительного работника, сменить имя на пятьсот четырнадцать... только он сейчас является единственной ниточкой, связывающей с реальной жизнью. И всё-таки он жив. И всё-таки... он приглядывает за Кеем. От этой мысли почему-то становится лучше. Он сам не понимает, как снова проваливается в сон.***
Он молчит. Николас тоже. И тишина между ними тяжелее, чем бетонные плиты. — Ты... боишься? Меня? — наконец, как-то тихо и вымученно спрашивает Николас, заглядывая в чужие глаза, когда в собственных нет ничего, кроме темноты. Кей выдыхает. Молчит дальше. Не знает, что ответить. — Боишься? — Нет, — отвечает парень, пытаясь отодвинуться. Это сложно сделать, пока остаёшься привязанным к стулу. Он может только прижаться к спинке ещё плотнее, стараясь выдержать дистанцию. Но любые расстояния кажутся ничтожными перед напором друга (а друга ли?). — Ты меня предал. — Я бы никогда. — И всё-таки предал, — утверждает он надломлено. Николас улыбается, но улыбка его какая-то треснутая. Словно из шкафа достали припрятанный для важного случая стеклянный кувшин, а он не прошёл испытание временем и треснул. Или вероятнее, его кто-то уронил, но сделал вид, что ничего не случилось, спрятав обратно на полках. Николас весь пошёл трещинами. Он наклоняется ближе, всё продолжает улыбаться, нет, скорее скалиться, когда размещает свою руку на чужой крепкой шее и надавливает сильнее. Его когти удлиняются, разрывая ткани, а воздух наполняется стальным запахом свежей крови. Кей задыхается. Задыхается от напора Николаса, от его осязаемой злобы и вкуса предательства, осевшего на кончике собственного языка. Задыхается от нехватки воздуха и переизбытка боли, что наполняет каждую клеточку его организма. Жизнь медленно вытекает из него вместе с воздухом. В конце концов, он предатель?***
Он резко просыпается и подскакивает с кровати, потому что в дверь стучат. Его сердце стучит в бешеном темпе, а кожа покрыта холодным потом, но он удивляется тому, что на улице — солнце. И новый день в принципе. За дверью оказывается уже знакомый охранник, он даже улыбается легонько, снисходительно и доброжелательно. В его руках, спрятанных за чёрной кожей перчаток, снова письмо. Такой же идеально белый конверт без всяких подписей. — Пятьсот четырнадцать, Вам. — От кого? — решается спросить Кей. Охранник только жмёт плечами и улыбается более открыто. Будто бы ему плевать на устав. — Откуда мне знать? Я всего лишь посредник. Кей хмурится. Старается вслух не произнести ни звука, чтобы его вопрос прочли по губам: “Здесь есть камеры или прослушка?” — Только в коридоре. Давайте я помогу Вам, пятьсот четырнадцать, говорите, что не работает кондиционер? Мне нужно посмотреть. Охранник проходит в комнату и закрывает за собой дверь. Он ведёт себя крайне уверенно и говорит громко, чтобы у службы безопасности не возникло подозрений. Зато у Кея сомнений всё меньше. Кажется, этот рослый и крепкий парень действительно знаком с таинственным отправителем писем. — Вы можете отправить ответ, — теперь тихо говорит он. — Меня зовут Фума. Я прямо здесь. Прежде, чем поднять руку к глазам в уже знакомом Кею жесте, он снимает с руки перчатку, демонстрируя, чёрт возьми, свои чёрные ногти. — Он на свободе? С ним всё в порядке? — интересуется Кей, которого немного штормит от подтвердившихся догадок. Но Фума останавливает его вопросы жестом руки. — Действуйте по правилам. У Вас есть ключ. Я позабочусь об остальном. Не время для вопросов. — Почему лак для ногтей не стирается? — вдруг решает спросить Кей, который правда не понимает, к чему эти чёртовы метки, и из чего приготовлен состав. Фума удивлённо поднимает одну бровь. — Какой лак для ногтей? — только успевает переспросить он, как его устройство УБиКС реагирует, присылая вызов. — У меня сейчас срочный вызов, поболтать не получится. Завтра вернусь. Запомни: код и конверт. Никаких слов. Все письма досматривают. Кей листает книгу весь вечер в поиске того самого кода, который он передаст завтра Николасу. Путается в словах и числах, но, наконец, выбирает. Достаёт лист бумаги и выводит на нём аккуратные 9482. “Просто не приходи”, — просит он, но в душе знает, что Николас всё равно придёт. Что-то внутри него подсказывает, что Николас всегда приходит.***
С того дня, как Кей нашёл труп в парке, прошло две недели. Бён Ыйджу, наконец, получил разрешение на встречу с Кеем, и хоть "свидание" и будет проходить под присмотром военных, хотя бы не на закрытой территории. Нишимура объяснил Кею, что вообще-то так делать не положено, потому что... обстоятельства. Но Пак Чонсон лично отдал приказ разрешить эту встречу, возможно, всерьёз озаботился ментальным состоянием своего подопечного. Возможно, просто в конец растерял свою человечность, захотев поиздеваться, подарив мнимое чувство свободы на шестьдесят минут. Нишимура Рики был обязан следовать за Кеем и Ыйджу по пятам, но этот парень предпочёл дать этим двоим пространство для разговора, поэтому шёл за ними, соблюдая большую дистанцию. Кажется, Нишимура действительно был неплохим парнем. — Мне неспокойно, — признаётся Бён, когда они идут по широкой городской улице. — Я... почему-то я не могу выбросить из головы. Это ощущение. Будто скоро рванёт что-то. — Ты не заболел? Может, перетрудился? — вежливо интересуется старший и даже прикладывает к чужому лбу ладонь, чтобы измерить температуру его тела. — Нет-нет, не в этом дело. Это просто ощущение. У меня мурашки по коже, если честно. У тебя такого нет? — Иногда мне кажется, что я в принципе живу в затянувшемся кошмаре, — тихо отвечает Кей, убирая руку и уводя взгляд куда-то в сторону. Он знает, что может позволить сейчас себе быть откровенным. Он знает, что Бён Ыйджу истолкует его слова по-своему, и этот смысл будет далёк от правды, которая куда хуже, чем просто его тёмно-серый комбинезон и исправительные работы. — Прости меня, Ыйджу, — говорит Кей, зарываясь рукой в свои отросшие волосы. Бён мягко ему улыбается. — Ты часто передо мной извиняешься. — Вину я чувствую тоже часто. Младший кивает, давая понять, что извинения приняты, хоть в них и нет никакого смысла. Они идут дальше по улице, молчат некоторое время. Откуда-то играет ненавязчивая музыка, и Кей вскидывает голову, чтобы разглядеть небо, которое снова — серое и мрачное. Да, кажется, солнце и правда ему только причудилось когда-то. — Мне не так давно приснился кошмар, — делится Ыйджу, когда они спускаются к воде, пачкая свою обувь жёлтым песком, — я знаю, что тебе часто снились кошмары, но мне — никогда. И это было жутко. — Расскажешь? — даже не спрашивает, а скорее просит Кей. — Это был вечер, который я провёл в беспокойных мыслях, ровно две недели назад. Тогда... была новость. Мне приснилось, что внутри меня огромная яма, бездонная, пустая. Я шёл по тем же самым улочкам, да мы же здесь выросли... Знаем каждый уголок, каждый поворот, любой магазин и даже серийный номер роботов-уборщиков с нашей улицы. Но я шёл во сне по улицам Закрытого Города, и не встретил ни одного человека, ни одного знакомого места. Весь город был пустым и чужим. А потом пришли они. Всё внутри Кея замирает. — Кто они? — Монстры, — отвечает Ыйджу, поёживаясь, будто бы от холода. — Их можно было принять за людей, но я знал, что они — не люди. И я знал, что они меня убьют. И что они убили всех в городе тоже. — И ты смог убежать? — Я проснулся. Но их чёрные длинные когти и звериный оскал... эти образы у меня перед глазами всё это время. Я, наверное, схожу с ума? Мне стоит обратиться за помощью в больницу? — Там тебе не помогут от кошмаров. — Твоя правда, — усмехается Бён, — погоди. Что там такое? — Где? — не видит Кей, но Ыйджу срывается с места и уже несётся дальше по пляжу. Кей, разумеется, срывается за ним. Бежит и смеётся от своих мыслей. Представить тяжело это зрелище: трое людей бегают по пустынному пляжу рано утром (Нишимура, разумеется, не мог отстать). Когда Кей тормозит, он видит, что Бён сидит над... человеком. Еле живым, блять, человеком, который хрипит и тянет свои руки к младшему, но только хватает воздух. Как младший вообще его заметил с такого расстояния, валяющегося в кучах окровавленного песка? — Он ещё жив, ему нужна помощь, — бормочет Ыйджу, хотя даже и сделать ничего толком не может, просто сидит на коленях прямо на песке с широко раскрытыми глазами в ебучем ужасе. — Вызывайте помощь! Здесь человек умирает! — кричит Кей Нишимуре, пытаясь оценить взглядом количество ран. Не хочет признавать, что шансы выжить — минимальные, если они вообще есть. Одна из ран на животе — глубокая и тяжёлая, из неё извергается слишком много крови. Человек просто может в любой момент умереть от кровотечения. — Блять, да почему снова в мою смену?! — ругается военный, но вызывает отряд на подмогу, звонит в пункт скорой помощи, но, надо признать, в этот раз не теряется. Удивительно, но ко всему привыкаешь с опытом, да? Кей пытается вспомнить, видел ли вообще кого-то на пляже, пока они были здесь вместе с Ыйджу, но нет. Никого, твою мать, тут не было. А этот окровавленный человек при смерти словно возник из ниоткуда. Вылез из той самой ебаной ямы, о которой тут рассказывал Бён. Всё это и правда похоже на кошмар... Кей хватает Ыйджу за плечо и тянет за собой, заставляя подняться на ноги, но получается с трудом, тот еле стоит на своих двоих, приходится придерживать руками. Младший и сам прекрасно понимает, что шансов выжить здесь — нет, раны точно не совместимы с жизнью, но продолжает тупо сверлить взглядом человека, из которого вместе с яркой красной кровью вытекает жизнь. Это первый раз, когда он видит смерть. Кей придерживает его со спины, чтобы тот не упал, старается физически дать почувствовать поддержку. — Не смотри, — просит Кей. — Он умрёт. С такими ранами не живут. — Знаю. — Знаешь... Да, ты знаешь, — шепчет Ыйджу, а потом его накрывает истерика. Кей перехватывает его крепче, потому что Бён начинает вырываться, он дёргается, пару раз даже бьёт старшего случайно по подбородку. Он кричит, а из его глаз льются слёзы, ему страшно, ему чертовски тяжело. Мир, в который он верил, Закрытый Город, в безопасности которого никогда не смел сомневаться... Всё рушится на его глазах. Всё умирает, как этот человек на пляже. Он просто не был готов к тому, чтобы увидеть смерть. Он не был готов, что увиденное будет настолько чудовищно. Никто не мог быть готов, никто. Не тогда, когда каждое утро просыпаешься только с хорошими новостями; не тогда, когда каждый день проводишь в безопасности и спокойствии; не тогда, когда технологии развились настолько, чтобы спасать от всех бед и болезней. И оно льётся из него, оно бьёт из него, фонтанируя, чувство ломающейся, блять, действительности. Чувство, что всё вокруг — оболочка, а внутри всё сгнило давно, просто прячут. Просто талантливо скрывают или затыкают чужие рты, которые не могут молчать. Вселенная Бён Ыйджу и его реальность умирает с этим человеком, от которого он не может увести свой взгляд, продолжая смотреть на оборванные края глубоких ран, на брызги крови повсюду, ему кажется, будто они даже на его лице, пытается тереть свою кожу. Не оттирается, потому что крови там нет. Это просто ощущение. Кею страшно. Кею, кажется, никогда за всю свою жизнь так страшно не было, как сейчас, когда он держит в своих руках Ыйджу, который сдаётся и ломается. Он шепчет ему на ухо, что всё будет хорошо, что всё, блять, проходит и забывается. Сам понимает, что это — ложь. Сам понимает, что ничем не лучше, и что труп двухнедельной давности преследует его по пятам в воспоминаниях и наяву, и во сне. Такие вещи не забываются. А истерика затягивается, кажется, проходит не меньше двадцати минут непрекращающегося громкого плача, вскриков и попыток вновь обрести твёрдую почву под ногами из самообмана. В отличие от Ыйджу, Кей-то всегда... знал. Пропускает момент даже, когда Ыйджу отбирают, просто вырывают насильно из его рук двое людей в чёрных плащах, а его за предплечья грубо хватают ещё двое. На его лице — слишком много. На его лице так много не было, когда его собственная мать предала, когда его уводили из родного дома в наручниках. Ему тогда было легко и просто. Сейчас — пиздец. Медики вкалывают что-то Ыйджу, и тот обмякает в чужих руках невольной тушей, смотрит как-то убого и бессмысленно себе под ноги, но затихает. На пляже гремит мрачными аккордами тишина. Бён губами шепчет без остановки: "монстры, монстры, монстры, монстры, они — монстры". — И снова ты, — конечно, кто же ещё мог прибыть с подкреплением? Кею кажется, что если бы на Земле и правда существовали жнецы смерти, отправляющие на тот свет, то Пак Чонсон точно был бы в их рядах. Он выглядит пугающе холодным и серьёзным, не раздумывает даже, оценивая своим острым взглядом парней и растерзанное мёртвое тело. Складывает в своей голове два плюс два. — Юдай Кога, Бён Ыйджу, — обращается он, вынося приговор, — вы арестованы по подозрению в организации мятежа против Закрытого Правительства. Лучше не сопротивляться и действовать согласно нашим инструкциям. Если вы, конечно, хотите остаться в живых. Кей хочет рассмеяться, но понимает, что это неуместно. А впрочем... какая, блять, уже разница? Металл наручников холодит кожу запястий, Кей даже ловит себя на мысли, что их тяжесть ощущается ностальгией. Он старается думать о чём угодно, лишь бы не возвращаться к Ыйджу в машине, что едет впереди. Лишь бы не возвращаться в чужие бешеные красные глаза, из которых без остановки лились слёзы. Лишь бы не приходить к осознанию, что теперь не только его жизнь порушена, но и Бёна за компанию, когда он того не заслуживает совершенно. Кей хочет верить, что их оправдают. Нет никаких доказательств, что они связаны с жестокими убийствами, но внутри себя почему-то сам не верит в справедливость суда Закрытого Города. Догадки начинают с опасной скоростью подтверждаться, когда их ведут на допрос по очереди. Кей уверен, что Пак Чонсон тоже лично разговаривал с Ыйджу. Кей искренне надеется, что младший этот разговор смог вынести. — Два трупа за две недели. Оба зверски убиты. Оба найдены одним и тем же человеком. Оба с надписью на ладони, сделанной маркером. Юдай Кога, ты ведь понимаешь, что закон не будет милосерден? Ты ведь понимаешь, что я не могу закрыть глаза на все эти безумные, казалось бы, совпадения? — говорит старший лейтенант, закуривая прямо в комнате для допросов. Кей в ней уже третий раз. Почти как дома. Чонсон сбрасывает пепел на пол, смотрит выжидая, делает несколько глубоких затяжек и просит у помощника пепельницу. — Я ничего не видел. — Я тоже. Но меня там не было, а ты был. Дважды. Удивительное стечение обстоятельств. Не могу не напомнить об укрывательстве особо опасного преступника в собственном доме. Ты ведь знаешь, кто он? — Имя. Больше ничего мне неизвестно, — честно отвечает Кей, потому что это действительно так. Чонсон только усмехается. — Допустим, так. И о мятежниках за стенами тоже ничего неизвестно? — Мне ничего неизвестно о жизни за стенами. — А хочется узнать? — старший лейтенант поднимается со стула, опираясь на стол, нависает, смотря пристально сверху вниз на подозреваемого. — Хочется? Я знаю, какие байки ходят среди гражданских. Только я был за стенами, и все ваши байки — херня собачья. Выкинь я тебя туда, ты бы не прожил и недели. Это тюрьма без надзирателей, потому что они все там передохли. Кей думает, что его пытаются запугать, чтобы вывести на чистую воду, только все эти попытки безуспешные какие-то. Его не пугает жизнь за стенами. Он знает, что его туда и не увезут. Минимум — оставят гнить в тюрьме до конца жизни. Максимум — приговорят к смертной казни. Если суд вынесет обвинительный приговор, разумеется. “Главное пойти ко дну в одиночку”, — думает Кей. — “Нельзя позволить, чтобы Ыйджу ждала та же участь. Хорошо, что он никогда не пересекался с Николасом. Нужно только убедить в этом остальных." — Что будет, если я признаюсь? — вдруг спрашивает он у старшего лейтенанта, и тот довольно улыбается, радуясь, что подозреваемый пошёл на контакт. — Ничего хорошего, — отвечает он. — Но лучше, чем в случае, если будешь молчать. Дать тебе время на размышления? — Может быть. — Хорошо, — соглашается Чонсон и отходит от стола, забирая раскрытую пачку сигарет и документы. — Три дня вы оба пробудете здесь. Дальше всё зависит от тебя. Я имею в виду, конечную точку перевода. Кея уводят обратно в одиночную камеру, которая теперь уже точно — камера, а не его крошечная комнатка, где было и окно, и прикроватная тумбочка, где он оставил книгу для расшифровок. И письмо Николаса. Ему кажется, что мир уходит в направлении сюрреализма, потому что надзирателем, которого приставляют к нему для постоянного наблюдения, оказывается Фума. Только он уже не улыбается, а смотрит загнанным зверем, но передаёт пятьсот четырнадцатому номеру всё ту же книгу в красной обложке, перевязанную кожаным шнуром и письмо. Ебучий идеальный белый конверт с цифровым кодом внутри. Фума больше не снимает перчаток и не разговаривает вслух, но позволяет Николасу и Кею вести переписку.0 (ты) 026 (ты здесь) 04535 (думаешь обо мне?)
Кей смеётся. Сидит в своей камере одиночной и смеётся, прикрыв лицо руками, потому что, ну, какого чёрта? Почему ему кажется, что эти зверские убийства имеют прямое отношение к Николасу? Почему ему кажется, что теперь все ниточки, все события и ситуации его дебильной жизни ведут к Николасу?0487 (ты идиот) 0564335 (ты думаешь обо мне, когда скучно) 08056 (ты игнорируешь меня?) 514 (не интересно) 5196 (я должен уйти сейчас) 70345 (пожалуйста, верь мне) 748 (иди к чёрту) 8170 (не действуй опрометчиво)
Как будто Кей вообще может действовать хоть как-то. Три дня в одиночной камере, кажется, то ли совсем не ощущаются, то ли ощущаются слишком сильно, но в Кее тоже что-то тоже трескается и надламывается. Он пытается спать, но там поджидают кошмары. Он пытается бодрствовать, но в голову лезут мысли, которые летают по кругу и жужжат, словно надоедливые мухи над дерьмом. Он возвращается в воспоминаниях в тот день, когда впервые увидел Николаса, как принял единственное995
Оно значит "спаси меня".