Ароматы крови и смерти он носил как парфюм.
Николас больше не даёт знать о себе. Кей ловит странное ощущение дежавю. Не может отделаться от чувства, что уже ждал когда-то так прихода парня с бешеной улыбкой и припрятанным ножом в тяжёлых ботинках, а тот не пришёл, растоптав жалкую надежду парня на спасение. Кей считает часы, проведённые в одиночестве, и ждёт. Сам не знает, чего именно, если быть честным. В ночь перед переводом в другое тюремное учреждение его организм начинает ломать изнутри, кажется, что лёгкие горят сильнее, чем адское пламя, а кости режутся и рвутся наружу, прорывая толщу мышечной и жировой тканей. Кей мечется по постели, ему дурно, воздуха резко перестаёт хватать, но вопреки всему руки сами тянутся к горлу, чтобы перекрыть себе доступ к кислороду, чтобы избавить несчастное тело от мучений. Вдыхает, выдыхает с каким-то сиплым звуком, даже на болезненные стоны почему-то нет сил. Серые жёсткие простыни становятся влажными от пота. Что с ним происходит? Почему ему кажется, будто собственное тело больше ему не принадлежит? И так чертовски больно? Кей теряет счёт времени. Пытается позвать на помощь, но почему-то не издаёт ни звука, продолжая страдать в агонии. Ему кажется, что он никогда ранее не подхватывал такой сильной болезни. Каждая клеточка его тела ноет и ощущается тяжелее в тысячу раз. Впрочем, если он умрёт прямо сейчас от неизвестного вируса, может, это будет к лучшему. Может... Нет. Бён Ыйджу. Ыйджу... Он там один, и Кей ему нужен. Прежде, чем потерять сознание, он думает, что готов умереть ещё тысячу раз во сне, но остаться в живых наяву, потому что ему есть, ради кого жить.***
— Погоди, ты реально не знаешь, кто мой отец? — Какая мне разница, кто твой отец? Ты хотя бы совершеннолетний? — Интересуешься, можно ли меня трахнуть? — Интересуюсь, откуда такой недалёкий ум. — Мне двадцать два. И моя фамилия Ян, — кривит парень рот в усмешке. — Как много людей с фамилией Ян ты встречал? — Обращайся со мной уважительно. Для тебя старший лейтенант Пак. — Ролевые игры, значит, хорошо, — темноволосый пытается повернуть голову сильнее, чтобы увидеть лицо недовольного военного, насколько позволяет его положение, — по какой причине мне вывернули руки и прижали лицом к капоту, старший лейтенант Пак? — Ненадлежащее поведение, оскорбление сотрудника при исполнении. Ещё вопросы? — Можно было просто сказать. Ая-яй, Ян Чонвон, покрывать меня матом будешь в постели, а не на улице. — Впервые встречаю такого озабоченного ребёнка, — хмыкает Пак. — Не каждый день я в руках такого сексуального мужчины. — Просто заткнись. — Ого, ты правда злишься. Да, чёрт возьми. Он действительно злится. Чонсон приехал забрать сводного брата с очередной встречи его ненаглядного клуба, а тут этот парень прицепился и начал нести какой-то бред. Кроме того, он прикатил на красном мотоцикле, и изначально Пак просто хотел проверить его возраст в документах, а потом разобраться с его транспортным средством, если бы парень оказался моложе двадцати одного года. Кто же мог знать, во что превратится проявление его активной гражданской позиции? В ебучий цирк. Темноволосый парень в его руках ёрзает, напоминая о себе, и Чонсону ничего не остаётся, как отпустить. Сработали рефлексы, вот и свернул младшему руки, прижав лицом к капоту служебной машины. Не надо было дерзить и нести всякую чушь. — Хён, что здесь происходит? — голос Сону заставляет их разойтись друг от друга на приличное расстояние. Младший выглядит обеспокоенным, то смотрит на своего старшего брата, то на друга, и не может понять, что эти двое только что вместе делали. — Я приехал забрать тебя. — Ты мог просто прислать водителя, — уточняет Ким, удивлённо подняв одну бровь и скрещивая руки на груди. Ян Чонвон ухмыляется, возвращая свой липкий взгляд к мужчине в чёрном кожаном плаще, продолжая его разглядывать с головы до ног. — Сону-я, а кто этот человек? — нарочито медленно растягивает слова парень. — И почему он приехал тебя забрать? Старший лейтенант на его вопросы никак не реагирует, проходит обратно к служебному автомобилю и ждёт, пока Сону усядется на заднее сидение, только тот, к его сожалению, не торопится. Ким демонстративно поправляет свои отливающие красным волосы и улыбается. — Это мой брат, Чонвон-и. Я тебе рассказывал. Ян хмыкает. Потому что да, рассказывал, но Чонвон даже и близко не представлял сводного брата Сону вот таким. Неожиданно образ, состоящий из уклончивых фраз о чужой силе и выносливости, принципиальности и резких черт лица вдруг обрели материальное тело. И это тело чертовски соответствовало вкусу парня. — Так вот какой он, сводный брат Ким Сону, я впечатлён. Приятно познакомиться, старший лейтенант Пак, — с улыбкой чеширского кота язвит Чонвон. — Не могу сказать того же, — парирует Чонсон, открывая дверь чёрного внедорожника, намекая младшему, что ему лучше залезть поскорее внутрь. Младший намёк считывает, в автомобиль залезает, помахав на прощание. Военный старается не смотреть на парня, стоящего возле красного мотоцикла, но не может. Тот, заметив на себе строгий взгляд, усмехается, а после демонстративно толкается языком в щёку, зная, насколько пошло и откровенно этот жест выглядит. Пак Чонсон никак не реагирует. Ничего страшного. Чонвон знает, что такой человек наверняка прячет все эмоции где-то глубоко внутри себя, от того ему и интересно, хочется расковырять ранку, добраться до свежей крови и ткнуть побольнее напоследок, чтобы было неповадно. Губы Яна растягиваются в ухмылке, когда мужчина хлопает дверью автомобиля сильнее, чем то было необходимо. Всё-таки ему удалось вывести старшего из душевного равновесия. — Кто этот Ян Чонвон такой? — спрашивает Чонсон, когда они, наконец, выезжают за пределы территории особняка Ли. — Он сын главы закрытого правительства. Единственный и ужасный Ян Чонвон, — Сону крутит в пальцах собственное золотое кольцо с огненным опалом, семейную реликвию его рода. После смерти отца кольцо попало к нему, как к наследнику рода Ким. Украшение невероятно дорогое и значимое, несмотря на не такой уж и броский дизайн: просто овальный крупный камень в оправе. К сожалению, Ким Сону часто крутит кольцо, которое носит на указательном пальце, когда нервничает. — Отсюда понятно его поведение, — кивает Пак, выруливая на шоссе. — Да. Этот город буквально принадлежит ему. Он ведёт себя как собственник, — соглашается с ним сводный брат. — Ты ему тоже понравился. Лучше не попадайся ему на глаза. — Что может парень сделать взрослому мужчине? — удивляется военный. — Не забывай, что я служил. И при желании выкручу ему руки в одно мгновение. — Кажется, он этого и хочет, — усмехается Ким, отворачиваясь к окну, чтобы рассмотреть пролетающие мимо пейзажи окрестностей. — Почему ты сам решил меня забрать? Повторюсь, ты мог просто прислать водителя. Пак Чонсон не отвечает сразу, ведёт автомобиль в тишине, потом даже закуривает, когда они достигают жилой части города, а поля сменяются жилыми комплексами. Он выдыхает сигаретный дым в открытое окно и стучит пальцами по рулю. — В городе стало небезопасно, — сообщает он с неохотой, выкручивая руль вправо. — В безопасность этого города верят только идиоты и идейные. — И ты себя ни к идиотам, ни к идейным не относишь, — смеётся Чонсон. — Именно, — кивает Ким Сону, перестав крутить своё кольцо. — Но, кажется, произошло что-то действительно дерьмовое, раз ты лично решил меня встретить. — В общей сумме по разным частям города мы нашли не менее двадцати растерзанных тел, — говорит старший, и в его голосе сталь вперемешку с бешеной усталостью от возникших от этого проблем. — Я просто хочу убедиться, что ты окажешься дома в целости и сохранности. Я никому не доверяю, кроме себя. — Это правда. Ты даже мне не доверяешь, — хмыкает Сону, — но ты не меньше хочешь спросить, не знаю ли я ничего об этих убийствах? — Ты сразу видишь суть. — Я не первый день живу, — веселится младший, накручивая красноватые волосы на свой указательный палец правой руки, — но я ничего не знаю. Впервые слышу про растерзанные тела. В городе появился маньяк? Или это дикие звери? — Если бы я знал. После этого Пак Чонсон больше ничего говорит вслух, младший видит его отражение в зеркале заднего вида, и нахмуренное выражение лица так и кричит о том, какое количество мыслей и теорий вертится в темноволосой короткостриженой голове. Вернувшись домой, он продолжает молчать, только наливает себе стакан виски и поднимается к себе, оставив Сону в одиночестве. Парень запрыгивает на мягкий диван в гостиной с ногами, даже не переодеваясь, и смотрит в потолок. Кажется, грядут перемены, и их масштаб либо снесёт Закрытый город гигантской волной, либо построит стены вокруг него ещё выше, чтобы устоять. Стены. Да, кажется, именно в них и дело.***
Ночная лихорадка Кея отступает так же внезапно, как и появляется. На утро он не ощущает никаких последствий кошмарной ночи, кроме остаточной боли в мышцах. Его тело больше не такое горячее, чтобы на нём раскаливать угли; обильное потоотделение сошло на нет; кости не ломит; внутренности не пытаются прорваться наружу сквозь толщу кожных покровов. Словом, он чувствует себя вполне нормально физически, но ровно противоположно ощущает себя ментально. Списывает всё на сильный стресс от пережитых событий и умывается холодной водой. Хочет посмотреть в своё отражение в зеркале, чтобы ужаснуться, как плохо он выглядит, но никаких отражающих поверхностей в камере не предусмотрено. Здесь вообще — ничего нет. Только отчаяние и одиночество. Фума приходит через полчаса, сообщает, что к их переводу всё готово. Никакого письма с собой не приносит, и все вопросительные взгляды Кея тупо игнорирует, словно не было никакой книги в красной кожаной обложке с шифрами, не было таинственных кодов, складывающихся в предложения. Никаких намёков, никаких незаметных чужому глазу взглядов. Словно он действительно самый обыкновенный тюремный надзиратель, одетый и действующий по уставу. Кей обводит взглядом камеру, в которой провёл по ощущениям целую вечность, постоянно гоняя мысли по кругу туда-сюда. Прощается. Не то, чтобы ему надо было прощаться с чем-то... вот таким. Просто так хочется. Напоследок смотрит на узкую кровать с жёстким матрасом, на которой переживал ночной приступ. Его запястья вновь утяжеляют металлическими наручниками, выводят из камеры. Помимо Фумы его сопровождает ещё один охранник. Его Кей видит впервые. Тишина гнетущая. Только размеренная поступь шагов нарушает полнейшее молчание. Ощущение, что Кея не переводят в другую тюрьму, а ведут на эшафот. Кей соврёт, если скажет, что не думал об этом. Что бы он почувствовал, взойдя на помост? Пронеслась ли бы его жизнь перед глазами, словно кинолента? Сожалел бы он о содеянном или наоборот горевал об упущенных возможностях? Увидел ли бы родные глаза матери в последний раз? Она бы смотрела или отвернулась? Какой оказалась бы смерть на ощупь и вкус? Его мысли бродят вокруг этой темы весь путь от одиночной камеры до машины, в которую его садят. Внутри уже сидит Ыйджу. Под его глазами — тёмные мешки от недосыпа, сами белки красные, скорей всего, от выплаканных слёз. На приход Кея он почти никак не реагирует, только приветствует лёгким кивком головы. Надзиратели не сводят с них глаз. Военная машина с номерным знаком 995 покидает пределы тюрьмы. Кей видит Закрытый город через железные решётки на окнах и думает, что это место никогда уже не будет для него домом. Он не имеет представления, куда их конкретно везут, и как скоро суд вынесет приговор, надеется, что он будет всё-таки не смертельный. Надеется, что Ыйджу оправдают в принципе, потому что планирует взять всю вину на себя и отрицать причастность младшего до последнего. Фума на них не смотрит, сидит, отвернувшись к противоположному окну. Кей разглядывает второго парня, цепляется за его двухцветный андеркат: коротко остриженные волосы тёмного цвета, а макушка цвета созревшей пшеницы. Широкие плечи, мужественные черты лица, выглядит ровесником Кея. Ыйджу больше на Кея не смотрит ни разу, то ли боится, то ли не хочет встречаться взглядами, чтобы не потерять контроль над эмоциями. Они выезжают из жилой зоны на шоссе, ведущее в тюрьму для особо опасных преступников. Кей слышал о ней когда-то, туда отправляют политических заключённых и смертников. В душе Кей радуется, что не едет в одной машине с Пак Чонсоном, его общества сегодня точно хотелось избежать. Мог ли Кей представить, во что превратится вдруг его жизнь за один день, когда Закрытый город накроет шторм? Когда зазвучат без причин сирены? Мог ли Кей предвидеть, что променяет гражданскую одежду на тюремную робу? Как затащит в эти же обстоятельства своего лучшего и единственного друга? Как испортит одним решением сразу две личности и разрушит две жизни? Хотя нет, почему же только две, он забыл о собственной матери, о родителях Ыйджу, которые теперь не смогут отмыться от позора. Их единственный сын, умненький мальчик, главная драгоценность, как они будут ему смотреть в глаза в зале суда? Кей разрушает всё, к чему только прикасается. Вы только посмотрите. Поэтому младшего нужно точно спасать. Умолять судью сжалиться и не ломать чужую судьбу, вернуть другу статус полноправного гражданина и УБиКС на запястье. Кею нужно исправить свои ошибки, хотя бы ради других. Машина тормозит слишком резко и неожиданно. От того, что водитель резко бьёт по тормозам, выруливая влево, Ыйджу вскрикивает. Кей вертит головой по сторонам, пытаясь увидеть, что произошло. Пугает то, что его надзиратели вообще не выдают никаких эмоций. — Вот и приехали, — выдыхает Фума, хватаясь за своё табельное оружие. — Что происходит?! — пытается осознать Ыйджу. — Парковочка, — ржёт второй надзиратель, поправляя свои короткие волосы. Кей замечает второй автомобиль, перегородивший дорогу. Чёрный затонированный внедорожник выглядит внушительно, кажется, именно из-за него водитель так резко остановился. Кто лезет под руку военным? Что происходит? Парень резко дёргается от звука выстрела. Ыйджу снова вскрикивает, хочет закрыть инстинктивно уши руками, но наручники мешают. Фума открывает тяжёлую дверь бронированной машины, пока второй надзиратель избавляет заключённых от наручников, молча. Намекает, что поговорить они смогут потом, сейчас лучше выполнять указания и не возникать. Он толкает Ыйджу в спину, чтобы тот вышел на улицу. Младший боязливо сопротивляется, отказываясь понимать, что происходит. Но Кей берёт его за руку и тянет за собой, взглядом давая понять, что всё будет в порядке, если он ему доверится. Это срабатывает. Они действуют быстро, выбираясь на безлюдное шоссе, по краям только лес, фонарные столбы и дорога, залитая утренним рассветным солнцем. — Соскучился по мне? Первое, что слышит Кей, выбравшись из автомобиля для перевозки заключённых. Николас растягивает губы в бешеной улыбке, продолжая сжимать в руке пистолет. Рядом с ним — пацан с короткими волосами, зелёный ещё совсем, но высокий, ростом с Кея, не меньше, смотрит озлобленным зверем, стиснув крепко челюсти. Взгляд Кея случайно цепляется за такие же чёрные ногти, собирая картинку происходящего воедино. — Нет, — отвечает он, сжимая руку Ыйджу крепче. — Врёшь, ублюдок. Сам просил меня прийти, а теперь врёшь нагло в лицо. Что за лицемерие, золотце? — Я не просил приходить. — Ах, ну да, умолял спасти. Есть разница? — кулаки чешутся эту ехидную ухмылку с чужого лица выбить. — Кей, кто это? Что происходит? — дёргает его Ыйджу, но ответа на свой вопрос так и не дожидается. Незнакомец в кожаной куртке с хищным выражением лица подаёт сигнал двум надзирателям, и те без лишних слов запихивают заключённых в чёрный внедорожник, перегородивший путь. — Избавьтесь от машины и возвращайтесь на базу, — салютует им Николас, усевшись на водительское место и передавая свой пистолет высокому парню. Тот занимает пассажирское место рядом, отслеживая обстановку за пределами автомобиля. Николас врубает музыку на полную и выжимает педаль газа. Машина срывается с места, оставляя позади Закрытый город, полупустые улицы со снующими на них роботами-уборщиками, ежедневные клятвы в верности, воспоминания о детстве. Внедорожник разгоняется всё быстрее, словно пытается обогнать страхи и опасения о том, какой будет жизнь дальше. У него почти что получается. Кей продолжает держать младшего за руку, успокаивающе поглаживая большим пальцем. В душе понимает, что нихрена это не работает, когда вся прошлая жизнь на глазах рушится снова и снова без права на её восстановление. Николас прибавляет звук на магнитоле, кажется, от орущей песни, играющей по кругу, можно оглохнуть. Кей пытается отвлечься, разбирая текст песни, но не понимает ни слова на мёртвом языке. — Куда мы едем? — спрашивает Ыйджу, но его вопрос снова игнорируют. Все в машине знают, куда ведёт дорога, которой они движутся, просто не произносят очевидные вещи вслух. И только через пятнадцать минут быстрой опасной езды, оказавшись на контрольно-пропускном пункте, Николас, наконец, вырубает песню, которая, кажется, будет преследовать Кея ещё очень долгое время. Кей оглядывается. Им перегораживает дорогу шлагбаум и мощные металлические ворота за ним. Вокруг — несколько угрюмых зданий с минимальным количеством окон и решётками, оборонительные сооружения, бетонные блоки. — Это же стены, — шепчет Бён. — Да, — соглашается с ним старший. — Нас везут за стены. — Они нас спасают, — пытается убедить его Кей, пока их “похитители” договариваются с военными на пропускном пункте. — Откуда ты знаешь, что им можно доверять? — прямо спрашивает Ыйджу. Что ж, он задаёт действительно логичные и правильные вопросы, на которых у старшего, честно говоря, не находится ответов. — Я не знаю, — говорит ему старший, спустя некоторое время. — Он убил человека, — сообщает ему серьёзным тоном Бён, смотря глаза в глаза и сжимая его руку крепче, — Был выстрел. Он точно убил человека. Ответить на это Кей не успевает, Николас и его напарник возвращаются в машину, когда шлагбаум перед ними поднимается, а ворота открывают, позволяя увидеть то, что правительство так тщательно прячет. Жизнь за стенами. Те самые трущобы, населённые опасными преступниками, насильниками, убийцами, последними скотами и мразями, которым чуждо всё человеческое и нравственное. Только вот незадача, как только внедорожник пересекает границу стен и покидает пределы Закрытого города, Кей не видит ничего необычного. Узкие улочки, застроенные невысокими жилыми домами, разваленными и потрёпанными временем. Некоторые из них теряются в зарослях деревьев и кустов, оставленные людьми в брошенном состоянии. Николас больше музыку не включает, да это и без надобности. Кей открывает окно... и видит жизнь. На улице шумно: гудят мимо проезжающие машины и скутеры, громко разговаривают дети в спортивной школьной форме, спешащие на занятия; две женщины ругаются возле овощной лавки. На чёрный внедорожник все косятся неодобрительно, но ничего больше не предпринимают. С фонарных столбов свисают спутанные провода, двое стариков сидят и курят прямо на обочине. Неподалёку, расположившись за круглым пластиковым столом, играют в незнакомую Кею настольную игру, выкладывая прямоугольники с разными символами. Воздух пахнет острыми специями, уличной едой, но иногда — мусором, там, где его не успели вывезти. — Добро пожаловать, золотце, это твой новый дом, — гордо сообщает ему Николас, паркуя автомобиль возле небольшой кафешки. — Не так уж здесь и страшно, да? Когда они все выбираются из машины на шумную улицу, Николас кидает ключи какому-то бритому мужчине и ведёт их всех в заведение под названием “Э Лан". Рядом с названием на родном Кею языке значатся какие-то закорючки, которые тот идентифицировать не может. Ресторанчик внутри совсем небольшой, лишь пара столов, таких же пластиковых и синих, как на улице, и табуретки. Тут же — кухня, совсем маленькая, но открытая. Пожилой мужчина на сильном огне в гигантском воке жарит рис, подбрасывая его периодически с такой силой, что часть еды разлетается во все стороны. Мужик не обращает внимания ни на бардак вокруг себя, ни на вошедших. По стенам — меню, одно из них на знакомом языке, второе выглядит как древняя письменность, жёлтые символы на красном пластиковом фоне. — Это значит “голодный волк”, — поясняет Николас, пока они поднимаются по лестнице из кухни на второй этаж, где располагаются жилые комнаты. — Тётушка Ли решила, что это отличное название для ресторана. Я и правда иногда голоден, как зверь. — Кто такая тётушка Ли? — интересуется Ыйджу, рассматривая тёмный коридор с отходящими от стен обоями. — Хозяйка этого места. Николас, ранее игнорировавший существование Бёна, наконец, обращает на него внимание. Замирает посреди своей обители, одной из обжитых комнат на втором этаже, скорее выглядящей как синоним слову “хаос”. Изучает. И если Кей привык видеть чужое лицо с ехидной улыбкой, то Ыйджу достаётся сканирующий холодный взгляд, резкий и острый как лезвие ножа, которой тот прячет в своём ботинке и может при желании приставить к чьему-нибудь горлу в мгновение ока. — Мой тебе совет, — обращается к нему снова Николас, опасно приближаясь ближе, — оставь свою прошлую жизнь. Она закончилась. — Я не собираюсь слушать советы преступников, — решительно отвечает ему Ыйджу, не моргая, и даже Кей от этого высказывания хмурится, потому что реакцию Николаса и его коротковолосого друга представить сложно. — Очень жаль. Я даю дельные советы, — жмёт плечами темноволосый. Обитель Николаса представляет собой одну из комнат на втором этаже заведения “голодный волк”. Кей осматривается с осторожностью, проходится пальцами по корешкам пыльных книг на полках и удивляется. Он таких книг никогда не видел, большая часть из них — на мёртвых языках. Помимо запрещённой литературы на полках хранится всякая всячина вроде памятных безделушек: статуэтка кита, шариковая ручка, рамка со старой фотографией. Кей берёт её в руки, чтобы разглядеть получше, но качество снимка настолько плохое, что у детей на нём даже лиц не видно — одни силуэты. Он ставит рамку на место, замечая, что Николас наблюдает за его действиями, потеряв всякий интерес к Ыйджу. — Ты будто повзрослел, только всё ещё худой, — говорит ему Николас, снова ухмыляясь. — Откуда ты знаешь, худой я или нет? — парирует Кей. — Ты разве видел меня без одежды? — Не переживай. Всё это время я следил за тобой, конечно, видел. — Звучишь как какой-нибудь маньяк, — замечает старший. — А я разве нет? — мило интересуется Николас, склонив голову набок. — Посмотри только, как меня боится твоя ручная зверушка. Этот парень же сейчас в штаны наложит, а я даже ничего не сделал! — Можешь считать, что он прекрасно разбирается в людях. Наконец, в разговор встревает Ыйджу: — Откуда вы знакомы? Это ведь он, да? Кей, скажи уже, — просит он старшего, хватая того за рукав его тюремной робы. Но старший всё ещё не знает, как эту информацию преподнести. Да, это тот самый опасный преступник, которого он когда-то укрыл у себя дома и не сдал полиции, хотя должен был? Да, это тот самый человек, по вине которого они попали в тюрьму? Да, это тот самый безумный маньяк, который носит с собой оружие и не побоится им воспользоваться в случае необходимости? О, да как вообще можно преподнести подобную информацию? Поэтому старшего хватает только на короткое согласие. — Да, это он. — Замечательно, — выдыхает Ыйджу, становясь вдруг смелее и обращаясь к своему “похитителю”. — Знаешь, что, псих ты ебнутый, просто иди к чёрту! Катись в Ад! Николас не медлит с ответом: — О, милый, а ты думаешь, откуда я родом? И это, если честно, всё расставляет по местам. — Ты действительно убил человека? — продолжает напирать на него Ыйджу. — Я слышал звук выстрела, когда вы нас перехватили. И в твоей руке был пистолет. — Слушай сюда, — мгновенно заводится Николас, и его настроение меняется словно по щелчку пальцев, его друг, стоящий в дверях, заметно напрягается от сменившейся интонации. — Так уж этот мир устроен, что либо ты, либо тебя. Я хочу ещё пожить, так что не провоцируй. У тебя не хватит силёнок со мной тягаться, окей? А я даже не получу никакого морального удовлетворения от твоей смерти. Будто муху назойливую прихлопну. Такие же будут ощущения. — Да ты правда псих, — шепчет Бён, отступая к стене под напором незнакомца. — Поэтому и советую слушаться и не возникать, мало ли, как быстро кончается моё терпение, — продолжает он напирать, разминая шею. — Спасение ваших шкур принесло мне много проблем, с которыми придётся разобраться, так что вернёмся к нашему разговору чуть позже. — Николас, — зовёт его Кей, и тот оборачивается, мгновенно веселея и теряя всякий интерес к Ыйджу, — кто ты всё-таки такой? Как ты провернул... всё это? — Я бы с удовольствием объяснил тебе, что к чему, но ты пока к этой информации не готов, так что увидимся позже, золотце. Перед своим уходом Николас представляет своего высокого молчаливого друга именем Джо и велит парням занять одну из пустующих комнат на этаже. Асакура косится на новеньких с подозрением, но ничего не говорит. Николас, наконец, уходит, прихватив с собой напарника, оставляя позади себя шлейф парфюма с нотками свежей крови и смерти. С этим запахом теперь будет ассоциироваться их новая жизнь.