Не жалей о том, что жив. Помни тех, кто умер.
В их первую ночь за стенами бушует гроза. Около десяти часов вечера электроэнергию отключают, а комната Ыйджу и Кея погружается в зловещую тьму. Редкие вспышки молнии освещают небольшое пространство на время, а затем всё возвращается в состояние "пугающее чёрное нечто", которое в любой момент может превратиться на самом деле в "ничто". В пустоту. Когда Кей выглядывает в окно, он замечает, что едва может узнать силуэты домов на улице. Дождь льёт с такой силой, что через стену воды не видно ничего в округе. — Кажется, не только нам отключили свет, — сообщает он младшему, отходя от окна и задёргивая шторы поплотнее, будто бы это позволит грозе закончиться быстрее. — Там тьма? — Кромешная. — Начался комендантский час. Ыйджу и Кей резко оборачиваются, натыкаясь взглядом на незнакомую мужскую фигуру. Тот — держит подсвечник с горящей свечой в своей руке, и свет позволяет рассмотреть незнакомца: высокого парня с чёрными спутанными волосами, небрежно собранными в пучок на макушке; его серые и отпугивающие глаза, что смотрят пристально, будто в них встроен рентген, читают и видят насквозь; длинная шея и крепкое тело, покрытое множественными шрамами и татуировками, словно их хозяин — постоянный участник бойцовского клуба. Незнакомец одет в обыкновенную, слишком широкую для его фигуры, чёрную майку и мешковатые тёмные штаны коричневого оттенка, чёрные узоры татуировок начинаются у шеи и заканчиваются под одеждой, сколько их именно, да и что они значат — тем более не разобрать. — Меня здесь зовут тётушкой Ли, — представляется им незнакомец, прикрывая глаза свободной от свечи рукой на мгновение. — Я прямо здесь. И это всё расставляет по своим местам. Как там говорил Николас? Тётушка Ли — хозяйка этого места. Неудивительно, что им бы пришлось познакомиться, встретившись друг с другом рано или поздно. — Я прямо здесь, — отвечает ему Кей, отзеркаливая чужой жест. Ли одобрительно кивает, пока Бён Ыйджу не понимает ровным счётом ничего. В первую очередь, не понимает, почему парня здесь все зовут тётушкой, когда этот Ли оказывается представителем мужского пола. И женственности в нём ни капли, разве что длина волос, но Бён тактично молчит, подумывая об этом спросить у кого-то, кто будет на вид более дружелюбным. Длинноволосый парень проходит в чужую комнату, ставит подсвечник с горящей свечой на столик и присаживается на кровать, которую выбрал для себя Кей. Обозначить её как "свою" всё ещё не решается. — В десять часов вечера всегда отключают электричество, — говорит он деловито, изображая из себя местного мудреца-философа, будто только он может объяснить только прибывшим правила жизни за стенами, — это сигнал о начале комендантского часа. — Для чего он здесь? — спрашивает у него Кей, присаживаясь рядом. — Для безопасности, — поясняет ему Ли, рассматривая свои короткие чёрные ногти. — Это место не показалось вам опасным, да, ребята? Кей отрицательно мотает головой. Ыйджу воздерживается от каких-либо комментариев, потому что ему всё ещё страшно до чёртиков просто от неизвестности. Даже сидя на втором этаже ресторанчика с названием “Голодный волк”, он не чувствует себя в безопасности. Оно и логично, он не знает, где находится; он не знает, кто все эти люди, что живут в соседних комнатах, и какие тайны они хранят за закрытыми дверями; он не знает, наступит ли для него завтра, и как много этих размытых и неоднозначных "завтра" ещё будет в его жизни. И этот липкий и мерзкий страх неизвестности куда хуже и опаснее, чем бушующая гроза на улице или комендантский час, установленный для какой-то там псевдо-безопасности. У него нет никакого доверия к городу за стенами. И для этого есть все причины. — Этот город кажется обычным. Детишки ходят в школу, рабочие трудятся на фабриках, старики курят и играют в маджонг за пластиковыми столиками у местных магазинов, но вы должны понимать, что всё это — иллюзия, — шумно выдыхает тётушка. — Не думайте, что все сосланные сюда — осуждены по ошибке. Среди здешних жителей — воры, насильники, убийцы, торговцы запрещёнными веществами, людьми, оружием. Всегда будьте здесь начеку. Не поддавайтесь на уговоры, доверяйте только избранному кругу лиц. Очароваться и поддаться искушению здесь, за стенами, проще простого для новоприбывших. Так легко попасть в неприятности... Кей заметно напрягается, анализируя услышанное. То есть им ещё и придётся разбираться, кому верить, а кому нет? Если не все байки о таинственном городе за стенами ложны, то как им теперь быть? Какие из слухов окажутся правдой? Какие из них — просто словесное оружие в талантливых руках манипуляторов? Со всех каналов и радио-станций твердят, что Закрытый город — оплот безопасности и процветания, место, где можно прожить идеальную жизнь, но так ли уж... много имеется различий, если сравнить его с поселением за его стенами? Что ж, им в этом предстоит разобраться на личном опыте. — Тогда почему мы должны доверять вам? — резонно спрашивает Ыйджу, скрещивая руки на груди, и Кей переводит на него свой взгляд, хмурясь. Действительно, откуда в нём вообще это безоговорочное желание верить Николасу? В конце концов, ведь все его проблемы только по вине одного сумасшедшего парня с ножом. Если бы судьба не свела их в тот вечер, он бы не сидел в комнате с обшарпанными обоями, не слушал бы человека, представившегося тётушкой Ли, не искал бы грани правды и лжи. Он... был бы на своём месте? Или его место не там? — Жизнь за жизнь, — отвечает Ли, вытягивая вперёд затёкшие ноги. — Твой друг спас Николаса, а волки чтут традиции. — Волки? Это название вашей банды что ли? — удивляется Бён. — Оке-ей, — тянет гласные тётушка Ли, поднимаясь на ноги, но оставляя подсвечник нетронутым на деревянном столике, видимо, решил пожертвовать, не оставляя ребят в темноте, — кажется, Николас предпочёл оставить тайное — тайным. Он сам вам всё объяснит. Если я не заткнусь и разрушу сюрприз раньше времени, он с меня шкуру живьём сдерёт. А мне одного раза — хватило! Больше пробовать и рисковать не хочется! Я вообще не должен был вам показываться на глаза... вот чёрт. Ла-адненько, увидимся утром... Если доживём! Шучу, конечно, куда мы денемся, все доживём. С этими бесконечными, кажется, причитаниями, тётушка Ли покидает комнату, громко хлопая хлипкой дверью. Та чуть с петель не падает, судя по ощущениям. Чуть позже, когда свеча догорает, и ничего не остаётся, кроме как лечь спать, лёжа на неудобной и жёсткой кровати, Кей думает, что хочет извиниться перед Ыйджу, но слов для этого подобрать не может. Чувство вины накрывает его вместе со старым, видавшим виды, одеялом, почти что душит, но скинуть его с себя Кей не может. Он пялится в потолок, по центру которого одиноко висит лампочка на проводе, и думает о том, каким будет завтра. Понимает, что Николас так и не вернулся с тех пор, как привёз их сюда. Значит, он комендантского часа не боится. Кей усмехается. Конечно. С чего бы Николасу вообще чего-то бояться? Он ясно дал понять, что в случае нападения, прекрасно справится с обидчиком. Да и вообще может, кажется, с кем угодно справится. Даже с правительством, раз всё ещё обитает где-то на свободе. Время тянется незаметно, летит мимо него. Ориентируясь на биологические часы, Кей слышит, как около трёх часов ночи кто-то поднимается по скрипучей лестнице на второй этаж. Инстинкты берут над ним власть быстрее, чем здравый смысл, и он выходит из комнаты, натыкаясь на Николаса. Уже потом понимает, что поступать так — было неразумно. На месте Николаса мог быть кто угодно, да хоть вор с улицы. Одна пуля — и ты труп. Тётушка Ли был прав. Им придётся много учиться, находясь за стенами. В первую очередь, учиться быть всегда начеку и заботиться о собственной безопасности, чтобы выжить. Да, теперь приоритеты изменились. Хорошая работа? Крепкая семья? Образцовая ячейка общества? Всё это теряет смысл, когда ты борешься за собственное существование. Но Николас даже в лице не меняется, неожиданно наткнувшись на Кея в коридоре. Только жмёт плечами и жестом указывает ему, мол, следуй за мной, ведя в свою комнату. — Не получается уснуть? — любезно интересуется Николас, снимая с себя сначала ботинки, затем всё ту же, уже знакомую Кею, кожаную куртку, вешает её на спинку стула. — Нет, — отвечает ему Кей, усаживаясь на чужую кровать. — Как ты догадался, что это я, а не, допустим, какой-нибудь вор? — Да что здесь красть? — удивляется парень, шуточно оглядывая собственную комнату. — Я чувствовал, что ты бодрствуешь. Это на уровне инстинктов. Он шарится по ящикам письменного стола, выдвигая один за другим, копошится, пытаясь отыскать что-то. Наконец, достаёт стеклянный пузырёк, небольшой и пустой наполовину, передаёт его Кею. — Это для сна, — поясняет он. — Мысли не дают спать. Мне тоже. Кей вертит в руках таблетки, смотрит удивлённо то на них, то на Николаса. — Как ты понял? — Мы похожи, — жмёт плечами тот, — куда больше, чем тебе хотелось бы. — Ты ведь расскажешь? — спрашивает Кей, пряча бутылёк в карман штанов. — О том, что здесь происходит? О Закрытом городе тоже? — Не сейчас, — отмахивается от него тот, подходя к книжному шкафу, проходясь пальцами по корешкам старых пожелтевших книг, — ты пока не готов к информации, которая на тебя свалится. Тогда уже просто таблеток для сна будет недостаточно, а искать тебе дозу по подворотням я не собираюсь, когда тебе приспичит убежать от реальности. Правду не так просто прячут, согласись? Его руки, облачённые в тканевые перчатки без пальцев, наконец, замирают, остановив свой выбор. Он вытягивает книгу с полки, ищет нужную страницу, игнорируя абсолютно чужой удивлённый взгляд. Он начинает читать вслух.Узрев, как время грозною рукой Громит гробницу века, чтобы впредь Обрушивался каменный покой, Под щебнем хороня рабыню-медь; Узрев, как наступает океан, К земле своей возлюбленной ревнив, И не щадит при этом целых стран, Убыток с прибылью соединив, Узрев паденье царств и натиск бед, Которых никому не избежать, Я думаю, что время мне во вред И мне любви моей не удержать. А эта мысль, как смерть, всегда в слезах: Любя, боюсь я, что люблю я прах.
Кей слушает завороженно язык, который никогда ранее не слышал. Не понимает ровным счётом ничего, но не перебивает и даже молчит некоторое время, когда Николас читать заканчивает. Ждёт. — Этот язык мёртв, — поясняет Николас, присаживаясь на стул, на спинке которого висит его злосчастная кожаная куртка, вся изувеченная временем и передрягами, в которые попадал её владелец. — Но здесь говорят на мёртвых языках. В Закрытом городе сожгли всю художественную литературу, а новый язык адаптировали под науку. Здесь — литература свободна. И люди здесь свободны в своём мышлении. — Что это значит? То, что ты читал, — спрашивает Кей. Младший передаёт ему потрёпанную книгу. Незнакомые закорючки кажутся ему смутно знакомыми, но истинный смысл — слишком далёкий и расплывчатый. Где-то… как там Николас говорит? На уровне инстинктов? — Радость от литературы в том, что её можно интерпретировать по-своему, — отвечает ему Николас, стягивая со своих рук перчатки и кидая их на стол, — но главная мысль — не позволяй своему прошлому вмешиваться в твоё настоящее. Выпей таблетку и ложись спать. И его слова можно расшифровать как “иди уже отсюда, сейчас три часа ночи, и я пиздец как устал”, поэтому Кей и правда уходит в комнату, которую делит с Ыйджу. Старается идти максимально тихо, чтобы младшего не разбудить, дверь закрывает медленно, тихонько. Запивает таблетку водой и ложится обратно на не-свою кровать. Не замечает и не слышит, как на другой кровати у противоположной стены Ыйджу давится глухими слезами, спрятав лицо в подушку, чтобы не издавать лишних звуков, и надеется проснуться завтра либо в родном доме, в свой удобной кровати, либо не проснуться вообще. С рассветом Кею становится снова хуже. Ыйджу просыпается слишком резко. Опухшие глаза и так болят нереально от слёз, голова тоже ноет противно, но не эти факты являются причинами для его неожиданного пробуждения. Он слышит странные, почти что нечеловеческие хрипы и вскрики, а когда открывает глаза, понимает, что они принадлежат… Кею. Старший мечется по кровати в агонии, пальцами пытается расцарапать собственное горло, бессознательно. На коже шеи — красные следы от ногтей. Одеяло смято, и теперь валяется на полу. Старая тонкая простынь скомкана под парнем, мокрая от пота. Ыйджу хватает Кея за руки, чтобы убрать их от беззащитной шеи, но обжигается. Тело старшего настолько горячее, что напоминает раскалённые угли в каменной печи. — Кей? Что с тобой? — в ужасе шепчет Бён, прикрыв рот рукой. — Надо позвать кого-нибудь на помощь… Он понимает, что обратиться сейчас к кому-то, даже к той же тётушке Ли, сейчас наилучшее решение. У него, как минимум, нет никаких лекарств, нет никаких средств для связи, чтобы вызвать врачей, если они… А есть ли вообще официальная медицинская помощь за стенами? Он понятия не имеет, как работает здесь система здравоохранения, и существует ли она в принципе. Сам он — бессилен. Понимает это быстро и горько. Этот факт мутным осадком выпадает где-то в его сознании. Ыйджу выбегает в коридор, тарабанит по первой попавшейся двери, надеясь, что кто-то там живой всё-таки есть. Если не откроют, пойдёт дальше. Где-то же здесь должна быть комната тётушки Ли, верно? — Ублюдок, ты хоть понимаешь, что творишь? — ворчат за дверью, но всё-таки открывают. Вопреки всем надеждам комната оказывается принадлежащей Николасу. Её хозяин — озлобленным волком сдирает кожу взглядом. Помятый вид говорит о том, что ещё минутой ранее Николас спал, и, очевидно, такого пробуждения он не оценил. Ещё о недавном сне намекает его отсутствие футболки: парень стоит полуобнажённым, на нём лишь криво пошитые джинсы из двух видов ткани. Его тело, хоть и худое, но с развитыми и крепкими мышцами, с рассыпанными по коже багровыми следами от шрамов, то тут, то там. Их множество, но самый кривой и уродливый — там, где у человека должно быть сердце. — Кей! Мне кажется, он умирает! — Ыйджу хватает Николаса за запястья, сам не знает, зачем это делает, руки двигаются быстрее его мысли, вероятно, боится, что тот просто дверь перед его носом захлопнет, оставив Кея умирать. Черноволосый и правда реагирует слишком резко, дёргается, уходя от чужих прикосновений кожей к коже, но дверь не закрывает. Напротив, сам спешит в чужую комнату, бледнеет, увидев старшего в агонии на кровати, медленно подходит ближе, берёт чужие руки, рассматривает, действует сосредоточенно, хмурится. — Что с ним? — обеспокоенно спрашивает Ыйджу, стоя за спиной Николаса. — Здесь есть что-то типа скорой помощи? Больниц? Нам нужно ему помочь! — То, что я скажу, тебе не понравится, — хмурится черноволосый ещё сильнее, разглядывая чужие пальцы. — Здесь нет больниц, да? Сюда ведь людей отправляют умирать, это неудивительно… Зачем содержать систему здравоохранения, если всё равно в жизнях за стенами нет никакой ценности? Это ты хочешь сказать? — на его глаза наворачиваются предательские слёзы, которым сейчас не время и не место. Нужно быть сильным и смелым, думать, как помочь, как спасти, а не реветь, слышишь ты, Бён Ыйджу. Не время быть слабаком. — Дело не в этом, — оборачивается к нему Николас, — дело в том, что они для него будут бесполезны. — Как… Как это понимать? Николас не отвечает. Возвращается к Кею, хватая того за подбородок, пытаясь разжать ему челюсть и осмотреть зубы. Когда замечает клыки, что выглядят уже не слишком естественно для человека, сам начинает злиться. Нет, какого хера это с ним происходит? Разве все этапы не должны были пройти ещё тогда, десять лет назад? Не может быть, чтобы всё это время вирус внутри оставался неактивным. Это ведь… Это ведь не так работает. Это всё должно было остаться в прошлом! — То, что происходит с ним, — наконец, нехотя начинает говорить Николас, — это результат искусственно созданного когда-то вируса. Что-то вроде генной мутации. Странно только, что этот вирус дал знать о себе только сейчас, спустя десять лет. — И ты, разумеется, прекрасно знаешь, что это за вирус, — цедит Ыйджу, плотно сомкнув челюсти от злобы. — Да, — легко соглашается с ним парень, присаживаясь на деревянный стул, — знаю. Потому что я сам — его носитель. Но он не передаётся от человека к человеку просто так, можешь не беспокоиться. Я тебя не заражу. И не я заразил Кея. Ыйджу молчит. В общем-то он просто не может найти слов, которые ему нужно сказать вслух, а слова никак не хотят собираться в вопросы, которые он может задать. Чёрт возьми, он хочет спросить слишком многое, но длинные разговоры никак не помогут Кею избавиться от мучений. Что толку от того, что он их озвучит? Что толку от попыток разобраться в сути, когда Кей лежит на кровати и борется за собственную жизнь? Бён может спросить только самое главное. — Раз уж ты носитель, ты ведь знаешь, что будет дальше. — Я выжил, — отвечает ему Николас, — поэтому я здесь, за стенами. Окажусь в городе, меня сразу же выловят для экспериментов. — А Кей? Он выживет? — тихо спрашивает Ыйджу, пытаясь унять подступающие предательские слёзы. — Я не знаю. И это самый честный ответ, который может озвучить Николас в данной ситуации. Нет никаких гарантий, что тело старшего всё-таки откажется и сдастся. Нет никаких гарантий, что его организм вдруг окажется сильным и способным для принятия. Нет никаких гарантий, кем в итоге останется Кей, если выживет. Дальше — сплошная неизвестность. Пугающая и мрачная, как прошлая ночь. — Жаль, что я не могу поменяться с ним местами, — шепчет еле слышно Бён, склонив голову и разглядывая тёмный пол. Он говорит это тихо совсем, только себе под нос, но Николас его слышит и хмурится. Потом и вовсе поднимается со стула и за два широких шага настигает Ыйджу, резко хватая его руками за ворот рубашки и приближая к себе, опасно скалясь. — В этом мире всегда побеждают сильнейшие, — злится Николас, — даже не думай жалеть о том, что жив. Меня блевать тянет от таких людей! Есть те, кто отчаянно будут бороться за свою жизнь каждый день, а есть те, кто тратит воздух просто так, переводит его в своё удовольствие, бесцельно. Я таких ненавижу. Хочешь умереть? Я могу сделать тебе одолжение. Но запомни главное правило: не жалей, что жив, помни тех, кто умер. Речь Николаса вселяет в него ужас, хотя бы от осознания, что в его словах — ни капли шутки. Он правда может убить, хладнокровно и жестоко. Ыйджу ведь сам слышал выстрел, когда их перехватили люди Николаса. Но ещё хуже то, что Бён чувствует себя странно, ощущая эту непонятную и… странную близость с полуобнажённым парнем. Он, кажется, даже старается не дышать, уводя взгляд куда-то в сторону, лишь бы не смотреть на чужое тело и не пытаться разумом зацепиться за багровые шрамы, пытаясь сосчитать их количество. Потому что разглядывать торс Николаса, как минимум, странно и неприлично. Ещё хуже делать это, слушая угрозы. Но Николас рвёт его шаблоны ещё быстрее, хватая того за подбородок и заставляя посмотреть на себя, глаза в глаза. Они бешеные, белки налитые кровью, расширенные зрачки, и весь его образ скорее напоминает дикое животное, чем человека. Он смотрит, усмехается. — А ты красивый, — говорит Николас быстрее, чем сам успевает сообразить. И всё это звучит и выглядит как абсурд. Вся жизнь Ыйджу, если честно, напоминает какой-то абсурд. Может, он всё-таки проснётся в своей комнате дома? Точно. Когда-то он ведь интересовался темой осознанных снов, которые настолько похожи на реальность, что начинаешь в собственных воспоминаниях теряться, не понимая, где правда, а где ложь, а потом резко осознаёшь, что спишь. Тогда всё это лишь сон? Бён Ыйджу спит, он дома, в безопасности, в стенах Закрытого города, Кей — не умирает, а Николаса он никогда в своей жизни не встречал. И всё это — лишь плод его воображения. Он просто спит, а эти живые люди вокруг него — персонажи его сна. Они нереальны. Ого, и как же его мозг вообще смог… придумать настолько навороченный сюжет? А раз это всего лишь сон, и рядом с ним такой горячий, хоть и безумно опасный парень, то это именно то, чего он подсознательно хочет? Всем хорошим мальчикам ведь должны нравиться плохие парни. Николас всё ещё слишком близко, продолжает держать обеими руками за ворот его рубашки, смотрит грозно, нахмурив чёрные брови. Интересно, а он вообще улыбаться умеет? И почему мозг Ыйджу придумал такого хмурого и озлобленного на жизнь персонажа? Взгляд Бёна цепляется за чужие, плотно сомкнутые розовые губы. Скользит ниже, к острым и тонким ключицам, подкаченному телу с многочисленными шрамами. Возвращается к губам. Время, кажется, замедляется настолько, что Ыйджу перестаёт сомневаться в том, что находится во сне. Это всего лишь воображение, верно? Ничего не будет, если он… Ыйджу подаётся вперёд слишком резко и неожиданно, целует чужие губы, сначала на пробу, всего лишь прикасается, упускает момент, когда ситуация меняется кардинально снова, и Николас перехватывает его инициативу, моментально углубляя поцелуй и притягивая Бёна к себе ещё ближе, так, чтобы между ними не осталось никакого расстояния. Николас целуется с особой жестокостью. Его злость чувствуется слишком настоящей, отдаёт металлическим вкусом, когда тот прокусывает чужую губу своими острыми клыками, а затем языком слизывает выступившие капельки крови, словно животное. Он целует с такой скоростью и настойчивостью, что у Ыйджу земля уходит из-под ног. Интересно, если во сне так хорошо, как это должно ощущаться наяву? Николас опускается ниже, целует сначала челюсть, покусывает, поцелуями переходит на шею, заставляя Ыйджу откинуть голову, цепляется рукой за его тёмные волосы, тянет назад. Его поцелуи на шее перемешиваются с укусами, но Бён чувствует не боль, а лишь накатывающее возбуждение, особенно когда тот проходится по оставленному следу горячим языком. Николас закусывает кожу в районе чужих ключиц, оттягивая ворот футболки, кажется, хочет вообще её стянуть с парня, но вовремя себя останавливает, возвращаясь к жаждущим внимания губам. Ыйджу ощущает себя неопытным и неуклюжим, но Николас ведёт, поэтому у него получается всё лучше и лучше, подхватывая чужой бешеный темп. Они целуются долго, по ощущениям, могли бы всю жизнь, но Николас отстраняется первым. Смотрит тяжёлым затуманенным взглядом и усмехается, наблюдая, как Ыйджу пытается восстановить потяжелевшее дыхание. — Больше так не делай, — говорит ему Николас и уходит слишком резко, хлопая дверью. Лихорадка Кея отступает неожиданно. Последний час Ыйджу обтирает тело старшего полотенцем, смоченным холодной водой, чтобы сбить жар, и когда тот, наконец, приходит в себя, Бён выдыхает. — Хоть мне всё это и снится, было страшно, — сообщает ему Ыйджу, кидая полотенце обратно в тазик с водой. — Думать, что ты умрёшь. Кей смотрит на него недоумённо. — О чём ты? В смысле снится? — Разве всё это — не сон? — Ыйджу… Бён усмехается. Ага, как же. Посмел надеяться, что всё это — лишь плод его воображения. Нет уж, жри действительность такой, какая она есть, большими ложками, можешь не пытаться пережёвывать, всё равно подавишься. — Прости, Ыйджу, но это всё — реальность. — С тобой это уже было, да? — уточняет тихонько Бён, ссылаясь на события часовой давности. Кей кивает, поджав губы. Здорово. А как быть Ыйджу со всем этим? Никто не знает? Единственный друг, оказавшийся на грани смерти из-за искусственно созданного вируса; статус преступника в Закрытом городе; отсутствие уверенности в том, что завтрашний день вообще наступит; необходимость сражаться за свою жизнь; поцелуй с Николасом, который произошёл по вине Бёна, который почему-то повёлся и поддался моменту. Господи, да как вообще быть со всем этим Ыйджу в одиночку? Где ему взять столько сил на это? Как не сойти с ума? Он оседает на кровать, смотрит как-то размыто в стену, пытается собраться с мыслями, но пока не получается. Может, когда-нибудь получится. Но пока… — Мне кажется, я просто не смогу справиться со всем этим, — откровенно говорит он Кею, поворачивая голову и встречаясь со старшим взглядами. Тот кивает, понимающе. — Но мы справимся, — говорит ему Кей. Ыйджу от этого утверждения только болезненно усмехается. О каких “мы” будет идти речь, если вдруг… Организм Кея просто сдастся под напором вируса? Разве можно раздавать обещания направо и налево, даже не имея понятия, сможешь ли их выполнить? Сможешь ли гарантировать их исполнение? Зато есть Николас. Есть Николас, который пообещал помочь покончить с жизнью, если она станет в тягость, и ему точно можно доверять в этом вопросе. Что ж, если Кей всё-таки не справится, кажется, Ыйджу придётся воспользоваться чужим щедрым предложением. Куда хуже то, чего ему хочется на самом деле. Ещё раз ощутить, как земля уходит из-под ног, когда Николас его целует.