Try again with me

      Эндрю ловко придерживает пластиковое ведерко с мороженым, пока копается в замке квартиры тренера Ваймака. Чтобы справиться ему не требуется так уж много времени, да и на этаже почти все квартиры по-прежнему пустуют, поэтому он даже не видит смысла скрываться. Замок щелкает, и Эндрю беззвучно поворачивает ручку, перехватывая холодное ведёрко в последний момент, пока оно не выскользнуло на пол.       Он с совершенно бесстрастным лицом проходит через прихожую, мимо кухни и заглядывает в гостиную. Сверток из вороха одеял всё так же лежит на темно-синем диване, скрытый от солнечного света плотно задернутыми шторами и окруженный пустыми и полупустыми стеклянными бутылками от спиртного разных форм и размеров. Эндрю прикидывает, насколько их стало больше и неодобрительно цокает, прищурив правый глаз.       Всё так же молча, шагая почти бесшумно, Эндрю направляется назад — на кухню. Он ковыряется в ящике для столовых приборов в поисках своей любимой ложки, с золотистой округлой ручкой, когда в дверях слышится тихое ругательство — Ваймак наконец заметил его присутствие.       Миньярд спокойно завершает свои поиски, прежде чем повернуться в сторону недовольно нахмурившегося тренера. Его совершенно не пугает ни то, что в руке хозяина квартиры новенькая деревянная бита, ни его явно недовольное лицо, не сулящее ничего хорошего.       — Что я тебе говорил по поводу того, что нельзя вламываться в чужие дома? — строго спрашивает Ваймак, он определенно хочет отчитать Эндрю, но не прошибает его маску безразличия.       — Я хотел именно эту ложку, — Эндрю произносит это как вполне весомый довод, полностью оправдывающий его поступок, и поднимает перед собой свою добычу. Вместе с тренером они с минуту смотрят на неё как на волшебный артефакт.       — Так, хватит, — Ваймак сдается и зажимает пальцами переносицу, крепко зажмурившись. — Если я тебе скажу, что ты можешь забрать эту чертову ложку себе, это же не остановит тебя от последующих вторжений?       — Нет, — честно и просто отвечает Эндрю, его теплые, цвета горчичного мёда глаза смотрят открыто и прямо.       — Но ты же понимаешь, что это именно вторжение? — уточняет Дэвид, прикидывая, безопасно ли будет оставить биту, прислоненной к стене в комнате, где находится Эндрю Миньярд.       На тренере старая серая футболка с выцветшим логотипом какой-то спортивной компании и черные тренировочные штаны на завязках. Должно быть, он сам недавно встал или же даже был только что разбужен теми немногими звуками, что принес с собой Миньярд.       Эндрю щелкает крышкой на пластиковом ведёрке и погружает в нежно-розовую холодную массу добытую ложку. Мороженое успело совсем немного подтаять, пока он добирался до квартиры тренера. Идеально.       Выражение на лице Ваймака сменяется с недовольно-отчитывающего на устало-негодующее, когда он смотрит, как этот мальчишка поглощает клубничное мороженое на его кухне.       Он с самого начала предчувствовал, что Эндрю не принесет ничего хорошего. Ещё до того, как Дэвид узнал его историю, про судимость и несчастливое детство, по одному только внешнему виду, он догадался, что парень несомненно трудный. Он был проблемным ребенком, трудным подростком и вырос в неблагополучного молодого человека с репутацией, идущей далеко впереди него. Но Дэвид когда-то очень давно дал себе слово, что всегда будет давать шанс всякому, кому в этом шансе отказывают другие. И будет давать его снова и снова — всегда на один больше, чем мог бы дать кто-либо ещё. Возможно, потому что сам когда-то получил такой же шанс, возможно, потому что видел, что стало с теми, кому такого шанса никто более не дал.       При первой встрече Эндрю показался Дэвиду ребенком, по росту и комплекции, а так же по тому, как он был одет. Но когда тот подошел ближе, он смог разглядеть следы безнадежной пожизненной усталости на совсем ещё молодом лице. Глубокие тени, двумя темными галками идущие от внутренних уголков глаз, едва заметные шрамы на губе, носу и подбородке, когда-то сильно рассеченная бровь, уже довольно явные морщинки между бровями и у уголков губ — Ваймаку даже не нужно было поднимать официальные бумаги, чтобы определить его историю. Или хотя бы только часть этой истории. Словно желая добавить своему облику ещё больше следов, или же даже какой-то боли самому себе, парень когда-то носил пирсинг в левой брови без шрама и в носу с правой стороны — на коже остались крошечные незарастающие проколы. К тому же у него были проколоты оба уха — с правой стороны висели две сережки, а с левой три.       Эндрю не испытывал неловкости или робости, когда подошел к незнакомому мужчине, он выглядел так, будто у него есть деловое предложение, отказаться от которого Ваймак просто не сможет. И ведь в конце концов Ваймак сдался, даже несмотря на нехорошее предчувствие. Он просто не смог отказать этому мальчику, лишь вскользь приоткрывшему тот ящик Пандоры, что имел в качестве истории своей жизни. Уже позже, поднимая официальные данные и получив ответы на запросы в необходимые учреждения, Дэвид всё ещё не мог решить, совершил ли он ошибку, когда принял Миньярда в свою команду. И он совершенно не мог предугадать, что когда придет время оформления документов на поступление в государственный Университет Пальметто, Эндрю явится не один, а со своей практически идентичной копией и странноватого вида пареньком, определенно имеющим какие-то схожие родственные черты с этими двумя, но в целом настолько отличающимся от них, что назвать их троих родственниками язык не поворачивался.       Николас Хэммик, как назвал себя старший из троих, представился двоюродным братом и официальным опекуном близнецов Миньярдов, так как двадцать один год им исполнялось только на следующий год. При этом сравнивая внешний вид и поведение близнецов и Николаса, Дэвид сделал вывод, что опекун нужен здесь именно ему, а не близнецам.       Характеристика, присланная из колонии для несовершеннолетних, говорила, что Эндрю не обделен талантом, но совершенно неуправляем, не имеет никакой мотивации, не принимает навязанных целей и даже склонен делать что-либо назло. О том, что по второму уголовному судебному процессу в своей жизни Эндрю вынужден принимать тяжелый препарат, влияющий на его поведение, Дэвид узнал намного позже. Копии документов по какой-то загадочной причине затерялись в электронной почте, и Ваймак даже догадывался, кто именно помог им это сделать. Эндрю уверял, что это никак не повлияет на его игру, что у него есть система, позволяющая выходить на поле не в состоянии пиковой наркотической эйфории. И всё же главным недостатком нового вратаря Лисов оставалось отсутствие мотивации и тяжелый характер — Эндрю мог с бесцветным прокисшим взглядом наблюдать, как ему забивают мяч за мячом, но стоило ему только разозлиться, как на поле появлялся словно третий близнец. Концентрация и ловкость движений, иной, действительно осмысленный взгляд — Ваймак верил, что у Эндрю есть талант, но что там у него в голове, он никак не мог понять, сколько бы ни старался.       За полгода Дэвиду пришлось несколько раз улаживать «небольшие неприятности», и его немного пугало, что он узнавал о них только от Ники, вынужденного в самый последний момент просить о помощи, когда ситуация совсем выходила из-под контроля. И сколько этих самых «небольших неприятностей» было на самом деле, оставалось только догадываться.       Первоначально Ваймак не знал, стоит ли привыкать к этой странной проблемной троице, и сам не заметил, как привязался. Особенно, если учитывать, что двое других, неожиданно прибывших игроков в команду Лисов, были вполне удачным приобретением. Неразговорчивый и даже в чем-то мстительный, но при этом усидчивый и старательный Аарон, внешне отличить которого от его близнеца Эндрю было возможно, только если заставить их открыть рот и сказать что-то. И легкий, общительный Ники, создающий настроение и мастерски разряжающий обстановку, если до него уже постарался кто-то из близнецов.       Ваймак знал, как за глаза называли троицу новичков более опытные члены команды. Монстры. И ему не хотелось спорить или осуждать своих подопечных за это. Трое братьев и правда были монстрами, но Ваймаку хотелось дать им шанс. Точно так же, как всем остальным Лисам, действующим или уже выпустившимся из университета. Он верил, что монстрам просто нужно дать время оттаять. Что кому-то на это требуется меньше времени, а кому-то больше, но это не причина, чтобы не давать им дополнительного шанса.       И Ваймак скрепя сердце закрывал глаза на очередной проступок, отчитывая виновника и понимая, что вновь просто говорит в пустоту. Привычка взламывать дверь в квартиру тренера, который имел глупость показать однажды эту самую квартиру, была не самым большим неудобством, принесенным Эндрю на своём теперь уже лисьем хвосте.       Поселившийся в этой самой квартире и оккупировавший единственный диван в ней куль, который когда-то назывался Кевином Дэем, был на сегодня самым острым вопросом.       — Это не вторжение, тренер, — спокойно сказал Эндрю, когда Дэвид уже и не ждал от него ответа на свой вопрос. — Вы знаете меня, а я Вас. Мы практически друзья. Я просто захожу проведать своего старого доброго друга-тренера.       — Мне пришлось сменить замок, — Ваймак всё-таки пристроил биту за холодильник и сложил руки на груди, чтобы выглядеть более внушительно. — Четвертый за три месяца. Ты не только проникаешь ко мне в квартиру, Эндрю, ты портишь замки.       — Извините, постараюсь быть аккуратнее, — пожал плечами Миньярд, продолжая ковыряться в своем пластиковом ведёрке.       — Ты издеваешься? Я просто хочу, чтобы ты… А! Ладно, я же вижу, что ты меня даже не слушаешь, — смирился Ваймак. — Но с Кевином ты разобраться просто обязан. Ты его привел, и ты один тут помимо него знаешь, что с ним произошло. Поэтому ты сейчас либо приводишь его в чувства, либо всё мне рассказываешь, чтобы я уже сам со всем разобрался!       Эндрю безошибочно распознал, что тон тренера изменился, на его лице промелькнула тень настороженности, и он поднял наконец глаза от ведёрка с мороженым.       — Вы говорили с ним? — как зверь в рывке выдохнул вопрос Миньярд.       Ореховые глаза, утратив своё обычное безразличие, показались посеревшими от разлившегося в них беспокойства. Но только на пару мгновений.       — Он со мной не разговаривает, на все вопросы отвечает односложно, только спит и уничтожает запасы спиртного, а когда они кончаются — каким-то неведомым мне образом добывает ещё, — закатывает глаза тренер. — Мне за это не платят, и не думаю, что с вашей стороны допустимо пользоваться моей добротой. Приведи его в чувства! Или я сдам его в психиатрическую клинику. Не хочу, чтобы на моём диване издох Кевин Дэй!       Когда Дэвид произнес фамилию Кевина, где-то глубоко в груди у него смутно кольнуло, попыталось пошевелиться нечто, очень и очень давно припрятанное на самое дно. Он прекрасно понимал, что не сможет ни выгнать Кевина на улицу, ни передать его тренеру Морияме, ни сдать в психиатрическую клинику. Просто не сможет. Ему только оставалось надеяться, что Эндрю этого не поймет.       — Думаю, до этого не дойдет, — жесткая линия губ Миньярда дрогнула и расслабилась, он снова погрузился взглядом в розовую субстанцию мороженого. — Я поговорю с ним, — и снова этот деловитый тон, не терпящий лишних обсуждений.       — И ещё кое-что, — тренер старается заметить реакцию Эндрю на то, что он сейчас скажет. — Позавчера Университет Эдгара Аллана сделал официальное заявление, согласно которому Кевин Дэй получил травму во время отдыха на горнолыжном курорте. Он официально снят с действующего состава Воронов на время восстановления после травмы. О степени её тяжести и возможных прогнозах они ничего не уточнили. Не хочешь мне ничего рассказать? Что-то я не заметил грёбаных лыж в ваших руках, когда ты притащил к нам в номер Кевина.       — Обязательно расскажу, — недобро ухмыляется своим мыслям Эндрю. — Но только после того, как большую часть правды Вам расскажет сам Кевин.

***

      Эндрю возвращается в гостиную. Он морщится, когда улавливает запах перегара и затхлости в комнате, которую не проветривали, кажется, много недель. Он перешагивает через сваленные бутылки, пробирается ближе к журнальному столику, стоящему перед диваном, и мимоходом смахивает с него пару бутылок, чтобы водрузить вместо них своё ведро клубничного мороженого. Ложку, добытую честным воровским промыслом, он резким движением втыкает в не до конца ещё размягченное холодное лакомство. Делает шаг к дивану, на глаз определяя, где у этого свертка голова.       — От тебя воняет, Кевин, — нарочито мягким и от этого кажущимся ядовито сладким голосом произносит Эндрю, он присаживается на корточки, чтобы установить зрительный контакт с парой пустых потухших зелёных глаз, выглядывающих в щель под одеялом. — Я почувствовал запах неудачника ещё на первом этаже.       Кевин слабо шевелится, зарываясь поглубже, прячась от того, что говорит ему Эндрю.       — Ты никогда не вылезешь из своей ямы, если продолжишь только зарываться всё глубже и глубже, — Миньярд не замолкает. — Сколько ты пьёшь в день? — он подбирает одну из бутылок, наполовину опустошенную, и, открутив металлическую крышечку, делает пару глотков прямо из горла, прозрачная темно-янтарная жидкость, отдающая пряным и терпким, обжигает гортань, растекается теплом в желудке, конкурируя со сладким холодом клубничного мороженого.       Кевин подается вперед, его глаза широко раскрываются, когда он выныривает из-под одеяла, и в них появляется немой вопрос, даже протест, но он всё так же молчит и не собирается вставать.       Эндрю вытирает губы тыльной стороной ладони и смотрит на бутылку в своей руке. Снова делает несколько больших глотков и закручивает крышку на место. Кевин видит, как он встает и исчезает из его поля зрения. Мгновение — и комнату заливает ослепительный, слишком яркий, даже болезненный для привыкших к постоянному полумраку глаз Кевина свет. Эндрю раздвинул пыльные шторы. Затем он возвращается к своему пластиковому ведёрку с ложкой, и Кевин чувствует, как Миньярд физической силой отвоёвывает себе место на диване, на котором привык смотреть телевизор ещё до того, как Дэй поселился здесь. Эндрю настойчиво толкается, используя всё своё тело, он невысокий, но сильный, и Кевину приходится сдаться, уступить немного места, поджав под себя ноги.       Миньярд спинывает с журнального столика ещё одну бутылку, с гулким звоном ударившуюся о те, что уже валялись на полу, и пристраивает на нем свои ноги в высоких чёрных ботинках на шнуровке. Он молчит пару минут, и Кевин не знает, чем именно он занимается, остается только догадываться, что Эндрю занят мороженым, к которому имеет необъяснимую, почти маниакально-религиозную слабость.       И всё же…       И всё же, то, что Эндрю сейчас просто рядом, и то, как становится тепло от живого тела под боком, Кевин немного оттаивает. Его бледное лицо выныривает наружу, а затем из-под одеяла появляются его руки и плечи. Кевин выглядит отвратительно. Под его глазами такие синяки, а кожа такая бледная, что он только отдаленно похож на того, кем был до происшествия в отеле. И только чернеющая «двойка» особенно ярко выделяется на щеке. Он смотрит на свои ладони, особенно на левую, так, будто видит впервые. Гипс всё ещё не сняли, и он может только попытаться пошевелить кончиками бледных пальцев, чтобы в очередной раз убедиться, что он вообще способен ещё что-либо делать этой рукой. Эбби, а затем другие врачи, уже здесь, в Пальметто, постарались на славу, собрав и сохранив функциональность кисти из того, что от неё осталось после гнева Рико.       Кевину больно смотреть на свою руку, тем более ему не хочется, чтобы Эндрю на неё смотрел, поэтому он прячет её снова под одеяло, оставляя снаружи только правую.       — Я… — голос Дэя ломается от того, как давно он им не пользовался, ему приходится прокашляться, чтобы снова заговорить. — Я больше не смогу играть. Так в чём же смысл…       Эндрю замирает, предчувствуя, что именно хочет сказать Кевин.       То, что он не хочет больше жить.       Эндрю не может позволить Кевину озвучить это.       — Вот именно, — безжалостно говорит Миньярд, в его голосе нет и намека на то, что он жалеет Дэя. — Жизнь без экси для тебя не имеет смысла. Именно поэтому ты найдешь выход. Кевин Дэй никогда не сдается. Ты восстановишься, — он ловит взгляд растерянных серо-зеленых глаз, в нём звучит беззлобная твердость. — Если конечно поднимешь свою задницу с этого чертова дивана.       — У меня всё болит, — почти беззвучно шевелит губами Кевин. — И не только рука. Абсолютно всё.       Эндрю хмыкает, но не отворачивается.       — Ты издеваешься? — кривит он губы словно в презрении. — Ты бухаешь и лежишь целыми днями. Я удивлен, что ты до сих пор не разложился, как залежалый банан! Естественно, что все твои мышцы болят — они умирают. Ты их травишь. Запомни, — янтарные глаза превратились в две мстительные щелочки, — если ты не прекратишь, я не позволю тебе жаловаться. Ты не заслужил права говорить, что тебе больно, так как пока всё, что ты сделал — это то, чтобы тебе стало только хуже. Я дал тебе достаточно времени, — Эндрю выделяет это слово с издевкой, — чтобы пострадать.       Эндрю отворачивается и ковыряется в содержимом ведерка с такой злостью, что Дэй непроизвольно сглатывает. Он подбирается и инстинктивно пытается принять более защищенную позу. С трудом Кевин садится, всё так же завернутый в одеяло, и пару секунд борется с внезапным головокружением и тошнотой. Чтобы как-то зацепиться за реальность, он разглядывает Эндрю. Пытается прочесть по жестам и движениям его истинный настрой, не злится ли он именно на него.       И тогда, когда Кевин складывает два плюс два — поведение Эндрю, его всё же вялую для него самого реакцию, то, как он ковыряется ложкой в мороженом, то, что он отпил из бутылки внушительную порцию алкоголя — до него начинает что-то доходить.       — Ты не под таблетками, да, Эндрю?       Миньярд медленно поворачивает голову обратно и так же внимательно шарит взглядом по телу Дэя.       — Нет, — хмыкает он с вызовом.       — И сколько прошло времени?       — Около тридцати шести часов, — спокойная улыбка растекается на губах Эндрю, но глаза всё так же пусты. — Я пережил ломку отмены сутки назад, и знаешь, чувствую себя огурчиком. Довольно злым, но огурчиком.       Брови Кевина устремляются навстречу друг другу.       — Зачем ты это делаешь? — сердится он, и это первая за долгое время эмоция, не связанная с ним самим.       — Затем же, зачем ты лежишь здесь и бухаешь — ничего не имеет смысла, — цедит сквозь зубы Миньярд, глаз он так и не отводит.       — Эндрю, — пытается привстать Кевин, он взволнован и даже возмущен его поведением, ему хочется защитить друга от него самого.       — Нет уж, — всё так же безжалостно отталкивает его одними только словами Миньярд. — Если уж мы с тобой теперь предельно честны, — он отставляет в сторону мороженое и копается в кармане своей чёрной толстовки, достает небольшой пузырек и кидает его на колени Кевину. — Тебе придется следить за тем, чтобы я их принимал. Иначе я снова облажаюсь, меня поймают, возьмут кровь на анализ, узнают, что я нарушил предписание, и снова посадят.       Кевин слушает, с каким хладнокровием перечисляет возможные события Эндрю, насколько ему плевать на самого себя, и внимательно рассматривает аптечный пузырек в своей правой, всегда бывшей не такой ловкой как левая, руке. Ярко-желтая этикетка-маркировка сообщает, что препарат не предназначен для свободного оборота, и предупреждает об ответственности за его незаконное распространение.       — Тем более, что я вынужден пить это благодаря тебе, — Миньярд забивает последний гвоздь. — Когда мы пытались снять Аарона с той синтетической дряни, на которую подсадила его мать, я и подумать не мог, что мне придется…       Кевин больше не может его слушать. Он неловко поправляет больную руку, приподнимается и скидывает с себя одеяло на пол, чтобы лучше видеть Эндрю.       — Ты ненавидишь меня, потому что из-за меня вынужден пить это, — Кевин не задает вопроса, он твердо убежден в том, что сейчас произносит, и ему неприятно осознавать это.       Эндрю вонзает ложку в мороженое. Достает и снова вонзает. Серьезно и холодно смотрит на Дэя.       — Я не ненавижу тебя, Кевин Дэй, — говорит он, и его голос звучит твердо и ровно. — И думаю, что ты должен это ценить.       Из уст Эндрю Миньярда это прозвучало практически как прямое признание в любви, и Кевин растерянно сжимает и разжимает пальцы вокруг лежащего на его ладони пузырька.       — Спасибо, Эндрю, — выдыхает он наконец.       Миньярд возвращается к своему истыканному ложкой мороженому, оно совсем растаяло, но его это не расстраивает. Он пытается казаться всё таким же ворчливым и недовольным, но Кевин чувствует, как его настроение переменилось. Совсем немного, но всё же.       — Теперь я очень надеюсь, что твой зад наконец покинет этот несчастный диван, и ты соизволишь высунуть нос на улицу. Может быть даже прогуляешься до общежития или до университетского городка. Ведь ты так и не познакомился с моими братьями, — взгляд Эндрю смягчается. — Предупреждаю сразу, не ведись на провокации Ники, не давай ему подкатывать к тебе. Они три дня спорили с Эриком и пришли к выводу, что тебя можно включить в список знаменитостей, с которыми допускается мутить, и это не будет считаться изменой. Глупый Эрик, он наверное до конца не был уверен, что ты и Ники когда-либо вообще пересечетесь в этой жизни. Так что просто сделай вид, что не замечаешь его подкатов, не дай испортить себе жизнь, он бывает невыносим. И будь осторожен с Аароном. Думаю, ты привыкнешь к ним обоим, но…       Эндрю говорил с такой интонацией, словно читал инструкцию по применению, будто предупреждал, что Кевину придется потерпеть некоторые неудобства, и это временно. Но Кевин понимал, что на самом деле Эндрю сейчас делает не что иное, как принимает его в семью, и действительно опасается, что он не поладит с его братьями.       — Ты… — Дэй снова возвращается взглядом к аптечному пузырьку в своей руке. — Ты дашь мне время, чтобы привести себя в порядок?       — Ну коне-е-ечно, время, — Эндрю изображает пальцами кавычки в воздухе и закатывает глаза. — Кевин Мать-его-дай-мне-ещё-время Дэй. Валяй!       — Подожди!       Прежде чем Эндрю недовольно свалит, явно сильно раздраженный, Кевин хотел сделать ещё кое-что. Он протянул Миньярду одну продолговатую желтую таблетку. Она одиноко и чужеродно смотрелась на его широкой и грубой от постоянных тренировок ладони.       Эндрю на пару секунд замер, всё ещё не до конца развернувшись в сторону выхода. Он смотрел Кевину в лицо, при этом, о чём он думал, по его внешнему виду понять было невозможно. Кевин не знал, возьмет ли он таблетку или же ударит его по руке. В воздухе повисло вполне осязаемое напряжение.       Миньярд хмыкнул и выхватил таблетку с руки Кевина.       — Мы договорились, — напомнил он, ткнув в грудь Дэя указательным пальцем, прежде чем закинуть таблетку себе в рот.

***

      Ваймак сидел на кухне и пытался заставить свой мозг проснуться с помощью ударной дозы кофеина, когда услышал, как захлопнулась входная дверь, и понял, что Эндрю сдался.       Чертов засранец, даже он сдался.       Дэвид устало уперся лбом в основание ладони и проклял про себя тот день, когда решил стать тренером в этом богом забытом месте. Он мог бы стать врачом или юристом, но почему-то ему приходилось совмещать в себе обе эти профессии, а также ещё с десяток других, чтобы удержать хрупкое подобие порядка в одной худо-бедно не развалившейся команде. Непрошенные воспоминания о днях, когда он не чувствовал себя таким старым и разбитым, болезненно зашевелились в сердце.       Он дал обещание. Дал обещание.       Тихий шорох со стороны коридора заставил Ваймака вздрогнуть. Он поднял глаза и рефлекторно потянулся к деревянной бите, прислоненной к стене за холодильником. И снова он почувствовал, что вернулся лет на двадцать, а то и на все двадцать пять, назад. Тем более, что пронзительные зелёные глаза, что уставились на него из дверного проема, так живо напомнили ему одного очень близкого человека из прошлого. Человека, который навсегда останется только призраком.       — Кевин? — глупо спросил Дэвид, придирчиво рассматривая внешний вид своего невольного квартиранта.       — Я… — Дэй побарабанил пальцами по дверному косяку, смотреть в глаза Ваймаку он избегал. — Я хотел поблагодарить Вас. За то, что помогли мне. И извиниться.       — За что? — Дэвид, кажется, не до конца верил, что случилось чудо и полуживой труп в его гостиной восстал с дивана.       — За то, что злоупотреблял Вашим терпением и добротой, — бледные губы дрогнули и растянулись в полуулыбку.       Дэвид всё ещё видел призрака за спиной Кевина. Рыжие волосы, зеленый пожар в глазах, тонкие губы в легкой полуулыбке, ямочка на щеке, острые как лезвия линии ключиц. Обманчивая хрупкость и твёрдый несокрушимый характер. Ангельское терпение и обостренное чувство справедливости.       Я дал обещание. Дал обещание.       — Ничего, — чужой голос, но вырывается из Ваймака, пугает его самого, он откашливается. — Я понимаю. Тебе нужно время, чтобы отойти… от произошедшего.       Дэвид не знает, стоит ли сейчас поднимать вопрос о том, что же на самом деле произошло. Он всё ещё смутно догадывается, что стал невольным свидетелем преступления против личности, о котором никто из правоохранителей так и не узнает. И это гложет его, гложет.       Кевин продолжает стоять в дверях. Точнее даже не Кевин, а его бледная копия, которой с трудом дался путь даже до кухни. И Ваймак спохватывается.       — Может, кофе? — он делает жест в сторону турки на электрической плите. — Настоящий. Терпеть не могу кофе из таблеток в кофемашинах, — зачем-то добавляет он.       Кевин кивает, и лицо Дэвида проясняется. Он суетится на кухне, непонятно от чего испытывая волнение. Ваймак ставит перед Кевином, усевшимся за стол, исходящую паром горячую чашку кофе и, на всякий случай, бумажный пакет молока из холодильника. Он не знает, какой кофе пьёт Кевин, но спрашивать напрямую почему-то не хочет. Как-то само собой получается — и вот Ваймак уже запихивает куски хлеба в тостер, а перед Кевином появляется банка джема и масло.       Дэй робко смотрит на стол перед собой и ничего не говорит. Он греет пальцы правой руки на теплой, даже горячей чашке, белой, с логотипом Лисов в виде отпечатка лисьей лапы. Левая рука в гипсе безжизненно и громоздко лежит рядом на столе, будто отдельно от самого Дэя.       Оранжевое яркое пятно на чашке, залитый утренним солнцем кухонный стол, уютные запахи подрумяненного хлеба и кофе — Кевин делает глубокий вдох и прикрывает глаза. Он не помнил того времени, когда жил не в Гнезде, но всё же…       Но всё же.       Ваймак не садится за стол, чтобы не смущать Дэя, а приваливается к стене у окна и возвращается к своему кофе. С этого места ему очень хорошо видно Кевина, и он украдкой бросает на него взгляды поверх чашки.       Двойка на бледной щеке парня выглядит как клеймо. Чем она собственно и является. И Ваймаку кажется, что он что-то украл у кого-то, принимая Кевина у себя на кухне. И ему придется дорого заплатить.       — А вы любили её?       Ваймак вздрагивает, не ожидая вопроса. Он вообще не ожидал, что Кевин что-либо скажет, тем более нечто такое. Он мысленно бросается из одного угла в другой в своём сознании, ему отчаянно не хочется поднимать то, что уже похоронено, то, что с таким трудом пережито. И он даже не уверен, что правильно понял вопрос.       Кевин о своей матери. Ну конечно же, это очевидно.       Зелёные глаза ждут ответа.       Имеет ли право Дэвид говорить с мальчиком о его покойной матери? Понимает ли он вообще, как и почему она погибла? Или считает, что это был всего лишь несчастный случай? Какого это, когда ты сам себе не принадлежишь?       — Любил, — вырывается у Дэвида до того, как он успевает остановить себя.       Он с напряжением всматривается в лицо Кевина, ожидая любой реакции, но тот только спокойно кивает. Дэй отхлебывает из чашки. Впервые. И Ваймак с облегчением выдыхает про себя.       — Не думай, что я помог тебе, только потому что был близок с твоей матерью, — спешит добавить он. — Даже если бы ты не был Дэем, но тебе была нужна помощь, я бы тебе помог. Но да, я её любил. Это сложный вопрос, и не стоит нам с тобой его сейчас обсуждать, потому что… — он чувствует, что вторгается туда, где ему не место. — Я был ей не нужен. Иногда казалось, что ей вообще в жизни ничего кроме экси было не нужно. И тебя, конечно, когда ты появился на свет. Она старалась сбежать ото всех в своей жизни. И всё же она задержалась рядом с твоим отцом достаточно долго, чтобы дать тебе жизнь.       Ваймак замолкает, когда понимает, что в его голосе проскальзывает давно задушенная, как ему казалось, ревность, и чувствует, как тишина опускается на его плечи. Давящая непрошибаемая тишина, когда слова неожиданно кончаются, и начинаешь жалеть, что так бездарно израсходовал их лимит.       — Вы обижены на неё? — спрашивает Кевин, и Дэвид ему благодарен.       — Нет, — не задумываясь мотает головой Ваймак, он ненавидит все эти чувства, это слишком сложно и зачастую просто мешает трезво думать, легче просто отмахнуться. — Теперь уже нет. Что было, то было. Я благодарен ей. За многое.       — А мне кажется, что я на неё в обиде, — Кевин ставит чашку на стол, рука в гипсе дергается — его мозг забывает, что ею нельзя пока пользоваться. — Она бросила меня, когда я так сильно в ней нуждался.       Холод проходится по спине Ваймака, на языке становится ощутимо горько, и это не от кофе без сахара.       — Кевин, — очень спокойно и серьезно проговаривает Дэвид. — Она никогда бы тебя не оставила по доброй воле. Она очень тебя любила и желала тебе только счастья.       Зеленые глаза смотрят с насупившейся обидой. Непрошибаемое упрямство, так живо напоминающее кое-кого.       — Гнездо? — холодно спрашивает Кевин. — Она даже не оставила меня отцу. Она оставила меня Морияме.       — Ты не понимаешь, о чём говоришь, — строго возражает Ваймак. — Она бы не допустила…       — Я знаю, — перебивает Кевин и прячет глаза, возвращаясь к своему кофе. — И всё же…       И всё же.