Услышьте боги, мою отчаянную мольбу,
Узреть любовь рядом со мной мою.
(Darren Korb — Lament of Orpheus)
— Я же сказал тебе, Диармайд, я сам справлюсь- Обдумав ситуацию, Диармайд пришел к выводу, что не до конца понял, что случилось сегодня ночью. Увиденное во внезапной вспышке, осталось с ним, словно дым от опаленной одежды, и всё же он не мог отыскать в этом зрелище ни рифмы, ни логики в целом. Загадкой была и реакция его Мастера. Была ли она вызвана тем же ментальным белым шумом, который и испытал рыцарь, или что-то в таинственном третьем Слуге действительно так сильно напугало его? Ответы были даны на очень немногие его вопросы, при том, что возникло много новых. И хотя он не решался считать это «прогрессом», всё же это уже полшага в правильном направлении. В настоящее время на первом плане у него были мысли, вызывающие беспокойство. Его Мастер всю обратную дорогу молчал, не издавая ни единого жалобного звука даже на высоте крыш и фонарей, между которыми они передвигались. На один менее насущный вопрос был дан четкий ответ: глаза Мастера были приглушенно-зелеными, словно луг под небом, обещавшим дождь. Он посмотрел прямо на профессора и встретил потерянный взгляд — взгляд человека с разумом, мчащимся так быстро, что его дребезжащие шестерни грозились перегреться. Несмотря на то, что его Мастер начал понемногу приходить в себя, Слуга всё ещё пытался понять, что ему следует делать в этой ситуации. Как бы то ни было, в момент, когда они сидели друг напротив друга, он схватил профессора одной рукой за подбородок и слегка наклонил его голову назад, не зная и не задаваясь вопросом, почему этот поступок оборвал предложение мага на резком вдохе и со слышимой заминкой. На полу рядом с ними лежала открытая аптечка, другой рукой Диармайд доставал бинты. — Я настаиваю на том, чтобы ты не шевелился. И, пожалуйста, постарайся не говорить, это может спровоцировать ещё большее кровотечение, чем то, что уже есть сейчас. Профессор сделался неподвижным и тихим, как взъерошенный кот — Диармайд не мог точно сказать, было ли это вызвано гневом на упрямого Слугу или чем-то другим, но такая возможность беспокоила его, независимо от того, насколько необходимым он считал выйти за рамки дозволенного. Пока он перевязывал порез, оставленный клинком Ассасина, пульс мага под его руками бился так, что казалось, будто сердце вот-вот вырвется из груди — неужели он всё ещё так напряжен после столь короткого столкновения? — Прости меня за то, что я перегибаю палку, — произнес Диармайд в неловкой тишине: — Но твоя безопасность превыше всего, а это было… опасно. — Ну… не то, чтобы я мог увернуться от Слуги. Отступление не имело никакого смысла. — Верно, но даже тот другой Мастер был достаточно напуган, чтобы отреагировать инстинктивно. Почему же ты нет? — С чего бы мне бояться чего-то подобного? — последовал немедленный ответ, как будто маг был почти раздражен тем, что ему задали глупый вопрос. — Так или иначе, ты бы остановил его. Ассасин не представлял для меня никакой опасности. Руки Диармайда опустились с шеи его Мастера и сменились одной из рук профессора, пробегая беспокойными кончиками пальцев по тщательно наложенным повязкам. Секунду рыцарь ждал, потом ещё две… на «четыре» маг, кажется, осознал, что на него устремлен недоверчивый взгляд Слуги, и быстро нашел увлекательное пустое место на стене, на котором можно было сосредоточиться. — Чт-что? В чем дело? — Ты так сильно мне доверяешь? — Диармайд услышал в собственном голосе что-то, что находилось между «удивлением» и «сомнением в здравомыслии этого человека». — Ты настолько, без всяких колебаний, отдаешь свою жизнь в мои руки? — Разве я не должен? — ответ снова прозвучал с интонацией: ну, это же очевидно. Диармайд не мог быть уверенным, действительно ли маг раздражен этим вопросом. — Нет- то есть, да, конечно, я лишь… — конечно, Мастер должен доверять свою жизнь клинку своего Слуги, и, в свою очередь, Слуга должен защищать его всем, что у него есть. Диармайд Уа Дубне был точным определением этого. Не было такой угрозы, от которой он бы колебался защищать своего господина: Мастера, Слугу или даже, возможно, сам Грааль, если бы события развивались так, как считали союзники Мастера. В этом отношении он был рад узнать, что его сочли достойным подобного доверия. Однако предательская ползучая неуверенность, пустившая в нем корни, привела лишь к тому, что он посчитал своего Мастера кем-то более холодным, не тем, кого требовало доверие, точнее так сначала показалось. Профессор был человеком, что сначала согнулся от внезапного смертельного ужаса, а затем, будто согнутая ветка, выпрямился, бросая резкий вызов. Он мог дразнить противника даже с острием меча у собственного горла, а после устранения угрозы стоял на шатком, как карточный домик, фундаменте. Он выражал такое непоколебимое доверие в тот самый момент, когда продолжал отказываться прямо смотреть на своего Слугу — противоречие за противоречием продолжали накапливаться, и рыцарь никак не мог определить, что в нем настоящее, а что по какой-то причине является фасадом. — Диармайд. …Или же нет? Мастер произнес лишь его имя, но уже одно это вернуло внимание к обрывочным полунамёкам и разрозненным мыслям. Маг надел на глаза темные солнцезащитные очки и одним плавным движением руки, украшенной Командными Заклинаниями, откинул несколько прядей длинных черных волос за плечо, после чего со щелчком закрыл аптечку; последнее, как отметил Диармайд, было не слишком изощренным способом отвести взгляд. Зеленые глаза были скрыты и опущены, а его голос изменился так, что его трудно было описать. Исчезли резкие нотки, оттененные слабым раздражением, и на смену им пришло нечто более тихое: — Я хочу поощрить тебя задавать мне вопросы, если ты сомневаешься в моих решениях. Единственное, чего я не хочу, так это того, чтобы ты чувствовал, что тебе стоит задаваться вопросом о следующем: мое доверие к тебе безоговорочно. Ты… Маг прервался с легкой заминкой в словах и дрожью в жестко сжатой правой руке — незаметной для обычного человека, но кристально ясной для острых глаз Слуги. И хотя в этом мгновенном колебании не было никакого смысла, оно дало Диармайду возможность определить странную нотку в голосе Мастера, потому что он слышал это из собственных же уст- —…ты мой рыцарь. -тоскливые слова человека, что говорит о доме, в который он больше не сможет вернуться. Диармайд едва осмеливался дышать. Само время замедлилось почти до неподвижности, сам момент стал хрупким и тонким, как стекло. Даже если его Мастер не смотрел на него в ответ, рыцарь всё равно приковал взгляд, словно завороженный внезапной откровенностью — а откровенность была единственным словом, которое подходило к этому моменту. Напряженные складки его лица, измученного и хмурого, сменились чем-то более мягким, — выражением, окрашенным ностальгией, глубину которой Сэйбер не мог ни измерить, ни понять. Это было не то бесцельное замешательство, которое появилось на лице его господина после сегодняшнего происшествия, но оно было похоже на нечто человеческое. Эта искренность не была фасадом, в этом он был уверен. Это было так открыто и честно, что у Слуги заныло в груди по причинам, которые он не мог объяснить. Могло ли всё оказаться не таким уж сложным, по сравнению с тем, в чем убедил себя Диармайд? Не в том, какая его часть была настоящей, а в том, что было… «искренним» — вот более подходящее слово. Это была бы трудная линия, которую нужно научиться очерчивать, но, несомненно, он сможет разглядеть её, если пройдет ещё немного времени. Одно было совершенно ясно: если речь заходила о том, каким человеком на самом деле был его Мастер, его разум был спокоен. Призвал ли его добрый или жестокий господин, в конечном счете, это не меняет того, насколько легко он ответит на призыв, но очевидно, что предпочтительнее конечно быть присягнувшим первому типу. Сейчас впрочем он был уверен: ни один бессердечный господин не сделал бы такого заявления, и уж тем более с таким нежным выражением лица. —…Что? П-почему ты уставился на меня? Диармайд моргнул, и время снова пошло своим чередом. Лицо его Мастера приобрело легкий оттенок красного, солнцезащитные очки были надвинуты на глаза с раздраженным выражением. — Пустяки, профессор, — ответил он, пытаясь и не пытаясь скрыть небольшую улыбку, играющую на его лице. — Я только хотел похвалить твою храбрость в отстаивании своей позиции: ты сегодня хорошо постарался. Поднявшись на ноги, чтобы уйти, профессор на мгновение потерял равновесие, видимо, от удивления при этих словах, и быстро встал на ноги, крепко ухватившись за трость. Диармайд заметил, что он, похоже, склонен к подобного рода реакциям — он не был уверен, что и почему заставало его врасплох, но об этом следовало помнить. Его лицо, казалось, покраснело еще больше — возможно, он как-то смутил профессора. — Я… — и его голос теперь был окрашен чем-то странно напряженным, —…пойду посмотрю, смогу ли отдохнуть пару часов. Мы можем обсудить всё остальное позже — нам многое нужно обсудить, но, надеюсь, больше ничего не взорвется. Постарайся быть начеку до тех пор: я сомневаюсь, что Галлиаста затеет что-нибудь ещё сегодня, меня лишь беспокоят все остальные.***
«Ты сегодня хорошо постарался». Эти слова рикошетом пронеслись в его голове, словно рассерженная оса, попавшая в бутылку, с оглушительным гулом бьющаяся о стены в замкнутом пространстве. Черта с два. Он едва не развалился на части, как только увидел Гильгамеша, затем едва не разрушился снова, как только Галлиаста и его чертов Ассасин исчезли — он был жалок. Так ничего и не было достигнуто, они даже не смогли точно определить лей-линии, с которыми нужно было разобраться. «Так что сделай мне одолжение и не будь так строг к себе», — эхом отозвался собственный прошлый голос Вэйвера, десять лет спустя оказавшийся в том же месте по тем же причинам. Дверь за ним тихо щелкнула, и в темной комнате воцарилась тишина. Вдох-выдох. Что за больную космическую шутку он сыграл с самим собой? Всё было неверным, искаженным отголоском прошлого. Тот, кто когда-то умер на его руках, сейчас был жив и здоров, но уже не являлся тем человеком, которого он знал, и навряд ли собирался становится прежним. Он был не менее добр и терпелив, но обладал такой сильной уверенностью, что казалось, будто смотришь на отражение, только слегка искаженное. Конечно, он доверял Диармайду свою жизнь. Конечно же, Диармайд был его рыцарем, преданным без всяких сомнений. Но он не был Лансером. «Лансера» больше не существовало, как собственно и утверждал сам Вэйвер, когда Айрисфиль пыталась предупредить его. Он был так уверен, что отсутствие этих воспоминаний ни на что не повлияет, что, несмотря ни на что, он сможет доверить Диармайду свою жизнь. Последнее было правдой. Первое же — нет; и хотя это не было тактическим недостатком, отсутствие памяти было тупым ножом, медленно вгоняемым в грудь мага. «Стань доблестным лордом, которым… я знаю, ты являешься. И если мы когда-нибудь встретимся снова…» Значит, проблема была не в его Слуге, независимо от класса, а в самом Вэйвере, или в том, кем он стал. Как бы он ни убеждал себя, что отличается от большинства магов Ассоциации — даже если это и так, — факт оставался фактом: он вырос в такого же жалкого аристократа, которого его юное «я» осудило бы. И именно таким он должен был стать, чтобы этот жалкий беспорядок чувств не погубил их всех. Он не мог позволить себе снова ослабить бдительность, как сегодня. Держать Слугу на дистанции было выгоднее для всех, в том числе и для него самого. Это было безопаснее. Ведь Вэйвер был убежден, что если всё снова обернется катастрофой, то во второй раз ему будет чуть менее больно. А главное, Диармайд никогда не поймет, в какое полное разочарование превратился его бывший и нынешний Мастер. Дрожащими ногами Вэйвер медленно опустился на пол: голова закружилась, резко ухудшилось самочувствие, грудь болела, дыхание мучительно застревало в горле. В глазах что-то жгло, и зрение помутнело — нет, он не мог начать ломаться. Не сейчас, не раньше, чем всё так или иначе закончится. Он прижал обе руки к лицу и предпринял отчаянную, но тщетную попытку остановить дрожь в плечах одним лишь усилием воли. Прости меня. Прости, что я эгоистичен и жесток, и прости, что тебя призвал человек, который не заслуживает тебя. Позже, когда против воли прольются беззвучные слезы, Вэйвер заметит маленькую птичку из синего сапфира, сидящую на его столе на сложенном листе бумаги — фамильяр мага пробрался к нему через окно и принес короткое послание, написанное изящным почерком. Независимо от того, был ли он готов или нет, Война за Святой Грааль началась всерьез. И, несмотря на то, что его предательское сердце предпочитало не обращать на это внимания, лорд Эль-Меллой II мог позволить себе заботиться лишь о том, как её остановить.