Я думал, умер ты,
Один, давным-давно.
(David Bowie The Man Who Sold the World)
Замок Айнцбернов, построенный на окраине Фуюки, был огромным и роскошным сооружением, спрятанным глубоко в лесу за ограниченным полем как для маскировки, так и для безопасности. Слишком пышный для скромного образа жизни Вэйвера (это вежливо говоря, на самом деле он едва сводил концы с концами), но именно здесь он жил и учился в течение двух лет после Четвертой Войны. Как бы непривычно это для него было… в каком-то смысле это всё равно был «дом». Комната, в которой он тогда жил, была почти такой же — слишком большой для одного человека, разве что книжные полки практически опустели от томов, забранных с собой в Часовую Башню. Вэйвер не мог с уверенностью сказать, что хорошо помнит короткий промежуток времени между уходом из мастерской Атрума и прибытием сюда. Он определенно не помнил, как заставил едва функционирующую ногу работать достаточно долго, чтобы пройти по коридору, и вообще, сказал ли он хоть слово Диармайду с тех пор, как они ушли. Находясь практически во сне, он никак не мог точно определить, сколько времени прошло, когда к нему постепенно вернулось хоть какое-то осознание — наверняка достаточно много, раз его мокрые от дождя волосы уже успели высохнуть. Он вернулся к более ясному разуму, сидя на краю слишком роскошной кровати в затемненной слишком богатой комнате слишком величественного замка, каждая часть его тела болела, а правая нога вопила в агонии. Адреналин уступил место пустому шоку, который теперь перешел в физически болезненное осознание своей изломанности. Более умелый маг схватил бы врага за горло и оторвал бы ему голову, а не просто сбил бы с ног — Вэйвер знал это задним числом. Он должен был убить Атрума в то единственное мгновение, когда мог это сделать: одна критическая ошибка решила весь бой, и если бы не то, что вмешалось в последнюю секунду, Вэйвера сейчас не было бы в живых. Ты ведь не мог этого сделать, не так ли? — эта мысль практически издевалась над ним, но, опять же, Вэйвер считал, что заслуживает этого. Ты не совершил тактической ошибки, ты просто трус. Ты никогда никого не убивал, и в следующий раз, когда ты замешкаешься, ты будешь валяться на земле, истекая кровью. Это утверждение было таким же резким, как и его мысли, но от этого не менее правдивым. Уклонение и бегство от схваток завели его так далеко в Часовой Башне, но на поле боя Войны за Святой Грааль… он лучше других знал, насколько жестокой и кровавой должна быть реальность. Он знал, что речь идет о том, чтобы убить или быть убитым, и всё равно дрогнул. Он знал, что его удача не заставит себя ждать — рано или поздно он совершит ошибку, от которой невозможно будет оправиться, и никто не окажется рядом, чтобы спасти его, будь то Диармайд или какая-то неведомая случайность. Маги убивали без раздумий, и он сам не мог быть исключением. Пусть даже для этого придется начать с убийства «Вэйвера Вельвета». Задержавшись на этой мысли, он не заметил ни легкого стука, ни перемены света, когда кто-то, выдержав паузу, вошел и закрыл за собой дверь. Тихие шаги серебристо-белой фигуры были совершенно незаметны и неслышны, пока свечение магии не ослабило ослепляющую боль в правой ноге, словно с плеч постепенно сняли тяжелый груз. Вэйвер поднял глаза от того места на полу, на котором он застыл, и увидел Айрисфиль, стоящую перед ним на коленях со светящимися руками, нависшими над его ногой. Он хватался за соломинку, пытаясь найти, что сказать в наступившей тишине, смутно думая о том, что не зря он обещал вернуться сюда: — О чем ты… хотела поговорить? — Это может подождать минутку, — мягко ответила она. Постепенно неизмеримая боль отступила, и с ясной головой стало немного легче сосредоточиться на чем-либо, кроме собственных недостатков. —…всё хуже, чем было раньше, — мрачно констатировала факт Айрисфиль, освещенная бледно-голубым светом целительной магии. — Я знаю, я говорила, что ты стал выше, но я не понимала, какое давление это оказывает. Ему почти хотелось смеяться от того, насколько горькой была эта правда. Последнее оскорбительное напутствие Кейнета было лишь одним из нескольких шрамов, полученных им на предыдущей войне, однако именно о нем он думал каждый раз, совершая очередной свой шаг. — Это… как раз то, что магия делает с такими людьми, как я, — неохотно, измученно признался он. — Заставляет себя действовать за пределами своих возможностей… это напрягает магические цепи и меняет человека физически. Учитывая, какие трюки я обычно проделываю, мне повезло, что разница в тридцать сантиметров — это худшее, с чем мне приходится иметь дело. Майя открыто призналась, что не узнала его с первого взгляда, и кто мог её винить? В последние годы Вэйвер и сам себя не узнавал. Его черты лица слишком быстро заострились, чего не бывает у нормального человека старше девятнадцати лет, ярко-зеленые глаза потускнели до мрачного вымытого цвета. Сфокусировав взгляд на руках и исходящем от них сиянии, Вэйвер понял по тому, как нахмурилась Айрисфиль, что она хочет ещё что-то сказать. Но даже если его слова и имели место, ничего нельзя было поделать. Всё, кроме простейших магических искусств, требовало значительных усилий от постыдно малого количества магических цепей, так что перенапрягаться было просто необходимо. Неважно, признала ли она, что спор ни к чему не приведет, или просто решила позволить ему решать вопрос так, как он хочет, это не имело большого значения: неизменный гомункул закрыла глаза, чтобы испустить тихий вздох: — Сэйбер рассказал мне всё, ну или, по крайней мере, столько, сколько знал, — Айрисфиль поднялась и села рядом с Вэйвером, переплетя свои пальцы с его правой рукой: стойкое магическое свечение начало медленно исправлять места, где молния пронзила кожу, а раскаленная проволока обожгла руку, вокруг которой она была обернута. — Он беспокоится о тебе. — Конечно же, — пробормотал покорно Вэйвер. — Он слишком чертовски мил, чтобы не быть таким: я бы хотел, чтобы он потратил хотя бы половину этого беспокойства на то, чтобы подумать о себе для разнообразия. —…Что случилось? — мягко спросила она, совершенно не обращая внимания на слабый отпор. — Та мастерская- — Не стоит, — прозвучал собственный голос Вэйвера без всяких предварительных размышлений. Наверное, так было лучше: если бы он задумался, если бы осмелился поинтересоваться, сколько жизней было принесено в жертву ради этих алхимических кристаллов, которыми разбрасывался Атрум, Вэйвер заключил, что его может начать тошнить прямо здесь и сейчас. И, к её чести, Айрисфиль не стала продолжать. Они сидели вместе в тишине, ожоги на руке Вэйвера исчезали под её исцелением — как только затянувшиеся увечья прошли, исчез и бледный свет магической энергии. За окном дождливое небо начало проясняться и стало светиться бледным светом ещё не наступившего утра: как ни темно было в комнате, серебристая фигура рядом с ним всё ещё казалась почти светящейся в лунном свете. Её рука оставалась на месте, и Вэйвер не мог найти в себе силы отстраниться первым. — Интересно… — тихо начала Айрисфиль, — боль — это само собой разумеющееся для всех, кто использует магию? — Так и есть, — Вэйвер ответил категорично, вернувшись к разглядыванию какой-то не поддающейся описанию точки на полу. — Магические цепи — это не то, что есть в обычном человеческом теле, просто активировать их — это больно, и мы учимся жить с этим. Айрисфиль признательно хмыкнула и ничего больше не сказала. Он практически чувствовал её сосредоточенный взгляд, прожигающий дыру в его голове, но после всего произошедшего Вэйвер просто не мог найти в себе силы посмотреть ей в глаза, или ещё кому-нибудь сегодня. — В этом есть смысл, — признала она. — Если причинять себе боль — даже совсем небольшую — снова и снова, тогда будет намного легче смириться с тем, что даже просто жить — значит, так или иначе, испытывать боль. Вэйверу показалось странным, что она сделала такое бессмысленное заявление с видом человека, который пришел к какой-то истине в недоуменном вопросе. Что это должно было означать, что маги — своего рода мазохисты? Абсурд — ну, возможно, некоторые из них и были таковыми, но- —…Знаешь… — снова медленно начала Айрисфиль. — Я была создана всего за девять лет до Четвертой Войны — дедушка хотел создать сосуд, который мог бы действовать самостоятельно и защищать Грааль. Хотя я была создана с единственной четкой целью, можно сказать, что «меня» не существовало, пока я не встретила Кирицугу. То короткое чувство, отмеченное Вэйвером во время её звонка, вернулось с новой силой: ощущение чего-то недосказанного висело в воздухе со всем напряжением проволоки, натянутой настолько туго, что ею можно было порезать камень. На этот раз он старался не повторить своей прежней ошибки и не перебить мысль, сохраняя молчание, он ждал, к чему приведет разговор. Айрисфиль редко говорила о прошлом — большинство из них воздерживались от этого, если подумать. Они были друзьями по общему делу и прихоти обстоятельств, а не по характеру, и хотя это не означало отсутствия искренней заботы, это значило, что во многих отношениях они находились на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Они говорили лишь о некоторых моментах Четвертой Войны: чувства редко, если вообще когда-либо, вступали в обсуждение фактов ситуации. Вэйвер никогда не говорил ни слова о том, что ему довелось пережить с Лансером, и то же самое было свойственно Айрисфиль в отношении того, что тогда происходило в этом самом замке. Почему это изменилось именно сейчас, он не знал. Но спрашивать об этом теперь было бы в какой-то степени неправильно: можно было порвать эту напряженную нить и потерять то, что невозможно будет восстановить. — Он был нанят для войны за Грааль, это ты уже знаешь. Всё остальное было… непреднамеренным, — она продолжала всё теми же медленными словами, танцуя задумчивый, нежный танец на минном поле. — Чем больше времени мы проводили вместе, тем больше у меня проявлялось чувство собственного достоинства. Личность с желаниями и предпочтениями — чему бы Кирицугу ни учил меня, этого было недостаточно. Я хотела узнать всё о мире, который, как мне казалось, я никогда не увижу. И я… я хотела, чтобы именно он меня учил. Я хотела быть рядом с ним, видеть, как исполняются все его желания, — Вэйвер почувствовал, как её рука ненадолго сжалась вокруг его собственной. — Всё, чему я научилась, всё, чем является «Айрисфиль», я получила от него. Но Кирицугу не мог научить меня всему, что значит быть человеком. Он бы не сумел, даже если бы попробовал. Горе, которое он испытывал, зная, что его желание означает мою смерть, было тем, что даже я не могла постичь. Он не мог научить меня страху и сомнениям, которые я испытала в Граале, или завидовать тому, каково это — жить жизнью, которую я не должна была достичь. Он не мог… Голос Айрисфиль задрожал от волнения и чужой дрожи, и она сжала руку Вэйвера обеими своими, притянув ближе к сердцу. — Айрисфи-? — пораженный, словно его снова поразила молния, Вэйвер наконец повернулся лицом к ней. Айрисфиль склонила голову, вцепившись в его руку, как в спасательный круг, её плечи и голос дрожали. — Никто не мог… научить меня, каково это — потерять его. Мне не суждено было пережить его, и бывали моменты, когда я почти жалела, что смогла это сделать. Я не могу сосчитать, сколько раз я думала: «Если бы я приняла смерть в Граале, он был бы жив?» — она сурово покачала головой, белоснежные и нечеловечески совершенные пальцы сжали руку, отмеченную Командными Заклинаниями и израненную более чем десятилетней неустанной магической практикой. Когда Вэйвер в шоке уставился на неё, Айрисфиль встретила его своим взглядом: по фарфоровому лицу, искаженному болью, вот-вот готовы были хлынуть слезы. — Я никогда не спрашивала, не хотела спрашивать ни тебя, ни Майю, но это… Это то, чего Кирицугу так боялся всё это время? Это ужасное чувство, что половины тебя больше нет, и осознание того, что это может быть твоей собственной виной? Открытое и грубое проявление эмоций со стороны Айрисфиль выглядело, по меньшей мере, странно. На короткое время ему снова стало девятнадцать, он пытался успокоиться перед лицом надвигающегося срыва, отчаянно стараясь остановить свой собственный. Но сейчас вокруг них не было ни бушующего огня, ни угрозы скорой мучительной смерти, которую нужно было ставить во главу угла: только они вдвоем в темной и тихой комнате, и груз их прошлого внезапно ставший ощутимо тяжелее. — П…Почему ты… спрашиваешь меня- — с трудом выговорил он, глядя куда-то в сторону, вместо того чтобы выдержать неподвижный взгляд Айрисфиль. — Ты знаешь почему, — настаивала она, нежно сжимая его руку. — Мы четверо… всё, что у нас есть — это мы друг у друга, не так ли? Это всё ещё написано на твоем лице, несмотря на то, насколько старше ты стал, и я знаю, что ты видел это во всех нас троих. То, о чем мы никогда… о чем мы не хотим говорить. Ты не убиваешь себя так только потому, что мне нужна твоя помощь. Ты никогда не отвернешься от нас, но ты не настолько бескорыстен, чтобы сделать так много, не получив ничего взамен. Ты знаешь, почему я спрашиваю тебя, Вэйвер. Ты должен знать, почему. Ещё до того, как он начал отрицать это, он понял, почему Айрисфиль спрашивает. Он знал это десять лет. Ни разу он не позволял себе задерживаться на реальности в деталях, ни разу не позволял себе даже подумать о самих словах. Но они всё равно были — это факт жизни и закон природы в его мире, такой же неосязаемый и мощный, как время или гравитация. У магов не было места для сантиментов, и лорд Эль-Меллой II не мог допустить подобной слабости. За последние годы он пару раз шел на компромисс в этом вопросе, но их с Шишиго краткая интрижка, что бы это ни было, подпадала под гораздо более трудноопределимую область взаимного одиночества, пока они оба не обрели достаточно здравого смысла, чтобы порвать с этим. Но суть в том, что Вэйвер был не настолько глуп, чтобы не знать о причине столь тяжелого груза на своих плечах. Он не был таким невежественным, как во время Четвертой Войны, и задним умом всё было предельно ясно. Не было никаких сомнений в том, ради чего он всё это затеял. Ради кого он это делал. Но даже сейчас слова не шли. Вместо того чтобы подтвердить её правоту, он обнял Айрисфиль за плечи, притягивая ближе, пока один из них или оба не раскололись окончательно. — Да. Это просто… то, на что это похоже. Кто-то меняет всю твою жизнь и твой взгляд на вещи, а потом… следующее, что ты знаешь — его больше нет. Это то, чему нельзя научить или о чем нельзя прочитать, потому что реальность никогда не сравнится с этим ужасным чувством пустоты, бесчисленное количество поэтов и авторов за всю историю человечества, и никто из них не может описать, каково это — собирать всё, что от тебя осталось после подобного. Эта параллельная общая боль всегда была рядом. Невысказанная, непризнанная, но массивная тень, нависшая над всей четверкой. И в последнее время эта тень стала намного длиннее и темнее именно для Вэйвера — так и было на самом деле, иначе бы Айрисфиль не настаивала на этом. Так и было, иначе не было бы ощущения, что его сердце постоянно готово разорваться на мелкие кусочки. Между ними воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим сопением Айрисфиль, прижавшейся лбом к плечу Вэйвера. Прошла минута или две, и она, наконец, отпустила его руку и отступила назад, чтобы сесть ровнее, вытирая глаза. —…Всё это кажется таким несправедливым, — пробормотала она, пытаясь прийти в себя и сделать попытку улыбнуться — шаткую и лишь наполовину сделанную, но присутствующую. — Кто-то может так сильно повлиять на твою жизнь, заставить тебя стать совершенно другим, новым человеком, а потом просто… не быть здесь. Вэйвер посмотрел на тыльную сторону своей правой руки: начертанный там знак был точно таким же, как и десять лет назад. Это было единственное, что оставалось неизменным, если подумать. Никто из них не был тем, кем был во время предыдущей войны. Вэйвер изменился до неузнаваемости, Айрисфиль продолжала бороться с подводными камнями человечности, Майя стала чуть ближе к понятию «личности», а не к «оружию», а Илиясвиль стала упрямым подростком. «Лансер» был давно мертв, а «Сэйбер» был кем-то знакомым, но неизвестным, но, несмотря на всё это, его контракт с Диармайдом оставался таким, как прежде. Всё остальное могло поменяться, но его доверие к рыцарю, который спас его от превращения в такого же мага, каких он презирал, было нерушимо. — Слишком большая любовь может убить тебя так же, как и её отсутствие, — бесстрастно произнес он, опустив правую руку. — Это философия? — Айрисфиль наклонила к нему голову, грустная улыбка переросла в любопытство. — Да, что-то вроде того, — Вэйвер пренебрежительно пожал плечами, отмахнувшись от темы. — Я хочу сказать, что такие люди меняют тебя, ты чувствуешь себя так, как никогда раньше не знал, что можешь, и жизнь никогда не будет достаточно справедливой, чтобы это имело значение. Реальности всё равно, как сильно ты любишь кого-то. Они радикально меняют тебя как личность и заставляют пересмотреть всё, что, как ты думал, ты знал, а затем они могут умереть так же внезапно, как и всё остальное. Это не… легко. Это никогда не будет легко, и это всегда будет больно. —…Тогда почему ты делаешь это с собой, Вэйвер? Ты мог бы… ты мог бы просто не использовать катализатор, ты бы призвал Слугу, который соответствует твоей личности — тактика, вероятно, я не понимаю, почему- — Ты знаешь почему, — Вэйвер повторил это с той же настойчивостью, с какой это говорила раннее сама Айрисфиль, заставив её замолчать. — Я… часть меня хотела рассказать ему. Признаться во всем, объяснить, что я уже делал всё это раньше. Но… боже, в первую секунду, когда я снова увидел его, я понял, что не могу. Потому что я не… я не стою этого, Айрисфиль. Может, я и не Кейнет или, боже, не Галлиаста, но я всё ещё коварный, лживый, черносердечный долбанный маг, — от одного этого слова у него в горле словно застряли осколки стекла. — Я думал, что смогу стать кем-то лучшим, и я ошибался. Такой, как я, не имеет права надеяться, что он когда-нибудь… что я когда-нибудь смогу стать для него кем-то значимым, не только как Мастер. Он так долго старался: сжигал свои магические цепи до предела, пробивал себе дорогу к власти и признанию, неустанно работал над тем, чтобы его ученики превзошли его и в способностях, и в известности… но где-то на этом пути он потерял из виду ту пылающую решимость, которая так ярко горела, когда рядом с ним был Лансер. В какой-то момент (или, возможно, это было медленно, как бывает в истинно коварных делах) он отказался от своей мечты и забыл, как хотел дотянуться до звезд и быть достойным неизменной преданности этого рыцаря. — Нет, — покачав головой, маг быстро заставил себя оправиться от болезненного осознания, и попытался найти выход из ямы, в которую он неосознанно себя загнал. — Я слишком глубоко погряз, чтобы отступить сейчас, и даже если бы я попытался, всё стало бы только хуже. Может, я и не знаю, как, черт возьми, решить эту проблему, но я знаю, что «Вэйвер» не может быть тем, кто это сделает. Я должен продолжать жить как это жалкое существо, потому что даже если я переживу войну, мне придется продолжать жить как лорд Эль-Меллой II, пока я не умру или пока кто-нибудь не убьет меня. Глаза Айрисфиль прожигали его насквозь странным взглядом, но он выдержал его. Теперь она была спокойнее, но её глаза, встретившиеся с Вэйвером, казались какими-то напряженными. Было ли это недовольством тем, что он сказал? Это было бы вполне объяснимо, ведь и ему самому сказанное не очень нравилось. Но то, как долго она смотрела на него, наводило на мысль, что она что-то ищет. — Неужели люди так непоправимо меняются в течение жизни? Ищет ответ на заданный всерьез вопрос, на котором лежала тяжесть всего мира. — Если кто-то меняется по сравнению с тем, каким он был раньше, — уточнила она, — разве всё, чем он был, полностью стирается? Если ты решил жить как маг, значит ли это, что «Вэйвер» должен умереть без остатка? — Это не-… маги не люди, Айрисфиль. Нормальному человеку не нужно беспокоиться о том, что малейшая слабость может быть обращена против него. Если правда обо мне когда-нибудь станет достоверной, это будет концом всего, за что я боролся, — это была правда, какой он её видел: единственные люди в Ассоциации, что знали его настоящее имя, были Райнес и Шишиго. (И из этих двоих он полностью доверял только одному). Однако Айрисфиль была явно недовольна таким ответом: одной рукой она потянулась к горлу мага, кончиками пальцев касаясь кожи… …пока не нашла тонкую цепочку на его шее и не потянула за неё, заставив Вэйвера наклониться ближе к уровню её глаз, и достав кулон цвета слоновой кости оттуда, где он был спрятан под воротником. — Что ты-?! — Сохранил бы это «лорд Эль-Меллой II»? — спросила она, глядя на Вэйвера острыми глазами. — Или маг уничтожил бы его теперь, когда он отслужил своё? Если ложь всем остальным — это то, что ты должен делать, чтобы выжить, то это нормально. Но не лги нам, и не лги себе. Ты не можешь вести себя бессердечно, пока носишь свое собственное сердце на шее. Она нанесла прямой удар, хотя ему очень не хотелось в этом признаваться. Вэйвер всё это время носил с собой эту сентиментальную привязанность, убеждая себя, что это прагматично. Одним катализатором для любого другого корыстного мага меньше, но если это было так, то Айрисфиль была права. Он должен был уничтожить его несколько дней назад, как только призвали Сэйбера, но эта мысль никогда не приходила ему в голову. — «Маги не люди», — продолжала она, повторяя слова Вэйвера. — Я могу понять, что этот мир нельзя назвать справедливым или добрым — если быть таким, чтобы продолжать существовать, необходимо, то никто не должен винить тебя за это. Но даже Кирицугу не смог убить в себе человечность, и я не хочу представлять, кем бы он стал, если бы сделал это. Нельзя отрезать себя от всех и всего, чтобы просто выжить — это не жизнь. Осторожно отцепив её от тонкой серебряной цепочки обеими своими руками, Вэйвер с тихим вздохом выпрямился. — Ты… права, — ему было почти физически больно признавать это, но она действительно была права. Очевидно, что Айрисфиль могла докопаться до сути вопроса, потому что смысл заключался именно в сердце. Она, что с чистого листа смогла создать своё сердце, сформировавшаяся как личность исключительно благодаря любви к другому, любившая мужчину, который был и человеком, и бессердечным убийцей- Кто ещё мог понять, как Вэйвер по собственной воле загнал себя в угол? — Ты права, — повторил он, отпустив её руки и откинув темные волосы с глаз с покорным вздохом. — Но я не могу… вернуться назад от того, кто я есть сейчас. Даже если бы я мог, это ничего бы не изменило. Айрисфиль, выглядевшая почти облегченной этой уступкой (какой бы незначительной она ни была), наконец встала и сделала шаг назад, к двери. Они разговаривали так долго, что тучи сменились пасмурным лунным светом, а затем тусклым серым рассветом, освещавшим комнату такими же бледными оттенками, как и сама эта эфирная женщина. — Я знаю. И я понимаю, что ты сделал себя таким, каким должен быть, и существуешь так, что причиняешь себе боль, только для того, чтобы остаться в живых. Но я хочу, чтобы ты послушал и очень хорошо подумал над тем, что я собираюсь сказать: Алые глаза были устремлены на него, горящие беспокойством и настойчивостью в равной степени. — Если ты даже не можешь доверить любимому человеку свое настоящее «я», то какую жизнь ты пытаешься сохранить?