И я знаю, знаю — это судьба,
Но даже если так, я всё равно буду верить.
Я не боюсь.
Так дай же мне силы,
Ведь я такой, какой есть, лишь из-за тебя.
Тебе четырнадцать лет, когда твоя мать передает по наследству фамильный Магический Герб — жалкую пустышку, в которой нет даже ростка, готового пустить корни. Но ты знаешь лучше: ты знаешь, что можешь сделать его сильнее, чем он есть. Тебе шестнадцать, когда твои родители погибают от болезни, названия которой ты не можешь вспомнить, и только позже ты узнаешь, что Герб мага способен поддерживать во владельце жизнь и при ранениях, и болезнях. В течение последующих лет ты не раз задумываешься, а не были бы это ты и твой лишенный цепей отец, если бы Сильвия Вельвет не отдала то, что могло бы её спасти. И, не имея возможности узнать точно, ты впервые задаешь себе вопрос, который будешь задавать ещё много раз: почему выжил именно ты. Ты слишком молод, чтобы помнить, когда и как на тебя обрушилось проклятие. Ты слишком молод, чтобы знать, что судьба твоей жизни была предрешена смертью сводного брата, которого ты никогда не знал, от руки отца, который тебя не растил. Тайна хранилась всю жизнь, а правду сказали только тогда, когда эта мрачная судьба стала заведомо неизбежной. Ты с замиранием сердца задаешься вопросом, а состоялась бы эта судьба вообще, если бы не то вмешательство. Тебе девятнадцать лет, и тихий смех в лекционной аудитории оставляет глубокие раны в твоем сознании и сердце. «Неудачник» называют они тебя. Разбавленная кровь, бездарный ублюдок, полный незрелых и юношеских фантазий о том, что ты когда-нибудь сможешь достичь того, что легко дается другим. Ты знаешь, что у тебя нет другого выхода, кроме как продолжать кричать о признании — у тебя нет семьи, некуда идти, и нет надежды на что-то, кроме существования там, где тебе не место. Ты вырастешь и будешь проклинать свою самонадеянность, но детская гордость останется в сознании того, что ты — ты прав. Скрести и царапать за каждый дюйм силы и совершенствования — это всё равно значит идти вперед, каким бы маленьким не было пройденное расстояние. Ты — рыцарь. Твое тело, сердце и душа преданы делу Фианны, верным товарищам, которые стоят на твоей стороне, и королю, чью помолвку ты празднуешь. Ты так воодушевлен этим событием, что на мгновение… забываешься. И только на мгновение дочь Кормака замечает тебя и проклятие, которое ты нес все свои двадцать пять лет. Она ловит тебя при свете камина, хватает за руку и целует, задыхаясь, а потом смотрит на тебя с отчаянием и мольбой в глазах. Мольбы убежать и отчаяния достаточно, чтобы наложить проклятие, не оставляющее другого выхода. Ты — маг. У тебя нет ни опыта, ни трудов, ни надежды стать кем-то стоящим, и всё же ты выбираешь бой с тем, кто на порядок выше тебя. Потому что кто-то верит, что ты сможешь добиться успеха. Ты решил бросить вызов лорду с убийством в стальных голубых глазах, даже когда твое тело разбилось вдребезги о землю. Ты уже никогда не сможешь ступать так же, как раньше, но в этот миг ты понимаешь, что жертва одной ноги или всей твоей жизни стоит победы здесь. Ты веришь в человека, который видит ценность в ничтожестве, и, когда твои Командные Заклинания светятся, ты всем сердцем кричишь о неповиновении и требуешь победы, на которую, как ты знаешь, он может претендовать- Ты обращаешься за помощью к своим ближайшим братьям по оружию, за советом, которым так охотно делились друг с другом во времена раздоров. Ты слышишь, как все они — и Ойсин, и Оскар, и Кайлте, и Диорруинг — говорят одно и то же. Беги, подальше от гнева того, кому ты бросил вызов. Беги, пусть даже ты не несешь за это вины. Беги, пускай это и будет твоей смертью. Беги, ибо у тебя будет бесчисленное множество врагов, и если они поймают тебя, то убьют. Но сначала им всё же нужно догнать тебя. Тебе девятнадцать лет, но огонь сражений заставил тебя почувствовать себя намного старше. Ты ждешь наступления ночи, а солнце всё ниже и ниже опускается за великолепный горизонт, возвышающийся на мосту над разрушенным руслом реки. Это прекрасно, — слышишь ты его слова, и, глядя на доблестную фигуру, обрамленную красно-оранжевыми сумерками, начинаешь постигать незнакомое чувство в своей груди. Ты знаешь, почему у тебя впервые в жизни возникло ощущение, будто ты принадлежишь чему-то. Он смотрит на тебя ласковыми глазами цвета медового золота, и хотя ощущение, закрутившееся в твоем сердце, совершенно новое, в этот момент ты понимаешь, что уже давно был в нем потерян. Ты слышишь, как она говорит эти слова, и слышишь то же самое от множества других. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Ты знаешь, что они верят в это, и каждый раз понимаешь, что это ложь. Они любят не тебя, но не менее достойны любви, чем ты сам. Эти чувства вызваны лишь проклятием, которое ты несешь, как с Граинне, так и со многими другими. Сердце разбивается за сердцем, и каждое из них всё сильнее раскалывает твое собственное. Твое первое разбитое сердце не было от мимолетных ухаживаний школьников. Твое сердце разбилось в огне и крови, когда выжженная земля и дымное небо закружились в вихре благословенного света и первозданного пламени. Ты чувствуешь, как раскаляются добела магические цепи, заставляя их отвечать, как ты тщетно пытаешься закрыть смертельную рану, а он лишь улыбается. Ты слышишь его нежные слова поддержки, когда он умирает у тебя на руках, не оставляя после себя ни следа, и часть тебя умирает вместе с ним. Ты знаешь, что он не спасет тебя. Ты знаешь, что, возможно, он даже прав, что не станет этого делать, хотя другого пути не было. Он заслужил свой гнев, а ты, в свою очередь, заслужил такой финал. Ты слышишь, как Оскар проклинает и угрожает своему деду, и сетуешь на то, что у тебя не хватает сил его переубедить. Ты с ужасом понимаешь, что это может стать причиной разрыва рыцарского братства, которое твои действия подвергли страшному испытанию. Бесчисленное количество раз за эти годы ты желал, чтобы до этого не дошло, но желания ничего не изменили. Но если хоть раз ты, недостойный рыцарь, сумел бы пожелать чуда, то единственное твое эгоистичное желание… просто попробовать ещё раз. Ты хочешь доказать, что являешься преданным рыцарем. Ты клянешься, что в следующий раз у тебя всё получится. Ты продаешь свою душу за власть, жертвуешь своим именем ради юной девушки, такой же жестокой и капризной, как сама фейри, — и всё это ради того, чтобы стать достойным того, кто в тебя поверил. Твоя вера в него нерушима, твое стремление воплотить его веру в жизнь — непоколебимая сила, толкающая тебя вперед в адском мире магов. Ты видишь, как день за днем отслаивается маска, и говоришь себе, что это нужно сделать. Ты говоришь себе, что это единственный способ выполнить свое обещание. И с годами ты возвращаешься к вопросу о том, почему выжил именно ты. Ты встречаешь злобный взгляд цвета морской волны тихим принятием и вкусом крови во рту. Ты хмуришься, глядя на стальную синеву насмешки, лежащий в ловушке с кричащей болью в сломанной ноге. Ты рыцарь Фианны. Ты Лорд Эль-Меллой II. Твое имя Диармуид Уа Дубне. Твое имя- Тихий тамп, с которым кто-то опустился рядом с ним, подействовал на Сэйбера так, словно он только что проснулся в холодном поту от резкого удара по лицу: глаза расширились, дыхание перехватило в груди, а в голове пронеслось слишком много мыслей в хаотичном беспорядке. — Я никогда не видела маму такой разъяренной, — прозвучал спокойный голос Илиисвиль фон Айнцберн, возвращая его в настоящее и отрывая от незнакомых образов, ставших до боли знакомыми благодаря чужой памяти. Её мать, конечно же, верно. Он вернул своего господина в замок, к испуганной и рассерженной женщине, которая быстро приступила к лечению его многочисленных ран — как давно это было? Минуты, часы, целый день? Сейчас в окна проникали лучи утреннего солнца, и они сидели на полу в пустом коридоре. — Он… — Сэйбер не сразу нашел свой голос и понял, что он звучит неустойчиво, с привкусом горького опасения. — Я как раз пришла сказать тебе об этом. Она говорит, что с ним всё будет в порядке, но это стоило больших усилий. Дальше восстановление будет зависеть от моего брата, — вытянув длинные ноги на полу, подросток сложила руки и прислонилась к стене. — Ты выглядел так, будто тебе нужна компания, сидя здесь и обхватив голову руками. —…Ты послала Берсеркера за ним, — пробормотал Сэйбер и провел рукой по волосам, стараясь выглядеть не таким измученным и подавленным, каким он себя чувствовал. Когда Илиясвиль хмыкнула в знак подтверждения, он встретил её взгляд так твердо, как только мог. — Тогда я должен поблагодарить вас обоих, как и мой Мастер. Помощь Берсеркера, возможно, спасла ему жизнь. — Он уже рассказал мне, что произошло. Настолько, насколько знает, — алые глаза смотрели на Слугу косым взглядом, словно ища в нем указания на то, о чем он думает. —…Ты злишься? — Я-… что? — Ты злишься, — она повторила это так, что это уже не напоминало вопрос, а скорее на подтверждение того, о чем она уже догадалась. Не будучи готовым к столь откровенному столкновению с тем, что уже вызывало у него противоречивые чувства, и находясь в легкой дымке нахлынувших воспоминаний, Сэйбер мог только смотреть на нее и моргать в замешательстве. Он открыл рот, чтобы спросить, что именно она имела в виду, но, не найдя слов, просто закрыл его снова. Илиясвиль села чуть прямее, откинув серебристые волосы с плеча взмахом руки, испещренной тонкими и четкими пунцовыми линиями. — Ничего страшного, если это так. Я тоже. Пока Сэйбер смотрел в безмолвной неуверенности, она с тяжелым вздохом опустила плечи, смирившись с тем, что придется объяснять что-то очень доходчивым языком. — Когда я была маленькой девочкой, — начала она рассказывать, говоря медленно и обдуманно, как человек, делающий первые шаги в очень длинной истории, — мои родители сказали мне, что им нужно будет уехать далеко, чтобы сделать что-то очень важное. И однажды ночью, когда я уже засыпала, мама погладила меня по голове и сказала, что мы расстанемся надолго. Она сказала: «Даже если мы не будем видеться очень долго, Илия, я всегда буду рядом с тобой, и ты никогда не должна чувствовать себя одинокой». О том, что мы будем вместе всегда-всегда-всегда, а поскольку я была маленькой девочкой, то не понимала этого настолько, чтобы сомневаться. Когда я пересказала это отцу, чтобы он понял, что я не расстроена тем, что им пришлось уехать… он посмотрел на меня так, будто хотел заплакать. «Две недели», — сказал он. Он пообещал, что если я подожду, то он вернется домой, и я ему поверила. Я была слишком мала, чтобы не верить родителям, потому что я их любила и думала, что они говорят правду. Она подтянула колени к груди, глаза устремились в одну точку на полу — по тени, упавшей на её лицо, Сэйбер понял, что видит в ней гораздо больше опасного взгляда Арчера, чем задумчивого Айрисфиль. —…Я ждала, и следующее, что я осознала, это то, что мама ворвалась в замок темной ночью с женщиной, которую я никогда раньше не видела. Она сказала, что мы должны бежать, и мы бежали. Мы бежали через лес, через снег, мимо волков, ловушек и границ замка Айнцбернов, словно я была принцессой в сказке. И я… ничего не понимала. Я не понимала, почему мама вернулась, когда сказала, что не вернется, и почему… и почему мой отец… Илиясвиль с расстроенным видом уткнулась лицом в колени, заглушаемые тканью длинной белой юбки. — Мы приехали сюда, в незнакомый мне внешний мир, в этот пустой замок, где не было никого, кроме глупого ребенка, что бегал за моей матерью, как потерявшийся утенок. Всё больше и больше я думала обо всем, что произошло, и о том, что я была слишком мала, чтобы понять, и осознала, что я злюсь. Я ненавидела его за вторжение, я ненавидела Майю за то, что она не защитила моего отца, ненавидела маму за то, что она скрыла правду, и отца за то, что он умер, когда обещал вернуться. Несмотря на то, что Сэйбер не мог сказать, что понимает, почему она рассказывает ему всё это, и есть ли у неё вообще причины, его сердце всё равно болело за неё. Эта девушка была как сестра его Мастеру, и он был прав — она была слишком молода, чтобы нести на своих плечах всё это. К сочувствию примешивалось странное чувство, похожее на сожаление — неужели его собственные дети прокляли его так же, после того как он ушел, рассчитывая непременно вернуться, но так в итоге и не сумев этого? И всё же внимание Сэйбера привлекло явное противоречие: в настоящем, а не в далеком прошлом. Она утверждала, что ненавидела их, и по тому, как раздраженно она хмурила брови и резко вспыхивали её алые глаза, было видно, что эти слова правдивы. Но если так, то действительно ли её поступки и слова принадлежали той, кто питал такую злобу к окружающим? — Что изменилось? — терпеливо спросил Сэйбер, мягко подталкивая её к продолжению. Какова бы ни была причина, Илиясвиль, похоже, хотела поговорить об этом именно с ним, а не с Берсеркером — независимо от того, была ли в этом какая-то цель или нет, он собирался выслушать её, если это действительно было так. —…Это заняло некоторое время. Было несколько месяцев, когда я замкнулась в себе и отстранилась. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, ничем заниматься, и каждый раз, когда я видела, как он изучает мамину алхимию, или как Майя крутится рядом, мне хотелось, чтобы всё исчезло. Я хотела быть с родителями, считать почки каштанов в лесу или читать перед камином. Однажды вечером я застал этого тупого мальчишку одного в библиотеке, изучающего нашу магию, и я просто вышла из себя. Я начала кричать и требовать, чтобы он ответил, кто, по его мнению, крадет у меня жизнь. Было удивительно легко представить себе девушку рядом с ним маленькой девочкой, разъяренной от боли и гнева на самую легкую мишень. Сэйбер даже не мог сказать, что она была неправа, чувствуя эту обиду: должно быть, она ощущала ещё и огромное потрясение и предательство. — Помню, я кричала, что он должен был вернуться в свою собственную семью, а мою отдать мне. Что… — Илия тяжело вздохнул, снова потянулась и откинулась назад, пока её голова не коснулась стены. На фарфоровых чертах лица, глядя на окна на другой стороне зала, появилось небольшое сожаление. —…было немного жестоко, учитывая то, что я узнала позже. У него её не было, — подтвердил про себя Сэйбер, — это не было огромным логическим скачком, учитывая то немногое, что он знал, и те слабые следы воспоминаний, которые он видел. Такие родители, как та женщина, которую он видел в том далеком сне, не позволили бы безрассудному ребенку сбежать одному и сражаться насмерть в битве между магами. — Он посмотрел на меня тем же взглядом, что и мой отец в тот день. Как будто он знал нечто ужасное, но не мог заставить себя сказать об этом, или как будто он собирался заплакать, но не мог. Всё, что он сказал, когда я закончила кричать, это… «Мне больше некуда идти». Потом он просто… вернулся к изучению, как будто это было единственное, что у него осталось. И если бы всё обошлось, то мать, предостерегавшая сына от общения с такими хладнокровными существами, встретила бы его по возвращении с равным гневом и облегчением. Сердце Сэйбера сжалось от жалости к своему Мастеру и Илиисвиль: они были ещё детьми, да и сейчас Илиясвиль была очень юна. — Наверное… — она раздраженно вздохнула, сдувая серебристую челку с глаз. — Наверное, после этого я начала понимать, что проблема не в нем и не в Майе. Я стала принимать участие в их уроках алхимии — потому что это радовало маму, и потому что, видя её улыбку, я чувствовала себя немного лучше. Но… всё было не так. Без отца. И я… я всё ещё злилась. Чем старше я становилась и чем больше узнавала о том, что на самом деле произошло в Фуюки, тем больше злилась, но теперь мне некого было винить. Это была не вина моего брата, или моей мамы, или Майи. Так что я просто позволила этому гневу сидеть там, где он был до сих пор. Медленно подняв руку, Илиясвиль словно потянулась к небу за окнами: тонкие пальцы вытянулись, и на них отчетливо проступили багровые печати, а далекие алые глаза молча любовались ими. Три сегмента приняли изящную форму, острые угловатые грани слились в фигуру, которая показалась Сэйберу похожей на кинжал, наполовину вынутый из ножен. Элегантный, но опасный — возможно, мало чем отличающийся от самой Илиисвиль. —…Берсеркера нельзя призвать случайно. Я читала об этом, прежде чем призвать его — это должно быть сделано с умыслом. — Что-? — этот аспект выходил за рамки знаний, которые Сэйберу предоставил Грааль, что было вполне разумно: он не был магом, и ему не нужно было разбираться в тонкостях ритуала. Всё, что ему нужно было знать, — это систему «Мастер-Слуга» и то, как она функционирует, остальное должны были понимать те, кто проводил ритуалы. — Мгм, — произнесла Илия в знак подтверждения. — Я специально призвала Берсеркера. — Почему? — прозвучал недоверчивый вопрос, прежде чем Сэйбер успел остановить себя. Казалось, что у Илии было собственное Безумное Усиление, чтобы так рисковать, тем более в таком юном возрасте. Что, если бы она призвала кого-то неспособного к здравому смыслу, более жестокого, чем просто невыносимый человек, которого они теперь знали? Если бы всё пошло не так, как надо, её или кого-нибудь ещё в замке могли убить. — Потому что я хотела, чтобы кто-то был так же зол, как и я. Я хотела, чтобы кто-то вместе со мной бушевал и кричал о том, как это несправедливо, и уничтожал всё, что может отнять у меня то, что я теперь люблю. Э-...Берсеркер обещал сделать это для меня. Ответ был прост и произнесен с холодком в голосе, в то время как её украшенная печатью рука опустилась на колени, а вместе с ней и алый взгляд. — Меня не волнует, что говорят другие. Мне плевать на «Убийцу Магов» или «Арчера». Я люблю своего отца, люблю Кирицугу Эмию, и всегда буду любить его. Мой отец был добрым и любящим, и в тот день, когда мы прощались… Я знаю, что это было его настоящее сердце, независимо от того, что он ещё делал или кем стал. Но мама и Майя не могут дать ему отпор, и даже если ты будешь рядом, он попытается убить моего брата, даже не задумываясь об этом. Так что это должны сделать я и Берсеркер. Я должна помешать ему убить нас, потому что я люблю его. — Илиясвиль… — Сэйбер попытался возразить, но что он мог сказать? Арчер уже дважды чуть не убил его Мастера, и она была права: учитывая сложившуюся ситуацию, он сомневался, что остальные обладают такой раскаленной железной волей, как молодая девушка рядом с ним. Берсеркер мог показаться жалким слабаком, но Илиясвиль, несомненно, знала о нем что-то такое, чего не знал никто другой. — Я не могу просить об этом больше никого другого, Сэйбер. И ты не должен клясться или обещать что-то, но, когда придет время, пожалуйста, помоги Берсеркеру, насколько сможешь. Если ты согласишься поддержать нас, я расскажу тебе кое-что очень важное, что, по-моему, ты должен понять. …Это было сложное и одновременно очень простое предложение. Ему уже хотелось поскорее свернуть голову Арчеру за то, что он подверг опасности его Мастера, но тут было и нечто иное — ещё больше тайн в семье, которая, казалось, уже не состояла ни из чего другого. Но всё же, разве это не было основано на заботе и беспокойстве? Илиясвиль не могла просить никого, кроме Сэйбера и Берсеркера: остальные ясно дали понять, что в её возрасте ей не место в этом конфликте, да и сам Сэйбер был склонен ответить тем же. Но значит ли это, что она не имела права быть частью того, что так долго и бесповоротно определяло её жизнь? И если её волю нельзя поколебать или перенаправить, разве не желает его Мастер, чтобы его юная сестра была под защитой? — Если это в рамках моего контракта, — осторожно начал он, — то и ты, и Берсеркер получите мою помощь в этом деле. Но я- — «не собираюсь ему врать» или что-то в этом роде? Да, конечно, я это знаю. Но если он не спросит, то и врать не придется. …Формальность трудно было игнорировать, и, замолчав из-за этой вопиющей лазейки, он ничего не сказал, пока Илия поднималась с пола и отряхивала одежду. — Выслушай меня, ладно? Я люблю своего отца. Я люблю свою мать, и Майю, и брата. Но иногда, как сейчас, они могут быть очень, очень раздражающими. Я спросила, злишься ли ты, потому что я очень, очень злюсь, что чуть не потеряла брата из-за того, что он сделал глупость. И я злюсь, что тебя вынудили оказаться в такой ситуации, против этого Лансера. Верно — разумеется, Берсеркер должен был рассказать об этом подробнее. Сэйбер попытался скрыть внезапно всплывающий конфликт на своем лице, но то, как Илиясвиль наклонилась, чтобы посмотреть на него с беспокойством, выдавало, что он все-таки не смог скрыть это. —…Всё в порядке, — добавила она чуть более мягко. — За то, что ты выслушал меня и согласился помочь, вот что, я думаю, ты должен понять. Протянув руку, она легонько ткнула пальцем в точку на груди Сэйбера — прямо над его сердцем. Улыбнувшись, словно первые ростки после долгой зимы, Илиясвиль произнесла нечто среднее между проницательной мудростью и секретом, которым делятся друзья: — Чувства не исключают друг друга. Ты можешь злиться на кого-то и при этом любить его. И ты можешь злиться, как раз потому, что любишь.***
Стоя на крыше замка, Майя Хисау чувствовала себя спокойнее всего, а учитывая то, как прошла ночь, именно спокойствие и уверенность были ей крайне необходимы. Если план Вэйвера окажется необходимым, то есть если он погибнет либо сейчас, либо в предстоящих сражениях, тогда всё будет непросто. Она не знала, как долго Айрисфиль сможет поддерживать Слугу, если вообще сумеет это сделать. Полагаться на Илию и Берсеркера… во рту оставался горький привкус, которому не было названия. Если подумать… в общем-то, всё это имело такой вкус. Ей никогда не нравился Вэйвер Вельвет, маг-вторженец, каким он всегда казался. Но она не ненавидела его, не настолько, чтобы желать ему смерти, даже если она в порыве гнева и наставила на него пистолет. Майе никто не нравился, кроме Кирицугу и его семьи. Она была продолжением руки Убийцы Магов, его мечом и щитом, выброшенным на берег после его смерти и не имеющим иного предназначения, кроме как защищать Айрисфиль и Илиюсвиль. Так что же ей оставалось делать, когда он был тем, чья защита им нужна? Сможет ли она взять его на прицел и нажать на курок, чтобы сохранить мирную жизнь, которую, по её мнению, она не заслуживала? И может ли она доверять лорду Ассоциации в том, что он всё ещё придерживается интересов семьи, которую Кирицугу так любил? Осталось ли вообще хоть что-нибудь от Кирицугу? Убить того, кто дал ей цель в прошлом, чтобы защитить тех, кого она любит сейчас. Непреодолимая задача, невозможное решение. Но что, если действия Кирицугу- Арчера ускорят то, что они сейчас пытаются предотвратить? Конечно, он знал, какую беду принесет Грааль, должен был знать. Конечно, он тоже хотел бы остановить Войну за Святой Грааль, но самыми эффективными, по его мнению, средствами. …Ей было больно осознавать, что она больше не может следовать этому методу. Не ценой жизни Айрисфиль и Илиисвиль. Если это делало её слабой, делало неподходящим оружием в арсенале Кирицугу… значит, так тому и быть. Ей не место рядом с Контр-хранителем, она будет сражаться рядом с крыльями света Айнцбернов. Это было… возможно, не совсем правильно, но всё же лучше. Резкое жужжание в кармане, к счастью, прервало её мысли, пока они не запутались ещё больше. Достав из пальто телефон Вэйвера, она нажала на кнопку и- — НЕ ХОЧЕШЬ ОБЪЯСНИТЬ, ПОЧЕМУ Я ВИДЕЛА, КАК ТЫ ВЫПРЫГИВАЕШЬ ИЗ ОКНА?! -она держала трубку на расстоянии вытянутой руки от головы, когда пронзительный голос прорезал линию, а на заднем плане раздался странно знакомый заливистый смех, с которым молодая особа разразилась тирадой: — Ты разеваешь свой глупый рот, говоря, что это Я в опасности, что Я безрассудная и слишком молодая и прочее, ведешь себя так, будто ты главный, и в тот момент, когда мы с Кастером отправляемся в патруль, я случайно вижу, как ты летишь из- Нажав ту же кнопку, Майя повесила трубку. Это далеко не её проблема. На мгновение воцарилась тишина, затем долгие несколько минут непрерывной вибрации, когда на экране появилось несколько быстрых и полных ошибок текстовых сообщений с различными ругательствами и предостережениями. …Уголок её рта на мгновение дернулся от осознания того, что это абсолютно заслуженная проблема Вэйвера, с которой он будет разбираться позже. Как только девушка — Тосака, как она догадалась из того, что они обсуждали о Кастере, — закончила свои порицания, снова наступила тишина, и на мгновение показалось, что на этом всё и закончится. Прошло несколько минут, и телефон снова завибрировал, высветив другой номер. Либо девушка была невероятно упряма, либо… Клик. Мертвая тишина на другом конце. Майя молчала, так как знала, что лучше ничего не выдать. С точки зрения стратегии, было бы серьезной ошибкой сообщить, что владелец этого телефона не владеет им в данный момент, даже если бы он был уверен, что только его союзники будут поддерживать связь через него. Осторожность лишней не бывает. Четыре секунды, потом пять. Наконец тишину нарушил голос, опасный и низкий, как рычание льва, коему осмелились бросить вызов. — Что, черт тебя дери, ты с ним сделал? Это был не вопрос, а чистая ярость, несущая в себе нечто гораздо более смертоносное, чем повышение тона. Логика имела смысл: если телефон Вэйвера находится у другого, то можно с уверенностью предположить — даже сказать, что он сам ранен или ещё хуже. — Ничего, — ответила Майа наконец, с профессиональным спокойствием, лишенным всяких эмоций. В данный момент всё происходило в рамках ожидаемых параметров плана, как он был ей изложен. Это почти наверняка был «Кайри Шишиго» — если бы её не приняли за врага, то она бы усомнилась в возможностях этого его друга. — Он недееспособен. Восстанавливается. — Да? И почему это я должен в это верить? Где он, черт побери, и кто ко всем чертям ты такая? —…У нас есть общий союзник в лице Вэйвера Вельвета, — перед лицом этой кипящей, рычащей ярости она продолжала с ледяным спокойствием, которого требовало задание. Её попросили предоставить информацию, достаточную для доказательства своей правдивости, и поручили связаться с кем-то, кто мог бы им помочь — дальше всё было обыденно. Нужно было сделать всё, что от неё требовалось, и тогда многое могло бы обернуться в их пользу. Снова молчание — такое же напряженное, как и раньше, но, похоже, почти задумчивое, поскольку собеседник обдумывал сказанное. — Докажи. Она всегда настаивала на коде за кодом, на фразе за фразой, которые должны были выявить самозванцев и защитить их тайну. И хотя Вэйвер закатывал глаза и жаловался на её излишнюю предосторожность, возможно, он и в самом деле отнесся к этому с пониманием. Узнать его имя довольно трудно, отметила она, разыскивая записку, которую он написал для неё, но даже один уровень дополнительной защиты может оказаться жизненно важным. — Он предполагал, что этого может быть недостаточно. В таком случае меня попросили сказать- Зажав телефон между ухом и плечом, Майя развернула листок и почувствовала искреннее удовлетворение от того, что аккуратно написанная строчка не имела для неё никакого смысла. Умно. — «третье и шестое поколения умирают вместе с нами». На другом конце линии прозвучало тихое ругательство, сопровождаемое, судя по всему, неодобрительным согласием. — Блять, ты действительно серьезно, — этой уступки было достаточно, чтобы закрепить её предположение, хотя она и знала, что оно было надежным. — Кайри Шишиго, — подтвердила она. — Я — Майя Хисау, и меня попросили передать вам просьбу о помощи, — коротко и по существу — подробности, как это обычно бывает, потом. — Он уже получил её, — раздалось в ответ раздраженное рычание, за которым последовал вздох покорности. — Майя, верно? Может быть, ты начнешь с самого начала и расскажешь мне, что именно происходит? — Ситуа- — Постой. Мне всё равно придется устроить этому тупому ублюдку абсолютный ад, — это тоже было в пределах ожидаемых параметров, а вот то, что было сказано дальше, — нет. Более того, оно настолько сильно отклонилось от ожидаемого, что Майя на мгновение потеряла дар речи: — Так почему бы тебе не сказать мне, где ты находишься в Фуюки, и я сейчас же приеду, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз.