Потерял ли ты себя где-то там,
Стал ли ты звездой.
И неужели тебе не грустно знать, что жизнь
Больше, чем то, кто мы есть.
(The Goo Goo Dolls - Name)
Пятьсот тридцать восемь убитых и множество раненых, о количестве которых можно было только догадываться. Жилой район Фуюки в Мияме в ту ночь горел дважды — от окончания Войны за Святой Грааль, и от ужасов, бушевавших внутри. Эта цифра запечатлелась в его памяти в те последующие дни, когда он счел для себя достаточно безопасным выйти из скрытого замка в город, который навсегда оставит на себе эти шрамы. Если бы дом Токиоми Тосаки не находился на окраине города, число погибших могло бы легко исчисляться тысячами. Пятьсот тридцать восемь человек либо погибли, так и не поняв, что произошло, либо умерли в муках, в одиночестве и страхе на этом разрушенном поле боя… Сколько раз за последние десять лет он возвращался сюда? К кошмарным развалинам, в которых едва можно было узнать мирные дома, к всепоглощающему запаху горящих трупов и густому черному дыму, стелящемуся за клубящейся в беззвездном небе луной. Он знал, что это всего лишь сон, но не мог от него пробудиться. Почему ты спас меня, — снова спрашивал он себя, проходя через ад шаг за шагом. — Ты даже не знал меня. Я был для тебя никем. Я и сейчас никто. Треск расколотого дерева под ногами вызвал облако пепла и углей на разрушенной земле. Почему ты защитил меня, — вопрошал он того, кто уже не мог его услышать. — Я не стоил этого. Не стою. Огонь бушевал во всех направлениях — ад на земле, уносящий все жизни, которым не повезло оказаться в зоне его действия. Почему я всё ещё здесь? Почему я всё ещё так слаб, что мне нужен кто-то, кто спасет меня? Почему именно я продолжаю выживать?***
Неудивительно, что ему снова приснился этот пылающий круг ада — постепенное пробуждение в постоянной дымке невероятной боли было чем-то очень знакомым в этом отношении. Он открыл глаза в слишком знакомой, слишком просторной комнате, мутное зрение постепенно прояснилось, и он увидел свою окровавленную рубашку и пиджак, небрежно брошенные на стул, со смутной и далекой мыслью о том, что это будет утомительно отстирывать- Болело всё: начиная от стука в голове, резкой боли от десятка заживающих царапин и порезов и заканчивая тупой, но оглушающей болью во всем теле от катастрофического ранения. —…что случилось? — пробормотал Вэйвер, пытаясь отделить запутанный сон и воспоминания от суровой реальности. Как долго он вообще был без сознания? — Честно говоря, — прозвучало в ответ, — мне кажется, что этот вопрос должен задавать именно я. — Диа-?! — он совершил ошибку, резко сев, слова оборвались захлебывающимся звуком боли, перед глазами поплыли звезды, и он тут же сложился вдвое от агонии, пытаясь отдышаться от, должно быть, сломанных ребер. — Мастер… — осторожное прикосновение легло на спину Вэйвера, присутствие рядом с ним излучало беспокойство. — Не двигайся, ты всё ещё ранен. События нахлынули на него внезапно, будто ведро ледяной воды вылили на голову: Сола-Уи, Финн и Вэйвер — совершенно бесполезно, ничего не удалось сделать. Невозможность сражаться, уверенность в том, что он вот-вот умрет, и непокорность, с которой он смотрел в лицо, не выказывая страха. Он снова был в замке Айнцбернов: должно быть, Айрисфиль во второй раз вытащила его обратно, когда он был в шаге от смерти. Как он попал из пункта А в пункт Б — это, конечно, один из множества вопросов, но сейчас он казался совершенно неважным. Когда Диармайд заговорил снова, голос его был мягким, и, хотя Вэйвер не решался встретиться с ним взглядом, он ясно, как день, слышал в нем мягкое напутствие: —…Почему ты не призвал меня? Потому что я боялся. Потому что я не буду просить тебя сражаться с ним. Потому что я не хотел бы убивать её. Так бы ответил человек, так бы подумал «Вэйвер Вельвет». Но ведь именно человеческое мышление и привело его в эту ситуацию, не так ли? Человек не задумываясь убил бы Солу-Уи — даже если бы это стоило ему жизни, на одного врага стало бы меньше, и у его стороны осталось бы явное преимущество. — У нас нет… времени на это, — произнес лорд Эль-Меллой II, отбросив человечность и пропустив арматуру через правую ногу, прежде чем заставить себя подняться. Магические цепи вопили в белом протесте вместе с каждой частичкой его тела, но он был жив. Этого было достаточно, этого должно было хватить, чтобы понять, что- Одна рука поймала запястье мага, когда он потянулся за окровавленной рубашкой, другая схватилась за спину, словно оправданно опасаясь, что он в любую секунду рухнет. — Сейчас середина утра, — сказал Диармайд с непривычной настойчивостью. Моргнув от шока, Вэйвер совершил критическую ошибку, взглянув на него, и обнаружил в его взгляде что-то острое и напряженное, с чем ни при каких обстоятельствах нельзя было спорить. — У нас более чем достаточно времени, чтобы ты объяснил, о чем ты думал. — Я-… Я… — даже лорд Часовой Башни дрогнул под таким взглядом, пытаясь рационально объяснить ситуацию, в которую он сам себя загнал. —…Я должен был справиться с этим сам, — это было правдой: присутствие Солы-Уи было только его ошибкой, которую он сам должен был исправить. — Противостоять вражескому Мастеру без своего Слуги, — последовало плоское подтверждение того, как глупо, они оба понимали, это было. — А если бы тебя убили? Ты же знаешь, что становится со Слугой без Мастера, и что было бы с нашими союзниками, если бы на их стороне остался только Берсеркер? На что ты рассчитывал, что я заключу договор с Айрисфиль взамен тебя? Вопрос прозвучал как нелепость, но единственным ответом на него стало молчание. На лице Диармайда промелькнула боль предательства, он отступил назад, словно обжегся, и Вэйвер поспешно отвел взгляд, чтобы не встречаться с этим осуждением. — Это… именно то, о чем ты и думал, — подтвердил Слуга, затаив дыхание. — То, что ты сказал, когда уходил… что я должен защищать их, несмотря ни на что- — Это было единственное, что я мог сделать, — возразил лорд Эль-Меллой II. — Если бы всё пошло не так, ты всё равно был бы им нужен. Даже если мы не знаем, как долго Айрисфиль сможет функционировать, я должен был быть уверен, что ты сможешь защитить их и без меня. Мозолистые руки взяли его за плечи с идеальным контролем: осторожно, чтобы не усугубить травмы, но достаточно крепко, чтобы у мага не осталось иного выбора, кроме как встретиться с золотыми глазами, которые, казалось, горели, словно желто-оранжевые огни. Это не было беспрекословное почтение Лансера или спокойное терпение Сэйбера — это был постоянно кипящий гнев, присущий только самому Диармайду. — Неужели ты так мало ценишь наш контракт? — Э-э-… не в этом дело. Важно лишь довести всё до конца, а с этим ты легко справишься и без меня, — маг не мог заботиться об эмоциональном аспекте. Маг должен был отгородиться от всего, что мешает достижению его целей. И даже когда сердце заколотилось в груди, даже когда он почувствовал, что его решимость ослабевает под этим пристальным взглядом, лорду Эль-Меллою II не оставалось ничего другого, как упрямо стоять на своем и- — Тогда, если дело не в нашем контракте, почему ты не призвал меня? — снова спросил Диармайд, и на этот раз ответ прозвучал искренне, поскольку клубок эмоций начал закипать. — Да о чем ты блять думаешь?! Ты не можешь хотеть с ним драться, а я не могу тебя об этом просить! — в этом и заключалось противоречие. У мага не могло быть таких колебаний: Слуги были лишь клинками их Мастеров. Для мага не имело бы значения, что брат пойдет против брата, родитель против ребенка, лорд против рыцаря. Но стоило ему взглянуть на человека, которого он знал как Финна Маккула, и такой вариант действий сразу же был назван «невозможным». — Конечно, я не хочу! — огрызнулся Диармайд так, как его Мастер ещё никогда не слышал. Руки опустились с плеч мага, разочарование прорвалось сквозь спокойное выражение его лица. — Это- из всего, что могло случиться на Войне за Святой Грааль, он единственный противник, с которым я никогда не хотел бы скрестить клинки! Но даже если это и так, неужели ты веришь, что я не смогу защитить тебя даже от него? Сможет ли его Слуга когда-нибудь не защитить его? Нет, и в сердце мага это был неоспоримый факт. Но в голове, где сомнения и страх властвовали над истиной, ответа не было. Всё, что он мог сделать, так это молча смотреть в глаза, не веря в проявление невиданных доселе эмоций. Диармайд раздраженно прижал руку к голове, словно собираясь с мыслями и молча прикидывая, стоило ли говорить то, о чем он думал. —…Ты думаешь, что ничего не значишь для меня, Вэйвер Вельвет? …и сердце его замерло в груди от этого резкого обвинения, холодный ужас превратил его кровь в лед так, как не смог бы сделать даже гнев Финна Маккула. Он знал, он знал, он знал, кем был его Мастер, знал, что он никчемен, слаб и ещё тысячу других вещей, и теперь всё рушилось вокруг мага всеми возможными способами, которых он так боялся. Как сами слова, так и их смысл совершенно не поддавались правильному восприятию, головная боль перерастала в оглушительный стук молота по внутренней поверхности черепа. — Кт… кто сказал тебе- — Твою тайну не выдал никто из тех, кому ты её доверил, — просто ответил Диармайд, по его спокойному выражению лица нельзя было понять, о чем он думает. Но Мастер прекрасно знал, что должно было твориться у него в голове: сплошное разочарование и отвращение от осознания того, на что он был подписан. — То, что скрыл твой бодрствующий разум, открыло твоё покоящееся сердце. Или если повторить то, что ты сказал леди Тосака: «над твоей ментальной защитой нужно поработать». Холодная паника охватила его сердце - что он видел, что он знает, о боже, он знает, что я подвел его, я подвел его я- и профессор, пошатываясь, отступил назад, за пределы досягаемости. Задние колени ударились о край кровати, и он неуверенно накренился, но не упал, а сел. Ему нужно было отдышаться, нужно было уйти от всего этого, нужно было захлопнуть эту железную оболочку девы и уничтожить человеческое «я», пока оно не поставило под угрозу всё, что они планировали. Всё ещё можно было исправить, он мог попытаться снова найти Солу-Уи и-… и… — Нет. Просто- не трогай меня, держись от меня подальше, не надо- — Вэйвер- — Не называй меня так! — закричал он, подняв руки к голове, словно это могло сдержать крик его собственного смертельного стыда: он знает, что ты лгал ему, знает, что ты жалкий, что ты никогда не стоил его, что ты никогда не стоил любви- —…Ты столкнулся с тем, с чем никто не должен был сталкиваться, — он снова услышал голос Диармайда — едва различимый, словно через огромное и непроходимое расстояние, но более мягкий и несущий в себе очень бережное терпение. — И ты называешь себя слабым за то, что снова и снова проходишь через ад? Ты сравниваешь себя с магами вроде Мастера Ассасина, когда гневно осуждаешь их мерзкие методы? Ты считаешь себя недостойным, когда всё, что ты когда-либо делал, было- — Прекрати, черт тебя побери, я никогда… ты не должен был… — чувствуя себя так, словно он полностью перестал существовать всем своим телом, маг поднял правую руку к груди. Начертанный на ней сигил* в виде трех багровых сегментов словно пылал белой яростью, но, несмотря на панические мысли, магическая энергия для его активации не поступала. Три слова. Такой простой приказ, что он был бы выполнен немедленно, без малейшего шанса на сопротивление — такова была сила воли Мастера. И это было правильно, не так ли? Вот чем должен был пожертвовать маг, чтобы защитить мир. Именно такое решение принял бы лорд Эль-Меллой. Так поступил бы Кирицугу Эмия. Это сейчас было необходимо, когда всё шло так неправильно. «Забудь "Вэйвера Вельвета".» Забудь, что я когда-то был человеком. Забудь мое прошлое, забудь мои неудачи, сотрите всё и узнай меня такого, какой я есть. Он был магом. Он должен был стать магом. Он должен был убить в себе все слабости, если хотел добиться чего-то стоящего, так что же ещё оставалось? Он мог исправить ситуацию, мог остановить её, пока она не зашла ещё дальше, мог уничтожить в себе всё человеческое и выковать разум изо льда и стали, который был бы достаточно силен, чтобы довести дело до конца. Сэйбер никогда не станет Лансером: тот Слуга давно умер, а вместе с ним умерла и часть его Мастера. Но уничтожить всё это, стоя на пороге… не воспоминаний, но хотя бы знаний о том, что они видели и делали вместе? Находясь так близко к ужасающей реальности осознания того, кем был его Мастер, и так легко стереть это в алой вспышке? Не безопаснее ли стереть всё, — говорил голос прагматизма. Не лучше ли признать правду, — кричало сердце, скрученное до предела. — С… Сэйбер, я… — слова вырывались с трудом и напряжением, он боролся с тем, что казалось колючими лианами, душившими его с каждым вдохом. Ослепляющая головная боль достигла крещендо, совпадая с учащенным сердцебиением, зрение затуманилось от слез, горящих от страха и ненависти к себе, и всё перед ним исчезло. Так сильно, что он не заметил, как его Слуга медленно шагнул вперед и сел рядом, нежным прикосновением убирая длинные волосы с зеленых глаз. — Теперь ты можешь остановиться, — мягко сказал он, взяв лицо Мастера в обе руки. — Тебе больше не нужно сражаться в одиночку, Вэйвер. Единственным ответом ему был захлебнувшийся в горле мучительный звук, рука бесполезно упала на бок, а клейменые печати так и не ожили. Он не мог этого сделать, потому что это было неизмеримо неправильно. Потому что он не был лордом Эль-Меллоем. Потому что это было не что иное, как последняя кричащая вспышка угасания тени Кейнета и треск с хрустом ломающейся железной темницы, когда человеческое сердце потянулось к руке, предложенной, чтобы вытащить его из одиночества. Потому что в тот момент, когда он услышал своё собственное имя, он окончательно рассыпался, как и предполагал. — Я-я-… Диармайд, я… — слова застряли в его горле, как когти, лихорадочно цепляющиеся за лед, от боли и невозможности сделать что-либо, кроме как споткнуться. Он должен был сказать это, должен был извиниться за то, что едва не совершил немыслимое и бессовестное, должен был-... Нежные руки обхватили дрожащие плечи, и Диармайд прижал тонкую фигуру к груди, а израненная в боях рука легко погладила длинные волосы. Это был Лорд Эль-Меллой II, который хотел отменить всё и убить своё прошлое «я» без шансов на восстановление. И это был ужасно, ужасно напуганный Вэйвер Вельвет, который с рыданиями рухнул на плечо своего рыцаря, прижимаясь к нему, как к последней возможной связи с самой жизнью. — Прости меня, — доносилось между неровными задыхающимися вдохами. — Прости, прости, я-я не должен был- — Достаточно, — раздался рядом с его ухом мягкий, сострадательный, терпеливый голос — то, что он не заслуживал слышать. — Мой отважный, прекрасный, глупый лорд… нет никого, от кого бы я не защитил тебя. Пусть даже это означает защищать тебя от самого себя. — Т-ты… даже… даже после того, как я- ты всё ещё- Что он творит? Он почти совершил предательство, которое заставило бы Финна выглядеть очаровательно невинным, а Диармайд всё ещё говорит нечто подобное? Почему? Неужели он не понимает, насколько никчемным был его Мастер? Неужели он- — Ты лучше, чем себя считаешь, — спокойно перебил рыцарь, отступая на несколько сантиметров назад, и его руки снова легли на плечи пораженного Мастера. — Несмотря на всё, что ты скрываешь, мне не нужно видеть твои воспоминания, чтобы понять, что ты не способен быть таким, как Мастер Ассасина или Арчер, даже если ты сам считаешь это неправдой. —…перестань, — слабо протестовал Вэйвер, проводя тыльной стороной ладони по глазам. — Если ты хоть что-то видел, то знаешь, что я такой же жалкий, как и все остальные. Я не тот, кем обещал стать. — Мм, совершенно бессердечно, — промычал Диармайд голосом, который ясно давал понять, что он думает иначе. Проведя рукой по бинтам, поддерживающим поврежденную ключицу, он перехватил ожерелье, которое теперь висело ничем не прикрытое. Приподняв бровь, он с сомнением посмотрел на тонкий осколок цвета слоновой кости, а затем вновь поднял взгляд на пораженное лицо его владельца. Ох… конечно, он бы снова узнал древний катализатор, узнал бы обломок клыка своего проклятого сводного брата. И, конечно же, Айрисфиль опять оказалась права. Он действительно все эти годы просто носил свое сердце на шее. — Послушай меня, — снова заговорил рыцарь, убирая руку с кулона Вэйвера, чтобы согнуть палец под подбородком своего Мастера, гарантируя его полное внимание, оставляя мага застывшим на месте и неспособным отвести взгляд. — Даже величайшие рыцари могут оступиться и потерпеть неудачу — в этом нет ничего постыдного. Человеку свойственно спотыкаться; отсутствие сил, чтобы снова встать, — это не слабость. Что требует мощной решимости, так это протянуть руку и признать, что ты не можешь оставаться в одиночестве. И истинное мужество заключается в том, чтобы доверять тем, кто тянется назад, поднимая тебя на ноги, чтобы ты смог продолжить путь. Какая ужасающая концепция. Гораздо легче было разрушать себя, пытаясь взвалить на плечи как можно больше, чем рисковать тем, что его сочтут слабым неудачником, каким он и был на самом деле. Лучше поставить себя и только себя на кон, как расходный материал, потому что в противном случае придется рисковать теми, кого он так хотел защитить. Айрисфиль лишь вскользь упомянула о вполне реальной вероятности того, что она не переживет эту войну, и всё, что сделал Вэйвер, — это удвоил свой риск в безумной попытке устранить препятствие перед ними. Чтобы дать ей и остальным, как он считал, хоть немного больше шансов выжить, даже если это будет стоить ему жизни. — Я не могу, — сумел сказать он, разрывая зрительный контакт с тем ровным и спокойным взглядом, который заставлял его сердце биться. — Я не могу… Я должен быть сильнее этого. Если я не смогу, если меня не достаточно, тогда... Тогда в чем же смысл? Если он не мог ничего добиться своей силой, своими заслугами… если он не мог стоять на своем, то он так и останется лишь неудачником Вэйвером. Не способным никого защитить. Беспомощно тянувшимся к черному и холодному небу, наблюдая, как одна за другой гаснут недостижимые звезды- —…тогда не для этого ли я здесь? — прерывание было нежным, словно шепот, и острым, будто стрела, пробивающая брешь в сломанных доспехах. — Разве я не твой меч и щит, чтобы стоять и сражаться, когда ты не можешь? — Чт-… Нежная рука заставила его снова поднять глаза, смахивая слезы, которые Вэйвер не осмеливался признавать как пролитые. — Я — твой рыцарь. Ты сам утверждал так, говорил о нерушимом доверии. И я прошу тебя сейчас подтвердить эту веру или отвергнуть её, потому что ты должен понять, прежде всего, следующее: я не могу сделать всё без тебя. Абсурдное заявление. Диармайд никогда и никому не проиграл бы, ни в роли Лансера, ни, тем более, сейчас, будучи сильнейшим из семи классов Слуг. Независимо от того, какова будет его цель — обрести Грааль или уничтожить его, — он сможет совершить даже невозможное, и совершенно неважно, кто будет его Мастером- «Мне было всё равно, убьет ли он меня, всё равно, умрешь ли ты вместе со мной, я не мог позволить, чтобы это случилось с тобой снова». …это ведь не правда, не так ли? Он понял это много лет назад, когда испытал краткий, но сокрушительный ужас при мысли о том, что могло бы произойти, если бы он не украл выбранный его учителем катализатор. Ни один другой маг даже не задумался бы о том, чтобы пожертвовать своим Слугой ради собственной защиты, и даже сейчас одна эта мысль вызывала у него тошноту. Это не мог быть никто, кроме него, потому что он понимал, что значит отчаянно нуждаться в том, чтобы доказать, что он нечто большее, нежели то, что видят другие. Он был так мучительно одинок, что даже в Слуге увидел скорее товарища, чем инструмент. Настолько слабый и испуганный, естественно, нашедший красоту, присущую рыцарской силе. Поскольку он был несовершенным человеком, а не безупречным магом, Вэйвер Вельвет и был идеальным Мастером. И теперь, зная, с чем и с кем они столкнулись, стоит ли удивляться, что Диармайд смотрел на него с искренней тревогой, пытаясь донести эту мысль до головы своего Мастера? Это не было «я не могу сделать всё без тебя» — это было верно, но это была большая картина, в то время как меньшее бедствие было совсем близко. На самом деле в основе его заявления лежало: «Я не смогу сражаться с Финном Маккулом в одиночку», не так ли? Так кто же тогда должен был встать на его сторону? Кого Диармайд защищал и поддерживал снова и снова, не возражая и не жалуясь, и кто теперь, когда от него это было нужно, готов был отплатить ему тем же? Его рыцарь, который никогда ничего не требовал, просил помощи у своего лорда, протягивая ему руку потому, что она была нужна, и, возможно, для того, чтобы пощадить гордость своего господина, не заставляя его делать это первым. —…тебе не придется, — наконец смог сказать он, с тихим вздохом прислоняясь лбом ко лбу своего Слуги и осторожно обнимая рыцаря за плечи. — Это… то, что я тоже не могу сделать один, — это уже не вызывало сомнений, поскольку попытка справиться с ситуацией в одиночку закончилась самоубийственным побегом, который быстро провалился. Не было пути вперед, который не предполагал бы опоры на других: на Айрисфиль, Майю, Кайри, Илиюсвиль, Берсеркера, но прежде всего, был кое-кто, кто был рядом с ним раньше их всех. Кто останется рядом, даже если Вэйвер окажется недостойным этой непоколебимой преданности, кто пройдет через ад и вернется с ним обратно без малейших колебаний. Двойные клинки Диармайда Уа Дубне никогда не сражались в одиночку. Так же как Слуга и Мастер не были единым целым друг без друга — лишь в тандеме они могли по-настоящему сиять. — Тогда, если это доверие остается искренним, давай начнем всё сначала, — мягко ответил Диармайд, нежно проводя рукой по распущенным темным волосам. — Забудем все эти скрытности и тайны и начнем всё заново. Единый фронт лорда и рыцаря, и никакой лжи между нами. Если ты должен так ревностно оберегать своё хрупкое сердце… тогда отдай его мне. Доверь мне «Вэйвера Вельвета», и я отдам тебе «Диармайда Уа Дубне», чтобы Сэйбер смог сделать всё необходимое, доведя дело до конца. Сможет ли он сделать это? После десятилетия жизни с зазубренными осколками вместо сердца и холодными доспехами вместо маски, мог ли он, не задумываясь, позволить себе снова стать Вэйвером, зная, как в равной степени страшно показать свою человечность и слабость? …Как глупо. Если глупый подросток считал себя непобедимым, пока этот Слуга был рядом с ним, то с какой стати он сомневался в этом теперь? Ради Диармайда он готов рискнуть любой уязвимостью и не сомневаться, что будет в безопасности. Ради Диармайда он взлетит к далеким звездам и станет всем, чем поклялся быть, и даже большим. Чтобы оказать ему любую поддержку, которую Финн не смог дать в давние времена, и вместе одержать победу, чтобы окружающий мир не сгорел в пепелище. — Оно всегда было твоим, — прозвучало тихое подтверждение, которое мало что значило, но в то же время говорило о тысяче вещей. — Когда-то давно оно принадлежало Лансеру, и теперь я с радостью доверю его Сэйберу, в любом случае это сердце уже давно принадлежит Диармайду, в каком бы обличье он ни был. Но это не изменило чувства, годами горящего в его груди, и не изменило того, как оно вспыхивало снова и снова с каждым произнесенным словом. —…Я знаю, — услышал он слова, произнесенные едва слышно. — Я не твой Лансер: тот человек и тот опыт, которым ты делился с ним, существует теперь только в твоем собственном сердце и разуме. Но я хорошо знаю себя и видел достаточно, чтобы понимать… что я, несомненно, знал столько же и в то время. Так что если ты сомневался в этом, я хотел бы успокоить тебя. Неудивительно, что это заявление сделало прямо противоположное, и Вэйвер выпрямился с явным замешательством на лице. Конечно, они оба знали, что он не сможет- никогда не получит воспоминаний Лансера, если только не увидит их собственными глазами Вэйвера. Но, даже зная это, что он имел в виду? Он же не мог предположить, что Лансер- — Диармайд…? Я не- что ты имеешь в виду? Затем последовал тихий и усталый смех, от которого его сердце пропустило несколько ударов, а мозолистая рука откинула темные волосы с лица Вэйвера. Со взглядом, который он мог интерпретировать только как «любовное раздражение», Вэйвер едва смог заставить себя подтвердить то, во что не смел поверить, прежде чем небольшое расстояние между ними сократилось в нежном тепле целомудренного поцелуя, короткого, но всё же достаточно долгого, чтобы стереть все мысли Вэйвера до чистого листа. Он никогда не мог по-настоящему заставить себя произнести эти слова, не зная, сколько раз они были восприняты как пустые. Почему-то было оскорбительно осмелиться предположить, что он был каким-то исключением, способным залечить шрамы тысячелетней давности. Это была не та линия, которую он осмелился бы пересечь, если бы только Диармайд не пересек её первым, и до этого самого момента Вэйвер был уверен, что это невозможно. Несмотря на шок и горячее биение обезумевшего сердца… теперь его ничего не пугало. Сомнения были, конечно, лишь как отдаленный отголосок мысли, что я того не стою, но разум возобладал, и сложившаяся ситуация легко это опровергла. Диармайд никогда не ввел бы его в заблуждение, никогда не солгал бы или дал ему ложный повод, но его доверие было полным. Даже сломленное и поврежденное, сердце Вэйвера всё ещё принадлежало этому рыцарю в течение десяти долгих лет — этого нельзя было изменить. Так что же ещё оставалось делать, кроме как ответить на этот поцелуй своим: так же кратко, как и застенчивые нервы взяли верх, но за этим не стояло ничего, кроме искреннего порыва. Магическое принуждение не было корнем тех чувств, которые он носил в себе всё это время, и больше, чем он хотел, чтобы они были известны, он желал, чтобы их искренность не подвергалась сомнению. Это было намного важнее всего остального, и не дай судьба когда-либо подумать Диармайду, что всё это было вымыслом, порожденным проклятием. Но, судя по тому, что Вэйвер почувствовал легкую улыбку так же, как и услышал её, это не обсуждалось. —…Сражайся на моей стороне и позволь мне в свою очередь сражаться на твоей, — рыцарь говорил тихо, как будто снова давал клятву. — Верь, что моя рука будет рядом, если ты дрогнешь, и я буду верить, что и ты когда-нибудь сделаешь то же самое. Доверь мне охранять твое сердце, и мое собственное будет твоим навеки. Позволь мне стать твоим мечом и щитом, и я проложу путь к будущему, которого ты желаешь. Голова у него кружилась от травмы и обстоятельств, но слова прорезали туман безо всякого сопротивления. Золотые глаза, казалось, почти светились в темноте, новая решимость теперь обострилась во что-то более яркое, и они оба знали, что остался только один вопрос: — Я спрашиваю тебя. Единственное, что действительно подтверждает, что это будет настоящий перезапуск, способ утвердить, что всё началось заново. Диармайд взял обеими руками руку Вэйвера с алой печатью и с настойчивой решимостью произнес слова: — Ты мой Мастер? И этому невозможному чуду, облеченному в форму, этой легенде, явившейся ответом на заветное желание, человеку, которого он любил больше жизни, какой ещё можно было дать ответ? Расплывшись в яркой улыбке, которая отражала кого-то гораздо моложе, чем он себя чувствовал, Вэйвер доблестно попытался сдержать дрожь в голосе, отвечая: — Я Вэйвер Вельвет, гордый Рыцарь Фианны и Мастер верного и отважного Сэйбера. По этому договору я вверяю тебе свою жизнь и клянусь… клянусь быть путеводной звездой, подходящей такому герою. Обещание, выкованное в крови и огне, давно ожидающее своего исполнения. За Часовой Башней, за пределами образа мага, который он создал… всё ещё был человек, решивший ярко сиять и направлять других, чтобы достичь и превзойти пределы своего потенциала, и заложить основу лучшего будущего на обломках унылого настоящего. Прямо сейчас, даже раненый и с непреодолимым врагом, вырисовывающимся на горизонте, тяжесть борьбы за достижение будущего казалась намного легче, будучи на плечах не только лишь одного человека.