Второй пилот

      Чтобы остановить поднявшуюся в прессе и социальных сетях волну обсуждения вражды между Мишей Кёйпер и Тибо Бастьеном, Кристиан Хорнер организовал им несколько показушных совместных интервью.       — Создай свою магию, — сказал ей Хорнер накануне.       Но плясать под их дудку, не наступая им на носки, Миша не собиралась. На первое же интервью, записываемое на базе в Милтон-Кинс, она заявилась с подносом, заставленным стаканами.       — Всем привет! — Звонко сообщила она о себе, войдя в зал славы. Свет был настроен и включен, направлен в два тесно придвинутых друг к другу стула, поставленных в проходе между болидами. На одном уже сидел Бастьен с продетой петличкой микрофона. Под глазком камеры ссутулилась репортерша, за ней двое парней выстраивали кадр. Переступив сплетения проводов, Миша подошла к пустующему стульчику в углу.       — Не знаю, кто что любит, потому тут, — она опустила поднос, — есть разный кофе: черный, с молоком обычным и растительным. Вот отдельно сахар. Угощайтесь.       Театральным жестом отряхнув руки, она подцепила стаканчик густого эспрессо для себя и двинулась к уготовленному ей месту. Поравнявшись с Бастьеном, она заговорила к нему:       — Извини. Я знаю, что ты предпочитаешь свежую кровь своих соперников, но я ужасно боюсь иголок, так что ничего тебе не нацедила. Останешься без напитка.       Он взметнул в неё полыхающий взгляд и самими губами беззвучно проговорил:       — Сучка!       Она осклабилась ему в ответ и села.       Пока звукорежиссер приделывал ей микрофон, репортерша заговорила:       — У нас формат квиз-опроса. Короткие вопросы преимущественно для того, чтобы наши зрители могли узнать вас получше.       — Ага, — закивала с улыбкой Миша. — А куда смотреть? В камеру или на тебя?       Проверив звук и в последний раз настроив угол, они начали. После короткого представления, первым вопросом было:       — На чём вы ездите в повседневной жизни?       Тибо Бастьен ответил безапелляционно первым, и Миша едва сдержалась, чтобы не закатить глаза.       — Макларен Спайдер.       Кёйпер прыснула:       — Очень практично. В супермаркет съездить самое то.       — Мой пёс помещается.       — В багажник?! — Наигранно ужаснулась Миша, даже прижала свободную руку к груди.       — На переднее сидение, — хохотнул Бастьен.       — Пёсе-е-ель, — протянула Миша. Если создавать магию, то старательно. — Какой? Как зовут?       — Ротвейлер Берг. Бергверк.       — Бергверк?! — Нахмурилась Кёйпер, пытаясь поймать ускользающую из фокуса внимания мысль. — Как… поворот на Нюрбургринге?       — Ага.       — Ха! Я не могу определиться, ты страшный зануда или настоящий оригинал?       Прежде, чем наморщивший лоб Бастьен успел что-либо вставить, репортерша вернула их к нити интервью:       — Миша, на чем ездишь ты?       — На мотоцикле Ямаха Р-1.       Теперь была очередь Тибо прыснуть:       — Извини. Это не ты случайно что-то говорила про поездки в супермаркет?       Когда Кёйпер посмотрела в его обернутое к ней лицо, то рассмотрела в его смоляных глазах искреннее веселье. Откуда-то из глубины пробилась наивная юношеская надежда, тонко щекочущая где-то под ребрами: неужели они могли бы быть друзьями? Миша сразу одернула себя, но решила не бросать этой подхваченной Бастьеном игры и скорчила рожицу:       — Неловко получилось.       — Дашь прокатиться?       — А ты водить умеешь? — И без паузы добавила преувеличено невинно: — Потому что если нет, то конечно. Обязательно!       Пиарщик остался доволен их «химией», Хорнер немного успокоился, прессе надоело размусоливать столкновение. Гран-при Испании прошло гладко и относительно удачно. Бастьен и Кёйпер взяли третье и пятое места.       Гран-при Монако оказалось очередным разочарованием, хотя начиналось, как и заезд в Баку, обнадеживающе. В квалификации Миша заработала себе седьмое место, но уже на шестом из 78 кругов умудрилась протолкнуться на пятое. Перед ней снова оказался Бастьен, и вопреки напряженному ожиданию, указаний сохранять дистанцию и позицию не поступало. Круг за кругом — сложные, извилистые, узкие — она сокращала разрыв. Когда её вызвали заехать на пит-стоп для смены резины, Миша буквально дышала в затылок Бастьену. И именно там всё поломалось.       Она нетерпеливо поглаживала стопой педаль газа, готовясь, как только механики отступят, вырваться на пит-лейн и вернуться на трассу, но время будто замерзло. Она не могла оглянуться, а потому пробурчала в микрофон:       — Ну что там такое?       — Заднее колесо. Что-то с болтом.       — Почему так долго?!       — Прости, Миша. Какие-то трудности.       Когда она наконец вернулась в гонку, невеселый голос инженера сообщил ей:       — Ты — пятнадцатая.       — Это какая-то злая шутка, да?!       Но в наушниках повисло молчание. За два круга Миша смогла выбраться на одну позицию выше, подумать и понять, что трудности были не с болтом. А с ней и её нежеланием прогнуться под Бастьена.       — Какой в этом смысл? — Прорычала она в микрофон.       — Миша?       — Я схожу с гонки. Зачем продолжать?       — Ты ещё можешь заработать очки.       — Да неужели?!       Но за 30 кругов она до первой призовой десятки так и не добралась.       После гонки Миша только убедилась в том, что это была диверсия — ей отказались говорить, какой именно механик натупил, и вместо извиниться и пообещать с этим решительно разобраться, Хорнер развел руками и со скорбным видом сказал:       — Ну, такое бывает. Человеческий фактор.       Случись такое с Тибо Бастьеном, она не имела сомнений, всю команду механиков уволили бы в мгновенье ока, а его самого пытались бы как-то задобрить. С Мишей же вели себя так, будто она сама отчасти была в этом виноватой.       Кёйпер кипела злостью и до острого печения в переносице, до почти проступающих слёз убаюкивала себя мыслями о том, как несправедливо, как нечестно и обидно это было. Особенно остро кололо осознание того, что изменить ничего она не могла, и ей оставалось только вынести урок или сдаться, собственноручно захлопнув перед собой двери в Формулу-1.       После гонки вечером в клубе «Твига» традиционно проводилась вечеринка для пилотов. Мероприятие, подразумевающее веселье и отдых, а на самом деле являющееся продолжением работы. Миша Кёйпер засела за укромным столиком за подсвеченной колонной, пряталась от всеобщего веселья, жалела себя и залечивала это алкоголем. Мерцание света ритмично отбивалось от её густо усыпанной пайетками комбинации. Она поправила сползшую с плеча тонкую бретельку и невесело хохотнула себе под нос. Она сложила в чемодан это платье, оголяющее плечи, спину и ноги, блестящее и звонко шуршащее, контрастирующее с пыльной грубостью её черных ботинок, уверенная в том, что ей будет что в нем отпраздновать. Но подлость состояла в том, что Миша даже не помнила, была ли когда-то в турнирной таблице так низко.       Тихо выругавшись, она подвинула к себе принесенную официантом пачку сигарет, сорвала пленку и как раз комкала её между пальцев, когда к столику подошел Даниэль Риккардо. Он выглядел так же помято, как и она сама. Его привычное веселье заметно потускнело, хоть он продолжал упрямо широко улыбаться. Монте-Карло не пожалело и его. Ещё в начале гонки он задел отбойник и вылетел.       Миша прихлопнула по дивану рядом с собой, приглашая Риккардо присоединиться, и когда он сел, поднесла свой стакан к бутылке пива в его руке и подняла невеселый тост:       — Добро пожаловать в уголок лузеров.       Они отпили, с минуту помолчали каждый о своём, Миша уже немного не слушающимися пальцами с третьей попытки достала из плотно утрамбованной упаковки сигарету и закурила. Пепел первой затяжки она сбила на тающий кубик на дне её стакана.       — У тебя пусто, — заметил Даниэль.       — Ага.       — Чем тебя угостить?       — Без разницы. Лишь бы там было побольше водки и поменьше льда.       Риккардо вскинул брови и засмеялся:       — Оу! Хочешь наклюкаться?       — Что-то вроде того.       — Поддерживаю! — Он отставил своё пиво, встал и добавил: — Сейчас принесу кое-что интересненькое.       Кёйпер кивнула, откинулась на спинку дивана и принялась играться зажигалкой. То вращала её, то балансировала на подушечке пальца. Делая глубокую горькую затяжку, Миша отвлеклась, и зажигалка свалилась. Она стукнулась об её голое колено и упала под стол. Кёйпер попробовала поддеть и подвинуть её носком ботинка, но только оттолкнула её ещё дальше.       — Предательница, — недовольно бросила ей вслед Миша, но встала, обошла столик и, присела. Когда, подхватив зажигалку в оставшиеся свободными от сигареты пальцы, она выпрямилась, обзор ей заступила широкая грудь в белой футболке. Кёйпер осмотрела фигуру — темные джинсы, расстегнутый пиджак с подтянутыми рукавами, объемные спортивные часы, черная вязь татуировок. В руках не было коктейлей. Это был не Риккардо, и Миша вскинула голову.       Тибо Бастьен заглянул в её близкое лицо, немного наклонившись вперёд. Его глаза казались в скупом мерцающем освещении сплошной зловещей чернотой.       — О чём тут шепчетесь? — Ядовито выплюнул он.       — Ревнуешь?       Он оскалился.       — Ты какого-то слишком высокого о себе мнения, да?       Миша смерила его взглядом, поднося сигарету ко рту, но так и не делая затяжки.       — Ты тоже, — парировала она. — Как на маминого сыночка.       Это было болезненно, она увидела это по тому, как Бастьен быстро растерянно заморгал. Так его уже давно не травили, но каких-то пару лет назад ему этим не давали покоя. Мало кто мог его обойти, многих это задевало, всем он казался надменным и заносчивым скотиной голубых кровей. А так, его жестоко гнобили. Тогда Миша никогда не присоединялась, напротив, всем своим видом и тем, что водилась с Тибо, показывала, что на его стороне. Сейчас же она его ненавидела и, зная, как ранить поглубже, не преминула такой грязной возможностью. Когда-то Миша знала Бастьена, видела, как упорно он трудился, каким за маской отстраненности был добрым, как многое на самом деле принимал близко к сердцу. Но теперь она его не узнавала. В статном мужчине с уверенно расправленными крепкими плечами, стильно подстриженном и обволакивающем своим густым ментолово-пряным ароматом Кёйпер не могла рассмотреть остроугольного мальчишку с отросшей шевелюрой. Того Тибо Бастьена, который когда-то был ей симпатичен, кажется, больше не существовало. Голос разума несмело бубнил о том, что это не его вина, что отбросить её назад было выбором и прямым указанием Хорнера, что он мог вообще ничего об этом не знать. Но скользкая обида требовала впиться зубами поглубже.       Это, похоже, было взаимно. Потому что Бастьен вмиг собрался и ответил:       — Ну, моя мама хоть обо мне заботилась.       В голову ударила злость, подпитанная всем выпитым, обида сегодняшнего дня и злость всех последних месяцев пустили искру, и Миша воспламенилась.       — А, то есть ты настолько низко опустишься, что дойдешь до личных оскорблений? Чего такой злобный? Член совсем крохотный?       Бастьен дернул губами.       — Говоря о банальностях. Тебе бы перестать пытаться зацепить за то, о чём понятия не имеешь.       — Да разве там есть за что зацепиться вообще? — Скривилась Миша и прежде, чем успела понять, что сама делает, ощутила под собственной ладонью шероховатость джинсовой ткани и жесткость ее складок над молнией ширинки, под пальцами — подтянутую нижним бельем упругую мягкость мошонки.       С вызовом, который ей пришлось усилием удерживать на лице, она подняла глаза и наткнулась на суженый, острый взгляд. Хрипло Бастьен предостерег:       — Не начинай то, о чем пожалеешь.       — Мне уже начинать бояться? — И чтобы наконец заткнуться, она вставила в рот сигарету и коротко затянулась.       Впившись в неё взглядом так, что Кёйпер казалось — чернота его глаз душит её, Бастьен накрыл её руку своей, подвинул и надавил, заставляя найти под тканью отвердевший член и сжать его. На какое-то не поддающееся измерению время Миша забыла дышать, а затем дым зацарапался в её горле и она судорожно выдохнула, едва не закашлявшись. Его пальцы протиснулись между её пальцев, он сгреб ее руку, отодвинул от своего паха и на долю секунды сдавил с такой силой, будто хотел переломать Кёйпер кости, а тогда повернулся и потянул Мишу за собой. Она послушно поддалась.       В голове стало пусто, только на галоп сердцебиения ложилось эхо казавшейся далекой музыки. Мысли и эмоции, даже ощущение собственного тела вынесло ураганом. Миша чувствовала только твердую теплоту руки Тибо. Он вывел их через наводненный людьми зал, в фойе, вниз по ослепительно освещенной лестнице, мимо красного каната, перекрывающего проход в пустой, кажущийся странно пресным при обычном освещении зал, похожий на тот, из которого они только что вышли; свернул в узкий коридор под золотой претенциозной табличкой «Уборные» и толкнул матовое стекло высокой двери женского туалета. Створки кабинок были распахнутыми, в конце прохода стояла тележка уборщика, и лишь после Миша испугалась, что там мог кто-то быть. Когда же Тибо пропустил её вперед и защелкнул за ними двери, Кёйпер была безропотно ведомой.       Немного растерявшись, когда Бастьен отпустил её руку, Миша подняла другую и поднесла почти сотлевшую сигарету ко рту. Он перехватил это движение, отобрал сигарету, затянулся и отбросил окурок в раковину. Приблизившись, он выдохнул дым ей в губы и поцеловал. На вкус он оказался горечью алкоголя и почти растаявшей сладостью мятной жвачки, его губы были сухими и настойчивыми.       Его руки пробрались под короткий подол платья, требовательно поднялись по бедрам, пальцы сжались и, почти царапая кожу, стянули вниз трусы. Так и не найдя места своим безучастно повисшим рукам, Миша не к месту вспомнила про зажатую в кулаке зажигалку, и, ухватившись за эту мысль, как поплавок, почти вынырнула к реальности. Но Тибо прервал поцелуй и резко развернул Мишу спиной к себе, взбалтывая в ней опьянение, топя любые попытки опомниться. Она пошатнулась, но шагнула к раковинам и удержалась за край каменной столешницы. Та полоснула ладони Миши холодом. Между лопаток опустилось напористое тепло руки Бастьена, он придавил, заставляя её наклониться. Его рука снова сжала её бедро, по её половым губам быстрым движением скользнули смоченные слюной пальцы.       Он вошёл в неё резко горячей, распирающей твердостью. Его дыхание судорожно порвалось, он ухватился за её бедра двумя руками, уперся лбом в её затылок — его шумные выдохи защекотали её коротко подстриженные пепельные волосы. Он двигался быстро, твердо ударяя её бедрами. Она ощущала кожей грубость его приспущенных джинсов, различала болезненную остроту края столешницы; прикусив нижнюю губу, нашла на ней влагу его поцелуя; слышала над головой тяжело вибрирующие где-то внизу живота басы; заметила в отражении, что ненадежные нити бретелей её платья сползли, оголив острые бугорки её груди. А затем все эти отвлечения растаяли. Внизу живота, где-то за лобком сгустилась пугливая теплая надежда. Ещё даже не обещание, только развеянное эхо возможного наслаждения. И Миша уцепилась за него.       Тибо замедлился, его рука возникла на внутренней стороне её бедра, подталкивая её ногу, заставляя упереться коленом в столешницу. Миша будто со стороны услышала собственный осипший голос:       — Нет, не останавливайся. Не останавливайся!       Его ладонь подхватила её грудь, пальцы мягко смяли сосок. Ровным, настойчивым ритмом он вталкивался в неё, а она наклонилась, прогибая спину и поводя бедрами в поисках той тонкой черты, где горячее давление превращалось в пенящуюся набегающую волну. Она почти зарычала от досады, что упустила это пугливое чувство. Но оно снова вспыхнуло — гуще, ближе, различимее. Нащупывая его, Миша стала подмахивать бедрами в такт. Она не слышала, как стонала, почти всхлипывала, не чувствовала, как поджимала губы. И только когда оргазм фейерверком выстрелил в паху, током ударил в мышцы, напрягая их, побежал по телу, выбивая последние предохранители, а затем, будто взорвавшаяся звезда, извергнувшись, покатился назад, сгребая свой наркотик и оголяя лишь саднящую усталость в подрагивающих расслабившихся мышцах, она поняла, что Тибо уже какое-то время надрывно постанывал на каждом выдохе и впивался в неё пальцами почти до боли. Что по её ногам стекала скользкими нитями её собственная влага. Что зажигалка вдавилась в ладонь до покалывающего онемения. Что шея и спина взмокли, а ноги мелко дрожали.       Коротко вскрикнув, Бастьен вышел из неё, и на её ягодицу брызнула горячая, вязкая сперма. Торопливым ручейком она побежала вниз по ноге.       Миша опустила голову, закрыла глаза и какое-то время простояла так, пытаясь усмирить колотящееся где-то в горле сердце, прислушиваясь. Она слышала, как Тибо отошел, как выдернул бумажное полотенце, утерся и, смяв его, забросил в пустую урну; услышала, как скрипнула молния ширинки. Тогда Кёйпер выпрямилась и повернулась. Бастьен как раз стряхивал что-то с футболки на груди. Он поднял на неё вмиг протрезвевший взгляд и спросил:       — Тебе помочь? — Махнул рукой на её ноги.       — Нет, — почти обозленно бросила Кёйпер.       Он хотел что-то сказать, но вместо этого под кожей лишь проступили желваки. Несколько секунд они молча смотрели в пол, затем Бастьен подошел к Мише, коротко прижался к её губам и ушел.       Ей потребовалось какое-то время, изворотливость и солидная стопка бумажных полотенец, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Но на коже всё равно ощущалась стягивающая, подсыхающая корка. Миша попробовала смочить полотенце под краном, но размокшая бумага лишь скатывалась при любой попытке трения. Кёйпер растеряно оглянулась, а потом вспомнила, что её старый кожаный портфельчик от Шанель остался валяться на диване. В нём была упаковка влажных салфеток. А на столике остались сигареты. Зацепившись взглядом за рассыпавшийся по белоснежной раковине серый пепел и скатившийся в решетку слива окурок, Миша подумала, что сейчас ей очень нужно закурить.       Поправив платье, она отправилась назад на вечеринку. Избегая встречаться с кем-либо взглядом, она протиснулась в занятый ею уголок, и почти подпрыгнула от испуга, когда рассмотрела спрятавшегося за колонной Даниэля Риккардо. Закинув руку на спинку дивана, он потягивал непрозрачный напиток. На столике стоял такой же, только полный стакан. Миша совсем об этом забыла.       — Ты куда пропала-то? — Заметив её, встрепенулся он.       — Я… — Она растеряно обернулась в направлении, откуда пришла, пытаясь собраться с мыслями. — Я в туалет выходила.       Взять сумку и снова уйти или приняться утираться просто тут было нелепо. И Миша заставила себя сесть и подтянуть к себе напиток.       — Рассказывай давай, что ты тут наболтал, — заглядывая в стакан, потребовала она. Но смысл произносимых Даниэлем слов рикошетил от привалившей её сознание мысли: она вся была помечена Тибо Бастьеном. И она не понимала, как к этому относится.